На
протяжении всей жизни А. С. Пушкин очень
интересовался личностью Петра Первого, его
историческим значением. Поэтому образ
Петра Первого довольно часто встречается в
творчестве А. С. Пушкина. Проблема оценки
этого незаурядного монарха становится в
начале XIX века
необычайно важной.
Одно
из первых стихотворений, посвященных
петровской теме в лирике А. С. Пушкина, — это
стихотворение 1826 года “Стансы”. 1826 год —
начало правления Николая Первого. Николай
Первый еще не был известен, никто с
точностью не мог сказать, что их ждет, как он
будет править. Это пока была terra
incognita. Пушкинское
же стихотворение является своеобразным
наказом Николаю Первому. Петр Первый при
этом воспринимается А. С. Пушкиным как почти
идеальный монарх; соответственно, он
ставится Николаю в пример. Форсированный
культ Петра Первого, а также параллель Петр
Первый — Николай Первый особенно
подчеркивают скрытый упрек Александру
Первому. (Петр, как пишет Пушкин, “...не
презирал страны родной: //Он знал ее
предназначенье...”). И как
противопоставление следует строфа,
начинающаяся словами “то академик, то
герой, //То мореплаватель, то плотник...”, где
изображается весь спектр занятости,
деловитости Петра.
Практически
все стихотворение есть сплошное
восхваление Петра. В некоторых отдельных
строках слышится недовольство Александром.
Таким образом, в стихотворении появляются
два полюса: положительный (Петр) и
отрицательней (Александр). Николай в данном
случае оказывается наиболее приближен к
Петру. Пушкин хочет видеть Николая таким же
идеальным монархом, каким был Петр.
Последняя Строфа заключает в себе
прямое наставление Николаю: “Семейным
сходством будь же горд; // Во всем будь
пращуру подобен: //Как он, неутомим и тверд,//И
памятью, как он, незлобен”. Видя сходство в
началах царствований Петра и Николая,
Пушкин пишет: “...Гляжу вперед я без боязни:
//Начало славных дней Петра //Мрачили мятежи
да казни...” Можно сказать, что Пушкин
прощает Николаю историю с декабристами.
Аналогия с началом петровского правления,
видимо, оправдывает Николая и дает надежду
на “славу и добро”.
В
своей повести “Арап Петра Великого” (1827)
Пушкин продолжает развивать тему занятости,
работоспособности, увлеченности Петра
Первого. Петр в повести привозит Ибрагима в
строящуюся столицу, которая “подымалась из
болота по манию самодержавия...”. Петр
принимает участие в постройке 1*орода,
работает целыми днями. Кроме того, А. С.
Пушкин дополняет представление о Петре как
о строителе, зачинателе всего нового
сюжетом о сватовстве Ибрагима: Петр Первый
стремится создать новую семью.
Продолжение
петровской темы в творчестве А. С. Пушкина можно найти в поэме “Полтава” (1828—1829). “Полтава”
начинается как традиционная романтическая
поэма. Но постепенно любовная история
отходит на второй пл£н, а романтический
герой оказывается однозначным негодяем.
После сцены казни романтический мотив
исчезает практически бесследно (он
появится еще раз во время сцены безумия
Марии); центром же поэмы оказывается
описание Полтавской битвы. Петр Первый
становится центральной фигурой
произведения. (Описание здесь Петра — это,
видимо, возвращение к одической поэзии XVIII
века.) Обращает
на себя внимание резкая смена интонаций в
описаниях Петра и Карла. (“Выходит Петр. Его
глаза// Сияют. Лик его ужа сен.// Движенья
быстры. Он прекрасен.//Он весь как божия
гроза...”, в то время как “...несомый верными
слугами // Б качалке, бледен, недвижим, //
Страдая раной, Карл явил ся...”.) Возникает
ощущение противостояния энергии, динамики
Петра пассивности, статике Карла (это
несколько ра;< подчеркивается в тексте).
В
описании пира после битвы появляется мотив,
который в стихотворении “Пир Петра Первого”
станет основным, — это мотив милости Петра:
“...В своем шатре он угощает // Своих вождей,
вождей чужих, // И
Значительность
роли Петра Первого в поэме подтверждает
эпилог. Через сто лет после Полтавской
битвы не осталось ничего “от сильных,
гордых сих мужей...”. Осталась только
история
— огромный памятник Петра Первого.
Памятник — главное, что есть в эпилоге,
главное, что осталось после битвы. Поэтому
Петр Первый становится, можно сказать,
идеальным героем.
В
стихотворении 1835 года “Пир Петра Первого”
обращает на себя внимание необычность
описания событий. Особенности лексики и
специфика размера (четырехстопного хорея)
создают отчетливое впечатление
сказочности, балладяости всего
происходящего. Соответственно,
мифологизированной оказывается и фигура
Петра. На первый план выходит мотив
необыкновенной, сказочной милости Петра. В
четвертой строфе стихотворения происходит
перечисление всех празднеств, по поводу
которых Петр теоретически может устроить
пир. Но в пятой строфе раскрывается
реальная причина торжества: “...он с
подданным мирится;// Виноватому вину //
Отпуская,
веселится; //Кружку пенит с ним одну”.
Событие, из-за которого происходит
пиршество, тем самым для Петра настолько же
ценно, насколько ценны другие,
вышеперечисленные события. А. С. Пушкину,
который во второй половине 20-х годов
становится ярым государственником
и моделирует идеального монарха, очень
важна идея отпущения “виноватому вины”.
Заслуги и подвиги Петра Первого
оказываются не более существенны, чем его
человечность и демократичность (насколько
так вообще можно сказать о Петре).
Мы
сознательно идем на нарушение хронологии,
рассматривая поэму 1833 года после
стихотворения 1835 года. Дело в том, что “Медный
всадник” стоит особняком по отношению к
остальным произведениям А. С. Пушкина,
связанным с петровской темой, где
последовательно развивается один и тот же,
по сути, взгляд на Петра Первого, здесь же
проблема представлена в несколько другом
ракурсе.
Если
в четырех предыдущих произведениях А. С.
Пушкин исключительно восхваляет Петра, то в
поэме 1833 года “Медный всадник” впервые
появляется вопрос — так ли уж идеален Петр
на самом деле? Город Петра Первого стоит на
ненадежном месте. Этот город, безусловно,
нужен России, государству; но люди страдают
из-за опасного расположения Петербурга (в
тексте поэмы — это Евгений, Параша). И этого
Достаточно для того, чтобы
ценность создания этого города подверглась
сомнению. Личная проблема одного человека
способна противостоять общественному
интересу. Во время Наводнения — подобия
конца света для жителей Петербурга —
Александр Первый видит в катастрофе волю
Божью. Царь не может быть Богом, на что
претендует Петр Первый в начале
поэмы. В конце первой части появляется
слово “кумир” (“Над возмущенною Невою //
Стоит с простертою рукою // Кумир на
бронзовом коне”). Кумир в данном случае —
ложный Бог, это государственная власть,
присвоившая себе божественные прерогативы.
Петр Первый — покоритель стихии в поэме, и
образ его ощутимо меняется по сравнению с
четырьмя предыдущими произведениями.
Казалось бы, Петр становится отрицательным
героем, но нельзя забывать
о прологе поэмы. Пролог “Медного всадника”,
мне кажется, выполняет в поэме ту же функцию,
какую в “Цыганах” и “Кавказском пленнике”
выполнял эпилог. Историческое обрамление и
появляющийся в “Медном всаднике” мотив
безусловной, безоговорочной любви к
Петербургу (“Люблю тебя, Петра творенье...”)
дают второй вариант прочтения поэмы. Эти
два прочтения заложены А. С. Пушкиным
изначально. И он не предлагает выбирать
именно одно из этих прочтений. Вероятно,
подобная вариативность определяется самой
темой произведения — поэма посвящена
трагизму и неразрешимости русской (да и
вообще — какой бы то ни было) истории. А.С.Пушкин
не дает прямого ответа на вопрос, а лишь
позволяет читателю увидеть Петра Первого в
новом качестве.