В стихах Гарди также слышна подчас дробь барабанов и выдержан походный ритм, однако звучит все это с иронией или трагически. У Гарди два цикла, проникнутых ненавистью к войне: «Военные стихи» из сборника «Стихи прошлого и настоящего» и «Стихи о войне и патриотизме», включенные в «Минуты озарений». Гарди судит о войне как демократ. Он держится точки зрения рядового солдата. «Кого он убил?» — спрашивает Гарди в одном из стихотворений и за пехотинца отвечает: Когда бы встретил я Такого паренька, Мы б сели рядом, как друзья, За столик кабачка. Окидывая взглядом страну в то время, когда продолжается «сокрушение народов», Гарди видит скорбь, запустение. Жизнь движется столь же уныло, как понуро, в полудремоте плетется кляча по пашне. Но движение это неумолчно, в конечном счете им все преодолевается. «Да, я закончил свое произведение нотой надежды», — писал Гарди после завершения «Династов».
Так и в стихах о войне поэт сохраняет надежду, хотя и общие и личные причины сделали его состояние в ту пору необычайно мрачным. Незадолго перед войной Гарди перенес ряд тяжелых утрат. Мировая катастрофа как бы перевела потом личное горе во вселенский масштаб. В один, 1909 год, умерли Джордж Мередит, литературный наставник Гарди, а потом друг, и Суинберн. Гарди мог на свой лад сказать, что он «пережил и многое и многих».
Уходили один за другим близкие люди, сверстники, казалось, вообще ушло его время. Подчас Гарди ощущал себя анахронизмом. Собираясь привести как-то две строчки из Теннисона, он с горькой усмешкой оговорился: «Если только теперь еще можно ссылаться на Теннисона». То ведь было из времен его молодости. В 1912 году Гарди потерял жену, Эмму Лавинию Гарди. Их совместная жизнь была нелегкой. Тут в мучительный клубок сплелись нервы, устремления, честолюбия, пристрастия. Биографы допускают, что та самая «скрытая рана», которая саднит душу поэта и о которой он с постоянством пишет в 90-х и 900-х годах, и есть семейный разлад. Гарди об этом почти не делал признаний. Имеются, однако, подтверждения тому, что душевное состояние его жены было очень тягостным, временами крайне неуравновешенным.
Эмме Гарди вдруг хотелось доказать свою, независимую от знаменитого мужа, значительность, она хваталась за перо, тоже пыталась писать. Наконец за обострением и кризисом последовала развязка. Гарди был оглушен возникшей в его жизни пустотой. Он будто сам от себя не ждал такой потрясенности. Спустя некоторое время боль выразилась в стихах.
Цикл, опубликованный в предвоенном сборнике «Сатиры на случай. Лирика и мечты» под обозначением «Стихи 1912—1913 годов», и составляет, по распространенному убеждению, поэтическую зрелость Гарди. Он становится одним из крупнейших английских лирических поэтов. Переводы этих стихотворений пока что не удались. Стихи эти слишком органичны, сочетая все — и слово, и звук, и ритм, и какой-то особенный поэтический шум, будто шелест леса проходит за строками. В переводе слишком многое пропадает. Все равно как если бы поанглийски передавать «Соловьиный сад» Блока или
Некогда в стихотворении «Между нами теперь...» из сборника «Стихи прошлого и настоящего» им были произнесены слова: «Пусть наконец будет правда, даже если она ведет к отчаянию». Тогда был конкретный повод: Гарди просил правды от женщины. Но точно так же он смотрел на жизнь вообще, того же он требовал от себя самого как писателя. Таков был и остался для него «итог мудрости земной». До тех пор, пока его не оставили силы, Гарди занимался подготовкой «Зимних слов» к изданию. Менее чем за полтора месяца до кончины он вдруг специально выделил стихотворение «Недобрый май». Бытовой эпизод, там представленный, мог заключать в его глазах символический смысл. Пастух стоит у загона и считает овец. Кругом непогода. Ветер. Волнуются птицы. «Ты недружелюбна сегодня!»— непосредственно, как это у него обычно выходило, обращается поэт к природе.
«Завтра станет лучше!» — будто слышит он в ответ. Пастух же ничего не замечает, он все так же стоит у загона и считает, считает овец. Сила внутренней сосредоточенности и привлекла, может быть, поэта. Гарди продолжал править текст сборника. В канун рождества 1928 года он слегка занемог. Опасности попрежнему не чувствовалось. Наутро он, как обычно, сел за письменный стол. Силы оставили его. В первый и последний раз в жизни он не смог работать. 281 Книги Гарди отозвались в других книгах: многие писатели, не только английские, сами называют его имя, говоря о литературном преемстве или вдохновляющих примерах. В их числе Джек Лондон, Теодор Драйзер, Дэвид Герберт Лоуренс, Ричард Олдингтон, Джон Стейнбек. Были писатели, — например, Голсуорси,— которые могли не подозревать, чем они обязаны Гарди, но его легко найти среди тех, кто поддерживал их в пути. Томас Гарди принадлежит к числу тех выдающихся писателей Англии, кем был начат и проторен новый период ее литературного развития, охватывающий почти полвека — с 70-х годов прошлого столетия до первой мировой войны.
Среди писателей — своих современников — Гарди выделялся страстностью и глубиной социальных обличений, убежденным демократизмом. Без Томаса Гарди невозможно представить и уяснить в полноте процесс литературного развития и духовной жизни Англии важной и недалекой от нас поры.