Символисты широко пользовались в своей поэзии приемами импрессионистского искусства, выражая случайные, мимолетные настроения. Они достигли значительных высот в передаче тончайших оттенков чувств. Однако в творческой практике многих из них красота формы, мелодия стиха являлись основной целью, и эта цель достигалась в ущерб глубине и ясности мысли. Символисты стремились приблизить стихи к музыке, надеясь таким образом усилить не столько эмоциональную, сколько иррациональную выразительность.
Показательно в этом отношении творчество одного из наиболее даровитых поэтов-символистов Константина Дмитриевича Бальмонта (1867—1942), который известен как мастер мелодического стиха, построенного на броских звуковых сочетаниях — аллитерациях и ассонансах; успешно служили ему и такие приёмы, как внутренняя рифма, анафора и т. п. (стихотворения «Аккорды», «Грусть», «Безглагольность», «Мечтательный вечер», «Уходящие тени» и др.). Несомненными поэтическими достоинствами обладает стихотворение «Осень» (1905):
* Поспевает брусника,
* Стали дни холоднее.
* И от птичьего крика
* В сердце только грустнее.
* Стаи птиц улетают
* Прочь, за синее море.
* Все деревья блистают
* В разноцветном уборе.
* Солнце реже смеется,
* Нет в цветах благовонья.
* Скоро осень проснется
* И заплачет спросонья.
Однако Бальмонт часто терял чувство меры, а то и просто эстетический вкус («Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья, в твои глаза струил огонь влюбленных глаз…» и т. п.). Наиболее характерны для него излишества в звуковой гармонизации стиха. Придавая доминирующее значение музыке стиха, символисты стремились к максимальному наполнению звука смысловыми соответствиями. Пытаясь придать ему особую эмоциональную силу, они искали соотношения звука и цвета. Французский поэт Артюр Рембо в сонете «Гласные» с каждым гласным звуком соотносил определённый цвет: «А — черный, белый — Е, И — красный, У — зеленый, О — голубой». Идея соотношения звука и цвета, подсказанная символистам их тонким эстетическим чутьем, оказалась плодотворной. В настоящее время экспериментальным путём установлены объективные закономерности этого явления ‘, и хотя это больше связано с музыкой, однако в какой-то мере теорию соотношения звука и цвета можно связать и с проблемой мелодики стиха. Не следует лишь впадать при этом в формализм, сводить основные принципы художественного выражения только к признакам формальным.
К. Бальмонт в трактате «Поэзия как волшебство» каждому звуку в русском языке приписывает особый смысл, настроение и т. п.: У —
* С лодки скользнуло весло.
* Ласково млеет прохлада. «Милый! Мой милый!»
* Светло, Сладко от беглого взгляда.
* Лебедь уплыл в полумглу,
* Вдаль, под луною белея.
* Ластятся волны к веслу,
* Ластится к влаге лилея.
И так все 200 строк. Слишком очевидна заданность, нарочитость аллитерации, и потому это сильное художественное средство теряет свое назначение, свою функцию; логический смысл стихотворения — убог, утрата чувства меры ведет к формалистическому эксперименту, к выхолащиванию содержания и в конечном итоге — к профанации поэзии.
Можно назвать целый ряд великолепных стихов, построенных на звукописи и благодаря этому чрезвычайно выразительно передающих чувство и мысль поэта. Это и знаменитое пушкинское «Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь», и «Русалка» Лермонтова, и строки из «Песни о Соколе» Горького: «В их львином реве гремела песня…», есенинская «Лисица» и т. д. Здесь соблюдено чувство меры, и потому достигнут большой художественный эффект. Чрезвычайно сильной представляется звукопись (даже «слогопись») в стихотворении А. Белого «Родина»:
* Те же возгласы ветер доносит,
* Те же стаи несытых смертей.
* Под откосами косами косят,
* Под откосами косят людей.
Увлечение голой формой вело к разрушению искусства, было признаком несостоятельности поэтической практики Бальмонта, что тонко почувствовал А. Блок, писавший в 1905 году, когда Бальмонт еще оставался кумиром любителей «чистой поэзии»: «До сих пор можно слышать: «А, Бальмонт? Это — который— «чуждый чарам черный челн»?» А в 1909 году Блок с возмущением будет писать о «словесном разврате» в последующих пухлых сборниках Бальмонта, а сам поэт будет определён как «какой-то нахальный декадентский писарь» .
Этот путь для К. Бальмонта, лишенного твердых убеждений, далекого от передовых идей эпохи, влюбленного в свою «неповторимость», был вполне логичным. Он и стихи о пролетариате в 905 году писал лишь потому, что это могло быть воспринято как сенсация, а значит и шумная слава. Только слава-то была весьма кратковременной.