В жизни поэта было много испытаний, горьких впечатлений и переживаний. Пройдя дорогами Великой Отечественной в качестве сотрудника фронтовой газеты «Красная звезда», увидев ужасы войны, Твардовский говорил в своих стихах о самом главном, что волновало человека, солдата в горькие и тяжелые минуты испытаний:
Когда пройдешь таким путем
Не день, не два, солдат,
Еще поймешь,
Как дорог дом,
Как отчий угол свят.
Простыми словами поэт рассказывает о фронтовых буднях; стихи его скорее похожи на очерки, беглые зарисовки эпизодов боя, ночлега, танковой атаки, но за всем этим — неприятие войны, сострадание к погибшим, священная необходимость защиты Родины. С течением времени лирика Твардовского тяготеет К большей углубленности, напряженному раздумью. Особенно характерны в этом смысле стихотворения «Ноябрь» (1943 г.) и «Две строчки» (1943г.) — мучительное воспоминание об убитом еще в финскую войну «бойце-парнишке»:
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший. Маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.
Лирика А. Твардовского привлекает не только образной точностью, мастерством слова, но и широтой тематики, важностью и непреходящей актуальностью поднимаемых вопросов. В поэме «За далью — даль» (1953— 1960) Твардовский писал:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу — света и тепла...
Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал все, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом,
И сорок первым, И иным...
Чувство обязательства живых перед павшими — основной мотив военной лирики А. Твардовского. «...Я жив, я пришел с войны живой и здоровый. Но скольких я недосчитываюсь... сколько людей успели меня прочитать и, может быть, полюбить, а их нет в живых. Это была часть меня». Избегая риторики, простыми словами рассказывает поэт о фронтовых буднях; стихи его скорее похожи на очерки, беглые зарисовки эпизодов боя, ночлега, танковой атаки, но за всем этим — неприятие войны («Война — жесточе нету слова»), сострадание к погибшим («Война — печальней нету слова» ), священная необходимость защиты Родины («Война — святее нету слова»). Ужас войны запечатлелся в памяти поэта еще во время финской кампании в образе бойца-парнишки, «что был в сороковом году убит в Финляндии на льду»:
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далеко шапка отлетела.
С течением времени лирика Твардовского заметно эволюционирует, тяготея к краткости и отточенности поэтической формы. Сам автор впоследствии определил владевшие им во время войны и после нее мысли как «навечное обязательство живых перед павшими за общее дело, невозможность забвенья, неизбывное ощущение как бы себя в них, а их в себе». Это стало главенствующим мотивом его послевоенной лирики и проявилось уже в стихотворении «Я убит подо Ржевом» (1945—1946). Стихотворение написано от первого лица. Эта форма показалась Твардовскому наиболее соответствующей идее стихотворения — единства живых и павших. Погибший солдат видит себя
В стихотворении «Дорога до дому» речь идет о бесконечно долгой дороге войны:
Он был от плеча до плеча награжден,
Но есть ли такая награда,
Что выслужил, выходил, выстрадал он? —
Пожалуй, что нет. И не надо!
Простой факт, переданный поэту старым знакомым о боях на улицах Полтавы, послужил Твардовскому материалом для создания маленькой новеллы «Рассказ танкиста». Поэт не просто пересказал услышанное от майора Архипова, но и ощутил себя участником описываемого события и взял на себя часть вины лирического героя за то, что забыл спросить имя мальчика.
Стихотворение «Я знаю, никакой моей вины...» — лаконичное и потому особенно пронзительное. Оно построено как лирический монолог, где настроение колеблется между двумя чувствами. С одной стороны, уверенность в своей полной невиновности перед павшими на полях Великой Отечественной войны, с другой же — в последней строке пробивается то покаянное ощущение своей вины, которое свойственно всем совестливым людям. Троекратный повтор частицы «все же», выражающей сомнение, выводит на поверхность сознания далеко скрытое чувство не утихающей со временем боли. Чувство это иррационально — собственно, как мог Твардовский «сберечь» своих соотечественников? — но именно поэтому глубоко и истинно. «Я» — живой и «другие» — мертвые — вот основной конфликт стихотворения, так и не разрешенный в финале (многоточие означает еще и то, что внутренний монолог не прекращен, что еще не раз лирический герой будет сам с собой вести этот мучительный разговор). Стихотворение отличает лексическая простота, отсутствие каких-либо изобразительных эффектов.
В пору, когда главная заслуга в победе над фашизмом приписывалась руководству Сталина, а роль самого народа, его подвиги и жертвы умалялись, эти мотивы творчества Твардовского имели особое значение. «Жестокая память» (так называется одно их стихотворений) была одновременно насущно необходимой, восстанавливая справедливость, очищая и облагораживая человеческую душу, помогая осознать свое единство с народом и его судьбой. Этой теме поэт остался верен навсегда, до последних лет сохранив неослабевающее чувство сопричастности трагедии войны и сострадания ко всем жертвам.
В стихах Твардовского первых послевоенных лет слышались и «одические» мотивы, порожденные естественной гордостью за одержанную победу, а также верой в будущее, в успехи в мирном труде. При этом поэт твердо придерживается тех нравственных заповедей, которые высказал и устами погибшего воина в стихотворении «Я убит подо Ржевом»: «Ликовать — не хвастливо в час победы самой». Даже поистине небывалое событие — полет Гагарина в космос — осмысляется поэтом как звено всей народной жизни и истории. В стихотворении «Космонавту» (1961) Твардовский вспоминает безымянных летчиков военных лет и заключает:
Так отразилась в доблести твоей
И доблесть тех, чей день погас бесценный
Во имя наших и грядущих дней.