Демобилизовавшись осенью 1959 года, Рубцов приехал в Ленинград и вплоть до поступления в Литературный институт имени Горького работал на заводе. Три года был рабочим, но ни одного поэтического свидетельства об этом не оставил. Уже в начале творческого пути он понял – нельзя писать обо всем подряд, нельзя писать о том, что по-настоящему не волнует. "Ты тему моря взял и тему поля, а тему гор другой возьмет поэт", – писал он в более поздних стихах, но, очевидно, что к такой концепции он пришел задолго до того, как были написаны эти строки.
Во всяком случае, до сих пор не известно ни одного стихотворения, в котором бы Николай Рубцов поднимал заводскую тему. Годы жизни поэта в Ленинграде интересны тем, что в это время он переходит от традиций ударного стиха к строгой классической форме. Мир большого города, да еще такого, как Ленинград, увлек поэта, и, хотя память его часто возвращалась к милым лесным уголкам детства, к нетронутой природе, он чувствовал свою причастность к рукотворной красоте города, что особенно ярко проявилось в стихотворении "Альты":
Как часто, часто, словно птица,
Душа тоскует по лесам!
Но и не может с тем не слиться,
Что человек воздвигнул сам.
Холмы, покрытые асфальтом
И яркой россыпью огней,
Порой так шумно славят альты,
Как будто нету их родней!
Неуклюжее "воздвигнул" выдает ученическую неопытность автора, но это стихотворение очень важно для понимания одной из ведущих особенностей зрелого творчества Рубцова – его неразрывной связи с музыкой. Так, в ритме городской жизни и характере ее воздействия на человека поэту слышатся пронзительные, проникающие в самую душу звуки альтов…
Руководитель Ленинградского литературного объединения "Нарвская застава" И. Михаилов вспоминал, что в Рубцове "привлекала внимание та глубоко затаенная сила, которая чувствовалась в его чтении, да и манера чтения – с характерным жестом как бы дирижирующей правой рукой". Поэт словно управлял слышной только ему мелодией, которая потом таким громким эхом отзовется в его стихах: "Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто", "И пенья нет, но ясно слышу я незримых певчих пенье хоровое", "Словно слышится пение хора, словно скачут на тройках гонцы, и в глуши задремавшего бора все звенят и звенят бубенцы".
Впрочем, "шумные альты" еще не говорят о полном приятии города Рубцовым – в конце концов не здесь он найдет свое место и не тем будет памятен в литературе, – но попытки стать горожанином не только по отметке в паспорте, но и по принадлежности души у него были. Понять это можно и по опубликованному лишь после смерти поэта полному тексту стихотворения "Грани", где были восстановлены такие строки:
Мужал я
Под звуки джаза,
Под голос притонных дам, -
Я выстрадал,
Как заразу,
Любовь к большим городам!
Немалую роль тут, очевидно, сыграло и то, что можно проследить в развитии темы любви в творчестве поэта. Если в ранних стихах о любви, пусть неудачной, говорилось светло, то в ленинградский период, по свидетельству И. Михайлова, "уже позади была грустно окончившаяся первая любовь к девушке, которая "и раньше приходила не скоро", а однажды не пришла совсем". Много позже поэт вспоминал "глаза ее, близкие очень, и море, отнявшее их"…
Жизнь поэта в это время была очень насыщенной: он работал на заводе и учился в вечерней школе, посещал занятия литературного объединения, печатался в заводской многотиражке "Кировец", газете "Вечерний Ленинград" и некоторых других изданиях, постепенно входил в круг молодых ленинградских поэтов, выступал с чтением своих стихов. На поэтическом вечере, состоявшемся 24 января 1962 года в Ленинградском Доме писателей, к Рубцову пришел первый успех.
Кроме "морского цикла" у Рубцова тогда уже были написаны такие прочувствованные стихи, как "В гостях", "Видения на холме", "Утро утраты". Можно сказать, что к 1962 году, когда он окончил школу и подал заявление в Литературный институт, поэт стоял на пороге творческой зрелости. Свои четко определившиеся литературные и нра
"По-настоящему люблю из поэтов-современников очень немногих.
Четкость общественной позиции поэта считаю не обязательным, но важным и благотворным качеством. Этим качеством не обладает в полной мере, по-моему, ни один из современных молодых поэтов. Это – есть характерный знак времени. Пока что чувствую этот знак и на себе".
В словах Рубцова о четкости общественной позиции отразился процесс изменения взглядов на гражданственность искусства. К этому времени уже был зачеркнут знак равенства между гражданственностью и декларативностью художественного произведения, уже было сказано в полный голос, что гражданские мотивы, степень их воздействия на человека определяются содержательностью произведения и уровнем мастерства художника. Можно привести немало примеров произведений, которые не задумывались их авторами как специально гражданственные, но стали такими, потому что были сделаны на высоком художественно-эстетическом уровне. Например, авторам довоенной кинокомедии "Цирк" по ходу фильма потребовалось включить в него песню. И Лебедев-Кумач с Дунаевским написали ее. Для фильма. Песню запели даже те, кто о фильме и не слыхал: "Широка страна моя родная…". Точно так же, по заказу киностудии, Матусовский и Соловьев-Седой написали для фильма "В дни спартакиады" незатейливую лирическую песню "Подмосковные вечера", художественный совет музыкальной редакции забраковал песню как мелкотемную. А она вдруг взяла и стала гражданственным произведением мирового масштаба, музыкально-поэтическим символом русской души. Слезливо-сентиментальными считались и стихи М. Исаковского "Враги сожгли родную хату…".
На экзамене в Литературном институте, куда Рубцов поступил в 1962 году, он говорил, что, по его мнению, никакого отношения к традициям Маяковского не имеют те крикуны, которые в свое время заглушали подлинную поэзию. Не были близки ему и те "продолжатели традиций Маяковского", которыми в пору расцвета эстрадной поэзии кишмя кишела литературная и окололитературная Москва.
В ответ на частые упреки в том, что его поэзия наводит на грустные мысли, Рубцов с вызовом заявлял, что писал и будет писать "пессимистические стихи", то есть по существу отрицал бездумный, легковесный оптимизм, характерный для многих молодых поэтов той поры. И в этом Рубцов оставался последовательным до конца. Уже к тому времени Рубцов нашел свой, отличный от есенинского, поэтический путь. От одной отправной точки – чувства неустойчивости, зыбкости деревенского покоя, на который неотвратимо наступает город, их пути пошли в разные стороны: Есениным город сначала принимался в штыки, вплоть до образа затравленного "железным гостем" поэта-волка: "Но отведает вражеской крови мой последний смертельный прыжок". Однако этот "прыжок" и в самом деле стал в развитии Есениным деревенской темы одним из последних: после "Сорокоуста", поминальной молитвы деревне ушедшей, в стихах, открывших цикл "Москва кабацкая", у него уже "нет любви ни к деревне, ни к городу".
У Рубцова же развитие темы шло в прямо противоположном направлении: от неуверенной попытки понять и принять город в ленинградских стихах, через краткий период "меж городом и селом" к полному, всеохватному чувству принадлежности к тем, кто воздавал красоте сельской природы "почти молитвенным обрядом".
Вернуться в деревню Рубцову пришлось гораздо раньше, чем он мог предполагать: в середине 1964 года он был отчислен из Литературного института; правда, через полгода восстановлен в числе студентов, но лишь на заочном отделении. Ни на стипендию, ни на общежитие рассчитывать не приходилось. И осенью 1964 года Рубцов возвращается туда, где прошло его детство.
Здесь, в Никольском, начался расцвет его творчества, здесь он окончательно решил для себя, что его звезда поэзии горит "для всех тревожных жителей земли", бросая свой приветливый луч и "поднявшимся вдали" городам. "Но только здесь, во мгле заледенелой, она восходит ярче и полней", – читаем мы во второй и окончательной редакции стихотворения "Звезда полей".