Герой романа Пастернака «с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывается вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».
Это описание мечты Юрия Живаго, как и многое другое в романе, замешено на автобиографических «дрожжах» и может быть отнесено к творческому опыту самого автора. Состояние «физической мечты о книге», которая «есть кубический кусок горячей, дымящейся совести - и больше ничего», владело Пастернаком с первых шагов в литературе, сопровождаясь ясным пониманием того, что «неумение найти и сказать правду - недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть...».
Опыт пережитых лет навсегда научил Пастернака «быть равным самому себе» и «не отступаться от лица» ни в каких положениях. Верность неискаженному голосу жизни, чувство внутренней свободы и нравственной независимости помогли ему сохранить ощущение творческого счастья, без которого он не мыслил своей работы, в самые тяжелые времена...
В рукописном отделе Института мировой литературы сохранилась обложка предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями - «Когда мальчики выросли» и «Записки Живульта».
Смысловое тождество фамилий Живульт и Живаго очевидно и само по себе свидетельствует об их несомненной эмблематичности, а не случайном происхождении. Еще большее значение для осмысления единства всего творческого пути Пастернака приобретает это тождество, если учесть, что в рукописях ранних набросков прозы начала 10-х годов, во фрагменте, носящем заглавие «Смерть Реликвимини», встречается вариант его имени - Пурвит (от искаженного французского pour Vie - Ради жизни), образующего вместе с двумя другими - Живульт и Живаго - триаду тождественных по смыслу имен-эмблем. В тройственной форме этого, по существу, единого имени заключена центральная интуиция всего пастернаковского творчества - интуиция бессмертия жизни. Его герои - поэт Реликвимини-Пурвит, возникший в самом начале творческого пути Пастернака, и поэт Юрий Живаго, этот путь увенчивающий,- страдают и умирают, чтобы чудо жизни обрело бессмертие в их слове.
(Из статьи «Река, распахнутая настежь». К творческой истории романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» )
Е. Б. Пастернак
Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением радости, превозмогающей страх смерти. «По наполнению, по ясности, по поглощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выражение этого счастья» , - писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинокая и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести, светлым ощущением бессмертия, верностью ему. Он по собственному опыту говорил, что бессмертие - это другое имя жизни, немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основой своего понимания новой христианской истории человечества.
«Века и поколения только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме» , - говорит в романе Веденяпин.
В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социально не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считались больше, чем с другими, более того - общественно лишнего, становится Божьей повестью. Вечной темой искусства.
Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой событий века, а стихотворения - поддержкой и подтверждением надежд и веры в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых составляет историческое содержание всех послевоенных лет.
Читая и перечитывая роман, приход
В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жизнь соблазны, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, унижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьбе.
Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищаться ее героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясно видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблюдениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизни нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежние, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит всех, оборачиваясь трагедией и для того, кто ее исповедует и применяет. Есть основания считать, что именно эта убежденность отличает «Доктора Живаго» от прозы, над которой Пастернак работал до войны.
Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку жизнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного превосходящее возможности человека. Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответствует его благим намерениям. Фанатизм губителен.
(Из предисловия к «Доктору Живаго». М, 1989)
Е. А. Евтушенко
...Пастернак, воспевающий подвиг «незамеченное», стал в мире, пожалуй, самым знаменитым русским поэтом двадцатого века, превзойдя даже Маяковского... Пастернак всегда знал себе цену как мастеру, но его больше интересовало само мастерство, чем массовые аплодисменты...
Роман меня тогда разочаровал. Мы, молодые писатели послесталинского времени, увлекались тогда рубленой, так называемой «мужской» прозой Хемингуэя, романом Ремарка «Три товарища», «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. «Доктор Живаго» показался мне слишком традиционным и даже скучным.
В 1966 г., после смерти Пастернака, я взял с собой иностранное издание «Доктора Живаго» в путешествие по сибирской реке Лене и впервые его прочитал. Я лежал на узкой матросской койке, и, когда я переводил глаза со страниц на медленно проплывающую в окне сибирскую природу и снова с природы на книгу, между книгой и природой не было границы.
Да, в нем есть несовершенства - слаб эпилог, автор слишком наивно организует встречи своих героев. Но этот роман - роман нравственного перелома двадцатого века, роман, поставивший историю человеческих чувств выше истории как таковой...
(Из статьи «Почерк, похожий на журавлей» )
А. А. Вознесенский
Пастернак - присутствие Бога в нашей жизни. Присутствие, данное не постулатно, а предметно, через чувственное ощущение Жизни - лучшего, необъяснимого творенья Мирозданья. Дождь дан как присутствие Бога в Нем, еловый бор как присутствие Бога, Бог дан в деталях, в стрижах, в каплях, в запонках, и наше чувство - это прежде всего в чистом виде Божье присутствие...
Проза Пастернака отнюдь не статья «Как делать стихи», нет, это роман, жизнь поэта, роман о том, как живут стихом и как стихи рождаются из жизни. Таких романов еще не было. Увы, «Доктор Живаго» - это теперь не просто книга, роман сросся с позорными событиями вокруг него. Тридцать лет пропаганда наша, не прочитав его, не вдумавшись в лирическую музыку его волшебного русского языка, выдавала роман за политического монстра, за пасквиль...
В результате всесоюзной брани роман нельзя сегодня читать объективно. Читатель ныне тщетно ищет в книге обещанную «крамолу». Барабанные перепонки, ожидающие пушечной канонады, не могут воспринять музыку Брамса...
(Из статьи «Благовещизм поэта»)