Cреди всех поэтов XX века можно встретить немало блистательных имен. Это были и поэты, отмеченные несравненной мощью
гражданского пафоса, и мастера, владевшие исключительным умением показать удивительное слияние поэзии с социалистической
революцией. В этом пантеоне великих имен имя Маяковского занимает одно из первых мест.
Как-то Марина Цветаева сказала: «…несмотря на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не
поняла, кто ей был дан в лице Маяковского». Поэт остался непонятым. Предчувствие этого трагического отчуждения,
непонимания самого глубокого и чистого, что было в нем, беспокоило Маяковского много лет:
Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят, что ж.
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
В русскую поэзию юный Владимир Маяковский пришел страдающим и одиноким. В стихах молодого поэта поражало необычное
содержание и ошеломляющая поэтическая новизна. «Таких смелых, радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт XX
века». Ранняя лирика Маяковского изобилует образами, взятыми поэтом из окружающего мира. Каждый штрих, каждая деталь,
любое слово – все несет в себе отпечаток личности, настроения, чувств автора. Поэтому может показаться, что его поэзия
очень неоднозначна и противоречива. Например, пока его сердце полно любви, страсти, вся душа его поет, то даже луна
может быть для него и «любовницей рыжеволосой», и матерью его поэзии. Поэт обращается к ней со словами:
Ведь это же дочь твоя – моя песня…
Но вот настроение кроткой любви, какого-то неуловимого духовного единения с окружающим миром сменяется неожиданной
враждебностью. Так же остро и сильно, как ранее любил, теперь чувствует поэт всю мерзость, склизкое и безысходное зло
этого мира. И луна — та же самая луна — видится поэту совершенно иной:
...а за солнцами улиц где-то
ковыляла
никому не нужная
дряблая луна.
Все этапы личностного становления Маяковского совпадают у него со временем творческого становления. Отсюда и та
противоречивость, бескомпромиссность его ранней лирики.
Ощущение прилива творческих сил, готовность к работе, постоянному духовному неспокойствию подводят Маяковского к
пониманию его поэтического кредо: он должен отдать трактирам и площадям свой «рвущийся, непокорный, непрожеванный
крик». Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг, пр
диспутов, направленных на критику далекой от совершенства жизни, резкого несоответствия мечты и действительности:
...Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее головы канарейкам сверните
Чтоб коммунизм канарейками не был побит!
И вновь ироничный, чуть насмешливый голос юности, живущий в нем, заставляет Маяковского не только обличать и
восхищаться, критиковать и одобрять, но и просто шутить над собой:
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова — судороги, слипшиеся комом,
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
Но помимо личностных противоречий, существующих внутри самого поэта, в его поэзии усиливается и трагизм эпохи,
современником которой он был, времени, характеризующегося ломкой миропонимания тысяч людей, поэтому в стихах не могли не
появиться ноты атеизма, опустошенности, обманутости:
Я одинок, как последний глаз
У идущего к слепым человека!
Маяковский сейчас испытывает глубокий душевный кризис, сопровождающийся болью от одиночества, которое он переживает, и
эту боль поэт не может отделить от трагической судьбы своей родины, своего времени, своего поколения:
…Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней.
Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,
Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней!
Наполненная гражданским пафосом, «митинговая» поэзия Маяковского, несмотря ни на что, нашла путь к сердцу каждого
читателя. Призывная сила в лучших стихах поэта неотделима от задушевности. Он вошел в жизнь народа быстро возгорающимся,
неудержимым в страсти, деликатным, предупредительным, трогательным и нежным в заботе о других. Как способен он
чувствовать, сопереживать, как способен наслаждаться земными человеческими радостями! Но многие люди забыли черты его
истинной поэзии, поэзии сердца и любви, поэзии, исполненной боли и одиночества, поэзии колких рифм и разлетающихся
строк, нежной и поющей, что привело читателей в тупик непонимания, о котором писала Цветаева. Быть может, будущее
воспримет поэта, поймет и примет его настоящим, таким, какой он есть, искренним, ранимым и «исключительно нежным»:
Грядущие люди! Кто вы?
Вот я - весь боль и ушиб.
Вам завещаю сад фруктовый
моей великой души.