В книжке «Испепеленный» В. Брюсов писал: «Гоголь, хотя и порывался быть добросовестным бытописателем окружающей его жизни, всегда, в своем творчестве, оставался мечтателем, фантастом и, в сущности, воплощал в своих произведениях только идеальный мир своих видений. Как фантастические повести, так и его реалистические поэмы—равно создания мечтателя, уединенного в своем воображении, отделенного от всего мира непреодолимой стеной своей грезы». Основанием для такого рода выводов послужило использование Гоголем различных форм гиперболы. Стремление к преувеличению, гиперболе В. Брюсов считал главной чертой жизни и творчества писателя. Из разных произведений Гоголя он приводил неотразимые, с его точки зрения, примеры преувеличенного, гиперболического изображения, которые будто бы и свидетельствуют о том, что произведения писателя весьма далеки от жизненной правды. «Создания Гоголя,— заявлял В. Брюсов,— смелые и страшные карикатуры, которые, только подчиняясь гипнозу великого художника, мы в течение десятилетий принимали за отражение в зеркале русской действительности».
Нетрудно видеть, что реализм В. Брюсов понимал довольно упрощенно — как бытописание окружающей жизни, как простое зеркальное отражение действительности. Именно с этих позиций он и оценивал реалистическое искусство Гоголя, приходя к умозаключению, что образы его это либо грезы, либо страшные карикатуры. Однако история литературы убедительно показывает; полную несостоятельность такого взгляда па реализм. В своем историческом развитии он предстает в неизмеримо более глубоком, богатом и разнообразном содержании, чем хотели представить его символисты, другие сторонники модернистского искусства. Не являясь ни простым бытописанием, ни зеркальным отражением русской жизни, зрелые произведения Гоголя были подлинно реалистическими и при этом раскрывали характерные черты действительности во множество раз сильней, ярче, исторически дальновиднее, чем самая лучшая зеркальная ее копия.
То, что автор петербургских повестей и «Ревизора» нередко пользовался гиперболой, бесспорно. Но ниоткуда не следует, что гипербола противопоказана реализму. С нею мы встречаемся у Шекспира и Сервантеса, не говоря уже о Рабле и Свифте, если иметь в виду только предшественников Гоголя. И она не только не уменьшает жизненной правды произведений, а заостряет, усиливает ее. Сатира вообще невозможна без гиперболы. Свое наиболее широкое и полное развитие сатирические жанры получили как раз в реалистической литературе. И это одно из важных опровержений тезиса о несовместимости реалистического искусства и гиперболы.
Близкие к В. Брюсову — по некоторым споим исходным пунктам — взгляды на творчество Гоголя развивал и Л. Белый. Он писал: «Гоголь оторвался от того, что мы называем действительностью. Кто-то из-под ног его выдернул землю; осталась в нем память о земле; земля человечества разложилась для него в эфир и навоз; а существа, населяющие землю, превратились в бестелесные души, ищущие себе новые тела». Не найдя опоры па земле, Гоголь, по мнению А. Белого, «бродил в садах своей души», но потом оказалось, что это вовсе и не сады и души не души, он вышел за пределы своей личности, «и черная бездна легла перед ним»
Однако содержание, смысл произведений Гоголя, как выясняется, не столь просты, творчество его не столь уже отрешено от мира. В прямом противоречии со сказанным раньше А. Белый заявляет далее: «Непостижимо, неестественно связан с Россией Гоголь, может быть более всех писателей русских и не с прошлой вовсе
Это уже новые мотивы, хотя они и вливаются в рассуждения автора статьи о духовной смуте и фантасмагории, будто бы выраженных в произведениях Гоголя. «Разве не сон все, что происходит с нами, с землей, с нашей родиной... Все стало странно и непонятно; и страна наша в смертельной тоске; и здесь и там идет пляска странного веселья, странного забвения». А. Белый спрашивает, что нас ждет в будущем, что глянет на нас? «Гоголь прежде всех подошел к этой мистерии... А теперь мы стоим перед тем же видением — видением смерти и потому-то видение Гоголя ближе нам всего, что было сказано о нас и родине нашей»
Согласно этим словам А. Белого, Гоголь провидец, но провидец мрачной судьбы нашей страны. Однако при всем том произведения его остаются всего лишь причудливым отсветом мистерии, некоего религиозно-мистического действия. Не забудем, что сам Гоголь глубоко верил в великое будущее России. И своей творческой деятельностью готовил его.
В этой связи нельзя не сказать о том, что во время юбилейных торжеств 1909 года тема «Гоголь и Россия», рассматривалась и в другом плане. Профессор князь Е. П. Трубецкой в своей речи на торжественном собрании Московского университета и Общества любителей российской словесности заявил: «Среди полного затишья 40-х годов он (Гоголь) видел бешеную скачку русской тройки. Ничего подобного в то время не происходило, и, конечно, Россия тогда никого не обгоняла. Тут Гоголь, очевидно, не наблюдал, а предвидел, ибо чуял народный характер». Важнейшая же особенность русского народного характера, по мнению Е. Трубецкого, состоит в неумении ограничить, обуздать себя. Русскому человеку свойствен принцип — все или ничего. Имея в виду недавние революционные события, «постепеновец» Е. Трубецкой предостерегал от опасности максимализма в общественной жизни. «Максимализм может быть,— сказал он,— не созидательным, а только разрушительным началом». И тут заключен был явный упрек Гоголю, его поэтизации мощи, широты русского народного характера. Полемика Е. Трубецкого с максимализмом на юбилее Гоголя знаменательна; она подчеркивает освободительные начала, освободительный пафос художественных произведений писателя. И, конечно же, не загадочная мистерия, о которой писал А. Белый, предстает в них, а стремление к глубокому изменению жизни. Гоголь не только верил в Россию, но и стремился понять ее, понять реальную действительность как источник художественного творчества.
Всем тем, кто в наше время самозабвенно толкует о художественных образах писателя как игре воображения, буйной фантазии, следует напомнить, что Гоголь по этому поводу высказал решительно иное мнение. В «Авторской исповеди» он писал: «У меня только то и выходило хорошо, что взято было мной из действительности, из данных, мне известных. Угадывать человека я мог только тогда, когда мне представлялись самые мельчайшие подробности его внешности. Я никогда не писал, в смысле простой копии. Я создавал портрет, но создавал его вследствие соображения, а не воображения. Чем более вещей принимал я в соображение, тем у меня верней выходило создание». Подчеркивая правдивость своих художественных творений, Гоголь заявлял: «Воображение мое до сих пор не подарило меня ни одним замечательным характером и не создало ни одной такой вещи, которую где-нибудь не подметил мой взгляд в натуре». Высказывания эти не оставляют никаких сомнений относительно основного характера творчества Гоголя, его связей с действительностью.