Речевая характеристика персонажей в рассказах М. М. Зощенко

Каждый раз, когда я читаю рассказы Зощенко, меня охватывает странное чувство: вроде бы никто из тех, кого я знаю, не говорит на том языке, на котором изъясняются его герои, но почему-то создается впечатление, что так говорят очень многие. Причем все выражения и обороты кажутся такими точными, что просто дух захватывает. Возникает мысль: “Где-то я это слышала”.

Что же на эту тему говорит сам писатель? В статье “О себе, о критике и о своей работе” он пишет: “Обо мне критики обычно говорят как о юмористе, о писателе, который смешит и который ради самого смеха согласен сделать черт знает что из родного русского языка. Это, конечно, не так. Если я искажаю иногда язык, то условно, поскольку мне хочется передать нужный мне тип, тип, который почти что не фигурировал раньше в русской литературе”.

Писатель остро чувствовал разрыв между языком, на котором говорят герои литературных произведений, и языком улицы, искаженным до неузнаваемости. Этот искореженный язык он использовал в своих произведениях как орудие пародии, тем более меткой, чем более она напоминала оригинал.

Я хочу проанализировать речевые особенности героев Зощенко на одном из его самых знаменитых рассказов. Конечно, это “Аристократка”. Мне придется также охарактеризовать их поступки и манеры, поскольку речь и поведение неразрывно связаны между собой.

Первая же фраза: “Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках”, — позволяет читателю судить, кто — рассказчик. Казалось бы, при чем тут шляпки? Но для главного героя шляпка — классовый признак. Он, конечно, аристократок в глаза не видел, но, как и все персонажи Зощенко, имеет обо всем свое представление (причем не сомневается в своей правоте). И поясняет на “родном” языке: “Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место”. Мещанин иначе и не может мыслить. Во-первых, он ухитрился запихнуть в одну фразу два взаимоисключающих слова: “баба” и “аристократка”. Во-вторых, рисуя облик такой же мещанки, как он сам, герой совершенно уверен, что описывает именно аристократку. Еще одним доказательством ее аристократизма (после шляпки) является золоченый зуб. Герой неоднократно повторяет, что у нее “во рте зуб блестит”. Мопсик и чулочки — тоже очень показательны: конечно, это аристократка. А раз так, то за ней нужно ухаживать (хотя его бы воля, так и ходил бы с ней взад-вперед по улице — по крайней мере, денег тратить не надо). Но пришлось и самому проявить аристократизм — пригласить даму (а точнее — бабу) в театр. “Сели в театр. Она села на мой билет, я — на Васькин”, — эта фраза заставляет читателя просто зайтись от восторга, так же как и другая, ей подобная: “Гляжу — антракт. А она в антракте ходит”. О чем может герой рассказа Зощенко поговорить с дамой в театре? “Интересно, говорю, действует ли тут водопровод?” Это, в его понимании, вполне подходящая тема для св

етской беседы. А дальше все идет кувырком, потому что аристократка “в буфет прет”. Очевидно, ей так же, как и ее кавалеру, в театре скучно, и единственное развлечение — это буфет. Когда герой предлагает ей “скушать одно пирожное” (“одно” — это предупреждение), она отвечает: “Мерси”. Не “спасибо”, не “благодарю”, а именно “мерси” — слово из французского языка лакеев и горничных. А герой из того же языка почерпнул слово “скушать”. Далее он с негодованием описывает, как она “развратной походкой” идет к блюду — “и цоп с кремом, и жрет”. Герой волнуется: “Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос”. Здесь происходит конфликт. Все, что так долго сдерживалось, прорывается наружу. Рассказчик кричит на спутницу, спорит с буфетчиком, который держится “индифферентно”. Где герой подцепил это слово — неизвестно, но оно ему явно понравилось — звучит красиво, а смысл неважен (таким же образом — ни к селу ни к городу — он употребляет слово “идеология”).

Речь героев выдает их с головой. Его социальная принадлежность ясна с первых фраз: городская окраина, скорее связанная с деревней, чем с городом. Об этом говорят такие обороты речи: “волочусь, что щука”, “хожу вокруг нее, что петух”, “а мне будто попала вожжа под хвост” и др. О ней можно лишь догадываться: наверное, горожанка, но из какой-то жуткой мещанской среды. Их образы уравновешивают друг друга: сочувствия не вызывает ни один из них. Заканчивается рассказ банальной, как и все мышление мещанина, пословицей: “Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение”. Интересно, что за скандал, устроенный им в театре, герой не извиняется, а тут его вдруг одолела вежливость: он посчитал своим долгом — долгом “культурного человека” — извиниться непонятно за что. Самое ужасное, что никто никогда ему не объяснит, как нужно себя вести и как правильно разговаривать. А если кто-то и попытается объяснить, то ведь он не поймет, даже не потому, что мозгов не хватит, а потому, что не захочет понять. Ведь он уверен, что всё, абсолютно всё делает правильно и правда на его стороне. Герой также убежден в том, что его речь не только правильна, но даже изысканна. Благодаря этому рассказу в русской разговорной речи слово “аристократка” стало употребляться с новым, ироническим оттенком — в значении “мещанка”. Таких слов и изречений введено Зощенко немало. Например: “ихняя собачонка системы пудель”, “лежит бабка на диване и кушать не просит”, “отвечай, как на анкету”, и т. д. Все эти выражения сразу же стали крылатыми. Зощенко же стремился “при помощи смеха перестроить читателя, заставить читателя отказаться от тех или иных мещанских и пошлых навыков”. В этом он видел свое высокое предназначение как художника. И если в нашей жизни стало хоть немного меньше невежества и мещанства, если люди хоть немного стали следить за своей речью, то этим мы во многом обязаны выдающемуся писателю и сатирику Михаилу Михайловичу Зощенко.