XIV съезд РКП(б) остановил уверенную карьеру Анны Яковлевны Рубинштейн -Устиновой, оставив ей задворки политической жизни. Арестована в сентябре 1936 г . и, гласит протокол Комиссии партийного контроля при ЦК ВКЛ(б) и Партколлегии при уполномоченном КПК по Ленинградской области: “Обвиняется в активном участии в контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации. Привлечена к уголовной ответственности и находится под арестом” (в августе 1936 года по этому “делу” в Ленинграде было привлечено 28 членов ВКП(б).
Круг знакомств А. Я. Рубинштейн в период ее службы в III Армии (Пермь и др.), очевидно, был обширным. Она, конечно же, знала командующего Рейнгольда Иосифовича Берзина, бывшего организатора ликвидации Ставки Николая II в г. Могилеве. Общалась с уральским окружным военкомом Шаем Голощекиным, заправилой убийства последнего русского императора, ей, разумеется, хорошо был известен приятель Я. М. Свердлова, политический уголовник и ненавистник Сергея Есенина – Лейба Сосновский (главный редактор Бедноты”), и многие другие “неистовые рыцари” Октября. В первой половине 20-х годов комиссарша Рубинштейн представляла в Ленинграде идеологическую опору Зиновьева, находясь на самом левом фланге “новой оппозиции”. В сохранившихся протоколах собраний сотрудников “Красной газеты” она предстает крайне жестоким, своевольным ответственным секретарем; в ее поступках чувствуется вздорность и истеричность. После убийства Есенина, проходившего на фоне жаркой схватки Сталина с зиновьевцами на XIV партийном съезде, новый главный редактор “Красной газеты”, друг С. М. Кирова и Есенина, Петр Чагин выжал Рубинштейн из редакции. Пригрел Анну Яковлевну директор Ленинградского отделения Госиздата, шурин Зиновьева – Илья Ионович Ионов. Мы столь подробно остановились на ее биографии, потому что имя этой сатаны в юбке ни разу в литературе о Есенине не звучало в полный голос, что говорит лишь о начале подлинного документального расследования трагедии в “Англетере” и поразительной не освещенности и заблуждениях наших “следопытов”.
…Продолжаем наше следствие. На очереди понятые, подписавшие маскарадный протокол милиционера Николая Михайловича Горбова. Их было трое: малоизвестный ленинградский литератор Михаил Александрович Фроман (Фракман, 1891-1940), известный поэт Всеволод Александрович Рождественский (1895-1977) и забытый критик Павел Николаевич Медведев (1891-1938). Почему именно они поставили свои подписи, а не кто-либо из жильцов или сотрудников “Англетера”, к примеру, соседи мнимого обитателя 5-го номера?
Личность Фромана-Фракмана, зятя кремлевского фотографа Моисея Наппельбаума, не раз запечатлявшего лик Ленина, весьма вовремя появившегося для траурных съемок, окутана мраком. С его стихами и переводами можно без особого труда познакомиться, но до сих пор невозможно заполучить материалы сохранившегося архива “подписанта” Однако кое-какие штрихи его внутренней жизни все-таки удалось разглядеть. Жена Фромана вторым браком связала свою судьбу с Иннокентием Мемноновичем Басалаевым, оставившем пространные дневники и воспоминания. В одной из его тетрадей мы нашли такую запись о Фромане: Главное – умеет молчать, когда его не спрашивают. О нем говорят: культурный поэт. Мне он кажется похожим на большую грустную обезьяну, знающую повадки приходящих к ней друзей… Аккуратист, систематически слушал по радио последние известия, любил копаться в книгах, возиться с котом Мухтаром и играть на бильярде. В 19-м году – секретарь ленинградских поэтов, что уже само по себе говорит о его духовной близости к местной партийной верхушке, так как случайности в выборе литературного начальства тогда категорически исключались. Ближайшим молодым приятелем Фромана-Фракмана в 1925-м году был… Вольф Эрлих, причем настолько близким, что у них имелась общая, “коммунальная” касса. В одном из писем к матери Эрлих по этому поводу писал: “Дело в том, что на меня и на Фромана лежало в “Радуге” 300 р. на половинных основаниях. Я эти деньги считал неприкосновенным фондом своим. И не трогал. Так Фроман в эти два месяца (январь 1925-го – февраль 1926 года.) перетаскал их все”. Причины лопнувшего “банка” компаньонов как раз в интересующий нас период понятны, о причинах же их трогательного товарищества можно лишь догадываться. Почему в числе понятых при составлении протокола Николаем Горбовым оказался поэт Всеволод Александрович Рождественский?.. К его личному архиву давно не подпускают, сведения о нем, относящиеся к 1925 году, весьма противоречивы…
По складу натуры – романтик-эстет. Октябрь 1917-го воспринял как захватывающее, стихийно рожденное социально-художественное произведение; сам участвовал в его создании, гордясь двумя алыми квадратами на левом рукаве гимнастерки. В 1926-м, в тяжелый период нэпа и политической междоусобной трескотни, восторгался: “Никогда так не хотелось петь, как в наши дни. Чудесное время!” Для сравнения приведем запись писателя Андрея Соболя от 13 января 1926 года: “…пустота, ощущение, что нет воздуха, что нависла какая-то глыба. Еще никогда в нашем писательском кругу не было такого гнетущего настроения – настроения опустошенности, стеклянного колпака. Сникли и посерели все”. Легкодумность “богемника” Рождественского очевидна. Среди его молодых приятелей – Павел Лукницкий и Вольф Эрлих (знакомая компания). С ними он любил путешествовать, погостить в Коктебеле у Максимилиана Волошина. Увлекался театром, живописью и графикой, за неизвестные нам заслуги учился “на бесплатной вакансии” на Государственных курсах при Институте истории искусств; хорошо знал художника-авангардиста Павла Мансурова, более чем странные воспоминания которого о последнем дне Есенина мы уже приводили.
Насколько был непрост В. А. Рождественский, писал и говорил литературовед В. Л Мануйлов, отказавшийся присутствовать на похоронах бывшего старшего друга; не красят Всеволода Александровича и некоторые его поступки в отношениях с близкими родственниками. Он вел себя трусливо в пору ареста приятеля, поэта Владимира Владимировича Луизова… Но это все, так сказать, “домашние” проблемы. Однако личность Рождественского предстает не в лучшем свете и в есенинском “деле” Мы уже упоминали: 28 декабря 1925 года он отправил В. В. Луизову в Ростов-на-Дону письмо с рассказом о виденной им страшной картине в “Англетере”, но почему-то указал не 5-й номер гостиницы, а 41-й. Он не раз исправлял свои воспоминания о Есенине, изобилующие “лирическими отступлениями” и небрежностями в подаче фактов (например, очевидцы удивлялись отсутствию пиджака поэта в 5-м номере, у Рождественского же читаем: “Щегольский пиджак висел тут же”). Возможно, мемуарист не держал камня за пазухой – давала себя знать рассеянная натура, но налицо и вопиющая – безответственность. Попросил – протокол не глядя и подмахнул… Кстати, “свидетель” сам описывает: когда он пришел в “есенинский” номер, тело покойного лежало на полу. Словно забыл о своей подписи, закреплявшей описание совсем иной сцены. Примечательно: в неопубликованном дневнике Иннокентий Оксенов пишет, что В. А. Рождественский пришел в 5-й номер “Англетера” вместе с Б. Лавреневым, С. Семеновым, М. Слонимским и другими позже самого Оксенова и Н. Брауна (спрашивается, когда же он исполнял обязанности понятого?..). Есть о чем поразмыслить.
Оценки Рождественским Есенина-лирика и человека поверхностные и снобистско-снисходительные (”…пел только о себе и для себя”), по свежим следам трагедии он бестактно спешил зарифмовать сплетни о безудержном пьянстве поэта:
Уж лучше б ты канул безвестный;
В покрытую плесенью тишь,
Зачем алкоголем и песней
Глухие сердца бередишь?
У Рождественского найдется немало защитников, нам же он видится человеком фразы, которому важнее “сделать красиво”, но не обязательно глубоко и правдиво (его любимое выражение: “…больше всего на свете я люблю “Дон Кихота” и антоновские яблоки”). Рождественский дружил с критиком и литературоведом Павлом Николаевичем Медведевым (1891-1938), третьим понятым, подписавшим подлый протокол. Медведев-то, не сомневаемся, и соблазнил любителя антоновских яблок на постыдное лжесвидетельство. Обычно имя Медведева стоит на отшибе дискуссий вокруг англетеровской истории. В 1937-м его репрессировали и вплоть до наших дней о нем говорят, как о невинно пострадавшем.
С 1922 по 1926 год (!) педагогика и литературно-критические студии использовались Павлом Николаевичем Медведевым лишь как удобные ширмы при выполнении им обязанностей штатного петроградско-ленинградского сотрудника ЧК-ГПУ. В протоколах его имя нередко стоит рядам с именами крупных мерзавцев: Мессинга, Сюненберга, Цинита, Петерсона, Ульриха и многих других. Медведев был значительной фигурой – комсомольским комиссаром в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ (численный состав более 800 человек); под его непосредственным началом состояло более 170 членов РЛКСМ.
2 января 1925 года. Общее собрание (около 300 человек) коллектива РКП(б) сотрудников ГПУ. Председательствующий -П. Медведев (указан инициал, что является крайней редкостью для партбюрократии того времени; под протоколом красуется и его собственная подпись, что встречается в исключительных случаях). Повестка дня: работа МОПРа, культсмычка города с деревней, предстоящая клубная конференция, выпуск стенной газеты “Москит”. Хорошо узнаваемая с первых слов ревдемагогия. Далее следует доклад об отчете Ленсовета ответственного организатора здешних чекистов Николаева, вероятно, того самого, который в 1929 году станет прокурором Центрального района и будет вместе с другими сообщниками выгонять милиционера Николая Горбова из партии и упрятывать его чтобы не говорил лишнего- в тюрьму. 30 марта 1925 года. Партийное бюро ГПУ прикрепляет Медведева к “работе среди работниц”.
Фамилия Медведева мелькнула и на собрании чекистов 30 декабря 1925 года, когда -обсуждались итоги XIV партийного съезда. Он осторожно критиковал местную оппозицию, в частности сказал: “После смерти Ленина нашу партию такая лихорадка треплет второй раз” Встречается его имя в недавно рассекреченных бумагах вплоть до ноября 1926 года. Присутствие П. Н. Медведева на высшем партийно-гэпэушном уровне не столь заметно, как на его основной службе – в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ. Полк насчитывал более 800 красноармейцев и являлся главной карательной силой в городе. Полковая партячейка в 1935 году имела свой штаб – через два дома от “Англетера” (Комиссаровская, 16), где часто ораторствовал Медведев, ответственный организатор чекистского комсомола. 1922-1927 -”преподаватель в военных школах Петрограда-Ленинграда”. Примечательный факт: в 1925 году его избрали сверхштатным научным сотрудником Пушкинского Дома, то есть можно допустить, он проводил в качестве “эксперта” официальное оформление псевдоесенинского послания “До свиданья, друг мой, до свиданья…”, поступившего “от Эрлиха” через Г. Е. Горбачева. В 1928-м, когда троцкисты побежали с насиженных мест, Илья Ионов пристроил Медведева помощником заведующего литературно-художественным отделом Ленотгиза (мы уже замечали, как радел “своим человечкам” бывший каторжник). В декабре 1929-го, когда сторонникам Троцкого стало жить совсем неуютно, литератор-чекист перешел работать штатным доцентом педагогического института имени Герцена. Как и Ленотгиз, пединститут тогда же заботливо пригревал вчерашних “пламенных революционеров”. Скопом 1 сентября 1929 года в педагоги попали многие недавние гэпэушники, знакомцы Медведева: бывший партсекретарь 3-го полка Сергей Андронникович Павлович, Григорий Самойлович Беленький, Андрей Теофилович Арский, Владимир Николаевич Комаров, Соломон Абелевич Шапиро и другие. Здесь же нашел прибежище видный партдеятель и оппозиционер-зиновьевец Александр Сафаров. Среди прочих новоиспеченных “герценосцев” числился Исаак Израилевич Презент (р. 1902) – личность, достаточно известная по лысенковской “эпопее”; сей преподаватель исторического материализма к 1929 году имел за душой лишь одну статью “Приоритет речи или мышления”. Конечно, читатель обратил внимание на частенько мелькавшие выше еврейские имена. Достаточно сказать, что здесь в 1924 году на неофилологическом факультете 30 преподавателей носили “иностранные” фамилии и только двое -да и то женщины – русские. Это, разумеется ничего не говорит об их профессионализме, но, согласитесь, для наставников русского языка и литературы – многовато. В такой-то компании и вращался Медведев – хохотун и любитель славянских речений. Багаж его литературно-критических работ весьма скромен: вульгарно-социологические статейки о Есенине, Шишкове, Форш, Лавреневе, Н. Никитине… Его же фамилия стоит и на титуле книги “Формальный метод в литературоведении”, хотя подлинным ее автором был опальный М. М. Бахтин. Подписав по приказу своих хозяев с улицы Комиссаровской кощунственный протокол, Медведев вряд ли испытывал угрызения совести, более того, сочинил в 1927 году посмертный “оправдательный” очерк о преданном им Есенине.
Именно Медведев утром 28 декабря распространял слухи о самоубийстве Есенина! Литературовед В. А. Мануйлов цитировал строки из письма к нему В. А. Рождественского, датированного тем же днем: “Приходит (в редакцию журнала “Звезда”) П. Н, Медведев в солдатской шинели прямо со своих военных лекций. Вид у него растерянный.
- Сейчас в редакции “Красной газеты” получено сообщение, что умер Сергей Есенин,
- Где? Когда?
- Здесь, в гостинице “Англетер”, вчера ночью.
Мы с Медведевым побежали на Морскую в “Англетер”.
Медведев, действительно, мог появиться “со своих военных лекций” из школы ГПУ, располагавшейся в доме по улице Комиссаровской, 7/15; здесь, в квартире 8, жил Петров, тут же, к примеру, обитала “переписчица” 3-го чекистского полка Нина Александровна Ширяева-Крамер и многие другие сослуживцы “педагога”. Сам Медведев квартировал также неподалеку, на Комиссаровской, 26 – и мог явиться по звонку (158-99) в любую минуту. Подлецом он был дисциплинированным.
Вовсе не случайно Медведев коллекционировал фотографии мертвого Есенина и другие материалы, связанные с его гибелью. В одном из его альбомов сохранилась телеграмма из Москвы (от 29 декабря 1925 года, оригинал) неизвестного отправителя: “Ленинград, ДН, копия ДС. ТЧ-8. Для перевозки тела Есенина прошу подготовить один крытый товарный вагон осмотренный ел. тяги на предмет годности следования с пассажирским поездом включив указанный вагон в п. № 19 от 29 декабря для следования в Москву. № 82.92/ДЛ/Д.” Подпись неразборчива. Телеграмму эту еще предстоит Исследовать и прокомментировать, подчеркнем лишь осведомленность “понятого ” в такого рода документах. Так же, как преступника тянет к месту преступления, так нелюдей, причастных к убийству или укрывательству убийства поэта, тянуло – “по службе и по душе” – к собирательству материалов на эту тему. Медведев складывал жуткие снимки в альбомы, Вольф Эрлих аккуратно подшивал вырезки из многих советских газет и журналов с некрологами и статьями о Есенине (позже коллекция перешла к приятелю Эрлиха, стихотворцу Г Б. Шмерельсону, квартире которого, кстати, одно время сексот ГПУ находил приют).В 1938-м пробил час возмездия.