В произведениях, написанных в период поражения революции, Серафимович утверждает идею неодолимости революционных идей. Он показывает, что революция, пусть и в иных формах, продолжается не только в городе, но и в деревне. Вера в конечную победу народа выражена в рассказе «У обрыва». Старый крестьянин в ответ на полные отчаяния слова молодого рабочего, бежавшего из города после разгрома восстания, рассказывает притчу, в которой выражено народное понимание развития жизни: «Глянь-ко, паря, вишь ты: ночь, спо-кой, все спит, все отдыхает… все: и зверь, и человек, и гад, трава и та примялась, а утресь опять подымается, опять в рост… заснула вся земля, а наутресь опять каждый за свое,— птица за свое, зверь за свое, человек за свое… Так-тось, паренек…»
Сочувствие крестьян не ограничивается словами, они смело защитили рабочего, когда его попытались схватить казаки.
Новые герои, новые картины жизни требовали от художника и новых красок. В рассказах о 905 годе появились не свойственные ранее Серафимовичу образы, близкие к героике, к революционной патетике. Как удачно заметил Г. Гай, героико-романтический пафос в произведениях Серафимовича о революции «вырастает из реалистического проникновения в самую суть великих событий» ‘. Даже похоронная песнь рабочих, которые хоронят погибших борцов, звучит как жизнеутверждающий гимн: «Десятки тысяч людей шли, пели гимн смерти, и торжественно и могуче из могильного холода и погребального звона вырастала яркая, молодая, радостная жизнь и сверкала на солнце, и играла на лицах тысяч людей, и народ, густо черневший вдоль улиц, несмолкаемо и исступленно приветствовал их». Этот кульминационный момент рассказа явился и его развязкой. Писатель достиг необыкновенной силы изображения. Вся сцена построена на звуковом эффекте: «Настала звенящая тишина и все больше заполнялась звуком шагов», который в свою очередь покрывается торжественно-скорбными и призывными звуками марша. Наступает момент максимального напряжения душевных сил. Люди глядят в глаза смерти, звуковой образ резко сменяется зрительным:
«Офицер с бережно зачесанными кверху усами, холодно мерил привычным глазом неумолимо сокращающееся расстояние, блеснул, подняв руку, саблей, и губы шевельнулись произнеся последнее слово команды.
Страшные секунды
И в то же мгновение исчезло пространство смерти, затопленное живыми, движущимися рядами. Как сверкнувшая вода, блеснули покорно поникшие к земле штыки, и солдаты, растерянно и радостно улыбаясь, потонули в человеческом потоке…»
сравним рассказы «На льдине» и «У обрыва». В первом из них действие происходит днем, во втором — ночью, однако день в первом рассказе выглядит мрачнее ночи, описанной в рассказе «У обрыва».
Вот начало рассказа «На льдине»: «Мохнатые сизые тучи, словно разбитая стая испуганных птиц, низко несутся над морем. Пронзительный, резкий ветер с океана то сбивает их в темную сплошную массу, то, словно играя, разрывает и мечет, громоздя в причудливые очертания».
А вот первые фразы рассказа «У обрыва»: «Уже посинело над далеким поворотом реки, над желтеющими песками, над обрывистым берегом, над примолкшим на той стороне лесом. Тускнели звуки, меркли краски, и лицо земли тихонько затягивалось дымкой покоя, усталости под спокойным, глубоко синевшим, с редкими белыми звездами небом».
Иные краски, иная интонация, иной ритм — мрачно-напряженный в первом рассказе и спокойно-размеренный во втором. В таких различных интонациях выдержаны оба рассказа вплоть до финальных фраз. В ранних рассказах Серафимовича преобладают мрачные тона — «мертвая тоска», «могильная тишина», «угрюмое безлюдье», «мрачная вечная ночь» и т. п.; в рассказах о революции пейзаж меняется: «Загорающееся зарево», «красные отсветы костра», «возбужденные лица»… Стиль приобретает некоторую величественность и суровую простоту, романтическую приподнятость и торжественность. Все чаще встречается в рассказах Серафимовича прием сложных прилагательных или восходящий к эпосу так называемый «гомеровский эпитет»: «суровососредоточенный», «тысячеголосый» и т. п. Этот прием особенно часто будет встречаться в «Железном потоке» (924).
В годы первой революции и в период реакции великие гуманисты Л. Толстой, М. Горький, В. Короленко, М. Коцюбинский поднимают свой могучий голос в защиту жертв царизма. Присоединяет к ним свое слово и А. Серафимович, еще в сентябре 905 г. он начал работу над рассказом «Погром», в котором отражена одна из наиболее мрачных страниц черносотенного разгула в России.