Магическое значение времени и места в пьесах Чехова еще не изучено достаточно глубоко, поэтому было бы чрезвычайно интересно обнаружить некоторые закономерности участия времени и пространства в чеховской драме. Сам драматический род литературы ограничивает возможности выражения авторской позиции, поэтому “голосом” Чехова в его произведениях становится не только сюжет, композиция или характеры героев, но также место и время, имеющие для каждого человеческого персонажа конкретное значение в жизни.
Герои чеховских пьес почти все единодушны в своем отношении к названным категориям: они провозглашают свою зависимость от места и времени. Например, три сестры из одноименной пьесы ищут смысл жизни, то есть истоки счастья, и находят его именно во времени и в определенном месте: “Продать дом, покончить все здесь и в Москву...”
Москва видится женщинам землей обетованной, она занимает основные позиции в их прошлом и, что самое главное, в будущем. Героиня другой чеховской пьесы, Раневская, также имеет свое “заколдованное” место — вишневый сад, который связан с ее прошлым так же крепко, как и Москва с будущим сестер Прозоровых. Важно то, что самые замечательные чеховские герои живут не только в подразумеваемом месте, но и в ирреальном времени. Никто не хочет жить настоящим, никто не может жить настоящим. Три сестры хватаются за время, как за спасительную соломинку, пытаются опереться на воспоминания: “Отец умер ровно год назад, как раз в этот день... Отец получил бригаду и выехал с нами из Москвы одиннадцать лет назад...” Один из героев “Трех сестер” разглагольствует о будущем, и его голос сливается в хоре с другими чеховскими героями: “Через двести — триста, наконец тысячу лет настанет новая, счастливая жизнь”. Сравним со словами Пети в “Вишневом саде”: “Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его...”
Страшно то, что герои пытаются обмануть время, назначить призрачные сроки, чтобы тянуться за ними или, наоборот, застыть в мгновении из прошлого. Именно это пытается сделать Аркадина из “Чайки”, чтобы остаться в молодости; вспоминает детство Раневская, стараясь отгородиться от недалекого будущего.
Герои упускают время: удаляется в дымку и, наконец, исчезает розовое будущее в Москве для трех сестер; вишневый сад продан — приходит конец и его времени.
Для обозначения грани живого и мертвого времени, реальности и ирреальности существования Чехов использует неуловимые, но меткие детали. Чебутыкин из “Трех сестер” разбивает часы и произносит “Вдребезги!” Вдребезги разбиваются не часы, а время, которое отсчитывали себе герои.
Время, по которому живет человек, символично представлено в конце пьесы “Чайка”, когда доктор Дорн, услышав выстрел, предполагает: “Лопнула склянка с эфиром”. Человек выдохся, словно эфир, время его лопнуло, словно склянка. В “Вишневом саде” звук рвущегося времени даже не вуализируется символом: “Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный”. Время уходит, люди чувствуют это, но никто не борется с ним, кроме, пожалуй, Лопахина и Наташи. Эти люди оседлали судьбу и время с местом в первую очередь. Лопахин завладел главным местом в “Вишневом саде” — самим вишневым садом — и сразу отделился от остальных персонажей, выиграв время и место. Наташа захватила дом Прозоровых, пространство, где томятся другие герои.
Место ищут все, поиски “уголка” для души, для дела всегда занимали героев русской драмы: от Чацкого, который бежит “вон из Москвы”, до трех сестер, стремящихся в Москву. Раневская бежит в Париж, обратно к вишневому саду и снова в Париж. В Париже она живет в тесной прокуренной квартирке, которая дает ощущение наполненности.
Для героев чеховских пьес пустота — одно из самых гнетущих ощущений. Маша в “Трех сестрах” боится пустоты в памяти: Нина Заречная произносит слова из пьесы Треплева: “Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно”. Ремарка в последней сцене “Вишневого сада” гласит: “Сцена пуста”. Сцена пуста не только в последнем эпизоде, на протяжении всего действия сцену наполняли лишь вещи, играющие роль людей (например, шкаф), и люди, отличающиеся неподвижностью вещей (например, Фирс). Вообще, Фирс — единственный человек, который не ищет спасительного места. Он настолько сжился с ним, что сам стал местом, почему и брошен, как брошено все пространство вишневого сада, который вместе со старым слугой пойдет “под топор”, то есть в прошлое. Поставив себя в зависимость от места и времени, люди безоговорочно вверяют им свою судьбу, не замечая, что место подвержено времени, а время дало уже трещину в настоящем, а значит, вряд ли дотянет до будущего.
Мне кажется, что Чехов открыл нам трагедию своих героев, показав эту фатальную зависимость. Пространственные и временные измерения не должны довлеть над человеком, жизнь не должна измеряться часами и годами, место не должно быть гарантом счастья; человек должен просто не" допустить внутренней опустошенности и духовного безвременья.