Петрушевская Людмила Стефановна (р. 1938) — драматург, прозаик. Окончила факультет журналистики МГУ. Впервые опубликовалась в газете “Московский комсомолец”. В середине 60-х гг. начала писать рассказы. Первые два рассказа были напечатаны в 1972 г. в журнале “Аврора”. Созданные за два с лишним десятилетия рассказы собраны в книге “По дороге бога Эроса” (1993). Используя “нейтральное письмо”, Петрушевская художественно исследует “прозу” жизни, лишенной духовного начала и радости. Особое внимание уделяет феномену отчуждения, бездушию и жестокости в человеческих взаимоотношениях.
С начала 70-х гг. Петрушевская выступает и как драматург. Член студии А Арбузова. Неформальный лидер поствампиловской “новой волны” в драматургии 70—80-х гг. Возрождает в русской драматургии традиции критического реализма, соединяя их с традициями игровой литературы, использует элементы абсурда. Испытывает тяготение к жанру “сценки”, анекдота, создает одноактные пьесы “Уроки музыки” (1973, “Чинзано” (1973) “День рождения Смирновой” (1977), циклы “Квартира Коломбины” (четыре одноактные пьесы: “Лестничная клетка”, 1974; “Любовь”, 1974; “Анданте”, 1975; “Квартира Коломбины”, 1981), “Бабу-ля-блюз” (пять одноактных пьес: “Вставай, Анчутка”, 1977; “Я болею за Швецию”, 1977; “Стакан воды”, 1978; “Скамейка-премия”, 1983; “Дом и дерево”, 1986). К ним примыкает многоактная пьеса “Сырая нога, или Встреча друзей” (1973—1978). Главное средство характеристики персонажей в пьесах Петрушевской — язык, обладающий свойством “магнитофонного эффекта”, воссоздающий особенности живой разговорной речи современников, выявляющий характерные черты их душевного склада, но повернутый своей комедийной стороной, иногда абсурдизируемый.
Пьесы Петрушевской с трудом пробивали дорогу на сцену. Например, комедия “Три девушки в голубом” (1980) — современный парафраз чеховских “Трех сестер” — сдавалась в Ленкоме цензуре пять раз на протяжении двух лет. С этой пьесы и начинается движение Петрушевской в направлении постмодернизма. Принципы его поэтики опробованы в пьесе “Квартира Коломбины” (1981), в которой посредством игры с масками итальянского театра “дель арте” обнажается моральное разложение советского общества. Спектакль “Квартира Коломбины” в театре “Современник” в 1985 г. приносит Петрушевской шумный успех и признание. Театры постепенно перестают бояться ставить ее произведения. В 1988 г. выходит сборник пьес Петрушевской “Песни XX века”, в 1989 г. — сборник пьес “Три девушки в голубом”.
На рубеже 80—90-х гг. Петрушевская обращается в основном к прозе. В “Новом мире” публикуется ее повесть “Время ночь” (1992, премия Букера за 1992 г.), рассказы, сказки. В 90-е гг. все более заметен интерес Петрушевской к “странной” прозе, “маргинальным” ее ветвям. Вернувшись в драматургию, Петрушевская создает одноактные пьесы “Что делать?” (1993), “Опять двадцать пять” (1993), “Мужская зона” (1994). Последняя из них — явление постмодернистского миноритарного театра.
Кроме произведений для взрослых, Петрушевская пишет пьесы для детей: “Два окошка” (1975), “Чемодан чепухи, или Быстро хорошо не бывает” (1975), “Золотая богиня” (1986).
Произведения Петрушевской получили известность во многих странах мира. Наиболее удачные, по мнению самого автора, зарубежные постановки последних лет — “Чинзано” в Глазго; “Три девушки в голубом” в Тампере, Хайльбронне и Будапеште; “Брачная ночь” в Париже. Петрушевская удостоена международной премии имени А Пушкина (за литературное творчество), премии “Москва — Пенне” (за книгу “Бал последнего человека”, 1996).
Людмила Петрушевская в пьесе “Мужская зона” обращается к самым радикалистским формам постмодернистского искусства. Как и Сорокин, она избирает своим методом шизоанализ, но в отличие от Сорокина одновременно осуществляет и деконструкцию классических текстов (Шекспира, Пушкина), и деконструкцию имиджей реальных исторических лиц (Ленина, Гитлера, Бетховена, Эйнштейна), создает комедийно-абсурдистский бриколаж.
В заглавие пьесы входит название книги Сергея Довлатова “Зона”, в которой лагерная зона предстает как метафора всего советского общества. И там и там — изоляция от мира, и там и там — отсутствие свободы, и там и там — “режим” и “трудящиеся”, и там и там — насилие над личностью, и там и там — один и тот же язык. Сюжетная коллизия, воссоздаваемая в пьесе Петрушевской, — репетиция спектакля в зоне — также цитатна по отношению к рассказу “Представление”, входящему в книгу “Зона”
Масса языковых формул, ходовых выражений, известных по “лагерной” литературе и фольклору, с легкостью позволяет “опознать” в “зоне” СССР. Однако здесь же пребывают Гитлер, Эйнштейн, в речи которых мелькают обороты, позволяющие “опознать” в “зоне” нацистскую Германию. Это дает основания видеть в “мужской зоне” гибрид двух разновидностей тоталитаризма. Но в тексте пьесы содержится также упоминание о “женской зоне” и — в связи с ней — о Голде Меир. Следовательно, помимо мужской, или тоталитарной, зоны, в мире предполагается наличие и иных. Государства, отгороженные друг от друга тщательно охраняемыми границами, закрытые общества тоже можно рассматривать как “зоны” ( с более мягким или с более жестким “режимом”). Говорят ведь о “зонах влияния”, “пограничных зонах”, “свободных зонах” и т. п. Перекодированный культурный знак “зона” включает в себя все эти значения, но отнюдь не сводится к ним.
Очень и очень напоминает “мужская зона” Петрушевской одно из отделений ада, где царят поистине “лагерные” нравы и порядки, однако есть и своя “культурная часть”. На это намекают и касающееся Гитлера сообщение: “Он у нас вообще-то кипит в котле…”, и пародийная пушкинская цитация в речи Надсмотрщика: “Как будем вечность проводить? Бездарно будем проводить?” (с. 80). Но, хотя лагерь — действительно прижизненный ад, присутствие в пьесе Бетховена и Эйнштейна, которые ада явно не заслуживают, побуждает отказаться от отождествления “мужской зоны” и ада.
В “кабаре” “мужской зоны” для участия в спектакле “Ромео и Джульетта” Шекспира отобраны только знаменитости: Ленин, Гитлер, Бетховен, Эйнштейн. Петрушевская соединяет несоединимое, сводит вместе тех, кто — в представлении большинства — ни по каким параметрам в один ряд не выстраиваются. Свести их возможно только в реальности текста и как “тексты”. Персонажами пьесы и являются не реальные люди, а имиджи Ленина, Гитлера, Бетховена, Эйнштейна, созданные массовой культурой и существующие в качестве устойчивых стереотипов массового сознания.
На “текстовую” природу персонажей-симулякров указывает их гибридно-цитатный язык. Он состоит из кодов исторической, историко-биографической, мемуарной литературы, шекспировских и пушкинских цитации, просторечия и блатного жаргона, подвергаемых пародированию. Именно цитатно-пародийный язык является главным средством деконструкции используемых Петрушевской имиджей исторических лиц. Образы двоятся, троятся, мерцают; в них нет “окончательности”. Деконструкция осуществляется в направлении снижения имиджей, их абсурдизации и буффонадизации.
Каждый из деконструируемых имиджей соединяет в себе черты реального исторического лица — как они отразились в массовой литературе — и зека-блатного, причем показанного в момент исполнения совсем не подходящей для него роли: Гитлер — Кормилицы из трагедии Шекспира “Ромео и Джульетта”, Ленин —Луны, образ которой появляется в речи Ромео, Бетховен — Джульетты, Эйнштейн — Ромео. Так что на самом деле сводит воедино Петрушевская зеков Ленина/Луну, Гитлера/Кормилицу, Бетховена/Джульетту, Эйнштейна/Ромео, действующих по “режиссерскому” указанию Надсмотрщика.
Прием бриколажа способствует созданию шизо-абсурдистской, балаганно-буффонадной текстовой реальности. Культурный знак “мужская зона” оказывается в этом контексте олицетворением авторитарной, омассовленной, клишированной культуры, пользующейся примитивно-однозначным языком лжеистины. Противопоставляя этому языку гибридно-цитатное многоязычие, где все языки равноправны, Петрушевская показывает, что ни один из языков в отдельности не несет в себе истины, к ней приближает пародийная деконструкция окаменевшего, замкнутого в самом себе. По-видимому, именно процесс деконструкции получает наименование “кабаре” как обозначение свободной творческой театрализованной игры с культурными кодами и знаками. Истинность/неистинность используемых кодов и знаков обнажает эстетический критерий.
Постмодернистские пьесы Пригова, Коркия, Сорокина, Петрушевской и других авторов способствуют обновлению русской драматургии, делают ее богаче и разнообразнее.
Лидирует, однако, на современном этапе постмодернистская проза.