Это осмеяние низменного и пошлого, изображение обездоленных «маленьких» людей, обрисовка героических событий и характеров. Эти три качала занимают неодинаковое место в творчестве писателя, но каждое из них составляет существенную его часть.
Признавая неоправданной, вредной идеализацию действительности, Гоголь направил свое внимание на освещение того, что «окружает нас», и прежде всего на раскрытие повседневных, нередко малоприметных явлений жизни. Очень выразительно писатель охарактеризовал «тину мелочей», которая часто опутывает человека. Он нарисовал людей, погруженных в повседневное существование, захваченных мелкими, низменными страстями.
В письме по поводу «Мертвых душ» Гоголь писал: «Обо мне много толковали, разбирая кое-какие мои стороны, но главного моего существа не определили. Его слышал один только Пушкин. Он говорил мне всегда, что еще ии у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека» (VIII, 292). Эта, метко охарактеризованная Пушкиным, особенность произведений Гоголя неотделима от другой черты его творческого метода. Пошлые, низменные черты, мелочные, «раздробленные» характеры изображены писателем в свете широких идей, проблем социального развития. Тут заключены истоки силы, глубины художественных образов Гоголя.
Коренное отличие его критического изображения жизни от нравственно-бытовой сатиры XVIII и первой трети XIX века заключается не только в круге тем и проблем, но и — что очень существенно — в самом характере художественных обобщений, в их масштабности. Социальные, человеческие пороки в произведениях Гоголя представали не в виде аллегорий, не в форме моралистических сцеп и картин, как это было в нравственно-бытовой сатире, а в изображении реальной повседневной практики людей, типических характеров, изображении, раскрывающем глубинные жизненные процессы.
Сатира нередко рассматривается как феномен, в немалой степени чужеродный «чистому» реализму, как нечто, существенно отличное от него. Однако мнение это не имеет под собой серьезных оснований. Реализм и сатира представляют собой отнюдь не исключающие или ограничивающие друг друга величины, а — как свидетельствует история мировой литературы — явления, часто взаимодействующие между собою. Сатирическая заостренность образов Г
Страстная и грозная сатира Гоголи карала то, что мешало прогрессивному развитию общества, расцвету творческого гения народа. В осмеянии «презренного» и ничтожного писатель видел свой общественный долг. «А разве мне всегда весело,— писал он в одной из первоначальных редакций «Мертвых душ»,— бороться с ничтожным грузом мелких страстей, идти об руку с моими ничтожными героями? О, сколько раз хотел бы я ударить в возвышенные струны, увлечь гордо за собою поклонников и с торжеством приковать их к победной своей колеснице». Прекрасное увлекательно, и «много грядущих юношей, объятые им, воспоют его», но сейчас «не много гордых своими душевными движениями решаются опуститься в глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров» (VI, 440).
Показывая темные стороны, отрицательные явления действительности, писатель утверждал положительные идеалы, идеалы справедливого общественного устройства. Горячей любовью к жизни, к человеку пронизано художественное творчество Гоголя. Великий юморист и сатирик был в то же время и великим гуманистом. Нравственное падение, духовное безобразие он осмеивал, страстно обличал во имя утверждения высокого призвания человека, его духовной красоты.
Исследователь приписывает Гоголю чуждые ему представления о превращении социальных пороков в созидательные силы. Истолкование гоголевских сатирических образов в духе примирения с общественным злом ничем не оправдано. Писатель признавал возможность приобретения такими героями, как Чичиков, новых человеческих свойств и вследствие этого возможность его последующего преображения. Но это весьма далеко от превращения социальных пороков в созидательные начала жизни, от возрождения всех сатирически нарисованных писателем характеров. Не случайно, что никто из основных действующих лиц первого тома «Мертвых душ», кроме Чичикова,
не вошел во второй том поэмы-романа. Писатель хорошо
понимал, что «возрождать» к истинной жизни Коробочку, Собакевича, Ноздрева невозможно, это противоречило бы логике их характеров. Гуманизм автора «Мертвых душ» заключается не в снисходительном отношении к общественному злу, а в борьбе с ним.