Особенности ранней лирики М. И. Цветаевой

Русская поэзия - наше великое духовное до­стояние, наша национальная гордость. Но многих поэтов и писателей забыли, их не печатали, о них не говорили. В связи с большими переменами в нашей стране в последнее время в нашем об­ществе многие несправедливо забытые имена стали к нам возвращаться, их произведения ста­ли печатать. Это такие замечательные русские поэты, как Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева.

Марина Ивановна Цветаева родилась в Моск­ве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Если влия­ние отца, Ивана Владимировича, университет­ского профессора и создателя одного из лучших московских музеев (ныне музея Изобразитель­ных искусств), до поры до времени оставалось скрытым, подспудным, то влияние матери было очевидным: Мария Александровна, страстно и бурно занималась воспитанием детей до са­мой своей ранней смерти, - по выражению до­чери, «завела» их музыкой. «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом», - пи­сала Марина Цветаева.

Однажды Цветаева случайно обмолвилась по чисто литературному поводу: «Это дело специалистов поэзии. Моя же специаль­ность - Жизнь». Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденст­вия, всегда существовала в полной неустроен­ности, искренне утверждала, что «чувство соб­ственности» у нее «ограничивается детьми и те­традями». Жизнью Марины с детства и до самой смерти правило воображение. Воображение, взросшее на книгах:

Красною кистью

Рябина зажглась,

Падали листья —

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний —

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Красной рябины

Горькую кисть.

Детство, юность и молодость Марины Ива­новны прошли в Москве и в тихой подмосков­ной Тарусе, отчасти за границей. Училась она много, но, по семейным обстоятельствам, до­вольно бессистемно: совсем маленькой де­вочкой - в музыкальной школе, потом в като­лических пансионах в Лозанне и Фрайбурге, в ялтинской женской гимназии, в московских ча­стных пансионах.

Стихи Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски, по-не­мецки), печататься - с шестнадцати. Герои и события поселились в душе Цветаевой, про­должали в ней свою «работу». Маленькая, она хотела, как всякий ребенок, «сделать это сама». Только в данном случае «это» было не игра, не рисование, не пение, а написание слов. Са­мой найти рифму, самой записать что-нибудь. Отсюда первые наивные стихи в шесть-семь лет, а затем дневники и письма.

В 1910 году, еще не сняв гимназической фор­мы, тайком от семьи Марина выпускает доволь­но объемный сборник «Вечерний альбом». Его заметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин. Стихи юной Цветаевой были еще очень незрелы, но подкупали своей талантливо­стью, известным своеобразием и непосредст­венностью. На этом сошлись все рецензенты. Строгий Брюсов особенно похвалил Марину за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «по­вседневность», «непосредственные черты жиз­ни», предостерегая ее, впрочем, от опасности разменять свои темы на «милые пустяки».

В этом альбоме Цветаева облекает свои пере­живания в лирические стихотворения о несосто­явшейся любви, о невозвратности минувшего и о верности любящей:

Ты все мне поведал — так рано!

Я все разглядела — так поздно!

В сердцах наших вечная рана,

В глазах молчаливый вопрос...

Темнеет... Захлопнули ставни,

Над всем приближение ночи...

Люблю тебя, призрачно-давний,

Тебя одного — и навек!

В ее стихах появляется лирическая героиня — молодая девушка, мечтающая о любви. «Вечер­ний альбом» — это скрытое посвящение. Перед каждым разделом — эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии. Таковы столпы первого воз­веденного Мариной Цветаевой здания поэзии. Какое оно еще пока ненадежное, это здание; как зыбки его некоторые части, сотворенные полу­детской рукой. Но некоторые стихи уже предве­щали будущего поэта. В первую очередь — бе­зудержная и страстная «Молитва», написанная поэтессой в день своего семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго: «Терпи, еще не кончен срок». Ты сам мне подал — слишком много! Я жажду сразу — всех дорог!

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след...

Ты дал мне детство — лучше сказки

И дай мне смерть — в семнадцать лет!

Нет, она вовсе не хотела умереть в этот мо­мент, когда писала эти строки; они — лишь по­этический прием. Марина Цветаева была очень жизнестойким человеком («Меня хватит еще на 150 миллионов жизней!»). Она жадно любила жизнь и, как положено поэту-романтику, предъ­являла ей требования громадные, часто — не­померные.

В стихотворении «Молитва» скрытое обеща­ние жить и творить: «Я жажду... всех дорог!» Они появятся во множестве — разнообразные доро­ги цветаевского творчества. В стихах «Вечерне­го альбома» рядом с попытками выразить дет­ские впечатления и воспоминания соседствова­ла недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудреную оболочку зарифмованного детского дневника московской гимназистки. «В Люксембургском саду», наблюдая с грустью играющих детей и их счастливых матерей, Цве­таева завидует им: «Весь мир у тебя», а в конце заявляет:

Я женщин люблю, что в бою не робели,

Умевших и шпагу держать, и копье, —

Но знаю, что только в плену колыбели

Обычное — женское — счастье мое!

В «Вечернем альбоме» Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу лю­дям, в первую очере

дь о маме и о сестре Асе. «Ве­черний альбом» завершается стихотворением «Еще молитва». Цветаевская героиня молит со­здателя послать ей простую земную любовь. В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии — конфликта между «землей» и «небом», между страстью и идеальной любовью, между сиюминутным и вечным в мире конфликта цветаевской поэзии— быта и бытия.

Вслед за «Вечерним альбомом» появились еще два стихотворных сборника Цветаевой: «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913) — оба под маркой издательства «Оле-Лукойе», домашнего предприятия Сергея Эфрона, друга юности Цветаевой, за которого в 1912 го­ду она выйдет замуж. В это время Цветаева — «великолепная и победоносная» — жила уже очень напряженной душевной жизнью. Устойчи­вый быт уютного дома в одном из старомосков­ских переулков, неторопливые будни профес­сорской семьи — все это было поверхностью, под которой уже зашевелился «хаос» настоя­щей, недетской поэзии.

К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту (уже в 1914 году она запи­сывает в своем дневнике: «В своих стихах я уве­рена непоколебимо»), но ровным счетом ничего не делала для того, чтобы наладить и обеспе­чить свою человеческую и литературную судьбу. Жизнелюбие Марины воплощалось прежде все­го в любви к России и к русской речи. Марина очень сильно любила город, в котором роди­лась; Москве она посвятила много стихов:

Над городом отвергнутым Петром,

Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой

Над женщиной отвергнутой тобой.

Царю Петру, и вам, о царь, хвала!

Но выше вас, цари: колокола.

Пока они гремят из синевы —

Неоспоримо первенство Москвы.

И целых сорок сороков церквей

Смеются над гордынею царей!

Сначала была Москва, родившаяся под пером юного, затем молодого поэта. Во главе всего и вся царил, конечно, отчий «волшебный» дом в Трехпрудном переулке:

Высыхали в небе изумрудном Капли звезд и пели петухи.

Это было в доме старом, доме чудном...

Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном,

Превратившийся теперь в стихи.

Таким он предстал в этом уцелевшем отрывке отроческого стихотворения. Дом был одушев­лен: его зала становилась участницей всех со­бытий, встречала гостей; столовая, напротив, являла собою некое пространство для вынуж­денных четырехкратных равнодушных встреч с «домашними» — столовая осиротевшего до­ма, в котором уже не было матери. Мы не узна­ем из стихов Цветаевой, как выглядела Зала или столовая, вообще сам дом. Но мы знаем, что ря­дом с домом стоял тополь, который так и остал­ся перед глазами поэта на всю жизнь:

Этот тополь! Под ним ютятся

Наши детские вечера,

Этот тополь среди акаций,

Цвета пепла и серебра.. Позднее в поэзии Цветаевой появится герой, который пройдет сквозь годы ее творчества, из­меняясь во второстепенном и оставаясь неиз­менным в главном: в своей слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наде­ляется чертами кроткой богомольной женщины:

Пойду и встану в церкви.

И помолюсь угодникам

О лебеде молоденьком.

В наиболее удачных стихах, написанных в се­редине января — начале февраля 1917 года, воспевается радость земного бытия и любви:

Мировое началось во мне кочевье:

Это бродят по ночной земле — деревья,

Это бродят золотым вином — грозди,

Это странствуют из дома в дом — звезды,

Это реки начинают путь — вспять!

И мне хочется к тебе на грудь — спать.

Многие из своих стихов Цветаева посвящает поэтам-современникам: Ахматовой, Блоку, Ма­яковскому, Эфрону:

...В певучем граде моем купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий... —

И я дарю тебе свой колокольный град, Ах­матова! —

И сердце свое в придачу.

Но все они были для нее лишь собратьями по перу. А вот А. Блок был в жизни Цветаевой един­ственным поэтом, которого она чтила не просто как собрата по «старинному ремеслу», а как бо­жество от поэзии и которому, как божеству, по­клонялась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими, вернее — себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине: «Перья навостроты знаю, как чинил: пальцы не просохли от его чернил!» Творчество лишь одно­го Блока восприняла Цветаева как высоту столь поднебесную — не отрешенностью от жизни, а очищенностью ею, — что ни о какой сопричаст­ности этой творческой высоте она, в «греховнос­ти» своей, и помыслить не смела — только коле­нопреклонением стали все ее стихи, посвящен­ные Блоку в 1916 и 1920—1921 годах: Зверю — берлога, Страннику — дорога, Мертвому — дроги. Каждому — свое.

Женщине — лукавить,

Царю — править,

Мне — славить

Имя твое.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем дру­гим. Ее стихи можно безошибочно узнать — по особому распеву, характерным ритмам, необ­щей интонации. С юношеских лет уже начала сказываться особая «цветаевская» хватка в об­ращении со стихотворным словом, стремле­ние к афористической четкости и завершенно­сти. Подкупала также конкретность этой до­машней лирики.

При всей своей романтичности юная Цветае­ва не поддалась соблазнам безжизненного, мнимого многозначительного декадентского жанра. Марина Цветаева хотела быть разнооб­разной, она искала в поэзии различные пути. Марина Цветаева — большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха XX века чрезвычайно значителен. Наследие Марины Цветаевой труд­нообозримо. Среди созданного Цветаевой, кроме лирики, — семнадцать поэм, восемь сти­хотворных драм, автобиографическая, мемуар­ная, историко-литературная и философско-критическая проза.