Творчество Михаила Михайловича Пришвина, «крупнейшего поэта и великого жизнелюбца», проникнуто напряженными размышлениями о сущности отдельной человеческой личности и ее взаимоотношениях с окружающей природой и с человеческим обществом. В поисках решения этой проблемы писатель прошел тяжелый путь, суть которого сам Пришвин обозначал формулой: «Весь путь мой был из одиночества в люди». Первая книга Пришвина — «В краю непуганых птиц» опубликована в 1907 году, когда за плечами автора были исключение из гимназии (за «побег в Азию» и грубость учителю) и из Рижского политехникума (за революционную деятельность), работа в марксистских кружках, арест и ссылка, годы учебы в Германии, работа биологом и агрономом.
«В краю непуганых птиц», как и второе крупное произведение писателя — «За волшебным колобком», не просто описание путешествий автора на Север. Это и поэтический гимн людям, живущим в суровых условиях, и честное повествование публициста, увидевшего в краю непуганых птиц жандарма — символ самодержавной и бесправной Руси, и раздумья философа о человеке. Человека, личность писатель ищет в Поволжье («У стен Града невидимого»), в киргизских степях («Черный араб»), в Крыму («Славны бубны»). Мучительные поиски душевной гармонии раскрыты Пришвиным в автобиографическом образе Михаила Алпатова, героя романа «Кощеева цепь». Русская действительность 30—40-х годов помогает писателю увидеть в социализме условия для гармонии личности, природы и общества. Уже в повести «Жень-шень» герои Пришвина делают первые шаги к соединению личного призвания с общественным долгом. Уверенность в торжестве человечности, в победе жизни над смертью наполняет все поздние произведения писателя, от «Кладовой солнца» и «Корабельной чащи» до «Государевой дороги» и дневниковых записей. Пришвин никогда не делил свое творчество на взрослое и детское. «Я всегда, всю жизнь свою работаю над одной и той же темой, в которой и детская и общая литература сливаются в единое целое»1,— утверждал писатель. Именно поэтому рассказы для детей или включались им в книги для взрослых, или являлись фрагментами этих книг, соответственно отредактированными 2.
*
«Единственной темой, над которой я работаю,— говорил Пришвин,— является дитя, которое я храню в себе» . Среди дневниковых записей писателя есть и такие: «Детская вера в людей — это светлый героический путь»; «Новый человек — это ребенок, а если о нем надо рассказывать, то расскажите о взрослом, сумевшем сохранить в себе ребенка».
Как видно из приведенных записей, главное, что ценил Пришвин в ребенке, что считал нужным культивировать, были оптимизм, чувство неутраченного удивления миром, отзывчивость на боль и радость. Восхищением перед красотой природы и человека, ее друга и хозяина, проникнуты все произведения писателя. Обращаясь к юному читателю, художник утверждает, что мир полон чудес и «это… чудеса не как в сказке о живой воде и мертвой, а настоящие… они совершаются везде и всюду и во всякую минуту нашей жизни, но только часто мы, имея глаза, их не видим, имея уши — не слышим»’. Пришвин видит и слышит эти чудеса и раскрывает их перед ребенком. Для него нет растений вообще, а есть белые грибы, кровавая ягодка костяника, голубая черника, красная брусника, кукушкины слезки, валерьянка, петров крест, заячья капуста. Для него нет животных и птиц вообще, а есть скопа, трясогузка, журавль, ворона, цапля, овсянка, землеройка, гусь, пчела, шмель, лисица, гадюка. И это только в двух рассказах — «Лисичкин хлеб» и «Гости». Если же взять и другие, то, пожалуй, не найдется ни одного зверя или растения средней полосы России, которые бы не были упомянуты Пришвиным. Автор не ограничивается одним упоминанием, а наделяет своих «героев» голосами и привычками, которые надолго ложатся в память: «Скопа прилетела, рыбный хищник,— нос крючком, глаза зоркие, светло-желтые,— высматривала себе добычу сверху, останавливалась в воздухе для этого и пряла крыльями» 2.
Звери и птицы у Пришвина «кукуют», «гудят», «свистят», «шипят», «орут», «пищат»; каждый из них по-своему движется. Даже деревья и растения в пришвинских описаниях становятся живыми: одуванчики, как дети, засыпают по вечерам и просыпаются по утрам («Золотой луг»); точно богатырь, выбивается из-под листов гриб («Силач»); шепчет лес («Шепот в лесу»). Писатель не только великолепно знает природу, умеет заметить то, мимо чего люди часто проходят равнодушно, но и обладает умением передать поэзию мира в описаниях (см. «Именины осинки», «Колокольчик» и другие рассказы), в сравнениях («Ель, как дама в концертном платье до самой земли, а вокруг молоденькие елочки-голоножки»; «Река лежит холодная, глядит загадочно, как кошка, когда ей ничего от человека не нужно»; «Звезды, как вербочки, распухают в прозрачных облаках»), даже просто в названиях рассказо
Вот почему, говоря о животном мире, писатель особо выделяет материнство. Не раз расскажет Пришвин, как рискует собой мать, защищая детенышей от собаки («Ярик»), от орла («Орлиное гнездо») и от других неприятелей («Ребята и утята», «Пиковая дама»). С улыбкой поведает художник о том, как звери-родители заботятся о своем потомстве, учат его («Курица на столбах», «Борец и Плакса», «Первая стойка»). Художника радуют в животных такие прекрасные качества, как ум, сообразительность («Синий лапоть», «Нерль», «Изобретатель») . Принцип «родственного внимания» человека к природе позволяет писателю наделить зверей способностью «разговаривать», «мыслить». Легавый щенок Ромка столкнул в подвал кирпич. Кирпич зашумел — Ромка испугался. «Чем дольше стоял Ромка, тем ему становилось опасней и страшней: по собачьим чувствам выходит так, что, чем мертвее затаится враг, тем ужаснее будет, когда он вдруг оживет и прыгнет. «Перестою»,— твердит про себя Ромка. И чудится ему, будто кирпич шепчет: «Перележу». На лай щенка прибежала мать — Кэт. «Кэт узнала по запаху Роминой лапы след на страшном кирпиче, понюхала его: кирпич был совершенно мертвый и безопасный.
Аналогичные примеры можно найти во многих рассказах Пришвина, где «разговаривают» собаки («Ужасная встреча», «Курица на столбах», «Сват») и другие животные и птицы («Гаечки», «Выскочка», «Терентий»). Чаще всего это человеческий разговор, иногда звукоподражания и действия, истолковываемые автором («Филин», «Предательская колбаса»), порой несобственно-прямая речь («Как Ромка переходил ручей») или одностороннее обращение героев-людей к зверям.
Но в любом из этих случаев — и это очень важно — писатель умеет сохранить ту границу, которая отделяет животных от человека. Отмечая, что в его рассказах «природа и человек соединяются в единстве», М. М. Пришвин записал в дневнике 1 апреля 1942 года: «Но это единство не есть уступка природе, а сознание своего родства и высшего руководящего значения в мировом творчестве». В других случаях, чаще всего в фабульных рассказах, хотя психологическое состояние животных и передано в человеческих ощущениях и словах, условность этого приема либо оговаривается непосредственно авторскими ремарками типа «наверное», «ответил по-своему», «глазами сказала», «нетрудно было догадаться, о чем они думали», «это у них значило» и т. п., либо обусловливается откровенно фольклорным сказочным содержанием сюжета («Дергач и перепелка»).
Наконец, в тех рассказах, где автор прямо проецирует ситуации из жизни животных на поступки людей, он четко отграничивает реальное поведение зверей от притчевого, подчиняющегося нормам человеческой морали («Борец и Плакса», «Лимон», «Выскочка», «Щука»). Первенствующая роль человека в природе составляет сюжеты многих произведений писателя. В этом смысле очень значителен цикл рассказов о собаках («Ярик», «Первая стойка», «Сват», «Ужасная встреча», «Как я научил собак горох есть»). Главная мысль, заключенная в книге, состоит в том, что человек, не обладая многими из тех качеств, которыми наделены животные, в процессе их приручения научился присваивать эти качества. Внося «культуру» в мир природы, он становится творцом, Человеком. А это, в свою очередь, требует от него человеческой морали, высшей целесообразности, которая заключается не в сюсюканье, умилении природой и вегетарианстве (в рассказах Пришвина часто звучит выстрел), а в хозяйском отношении к живому. В честном бою можно убить медведя («Медведи»), но нельзя сделать это, если зверь пришел к охотнику за защитой («Белый ожерелок»); безжалостно убьет охотник разбойницу-куницу зимой, но не станет вершить бессмысленную охоту летом, когда шкурка этой куницы плоха («Куница-медовка»). Тем более несвойственно героям Пришвина уничтожать беззащитных и безвредных (или полезных) животных, бить птенцов. Подлинной человечностью проникнут рассказ о выращенном человеком журавле («Журка»), о спасенном лягушонке-путешественнике («Лягушонок»), о хромой утке («Хромка»), о прирученном еже и тетереве («Еж», «Терентий»).
«Наш идеал — это дедушка Мазай,— писал Пришвин, обращаясь к молодым друзьям.— Наша молодежь должна идти в охоте по этому трудному пути образования себя самого от простого охотника до охотника — охранителя природы и защитника своей Родины». Так тема природы в творчестве писателя переходит в тему Родины, мотив добра и любви — в мотив патриотизма. «Родина, как я ее понимаю,— записал М. М. Пришвин в своем дневнике,— не есть что-то этнографическое или ландшафтное, к чему я теперь прислоняюсь. Для меня Родина — все, что я сейчас люблю и за что борюсь».