Есть веские основания для утверждения, что в духовном мире тургеневского героя, почерпнутого писателем из "культурного слоя" России 40 -70-х годов (9, с. 390), природа вообще присутствует в том чрезвычайном объеме, который она не занимала даже у героев А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя. Случайно ли, что самим званием "певца природы" современники наградили не кого-то из этих отечественных первосоздателей реалистического литературного пейзажа, а их ученика Тургенева? В чем же причина отмеченной чрезвычайности?
"Видно, - отвечает на этот вопрос французский биограф Тургенева Андре Моруа, - есть в российских пейзажах таинственная прелесть, и тем, кто однажды узнал ее, суждено до гробовой доски любить их и по ним тосковать. Так и Тургенев вечно хранил в памяти туман, ползущий вверх по склонам холмов, березы, осины, вербы и витающий в чистом сухом воздухе аромат спелой свежескошенной ржи и гречихи". Нет сомнения, автору "Записок охотника" удалось с редкой силой запечатлеть неповторимое очарование родной природы. Но только ли ему? Вспомним пушкинские картины русской зимы и осени, гоголевскую степь в "Тарасе Бульбе", лермонтовскую "Чету белеющих берез" в знаменитой "Родине"... К тому же герои Тургенева пребывают, как в повестях "Ася" и "Вешние воды", и среди природы иноземной - немецкой.
Касаясь нашего вопроса, специалисты-тургеневеды большей частью сосредотачивали внимание на анализе художественных функций тургеневского пейзажа. Тема эта хорошо изучена, что позволяет нам ограничиться лишь напоминанием ее общепризнанных решений. Как убеждает, например, обширное пейзажное введение рассказа "Бежин луг", изображение сокровенной жизни природы (в данном случае на склоне гаснущего июльского дня) выливается в своего рода натурфилософскую увертюру, определяющую поэтическую многозначность всех дальнейших событий. В очерке "Бирюк" гроза и ночной дождь в лесу создают психологический параллелизм к драме, разыгравшейся в лесной избушке, а также и в душе неподкупного сторожа Фомы. Тем или иным настроем природы "тайный" психолог Тургенев метафорически поясняет соответствующие состояния своих героев.
Такова, в частности, сцена утреннего, пока ничем не омраченного свидания Петра Веретьева и Марьи Павловны ("Затишье") в березовом "заказе", где "молодые деревья росли очень тесно, ничей топор еще не коснулся их стройных стволов...", "недавно вставшее солнце затопляло всю рощу сильным, хотя и не ярким светом...", и "от мокрой земли пахло здоровым крепким запахом...".
Тургеневский пейзаж может выполнять "оркеструющую роль" (Л. Пумпянский) к внутренней борьбе персонажа, захватывающей, скажем, героиню "Фауста", замужнюю женщину-мать, с пробуждением у нее высокой, но противной долгу любви. Предзнаменованием этой борьбы и ее трагического исхода становится наблюдаемая героем повести вечерняя гроза: "Гроза надвинулась и разразилась. Я слушал шум ветра, стук и хлопанье дождя, глядел, как пр
В "Первой любви" при изображении "счастливого до изнеможения" шестнадцатилетнего Вольдемара с аналогичной целью описана так называемая "воробьиная" ночь. "Я глядел, - говорит сам герой, - и не мог оторваться; эти немые молнии, эти сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам. В сюжетах "Поездки в Полесье" и "Вешних вод" природа (древний и бескрайний сосновый бор или мощный порыв ветра и глухой загородный лес) оказывается и действующим лицом, а в зачине "Поездки в Полесье" и частично в "Асе" выступает и метонимией бесконечной и вечной Вселенной. Что касается тургеневских романов (прежде всего "Накануне", "Отцов и детей"), то здесь отношение к ней различных персонажей - одно из важнейших средств их испытания и характеристики.
Функциональное использование пейзажа вместе с тем всегда сочетается в тургеневских произведениях с мыслью об огромном значении природы для становления "современного человека", как Тургенев устами центрального персонажа "Переписки" называет своего героя в качестве полноценной личности. Сделаем необходимое отступление.
"Человек, - замечает в 1849 году А. И. Герцен, - мне кажется, имеет столько же аутономии, как целая эпоха, как все люди вместе"4. О своей преданности "праву личности", за которое он "сражался до сих пор и будет сражаться до конца, - пишет в 1856 году С. Т. Аксакову и Тургенев. Оба высказывания - характерная примета того системного кризиса русского общества, который после Крымской войны охватил все его традиционные основы и социальные связи. Главным гуманитарным результатом этого процесса, непосредственно воздействующим на литературное сознание, стало высвобождение человеческой индивидуальности из сковывающих ее развитие патриархально-сословных уз и норм и сознание ее самоценности.
Свою внутреннюю независимость от интересов привычного дворянского быта будут подчеркивать и герои тургеневских повестей 50-х годов: свободный даже от семейных "воспоминаний" Алексей Петрович и прозванная соседями "философкой" Марья Александровна из "Переписки", никак не желавшая "подойти под общий уровень" Ася, и в Германии "избегавший русских" рассказчик из повести "Ася". Однако всего лишь обособление человека от нивелирующих его патриархальных норм скорее эгоистически замыкает его на самом себе, чем делает личностью. Ибо, согласно замечательному определению Н. А. Бердяева, последняя - "не часть и не особь, она - целое". А это означает, что, освобождаясь из уже узкого для него патриархального целого (сословия, касты, семьи), тургеневский современник должен был обрести по крайней мере духовное единение с целостностью (по Герцену, "общинностью") принципиально высшего порядка - народом или нацией, человечеством или Богом, Вселенной или земной природой.