Важная особенность образов-персонажей Борхеса — их неподвластность уничтожению. Они не горят в огне. Чтобы глубже понять значение знака “не испепеляемые огнем образы”, Жолковский соотносит его со знаком “несгораемые рукописи”. В последнем случае он использует пародийно перекодированную (вместо “несгорающие” — “несгораемые рукописи”, где слово “несгораемые” изъято из устойчивого словосочетания “несгораемый шкаф” и несет отпечаток прежнего значения) цитату из романа Михайла Булгакова “Мастер и Маргарита” “Рукописи не горят”, получившую в литературоведческой науке многообразные трактовки.
Ирина Галинская в исследовании “Криптография романа “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова” выдвинула гипотезу о возможном историко-культурном источнике, знакомство с которым способствовало рождению булгаковской метафоры — изложенной в “Истории альбигойцев” Н. Пейра легенде о манускрипте испанского приора Доминика де Гусмана, представлявшем собой толкование Священного писания и изобличавшем альбигойскую ересь. Еретики-альбигойцы решили сжечь эту рукопись. “Каково же было их потрясение … когда пламя отнеслось к рукописи Доминика с благоговением и трижды оттолкнуло ее от себя …”. Не вдаваясь в вопрос об обоснованности данного предположения, заметим, что легенды о несгорающих в огне книгах (до изобретения книгопечатания имевших рукописный вид) существуют во многих культурах и отражают сложившееся в древности отношение к так называемым священным текстам, наделявшимся атрибутами божественности, а следовательно, неуничтожимости, бессмертности. Отголосок одной из таких легенд слышен в рассказе-эссе Борхеса “Богословы”: “Разорив сад, осквернив чаши и алтари, гунны верхом на лошадях ринулись в монастырскую библиотеку, изорвали в клочья непонятные для них книги и с бранью сожгли их, видимо, опасаясь, что в буквах таятся оскорбления их Богу, кривой железной сабле. Сгорели палимпсесты и кодексы, но внутри костра, среди пепла осталась почти невредима двенадцатая книга “Civitas Dei” , где повествуется, что Платон в Афинах учил, будто в конце веков все возродится в прежнем своем виде….
Исторический опыт убедил людей в том, что достойные того книги не знают временных границ, становятся вечными спутниками человечества, средоточием его духовного опыта, представлений о прекрасном и безобразном.
Знак “не испепеляемые огнем образы” относится к знаку “несгораемые рукописи” как часть к целому, ибо именно в рукописи, не горящие в огне, превратятся не горящие в огне образы, когда творческий процесс будет завершен. И борхесовский, и булгаковский знаки наделяются иммортологическим значением. Борхесовский знак, однако, содержит в себе “прапамять” о своем происхождении и о происхождении других знаков упорядоченного множества форм знака данного класса (птица Феникс, неопалимая купина, Роза Парацельса и др.). Все они отражают древние мифологические представления об огне как о всеобъемлющем начале, пронизывающем мироздание.
Появление в рассказе Борхеса образа Бога Огня побуждает читателя вспомнить, какое истолкование получает Агни (др.-инд. Agni, букв. “огонь”) в древнеиндийской мифологии. Согласно Ведам, Агни — космическая сила универсального характера, составляющая первооснову мира, присутствующая во всем. Поэтому Агни изображался как главный из земных богов, персонификация священного огня. Облик Бога Огня у Борхеса странен: это гибрид тигра, коня, быка, розы, урагана. И в этом писатель отступает от традиционных древнеиндийских представлений о тройственной п
Характерно, что у Борхеса преломилось и изменение положения Агни в божественной иерархии индуизма в более поздний период древнеиндийской истории в связи с появлением концепции пяти элементов, из которых состоит мир. Писатель изображает запустение, царящее в святилищах Бога Огня, разрушенных, изуродованных пожарами, заросших болотными зарослями, воспроизводит наказ Агни, оживившего призрака-”сына”, “обучить создание обрядам и отправить его в другой разрушенный храм, чьи пирамиды еще сохранились вниз по реке, дабы хоть один голос славил Бога в обезлюдевшем святилище” (с. 129). И совсем не случайно “сновидец” Борхеса поклоняется именно светоносному Агни, победителю тьмы, ищет у него поддержки — одной из функций Агни традиционно считалось поощрение певцов. Божественный огонь — высшая творческая духовная сила — как бы соучаствует в процессе создания эстетических ценностей, вселяясь в певцов, “сны” которых принадлежат миру идеального, а потому не пожираются огнем, который пожирает все на Земле, — временем.
Прообраз книги, не подлежащей уничтожению, не сгорающей в огне, даже когда гибнет мир, у Борхеса — Веды (от санскр. “веда” — знание; священные тексты брахманизма). Циклическая история Вселенной, согласно древнеиндийской религиозной философии, включает в себя “периоды мрака, в которых либо ничего нет, либо остаются лишь слова Вед. Это слова-архетипы, которые служат для создания вещей”. Но и согласно иудейской мистике, Тора (”Закон”, первая часть иудейского ветхозаветного канона) — книга, предшествовавшая миру. Аналогичной позиции придерживается и мусульманство относительно Корана (от араб. “кур’ан”, букв. — Чтение; священное писание ислама). “В христианстве сначала различали кодексы (книги из склеенных вместе листов) и свитки, которые часто изображаются в руках апостолов, когда Христос передает им их как символ традиции учительства”. “Книгой книг” христианство считает Библию “(от множественного числа biblia греческого biblion, т.е. “книга”)”. “Буквальное проглатывание Книги Откровения пророком Ие-зекиилем является исконным символом “прочувствования” божественного послания. Передача высшего знания, очевидно, мыслилась лишь с помощью книги, происходящей из высших сфер” . Веды, Тора, Библия, Коран… — культурные знаки, образующие единую парадигму. Общим для них означаемым является Книга — Книга-Откровение, или атрибут самого Бога. Это как бы архетип книги, получившей бессмертие. Бессмертен и каждый из образов такой книги.
Можно предположить, что всеиспепеляющий пожар в рассказе Борхеса символизирует конец очередного цикла и гибель мира (”Так повторялось случившееся много веков назад” 61, с. 130). Образ остается невредимым в кольце огня. Это поистине вечный образ, знак которого и дает Борхес в рассказе. Кольцо огня, в котором он горит не сгорая, — круговорот времен, уничтожающих все тленное.