В "Письмах русского путешественника" то и дело с почтением упоминается имя Лессинга и затрагиваются темы, отразившиеся в его сочинениях. В Мангейме Карамзин рассматривает копию статуи Лаокоона, в соборе Страсбурга, при виде мраморного надгробия Морица Саксонского работы Ж. Б. Пигаля, он размышляет о том, что античное олицетворение смерти в виде гения с опущенным факелом предпочтительнее скелета (в композиции Пигаля присутствуют обе фигуры). Можно предполагать здесь знакомство Карамзина со статьей Лессинга "Как древние изображали смерть", хотя этой темы после Лессинга и до Карамзина касались многие, в том числе И. Г. Гердер и Ф. Шиллер.
В начале XIX века о Лессинге пишут в русских журналах уже также как и о мыслителе, точнее - как о защитнике религиозной свободы. В московском "Патриоте" публикуется известие о премьере в Гамбурге последней драмы Лессинга "Натан Мудрый". "Сия драма почитается в Германии лучшим произведением славного Лессинга, - сообщает издатель журнала Владимир Измайлов. - Она писана стихами, против обыкновения, и не походит, как замечают французские критики, ни на греческую трагедию, ни на Шекспировы драмы". Нова не только форма - первое применение в немецкой драматургии нерифмованного пятистопного ямба, по образцу Шекспира, - нова и смела тема. "Главным поучением сего сочинения - отмечается в журнале, - есть терпимость вер. Лессинг говорил не один раз, что счастлива та земля, где позволят его "Мудрецу" явиться на сцене".
Тогда же, в другом московском периодическом издании, в переводном обзоре немецкой культурной жизни, "особливо" упоминается "бессмертный Лессинг" и опубликованные им "Отрывки одного неизвестного", т.е. так называемые "Вольфенбюттельские фрагменты". Это сочинение покойного священника-вольнодумца Г. С. Реймаруса, направленное не только против церкви, но и против христианства, которое предлагается заменить деизмом, или "естественной" религией, Лессинг напечатал в 1770-х годах в своем изложении и с критическими примечаниями, в которых, частично солидаризируясь с автором (имя которого он скрыл), а также и возражая ему, отталкиваясь от его мыслей, ратовал за христианство, но открытое для обсуждения и развития, а главное - веротерпимое, в котором божественное откровение мыслится как голос высшего Разума.
Насколько широко была знакома с этими идеями русская публика "дней Александровых прекрасного начала" - трудно теперь судить, однако, как видим, кто-то о них знал. "Терпимость вер" являлась изначально основанием новой русской, петровской, петербургской культуры. Не случайно и Жуковский вспомнил в это время о "Натане Мудром".
В новой общественной и культурной обстановке выявляются иные стороны наследия Лессинга. Самосознание гражданина соединено с патриотическим мужеством в одноактной трагедии Лессинга "Филотас", и Александр Бенитцкий представляет в Вольное общество любителей словесности, наук и художеств, по-видимому в 1805 году, ее перевод. Другой поэт преромантического направления Владимир Бриммер начал свою литературную деятельность первым русским переводом из "Лаокоона". Его частичный перевод глав XX и XXI был предварен в журнале "Лицей" самым важным тезисом, который выдвинут в них: "Поэт не должен изображать телесную красоту, но он может превратить ее в прелесть, ибо прелесть есть красота в движении" 13 Преодоление статичности было одним из главных требований Лессинга, предъявляемых к литературе, и именно в эти годы реформ и предчувствия большой войны русская литература остро нуждалась в новой поэтике, которая приблизила бы ее к пониманию реального хода жизни.
Лессинг, теперь уже вместе с Шекспиром, Гете и Шиллером, участвует в обновлении русского театрального репертуара, и возникает потребность в его мыслях о драматургии. Юный Вильгельм Кюхельбекер выписывает суждения Лессинга о театре в рукописный лицейский "Словарь". В "Вестнике Европы" печатается перевод письма Лессинга "О трагедии" как руководство для деятелей театра. Это основная часть письма Лессинга к Ф. Николаи 1756 года, свидетельство давнего спора трех друзей - Лессинга, Николаи и Мозеса Мендельсона о
В это время была обнародована еще одна характеристика Лессинга, составленная автором, чей авторитет был в Европе очень высок. О Лессинге написала в своей книге "О Германии" (1810) Жермена де Сталь. Там было сказано о Лессинге в основном все, что и теперь мы о нем знаем, - о его фанатичном стремлении к истине, писал ли он о литературе, театре или богословии, о его основополагающей роли в истории немецкой сцены и об исключительной действенности его критики, о его литературных произведениях, во главе которых поставлен "Натан Мудрый". То, что писали у нас о Лессинге в пушкинскую эпоху, было во многом подсказано, стимулировано книгой мадам де Сталь.
Глава из книги Сталь "Лессинг и Винкельман" была переведена в "Трудах Вольного общества любителей российской словесности". 15 Ясность и изящество слога писательницы были утрачены, но осталась особенность подлинника: Винкельман представлял для мадам де Сталь и для ее вдохновителя А. В. Шлегеля больше интереса, чем Лессинг. Во многом различаясь между собой, немецкие и русские романтики здесь, по-видимому, сходились во мнении. Отношение Винкельмана к античности было более идеологизированным, более пафосным и понятным. "Лаокоон" мог восприниматься просто как предварительная ступень к гражданственной античности Винкельмана, и спор между Лессингом и Винкельманом был в этом случае уже маловажен.
Пушкинская эпоха предпочитала Лессинга - драматурга и театрального критика. Гоголь в "Петербургских записках 1836 года" призывал "строгого, осмотрительного Лессинга" взглянуть на русский театральный репертуар. 17 Лермонтов будет в своих пьесах ориентироваться на Лессинга. Переведя пятую статью "Гамбургской драматургии", Степан Шевырев напомнил, что "не худо иногда поверять свои мнения суждениями опытнейших критиков, нам предшествовавших, мнениями наших великих учителей". 18 Тем не менее в отзыве о спектакле "Эмилия Галотти" 1831 года пришлось напоминать еще и о том, кто такой Лессинг: "великий учитель" оказался подзабытым. 19
Харьковский профессор и переводчик Иван Кронеберг счел необходимым основательно познакомить в 1830-х годах своих студентов с заслугами Лессинга, "первого, кто проложил путь для новых исследований и рассыпал искры, впоследствии возгоревшиеся и излившие новый свет". "Я тем более считаю нужным о нем говорить, - писал Кронеберг в своем издании "Брошюрки", - чем менее он у нас известен". Он относил Лессинга к тем
писателям, которые "требуют не столько разбора их сочинений, сколько того, чтобы мы следовали за направлением их духа вообще и взвесили бы силу, которая в них обитает". Напомнив о правдолюбии немецкого критика и о его "свободе самомышления", Кронеберг продолжал внушать слушателям и читателям представление о творческой "образовательной силе" Лессинга, "возбуждающей к самодеятельности" и "развязывающей дух".
Но - заметим - Кронеберг при этом сожалел, что "критику Лессинга можно уподобить землетрясению, все разрушающему. Все поле покрыто развалинами, нового здания не видно". Историческая миссия Лессинга представляется законченной, остается лишь культурно-воспитательное воздействие его наследия.