Целый слой людей, незаметно, но постоянно творящих подвиг человеколюбия,— это и есть те, кем стоит и держится русская земля. «Я пошел,— говорил Лесков,— искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя бы небольшое число трех праведных, без которых "несть граду стояния..."» Первый рассказ серии о «Трех праведниках» — «Однодум», напечатан только в 1879 году, но фактическими праведниками были уже герои некоторых вещей начала 70-х («Очарованный странник») и даже 60-х («Овцебык»). Таковы изографы-богомазы «Запечатленного ангела» 1873 г., желающие, чтобы их творчество обращало людей к помышлениям о «вышнем проспекте жизненности». Таковы уездные дворяне-демократы «Захудалого рода» 1873 г., ставшие «не к масти» своему сословию и николаевской эпохе. Таков мужик — герой рассказа «Павлин» 1874 г., который «являет себя... в борьбе чувств» равным благороднейшему из героев романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?»: узнав, что его жена любит другого, он фиктивно объявляет себя умершим, добиваясь ее венчания с любимым. Таков дикарь Зырянин из рассказа «На краю света» 1875 г., оказавшийся носителем высшего гуманизма, которого и не подозревают в нем «человеколюбцы» по должности — миссионеры. Среди праведников Лескова есть две категории людей. Одни живут «элементарными» инстинктами сострадания и доброты. Другие ищут и находят своему трудному пути защиты добра некое христианско-философское обоснование, создавая «труды» практического гуманизма. Лев Толстой в 90-е годы XIX в. называл мужика «нашим учителем». Лесковские праведники — тоже учителя жизни, поставленные писателем в образец. Праведник устремляет взгляд внутрь себя и — требовательный прежде всего к себе — от себя же добивается следования евангельскому нравственному идеалу, понимаемому писателем как «почвенная» идеология трудового класса,' в исключительных случаях усваиваемая «отщепенцами» класс
Борясь с носителями порока и виновниками человеческих несчастий, они готовы преступить даже заповедь «Не убий». «За нее... за жену... за беззащитную — клянется смиренник Певунов,— во храме господнем убью» («Павлин»). Чудаковатость, странность типов праведников, их образ мыслей отражали запутанность русской жизни, в которой не приходилось «удивляться возникновению самых невероятных причудливых сочетаний идей». Вполне понятно, почему, предъявляя счет окружающему миру, герои облекали свое протестующее чувство в формы религиозного противостояния. Таково было обличье народного — крестьянского утопизма, по-своему влиявшего на философию и литературные жанры Л. Толстого, Ф. Достоевского, народников. Зачастую временем действия праведников Лескова была николаевская эпоха. Это не меняло объективного звучания произведений. Реакция 80-х годов XIX века, закрывавшая рот российским литераторам «кляпом цензуры», мало чем отличалась от последекабристской «Глухой поры». «Периоды торжества деспотизма незабываемы,— утверждал Лесков.— Наиболее жестокие вечно напоминают о себе, повторяясь в веренице рецидивов, если политические и моральные основания режима остаются непоколебимы». Россия, живущая старыми нормами отношений к человеку, еще не вырвалась из плена прошлого, и, значит, разговор о прошлом современен. Чудаки-праведники Лескова — это всегда неудобные окружающим, самобытные и не устроенные в быту люди. Писатель почти не высказывает к ним симпатии, да и трудно симпатизировать Василию Петровичу Богословскому («Овцебык»). Писатель как бы нагнетает внешние отрицательные черты героя, сосредотачиваясь на его душевных порывах. Лесков изо всех сил старается убедить читателя в «праведничестве» своего героя, но почему-то в конце «позволяет» ему умереть. Время для чудаков не наступило, слишком они душевно ранимы, хотя неприхотливы в быту.