О, весна без конца и без краю —
Без конца и без крат мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
А. Блок
В целом поэзия Блока воспринимается как на редкость откровенная и искренняя лирическая исповедь, раскрывающая душевный мир человека, потрясенного предельно обострившимися в его эпоху общественно-историческими противоречиями.
Связующим началом этой поэзии, точкой притяжения ее различных и многообразных тем служит образ самого поэта (или, точнее, лирического героя), от лица которого идет лирическая исповедь. Блок открыто и прямо (как редко кто до него) утверждал в поэзии свою литературную личность, свое "я". Он сам охарактеризовал все свои стихи как растянувшийся на много лет "дневник его жизни".
Но великий лирический поэт, говоря о себе и о своем, всегда говорит за всех и об общем. Потому что истинный поэт всегда "эхо мира, а не только нянька своей души", по крылатому выражению М. Горького. Поэзия Александра Блока потому и приобрела такое мощное и широкое звучание, что этот лирик, сумев почувствовать и воплотить в своем творчестве главное и решающее в жизни века — ту борьбу нового со старым, которая составила основное содержание исторического процесса, обрел право говорить уже не только от своего имени, но и от лица всего своего поколения, от лица тех, кого он назвал "детьми страшных лет России":
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
Время, история, буря века, бушевавшая вокруг Блока, — вот та среда, в которой рождалась его великая поэзия, и реальная русская жизнь предреволюционных лет всегда просвечивает сквозь ее сюжеты, символы и метафоры. Поэтому глубоко прав был Блок, когда однажды, выступая перед публикой со своими стихами, в ответ на просьбу прочесть "о России" сказал: "Это всё — о России".
Путь "среди революций", пройденный Александром Блоком, был отнюдь не легким и не гладким.
Идут часы, и дни, и годы,
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времен,.,—
писал Блок, и именно это составляло суть и пафос его напряженных идейных и художественных исканий. Сумерки того времени, когда он жил и писал, порой, бесспорно, затемняли его зрение. Но вместе с тем сама жизнь властно переучивала поэта, вела его за собой и помогала ему стряхнуть с себя тяготившие его "сны".
А начал Блок как раз с полного погружения в "сны", с исповедания веры в возможность религиозно-нравственного преображения мира и "духовного" обновления человечества. Испытывая сильное воздействие модных в ту пору философских и художественных воззрений (особенно глубоким было влияние, оказанное мистическим поэтом и философом Владимиром Соловьевым), он пытался найти в вере в потусторонние "миры иные" ответ на свои еще неотчетливые духовные запросы и тревожные предчувствия.
В юношеской лирике Блока ("Стихи о Прекрасной Даме") все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда. Все в этой лирике "робко и темно", зыбко и туманно, подчас
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо.
И молча жду, — тоскуя и любя...
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд,
Там жду я Прекрасной
Дамы В мерцаньи красных лампад...
Эта тема ожидания и предчувствия каких-то чудесных перемен — господствующая в юношеской лирике Блока. Поэт уже и тогда чувствовал неясную тревогу, ловил ее "знаки", уже и тогда замечал, что вокруг него ширится и растет "буря жизни" (знаменательно в этом смысле стихотворение "Гамаюн, птица вещая"), но еще страшился этой бури и пытался укрыться от нее в идеальный мир своей мечты и фантазии, где нет ни человеческих слез, ни мук, ни крови, а только музыка, розы, лазурь, "улыбки, сказки и сны'.'.
Даже свои "земные", вполне реальные переживания и впечатления юный Блок пытался перетолковать в духе мистической веры, как нечто "сверхреальное". Впрочем, живое чувство истинного поэта подчас сопротивлялось этому и упрямо прорастало сквозь зыбкую оболочку условного, мифологизированного мира, в котором он пребывал. Поэзия сплошь и рядом побеждала в ранних стихах Блока метафизику. И тогда пейзажи и любовные сюжеты обретали художественную плоть, как, например, в рассказе о безмолвных встречах с любимой девушкой ("Мы встречались с тобой на закате..."), где вечерний туман, рябь воды, камыш и весло, которым вооружена героиня, создают эстетическое, эмоциональное впечатление вне каких-либо мистических истолкований, и даже "вечерние свечи", загоравшиеся на песчаной косе, теряют свой иносказательный смысл, оказываясь на поверку тонкоствольными соснами, освещенными заходящим солнцем. .
Конкретно-чувственное, эмоциональное, непосредственное ощущение жизни все более властно проникало в лирику Блока — и тогда появлялись такие стихи, как, к примеру, "Мне снились веселые думы... ", в которых еще притягательная для поэта тема "сбывшегося чуда" разрешается в зримой и пластически совершенной картине весеннего ледохода, и ледоход этот не иносказательный, а совершенно реальный, петербургский, и "веселые красные люди" с топорами — это реальные петербургские плотники, смолившие лодки на Большой Невке, где и наблюдал их поэт.
Но наиболее существенно, что в интимный лирический мир Блока с каждым годом все более настойчиво врывались впечатления социальной действительности. Мирные деревенские пейзажи, на фоне которых развер тывался мистический роман поэта с его Прекрасной Дамой, вытесняются резко очерченными, часто фантасмагорическими картинами большого города Петербурга. И вот что особенно знаменательно: как только поэт стал внимательнее, пристальнее вглядываться в окружавшую его реальную жизнь, ему открылись ее чудовищные контрасты и непримиримые противоречия — голод голодных и сытость сытых, и в нем громко заговорила совесть.