Всю свою жизнь, начиная с раннего детства, Марина Цветаева преклонялась перед гением «солнца русской поэзии» — Пушкина. Об этом свидетельствуют ее записи в творческих тетрадях, многочисленные лирическая проза. Летом 1936 года, находясь в эмиграции, Цветаева перевела 18 стихотворений Пушкина на французский язык. А через год предложила журналу «Современные записки», выходившему в Париже, поэтический цикл «Стихи к Пушкину». В письме к А. А. Тесковой (26 января 1937 г.) поэтесса, характеризуя эти произведения, писала:
«Стихи к Пушкину»... совершенно не представляю себе, чтобы кто-нибудь осмелился читать, кроме меня. Страшно резки, страшно вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и все имеющие — обратное канону. Опасные стихи... Они внутренно — революционны... внутренно — мятежные, с вызовом каждой строки... они мой, поэта, единоличный вызов — лицемерам тогда и теперь...»
Опасения Цветаевой имели под собой основания: журнал, в котором крепки были монархические идеи, опубликовал только 4 стихотворения из 6, причем первое — «Бич жандармов, Бог студентов...» — в сокращенном виде.
Взгляды Марины Цветаевой вызвали возмущение эмигрантских «пушкиноведов», пытавшихся «пригладить и причесать» Пушкина, представить его покорным слугою царя и придворным поэтом. К ним обращены слова Цветаевой в этом же стихотворении:
Что вы делаете карлы,
Этот — голубей олив
Самый вольный, самый крайний
Лоб — навеки заклеймив
Низостью двуединой
Золота и середины?
Стихотворение «Станок», вошедшее в цикл «Стихи к Пушкину», посвящено проблеме поэтического вдохновения. Вдохновение, по Цветаевой,— прежде всего ежедневный тяжелый труд. Вдохновение — не подарок благосклонных небес, а результат усилий духа. Ограничивая себя в земных радостях, удовольствиях, поэт все физические и духовные силы отдает творчеству, приближая те прекрасные моменты интеллектуального подъема, которые принято называть вдохновением. И поэтическая жизнь Пушкина — тому яркий и убедительный пример.
Безусловным шедевром является заключительное стихотворение цикла «Стихи к Пушкину» — «Нет, бил барабан перед смутным полком...». Его можно рекомендовать учащимся выучить наизусть.
Нет, бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили: То зубы царевы над мертвым певцом Почетную дробь выводили.
Такой уж почет, что ближайшим друзьям Нет места.
В изглавьи, в изножьи,
И справа, и слева — ручищи по швам
Жандармские груди и рожи.
Не дивно ли — и на тишайшем из лож
Пребыть поднадзорным мальчишкой?
На что-то, на что-то, на что-то похож
П
Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,
Монарх о поэте печется!
Почетно — почетно — почетно — архи-Почетно,— почетно — до черту!
Кого ж это так — точно воры вора
Пристреленного — выносили? Изменника? Нет.
С проходного двора — Умнейшего мужа России.
Содержание стихотворения в точности согласуется с воспоминаниями друзей Пушкина П. А. Вяземского и В. А. Жуковского о похоронах «умнейшего мужа России». По свидетельству Вяземского, в день похорон Пушкина в его доме, «где собралось человек десять друзей и близких... очутился целый корпус жандармов». А Жуковский писал, что «назначенную для отпевания церковь пере-мениш, тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною,
всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на которую собралось не более десяти -ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви». Вот откуда в стихотворении Цветаевой: «В изглавьи, в изножьи, // И справа, и слева — ручищи по швам — // Жандармские груди и рожи». Лексические сочетания «поднадзорный мальчишка», «точно воры вора пристреленного — выносили», «с проходного двора» усиливают тягостное впечатление от «почетных» похорон. Как барабанная дробь, звучат повторы «На что-то, на что-то, на что-то похож» и «Почетно — почетно — почетно — архи— // Почетно,— почетно — до черту!» Это своеобразный ответ на вопрос, заложенный в 3-й и 4-й строках третьей строфы:
На что-то, на что-то, на что-то похож
Почет сей, почетно — да слишком!
«Почет сей» похож на экзекуцию: под барабанную дробь сквозь длинные шеренги солдат со шпицрутенами прогоняли нарушителя закона Российской империи. После такого «почета» редко кто оставался в живых. Таким образом, поэтесса подчеркивает, что похороны Пушкина — это продолжение дуэли, подготовленной и, как по нотам, разыгранной великосветскими «музыкантами». «Дирижером» же «оркестра» поэтесса называет царя, зубы которого «над мертвым певцом // Почетную дробь выводили». Невольно вспоминаются слова из цветаевского эссе «Мой Пушкин»: «Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт — и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила — поэта. А Гончарова, как и Николай I,— всегда найдутся». Как видим, в очерке главной виновницей гибели поэта Цветаева считает великосветскую «чернь», завистливую, постоянно интригующую, которая мстила поэту за его острые эпиграммы, дружбу с декабристами, независимость поведения и суждений. Цветаева как бы корректирует точку зрения, высказанную в цикле «Стихи к Пушкину».