Выдающийся русский лирик Федор Иванович Тютчев был во всех отношениях противоположностью своему современнику и почти ровеснику Пушкину. Если Пушкин получил очень глубокое и справедливое определение солнца русской поэзии, то Тютчев ночной поэт. Хотя Пушкин и напечатал в своем Современнике в последний год жизни большую подборку стихов тогда никому не известного, находившегося на дипломатической службе в Германии поэта, вряд ли они ему очень понравились. Хотя там были такие шедевры, как Видение, Бессонница, Как океан обемлет шар земной, Последний катаклизм, Цицерон, О чем ты воешь, ветр ночной, Пушкину была чужда прежде всего традиция, на которую опирался Тютчев: немецкий идеализм, к которому Пушкин остался равнодушен, и поэтическая архаика XVIII начала XIX века (прежде всего Державин), с которой Пушкин вел непримиримую литературную борьбу.
С поэзией Тютчева мы знакомимся в начальной школе, это стихи о природе, пейзажная лирика. Но главное у Тютчева не изображение, а осмысление природы философская лирика, и вторая его тема жизнь человеческой души, напряженность любовного чувства. Единство его лирике придает эмоциональный тон постоянная неясная тревога, за которой стоит смутное, но неизменное ощущение приближения всеобщего конца.
Наряду с нейтральными в эмоциональном плане пейзажными зарисовками, природа у Тютчева катастрофична и восприятие ее трагедийно. Таковы стихотворения Бессонница, Видение, Последний катаклизм, Как океан объемлет шар земной, О чем ты воешь, ветр ночной… Ночью у бодрствующего поэта открывается внутреннее пророческое зрение, и за покоем дневной природы он видит стихию хаоса, чреватого катастрофами и катаклизмами. Он слушает всемирное молчание покинутой, осиротелой жизни (вообще жизнь человека на земле для Тютчева есть призрак, сон) и оплакивает приближение всеобщего последнего часа:
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак, на краю земли.
В то же время поэт признает, что голос хаоса, слышимый ночью, хотя и непонятен, глух для человека, но и глубоко родственный настроению его смятенной души.
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родной!
Заклинает поэт ветр ночной, но продолжает стихотворение так:
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Такая двойственность естественная: ведь в душе человека те же бури, под ними (т. е. под человеческими чувствами) хаос шевелится, тот же родимый, что и в мире окружающей среда.
Жизнь человеческой души повторяет и воспроизводит состояние природы мысль стихотворений философского цикла: Цицерон, Как над горячею золой, Душа моя элизиум теней, Не то, что мните вы, природа!.., Слезы людские, Волна и дума, Два голоса. В жизни человека и общества те же бури, ночь, закат, господствует рок (об этом стихотворение Цицерон со знаменитой формулой: Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые). Отсюда острое ощущение конца бытия (Как над горячею золой), признание безнадежности (Два голоса). Выразить же все это и тем более быть понятым и услышанным людьми невозможно, в этом Тютчев следует распространенной романтической идее принципиальной непонятности толпе прозрений поэта.
Столь же катастрофична и гибельна для человека любовь (О, как убийственно мы любим, Предопределение, Последняя любовь). Откуда же у Тютчева все эти страсти роковыеОни определены эпохой великих социально-исторических катаклизмов, в которую жил и творил поэт. Обратим внимание, что творческая активность Тютчева приходится на рубеж 2030-х годов, когда революционная активность и в Европе, и в России пошла на спад и утвердилась николаевская реакция, и на конец 40-х годов, когда по Европе вновь прокатилась волна буржуазных революций.
Разберем стихотворение Я лютеран люблю богослуженье, датированное 16 сентября 1834 года. Чем привлекла православного христианина Тютчева вера немецких протестантов, последователей зачинателя европейской Реформации Мартина Лютера. Он увидел в обстановке отправления их культа столь родственную его душе ситуацию всеобщего конца: Собравшиеся в дорогу, в последний раз вам вера предстоит. Поэтому так пуст и гол ее дом (а в первой строфе Сих голых стен, сей храмины пустой). Вместе с тем в этом стихотворении Тютчев с потрясающей силой выразил смысл любой религии: она готовит человека, его душу к последнему уходу. Ведь смерть с религиозной точки зрения благо: душа возвращается в свое божественное лоно, из которого вышла при рождении. Христианин должен быть всякий миг готов к этому. Он и ходит в Божий храм затем, чтобы подготовить к этому душу.
Но час настал, пробил…
Молитесь Богу,
В последней раз вы молитесь теперь.
Поэт стремится, прежде всего, показать мир человеческой души, осознать, есть ли какой-то смысл в существовании. В лирике Тютчева часто встречаетс
Это парадоксально, но одновременно с ничтожностью индивидуального бытия Тютчев ощущает и его колоссальность: Я, царь земли, прирос к земле, По высям творенья, как Бог, я шагал… Подобная раздвоенность вообще свойственна поэту. Для него у каждого поэтического понятия есть изнанка: гармония хаос, любовь смерть, вера безверие. Человек всегда находится между небом и землей, между днем и ночью, на пороге двойного бытия. Душа всегда жилица двух миров.
Может быть, это восприятие личности на грани двух миров и объясняет пристрастие Тютчева к образу сна, сновидения, где человек как никогда приближается к границе двух разных жизней. Сон в восприятии поэта тоже неоднозначен. С одной стороны это некая форма существования, близкая к хаосу (частый образ у Тютчева). В одном из стихотворений Сон близнец Смерти. С другой стороны, сон может быть и благодатным, и волшебным, и младенчески-прекрасным.
Двойственность Тютчева ярко проявилась в стихотворении Сон на море. Он пишет:
…Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
И в том же стихотворении:
По высям творенья, как Бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял.
Все эти образы-символы не только говорят о существовании человека на границе сна и яви, покоя и бури, но также показывают ту огромную роль, которую человек играет в мироздании. Странное сочетание, так свойственное Тютчеву: он подчинен прихоти волн и в то же время шагает по высям творенья.
Тютчев никогда не уставал говорить о том, что человек часть природы, ее неотделимая частица. В то же время, особенно в раннем творчестве, он замечал, что у человека существует потребность уйти от толпы, уединиться в себе:
Лишь жить в себе самом умей
Есть целый мир в душе твоей…
Этот мотив снова звучит в стихотворении Душа моя Элизиум теней… Душа чуждается живой жизни, толпы, она живет своими воспоминаниями. Хотя так происходит, но это вовсе не благо для поэта. Напротив, он стремится именно к живой жизни (особенно в ранней лирике):
Нет, моего к тебе пристрастъя
Я скрыть не в силах, мать-земля!
Если ранней лирике Тютчева свойственно противопоставление мироздания и отдельного человека (огромной скалы и крошечной песчинки), то позже поэт спускается на грешную землю, зачастую не ограничиваясь умозрительными рассуждениями, а прослеживая человеческую судьбу. Начинает проясняться своеобразная жизненная философия: чем труднее, обреченнее живет человек, тем сильнее любит он землю. Обреченность, мучения, порой даже смерть, соседствуют с неизбывной любовью к миру. Сияющий мир во всем великолепии появляется у него даже в трагичнейшем стихотворении о любви Весь день она лежала в забытьи… Женщина (любимая женщина) лежит на смертном одре, а за окном продолжается жизнь.
Для Тютчева характерны размышления о смерти, о горестях, о безрадостности человеческого удела, о слезах:
Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Вся поэзия Тютчева пронизана трагизмом одинокого существования, раздвоенностью души, неверием, часто отчаянием. Но вместе с тем у позднего Тютчева все чаще звучит мотив непокорности судьбе, жажды борьбы, вне которой жизнь теряет свое оправдание:
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Да, борьба безнадежна, но бороться надо!
В этом, может быть, единственный смысл бытия.
Контраст лирики Тютчева заключен, с одной стороны, в его упоении жизнью, ощущении радости, неповторимости бытия, с другой в осознании скоротечности жизни, в восприятии ее как чего-то призрачного, тени от дыма (даже не дыма, только тени!). Эти противоречия и составляют жизненную философию поэта, два взгляда на жизнь сливаются в единое восприятие действительности.
Тютчев всегда пытался определить смысл бытия. Чем старше он становился (в поэтическом и человеческом отношении), тем чаще он связывал с человеком образ борьбы, отчаянного боя. Поначалу человек для Тютчева лишь часть огромного мироздания, крохотная щепка на волнах океана, странник, гонимый неутоленной тоской. Позже поэта начинает тревожить сознание бесполезности жизни. Затем, уже у позднего Тютчева, возникает уверенность в необходимости боя человека с судьбой. Бой этот неравный, роковой, но он неизбежен, потому что, может быть, только он и оправдывает жизнь человека, крохотной крупицы мироздания.