Некрасов отдал дань романтизму сборником стихотворений "Мечты и звуки" (1840), жестоко осужденным,
даже высмеянным тогда же Белинским. Зрелый Некрасов, начиная со стихотворения "В дороге" ("Скучно?
скучно!.. Ямщик удалой...") 1845 года, является продолжателем пушкинской линии в русской поэзии — по
преимуществу реалистической. В некрасовской лирике есть лирический герой, но единство его определяется не
кругом тем и идей, связанных с определенным типом личности, как у Лермонтова, а общими принципами
отношения к действительности. И здесь Некрасов выступает как выдающийся новатор, существенно
обогативший русскую лирическую поэзию, расширивший горизонты действительности, охваченной лирическим
изображением. Тематика Некрасова-лирика разнообразна.
Первый из художественных принципов Некрасова-лирика можно назвать социальным. Узкий круг
лирической тематики он дополнил новой темой — социальной. Вспомним хрестоматийные строки 1848 года:
"Вчерашний день, часу в шестом". В своем последнем стихотворении "О, Муза, я у двери гроба" поэт последний
раз вспомнит "эту бледную, в крови, /Кнутом иссеченную Музу". Источник вдохновения поэта, Муза, у Некрасова
— родная сестра несчастных, подвергаемых насилию и угнетению. Не любовь к женщине, не красота природы,
а страдания замученных нуждой бедняков — вот источник лирических переживаний во многих стихотворениях
Некрасова. Причем эта социальная тема меняет характер и собственно любовной лирики Некрасова. "Ночь.
Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать", — начинается стихотворение 1858 года. И
герой предлагает помолиться за тех, "кто все терпит", "чьи работают грубые руки, / Предоставив почтительно
нам / Погружаться в искусства, в науки, / Предаваться мечтам и страстям". Ясно, что дворянин по
происхождению, Некрасов выражает здесь сознание разночинца, истинного демократа, знающего темные
стороны общественного бытия, испытавшего на себе голод и холод, не умеющего, не способного по-дворянски
брезгливо и спесиво, отвернуться от изнанки жизни.
В то же время лирический герой Некрасова не просто разночинец, а разночинный интеллигент. Вот еще
один шедевр некрасовской любовной лирики — "Я не люблю иронии твоей" (датируется предположительно 1850
годом и тоже, предположительно, обращенное к А. Я. Панаевой). Одновременно это и образец
интеллектуальной поэзии, герой и героиня — культурные люди, в их отношениях ирония и, главное, высокий
уровень самосознания. Они знают, понимают судьбу своей любви и заранее грустят. Воспроизведенная
Некрасовым интимная ситуация и возможные пути ее разрешения, напоминают отношения героев
Чернышевского "Что делать?".
Ярчайшим проявлением новой лирической темы — социальной — стало стихотворение "Еду ли ночью по
улице темной" (1847). Это душераздирающая история женщины, которую нужда, голод и смерть ребенка
выгнали на панель. "Беззащитная, больная и бездомная", женщина вызывает жалость, но нет возможности
помочь несчастной жертве социальной неустроенности. Из этого же ряда многие стихотворения 40 – 50-х
годов: "В дороге", "Перед дождем", "Тройка", "Родина", "Псовая охота", маленький цикл "На улице", "Несжатая
полоса", "Маша". "Тяжелый крест достался ей на долю", " В больнице". Пафос этих стихотворений, источник
лиризма в них суммируется и обобщается в небольшой поэме "Рыцарь на час" (1862), особенно в знаменитых
строках: "От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови, / Уведи меня в стан погибающих, / За
великое дело любви", — обращается поэт к матери. Эти строки волнуют и сегодня.
Второй художественный принцип Некрасова-лирика — социальный аналитизм. И это было новым в
русской поэзии, отсутствующим и у Пушкина, и у Лермонтова, тем более у Тютчева и Фета. С дошкольного
возраста мы помним стихи "Однажды, в студеную зимнюю пору" — про “мужичка с ноготок”. Но не все знают, что
предшествует этому отрывку в стихотворении "Крестьянские дети", где герой оборачивает "другой стороною
медаль" крестьянского детства: "Положим, крестьянский ребенок свободно / Растет, не учась ничему, / Но
вырастет он, если богу угодно, / А сгибнуть ничто не мешает ему".
То есть герой некрасовской лирики умеет видеть социальный смысл воспроизводимых явлений и
придавать его своим, вполне лирическим, излияниям. Иными словами, носителем, субъектом социальной
типизации оказывается не только автор, но и его лирический герой. Социальный аналитизм пронизывает два
известнейших стихотворения "Размышления у парадного подъезда" (1858) и "Железная дорога" (1864). В
"Размышлениях..." конкретный единичный факт — приход мужиков с просьбой или жалобой к министру
государственных имуществ — возводится в ранг типичного явления: "Знать, брели-то долгонько они / Из каких-
нибудь дальних губерний". Лирический герой домысливает то, что на увиденных им из окна мужиках, как
говорится, не написано. То же в четверостишии "За заставой, в харчевне убогой...", строки 86 – 89 и, наконец,
знаменитый финал стихотворения "Назови мне такую обитель...".
За "Железную дорогу" редактор "Современника", где она впервые была напечатана, и он же автор
стихотворения получил второе, предпоследнее предупреждение о возможном закрытии журнала от самого
министра внутренних дел Валуева, известного автора либерально-реформаторских проектов. Особые
нарекания цензуры вызвал, на первый взгляд, вполне невинный эпиграф: цензоры поняли, что все "страшно
эффектное", как выразился один из них, стихотворение придает эпиграфу острый общественный смысл и
бросает тень не только на руководившего строительством Николаевской железной дороги бывшего
главноуправляющего железными дорогами графа Клейнмихеля, но и на его умершего покровителя, и на его
ныне царствующего сына
выливались в страшное обвинение правительства в геноциде, как сказали бы сегодня, и спаивании
собственного народа. Столь же социально заострено и презрительное отношение Ванюшиного папаши-
генерала к каторжному труду простого народа.
Два принципа отражения действительности в некрасовской лирике закономерно выходили на третий
принцип — революционность. Лирический герой поэзии Некрасова убежден, что только народная, крестьянская
революция может изменить жизнь России к лучшему. Два разобранных стихотворения, названных выше, вполне
ясно иллюстрируют этот принцип: отрывок "Назови мне такую обитель" из "Размышлений" и последние три
строфы второй части "Железной дороги".
Революционность сознания лирического героя Некрасова придавала его стихам агитационно-
пропагандистский характер. Особенно сильно эта сторона сознания лирического героя проявилась в
стихотворениях, посвященных сподвижникам Некрасова по революционно-демократическому движению,
другим вождям этого движения: Белинскому, Добролюбову, Чернышевскому, Писареву. Некрасов в обрисовке
их личностей исходит из того, что революционно-демократическая деятельность является самым завидным и
желанным уделом, и вообще роль "народного заступника" для Некрасова есть, используя формулу Фета,
"патент на благородство" для любого честно мыслящего современника. Черты вождей революционной
демократии приобретают иконописный характер, их жизненный путь представляется в традициях жития
мученика-аскета, подвижника за народ.
Таково стихотворение "Памяти Добролюбова" (1864). В его содержании не стоит выискивать реальных
или вымышленных черт, в нем воспроизведено преимущественно должное. Безвременно скончавшийся критик
в некрасовском стихотворении не есть конкретный, живший когда-то человек, а "идеал общественного деятеля,
который одно время лелеял Добролюбова", как позднее признавался сам автор.
Обычно Некрасова представляют поэтом деревенско-крестьянской тематики. Но есть у него и
урбанистическая лирика, т. е. стихи о городе, в которых он выступает достойным продолжателем петербургских
страниц "Евгения Онегина" и "Медного всадника" и предшественником Блока. Гениальным образцом
стихотворения о большом городе с его социальными драмами является "Утро" (1872 – 73 гг.). Но три первые
строфы (из 9) в нем не городские. Сначала поэт обращается к "ней", связывая ее грусть и душевные страдания
с "окружающей нас нищетою", с которой "здесь природа сама заодно". Затем следуют две "сельские" строфы с
характерными, эмоционально окрашенными эпитетами: унылые, жалкие, мокрые, сонные, "кляча с
крестьянином пьяным,/ Через силу бегущая вскачь", туман, мутное небо, и вывод автора: "Хоть плачь?", "Но не
краше и город богатый". В стихотворении воскрешаются мотивы ранних "городских" стихов: "Еду ли ночью", "На
улице", "Убогая и нарядная" (1859), цикла "О погоде" (1858 – 65 гг.). Жизнь города ужасна, никакой отрады для
измученной души героя в ней нет. Прежде всего, в городской суете нет смысла, трудовые усилия обитателей
столицы отчуждены от них: дела их налицо — лиц, людей не видно: "железной лопатой... мостовую скребут",
"начинается всюду работа", "возвестили пожар с каланчи", "на позорную площадь кого-то провезли" —
преобладают безличные и неопределенно-личные конструкции. То же и в последних строках: "кто-то умер", "где-
то раздался выстрел — Кто-то покончил с собой".
Человеческие фигуры в стихотворении символизируют отчужденность людей друг от друга и от жизни —
смерть. Первыми, если не лицами — лиц нет, — то первым родом деятельности, встречаемым в
стихотворении, оказывается работа палача. Сейчас они произведут гражданскую казнь, т. е. ритуал публичного
лишения гражданских и политических прав. Затем мы видим офицеров, едущих на дуэль. Еще целый ряд
образов проходит перед нами.
Торговля, этот двигатель буржуазного прогресса, у поэта революционной демократии — торжество
бессмыслицы: "Торгаши просыпаются дружно / И спешат за прилавки засесть:/ Целый день им обмеривать
нужно,/ Чтобы вечером сытно поесть".
Всего лишь. Понятно, что певец капиталистического Петербурга не был поклонником и сторонником
капитализма. А вот отголоски литературных предшественников Некрасова: "Чу! из крепости грянули пушки!
Наводненье столице грозит", — эхо "Медного всадника", но в совершенно другой эмоциональной окраске.
Избиение вора дворником уже не вызывает в душе героя тех чувств, того сочувствия, которым проникнута
сценка поимки вора в цикле "На улице". Слова "колотит" и "попался" — низкая лексика, просторечие: "Опять
вор! Опять бьют". "Гонят стадо гусей на убой" — понятно: чтоб есть. И заключительный аккорд — самоубийство
на чердаке — лучше не придумаешь в этой юдоли!
Впрочем, нет ни заключения, ни аккорда, ибо в конце стихотворения не точка, а многоточие, т. е. этот
бессмысленный ряд можно длить бесконечно. Некрасов оборвал свое гнетущее, сводящее с ума и в могилу,
обозрение столичной жизни на полуслове... Под стать эмоциональному колориту стихотворения размер —
трехстопный анапест, напевно-тягучий и заунывный. Поется тяжело, мелодия скрипит и буксует: размер
нарушают сверхсхемные ударения в начале стиха: "Верю — здесь не страдать мудрено"; "В даль сокрытую...",
"Жутко нервам..."; "Чу! из крепости..."; "Выстрел — кто-то покончил с собой...". Большинство произведений
русской классики сочетают художественную неувядаемость с глубиной и поистине неисчерпаемостью смысла. К
сожалению, поэма "Кому на Руси жить хорошо?" не из их числа. Она прямолинейна в своей однозначности и
однопланова, трудно заключить о глубине ее содержания.