«Характеристическая черта гения Пушкина, писал о поэте И. И. Пущин, —
разнообрапие. Не было почти явления в природе, события в обыденной
общественной жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных и
неподражаемых звуков его музы: п потому простор и свобода, для всякого
человека бесценные, для него были. сверх того, могущественнейшими
вдохновителями». IJ Впервые эта «характеристическая черта» возобладала в
творчестве Пушкина в начале 1820-х гг. Сравнительно узкий круг как
лицейских, так и петербургских впечатлений сменился для ссыльного поэта
ошеломляюще бескрайними просторами.
Время южной ссылки Пушкина совпало с рядом исторических событий, которые
на первом этапе внушали надежду на достижимость идеалов свободы и
вольности. Героика современной истории получила отражение в лирике Пушкина
1820-х гг. («Эллеферия, пред тобой», «Война», «Кинжал»). Естественным было
и стремление Пушкина обратиться к героическим темам русской истории, что
определило замыслы поэм «Мстислав» и «Вадим», — последний из этих замыслов
приобрел и драматургическую форму.
Для осмысления эволюции творческого метода Пушкина в начале 1820-х гг.
принципиальное значение имеют его искренние попытки следовать заветам
декабристской критики, не увенчавшиеся, однако, успехом. 1 марта 1822 г.
Пушкин переписал набело только что законченную «Песнь о вещем Олеге».
Еще в конце июля 1821 г. Пушкин в черновой тетради набросал следующий
план: «Олег — в Византию — Игорь и Ольга — поход» . Портреты Олега и Игоря
изображены в верхней части того же листа и отчасти перекрывают начало
какого-то письма на французском языке.
Декабристская критика весьма сдержанно оценила «Песнь о вещем Олеге»,
осуждая в ней отход Пушкина от воспевания героики прошлого. Между тем
свободолюбивый пафос пушкинской баллады несомненен, хотя и заключается не в
описании подвигов легендарного князя,а в прославлении «правдивого и
свободного вещего языка» поэзии, не подвластного суду соврсменников.
Пушкин одним из первых в России
предощутил трагический поворот русской истории, не было ничего
странного. Декабристского восстания с его
не мог предугадать, но «первый декабрист», В. Ф. Раевский, уже появился.
Впрочем, не был ли «первым декабристом» сам Пушкин, еще за три года до
восстания сосланный за свободолюбивые стихи, которые с восторгом
воспринимались в широких кругах дворянской интеллигенции, в чем, казалось
бы. можно было видеть залог торжества «духа времени»? Однако история
показала, что миром правят не мнения, а власти. В творчестве Пушкина
романтического периода вызрело убеждение, что в мире действуют объективные
законы, поколебать которые человек не в силах, как бы ни были отважны и
прекрасны его помыслы. Это определило трагическую тональность пушкинской
музы.
Автографы поэмы «Бахчисарайский фонтан» разбросаны по нескольким рабочим
тетрадям Пушкина и дошли до нас в малой своей части. Они наглядно
свидетельствуют о том, что замысел, вылившийся в поэму, вызревал на
протяжении нескольких лет и, по всей вероятности, претерпевал за это время
существенные изменения.
Творческая история поэмы обследована Г. О. Винокуром, готовившим текст для
академического издания, и изложена им в специальной статье. Его наблюдения
над рукописями поэмы в основном точны, если не считать убежденности
исследователя в том, что уже «в течение летних месяцев 1822 г. возник
черновой остов поэмы. (...) Вероятно, только заключительная часть
оставалась «необработанной «
Черновые записи Пушкина 1822 г. свидетельствуют, как настойчиво он
пытался отделаться от байроновского «диктата» в поэме, в полной мере
обнаружившегося в «Кавказском пленнике». Пушкин готов был даже возвратиться
к «архаичным» формам поэмного повествования, отчасти уже преодоленным в
«Руслане и Людмиле», снова принимаясь за «Бову». Более всего в 1822 г.
продвинулся замысел поэмы о раз-бойниках, в сюжете которой отчасти
использовалась народная драма «Лодка». Впоследствии Пушкин писал, что он
сжег эту поэму. От нее остался один эпизод, «Вратья разбойники». где,
основываясь на реальном происшествии, он вполне самостоятельно развил тему,
лишь слегка намеченную в байроновском «Корсаре», в описании острова
пиратов.