Отношение к миру формируется у человека, пока еще неосознанно, с детства, с этого начального этапа духовной биографии всякой личности. Детство… Счастливая пора, когда все видится в добром свете. В рассказах Чехова дети - самые активные защитники справедливости, они вступаются за обиженных и возмущаются дурными поступками взрослых. Они умеют быть благодарными за доставленную им радость, умеют и сами заботиться о тех, кто слаб и нуждается в помощи. Дети появляются уже в самых ранних произведениях Чехова: гимназист-двоечник в рассказах «Папаша» и «Случай с классиком», «злой мальчик» в одноименном рассказе. Но пока это эпизодические лица. Они лишены того главного свойства, которое составляет прелесть будущих маленьких героев Чехова, - наивного и свежего взгляда на мир. Для начинающего писателя душа ребенка словно еще закрыта. Только в 1885 году с рассказа «Кухарка женится» начался цикл собственно «детских» рассказов Чехова.
Уже самый маленький по возрасту чеховский герой Гриша («Гриша», 1886) интересен своим особым восприятием всего, что он видит вокруг. Ему только 2 года 8 месяцев, он едва умеет говорить, сколько-нибудь сложные фразы застревают у него в горле, но он уже интенсивно познает жизнь.
Гриша гуляет по бульвару с нянькой. Это первый сознательный выход на улицу из детской, в которой до сих пор был сосредоточен для него весь мир. Впрочем, и в этой привычной обстановке для него были загадки: папа, который мелькает за закрытой дверью (зачем он существует?), тетя, которая лишь изредка появляется в доме (куда она так незаметно и таинственно исчезает?). Улица же вся полна таких загадок: незнакомые лица, солдаты с вениками, лошади с двигающимися ногами (это особенно поражает мальчика, знавшего до сих пор лишь деревянных лошадок, неподвижно смотревших на него из массы других игрушек в детской), мужчина со светлыми пуговицами… И, знакомясь с новым, малыш пользуется своим прежним опытом: люди на улицах для него - это множество «пап, мам и теть», продавщица фруктов - «какая-то няня», ящик с апельсинами - корыто. И когда через бульвар пробегают две собаки, то и они для Гриши лишь необычно большие странные кошки - «с длинными мордами, с высунутыми языками и задранными вверх хвостами».
Этим первым выходом Гриши на улицу отмечено начало совершенно новой эпохи в сознании мальчика, но принцип познания нового для него - прежний. В детской при появлении кошки он замечал ее сходство с папиной шубой, которая ему уже была знакома (только у папиной шубы не было глаз и хвоста). Мама в детской, - видимо, не столь часто появлявшаяся здесь, - напоминала Грише куклу, более понятную и близкую ему вещь, и т. д. …Теперь же, окруженный целым рядом новых предметов, он пользуется своим представлением о кошке, ставшей уже понятной и близкой, как одним из эталонов для дальнейшего вникания в то новое, что дарит ему этот день. Ничего, что няня, с которой он гуляет, груба с ним, а кухарка, к которой его завели в гости, дает ему отхлебнуть из своей рюмки, так что он морщится и таращит глаза. Ничего, что он разгорячился возле печки и теперь у него жар: впечатления первой прогулки не забудутся никогда.
Пройдет несколько лет, такой мальчик подрастет и будет радостно кричать на весь дом, так же называя новое явление знакомым словом: «Кошка ощенилась!» («Событие», 1886). Ухаживая за новорожденными котятами, он будет серьезно думать об их будущем: «Один котенок останется дома при старой кошке, чтобы утешать свою мать, другой поедет на дачу, третий будет жить в погребе, где очень много крыс». «Утешать свою мать», как и забота о том, чтобы у котят был отец,- это те добрые чувства, которые ребенок вынес из общения со взрослыми. Но как механически иногда звучат в устах взрослых «доброе утро», «добрый вечер» или «честное слово», как формальны подчас даже поцелуи при встречах и расставаниях’- все то, что для ребенка исполнено свежего И радостного смысла! Тревога детей о слабых и беззащитных продиктована не уважением к привычному этикету, а горячим желанием, чтобы всегда все решалось по справедливости и ко всеобщему благополучию. Мысль ребенка и активна и добра.
Нежелание причинять другим боль - импульс настолько сильный, что перед ним блекнет даже такая романтическая затея, как бегство в Америку («Мальчики», 1887). Кто не помни
Человечностью и справедливостью освещены и надежды девятилетнего Ваньки Жукова на возвращение в деревню. Это вовсе не эгоистическая мечта об улучшении только собственной участи, это движение души нравственно чистой и доброй. Когда, измученный выволочками хозяев, насмешками подмастерьев, обессилев от недоедания, недосыпания и не по возрасту тяжелой работы, Ванька в своем письме просит деда взять его обратно в деревню, то ни на минуту не забывает о самом дедушке. Он не собирается сесть на шею старику и заранее обдумывает возможность заработка: «А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить, али заместо Федьки в подпаски пойду». Ванька мечтает о том, чтобы быть полезным дедушке, он готов для него и табак тереть, и богу молиться… «А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, все равно как за мамку Пелагею» - так выражает мальчик свою готовность отплатить добром за добро.
Гибкая и человечная детская логика приходит в столкновение с закостеневшими понятиями взрослых. Алеша из «Житейской мелочи» (1886) никак не может понять, почему мама не позовет жить к себе отца (с которым она разошлась): ведь он добрейший человек, да и любит ее…
Отец маленького Сережи, уличенного в курении («Дома», 1887), усовещивает его тем, что мальчик берет табак, который ему не принадлежит: «У тебя есть лошадки и картинки… Ведь я их не беру? Может быть, я и хотел бы их взять, но… ведь они не мои, а твои!» Что же отвечает Сережа? «Ты, пожалуйста, папа, не стесняйся, бери! Эта желтенькая собачка, что у тебя на столе, моя, но ведь я ничего… Пусть себе стоит!» Этому великодушному
суждению чуждо казенное мышление взрослого, к тому же юриста, апеллирующего к закону: «Каждый человек имеет, право пользоваться только своим собственным добром».
Логический барьер, существующий между детьми и взрослыми, чувствуется даже тогда, когда кто-нибудь из самих же детей, умудренный житейским опытом, пытается внедрить его в детский быт. Вспомним рассказ «Детвора» (1886).
Бойкая, шумная игра в лото, которую дети затеяли в отсутствие родителей, и азартна, и бескорыстна одновременно. Даже Гриша, играющий «исключительно из-за денег» и с ненавистью встречающий выигрыш сестренки, участвует в оживленном обсуждении разных интересных новостей. За игрой продолжается неутомимая работа детского мозга: познается жизнь.
И вдруг в эту игру, веселье которой не нарушают ни серьезные разговоры, ни даже драка со слезами, вмешивается скучающий пятиклассник Вася. Но вместо копеек, на которые играет детвора, у него рубль. Этот рубль оказывается препятствием: «Нет, нет, нет… копейку ставь!» - говорят ему дети. «Дураки вы. Ведь рубль во всяком случае дороже копейки, - объясняет гимназист.- Кто выиграет, тот мне сдачи даст». Дети не соглашаются. Не идут они и на вполне разумное с нормальной точки зрения предложение: обменять рубль на мелочь. И даже когда Вася идет на крайнюю меру, обращаясь к «финансисту» Грише: «Ну, продай мне за рубль десять копеек»,- тот подозрительно косится и держится за свой карман. В этих расчетах дети чувствуют что-то недоброе и чуждое. Конфликт разрешает Соня, которая одинаково радостно встречает выигрыш, чей бы он ни был: «Вася, да я за тебя поставлю!»- говорит она и только тем приобщает Васю к веселой компании. Опыт взрослых оказался ни к чему.