Мировоззрение Бродского во многом определяется философским экзистенциализмом С.Керкегора и Л.Шестова , а также экзистенциализмом 40-50х годов, идей, которые носились в культурном воздухе эпохи. Попов под его сильное обаяние в период своего мировоззренческого формирования, Бродский от него никогда не уходит. Мысль о близости идеям экзистенциализма мотивов поэзии Бродского неоднократно высказывается исследователями [36,51,53,31,32,5,58,57]. Так, разделяя мнение об экзистенциальной основе поэзии Бродского, литературоведы указывают: «В основном Бродский вопрошает Всевышнего и ведет свою тяжбу с промыслом, минуя посредников: предание, Писание, Церковь. Это Иов, взыскюущий смысла (только подчеркнуть неоффектированно ) на весьма прекрасных обломках мира. А те, кто пытается на него сетовать, невольно попадают в положение друзей Иова, чьи советы и увещания – мимо цели. Влияние на Бродского Кьеркегора можно проследить на протяжении всего творческого пути стихотворца [36;244].
Интерпретируя религиозно-философские мотивы поэзии Бродского как экзистенциаличные и сопоставляя их с идеями Кьеркегора и Шестова , Джейн Нокс истолковывает мысль Бродского о строении человека не как о наказании, не следствии его вины, на как основе его существования, как скептического отношения поэта к возможностям разума [ ]. Именно это, по мнению исследователя, - свидетельство родства Бродского с экзистенциалистами, в частности, со львом Шестовы . Действительно, вслед за Кьеркегором, Шестов утверждает: знание порочно. Оно не приближает к Богу, но, напротив того, отдаляет. Ты обречены, обязательны познавать, потому что жизнь – движение, и тем не менее… Мы обречены, заключает Шестов, дрейфовать от «профессора философии» Гегеля с его всеобъемлюще разумностью и системностью к «частному философу Иову», чьей прерогативной является Абсурд.
Главным словом, опорным символом для Шесова является «слово и вера»: свобода от всех страхов, свобода от принуждения, безумная борьба человека за невозможное, борьба и преодоление невозможного. В предсмертной книге « Киргегард и экзистенциальная философия» он утверждает, что, если умозрительная философия исходит из данного и самоочевидностей и принимает их как необходимое, то философия экзистенциальная через веру преодолевает все необходимости: «Верою Авраам повиновался идти в страну, которую имел получить в наследие и пошел, сам не зная, куда идет» [105, с. 85]. Чтобы прийти в обетованную землю, не нужно знание, для знающего человека земля не существует. Обетованная земля там, куда пришел верующий. Она и стала обетованной, потому что туда пришел верующий. Это положение философии Л. Шестова в той или иной мере находит отражение в стихотворениях Бродского «Исаак и Авраам», «Сретенье», «Пришла зима», «Примечание к папоротнику».
Экзистенциальная мысль о разуме как о силе, ограничивающей возможности человека в постижении высшей реальности, отражена в стихотворении «Два часа в резервуаре»:
Бок органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, органичен.
У человека есть свой потолок,
Держащийся вообще не слишком твердо».
(I : 435).
«Общие места философской мысли представлены в этом стихотворении с двух сторон: как воплощенная пошлость, филистерство, которая маркируется мокорошеческим языком (смесь немецкого и русского) и как выражение бесовского начала.
Восприятие рационализированного взгляда на мир как следствие грехопадения человека, соблазненного дьяволом, отличает воззрения Л. Шестова , трактовка взглядов самого известного немецкого философа – Гегеля как квинтэссенции безрелигиозного сознания свойственная Кьеркегору [ ; 165]
Однако следует учесть, что антипотемичность , существование соединения взаимоисключающих суждений как кардинальный принцип поэтики Бродского проявляется и в этих вопросах. В лирике Бродского можно найти не меньшее количество противоположных высказываний. Антитеза «философия – вера», «Афины – Иерусалим», присущая сочинениям Л. Шестова , не определяет всего существа
Близость смысла стихотворение Бродского идеям Кьеркегора и Шестова , с точки зрения В. Полухиной , не исключает существенных различий: «В случае Бродского его склонность идти до крайних пределов в сомнениях , вопросах и оценках не оставляет убежища никаким исключениям. В его поэзии разум терроризирует душу, чувства и язык, заставляет последний превзойти самого себя». [54;151]. Иными словами, в отличие от обоих экзистенциальных философов Бродский не утверждает веру в Бога как сверхрациональное осмысление ситуации абсурда бытия. Если философы резко противопоставляют разум вере, то поэт не сомневается в правильность рационального знания, считая его не меньшей степени, чем веру, способом постижения мира.
Как неоднократно казано в литературе, для Бродского характерна установка на поэтическое истолкование таких философских категорий, как Время, Пространство, взаимоотношение с миром «лирического Я». Родство Бродского с экзистенциализмом проявляется в образной поэтике, в построении поэтической модели мира. Он перекликается с экзистенциальными философами, когда они прибегают к художественным приемам выражения своих идей. Так, геометрически осмысленное пространство в поэзии Бродского соотносится с примерами из геометрии и стереометрии, которыми Лев Шестов иллюстрирует экзистенциальный опыт Кьеркергора
[ ] . однако понимание Времени Бродским отличается. Для поэта Время обладает позитивными характеристиками. Оно в противоположность статистическому Пространству освобождает из под власти неподвижности; однако одновременно Время и отчуждает «Я» от самого себя. Утраты, которые несет Время – один из леймотивов поэтической философии Бродского. Он афористически запечатлен в одном из эссе поэта: «Общего у прошлого и будущего – наше воображение, посредством которого мы их созидаем. А воображение коренится в нашем эсъотологическом страхе: страхе перед тем, что мы существуем без предшествующего и последующего» [ ]. Мотив Времени – в своей чистой сущности неподвижного (вечности – «Осенний крик ястреба», 1975), стоящего под вещественным миром («мысли о вещ и- «Колыбельная Трескового мыса») перекликается с трактовкой Времени у экзистенциалистов. Однако «повторение» события, возможность преодоления потока Времени Бродский, в отличие от Кьеркегора, исключает для индивида: «повторяться» могут исторические события, но такие повторения – свидетельства обезличивающего начала Истории, которая вообще враждебна «Я»; [Нобелевская лекция, 1987] [1;8-9]. Мотив остановившегося Времени или спресованности , сжатия – не физического, но исторического – времени, пронизан экзистенциальными мотивами страданий и отчаяния.
Экзистенциальное мировидение во многом определяет отношения к бытию лирического героя Бродского. Отчужденность «Я» от мира и других у поэта генетически восходит к романтическому двоемирию , к противопоставлению героя и толпы, однако у автора «Части речи», «Новых стансов к Августе» романтический контраст и осложнен экзистенциалистским отчуждением «Я» от самого себя [ ]. Для лирического героя характерны чувства отчаяния, понимание абсурда бытия, отчужденность от мира и его неприятие, то есть чувства и экзистенциальные состояния, определяющие внутренний мир человека ХХ столетия. С философами-экзистенциалистами И. Бродскго роднит оправдание страдания и боли. Как бы человек ни протестовал, он оставлен один на один с неизбежностью того факта, что «человек есть испытатель боли», что «боль не нарушение правил» («Разговор с небожителем» 2:213). Эта мысль подчеркивается в стихотворении «1972 год» :
… Только размер потери и
Делает сметного равным Богу
(II; 293)
мотив внерационального оправдания страданий, понимания его как блага, несущего человеку мистический опыт богообщения , характерный для религиозной экзистенциальной философии, в лирике Бродского может быть облечен как в амбивалентную утвердительно-отрицающую форму («Разговор с небожителем»), так и выраженный вполне однозначно («На весах Иова», «Исаак и Авраам»).