Анализ дневниковых записей Бабеля и его рассказов

Сравнение дневниковых записей Бабеля и рассказов, которые из них выросли, показывает, как воплощалось чувство «нераздельности и неслиянности» Бабеля с изображаемой реальностью. В дневнике мы читаем:

* «Ужасное событие — разграбление костела, рвут ризы, драгоценные сияющие материи разодраны, на полу, сестра милосердия утащила три тюка, рвут подкладку, свечи забраны, ящики выломаны, буллы выкинуты, деньги забраны, великолепный храм — 200 лет, что он видел (…), сколько графов и хлопов, великолепная итальянская живопись, розовые патеры, качающие младенца Христа, великолепный темный Христос, Рембрандт, Мадонна под Мурильо, а может быть, Мурильо, главное — эти святые упитанные иезуиты, фигурка китайская жуткая за покрывалом, в малиновом кунтуше, бородатый еврейчик, лавочка, сломанная рака, фигура святого Валента…» (7 августа 1920 г.).

Все это вошло в рассказ «Пан Аполек», по праву считающийся автоманифестом Бабеля. Но подобия, повторения нет. Пан Аполек украсил местный костел и убогие сельские жилища иконами, где в лике святых изобразил окрестных крестьян. Он придал их лицам горделивость и величие. Наивный экспрессионист, он своей страстной кистью разрушил иерархию святости.

* «…Я дал тогда обет следовать примеру пана Аполека»,— говорит рассказчик. Он клятвенно произносит: «И сладость мечтательной злобы, горькое презрение к псам и свиньям человечества, огонь молчаливого и упоительного мщения — я принес их в жертву новому обету».

Он отвечал на вопрос, который в дни польского похода записал в своем дневнике: «Что такое наш казак?» Давая, казалось, те

же, что и раньше, ответы, находя в казаке и «барахольство», и «революционность», и «звериную жестокость», он в «Конармии» все переплавил в одном тигле, и казаки предстали как исторические типы сознания, как художественные характеры с нерасторжимостью их внутренне сцепленных свойств. Характеры его героев были парадоксальны, границы между их душевными состояниями неуловимы, поступки неожиданны. Бабелю важно было показать бесконечную разнородность действительности, способность человека одновременно быть возвышенным и обыденным, трагическим и героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. Бабель мастерски играет переходами, нажимает на разные клавиши, и наша оценка тоже проходит всю шкалу чувств, колеблясь между ужасом и восторгом.

* …Дьяков, «бывший цирковой атлет, а ныне начальник конского запаса — краснокожий, седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль красных шаровар», эффектно подъезжал к крыльцу, где скопились местные жители, «на огненном англоарабе…» («Начальник конзапаса»). Но, мгновенно перевернув ситуацию, Бабель дальше показывает, что так, по-цирковому красиво, Дьяков подъезжает… к жалким крестьянам, у которых конармейцы отбирают «рабочую скотину», отдавая за нее износившихся армейских лошадей.

Крайне просто было бы сказать, что за ярким оперением Дьякова писатель разглядел убогую душу. Но важно другое: как переворачивается ситуация, как меняются местами «высокое» и «низкое», какое значение получают вариации и оттенки во время этой, казалось бы, игры, как внутренне взаимосвязаны элементы этого зрелищного языка и что обнаруживается на глубине характеров.