Ганичева М. В.
Имя Алексея Сергеевича Суворина (1834—1912), журналиста, издателя, писателя, владельца крупнейшей национальной общерусской газеты "Новое время", удачливого предпринимателя, главы театрального товарищества, всегда вызывало много толков и пересудов, суждений и мнений, которые, будь он участником этих дискуссий сегодня, сумел бы сам всенепременно высмеять, объяснившись со своими нынешними гонителями свойственным ему беспощадным словом. Между тем его можно считать настоящим типом русского человека, выдающегося и своими способностями, и, что важнее, своим многогранным даром умения служить России не за страх, а за совесть. Причем любовь его к России была не умозрительна, не афористична, не эфемерна, а просто деятельна, во всю широту его недюжинной натуры. Потрудиться Алексей Сергеевич Суворин, мужицкий сын мужицкой России, умел и любил. "Я считаю особенно грешными только тех, которые ничего не делали, а я целую жизнь работал, как превосходный работник, и думаю, что за это Бог мне кое-что простит". И добавлял недоброжелательному корреспонденту: "А не простит, значит он с Вами согласен, и Вы к нему ближе".
И внешне – весь он был сын мужицкой, солдатской России.
"Очень русское было у него лицо<…>, русское м у ж и ц к о е лицо<…> Не то, что грубое, и сказать, что в Суворине оставалась мужиковатость, - никак нельзя. Но неуловимая хитринка сидела в нем; и черты, и весь облик его - именно облик умного и хитрого русского мужика. Седоватая борода не коротко пострижена; глаза из-под густых бровей глядят весело и лукаво; зачесанные назад волосы (прежде, верно русые) еще не поредели, только зализаны на лбу. Оттого, что высок, - сутулится, голова немного уходит в плечи" (З.Н. Гиппиус).
Канва жизни А.С. Суворина начиналась в самой центральной, срединной России – в селе Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии, где еще сохранился и действует храм Вознесения, в котором его крестили, где до недавнего времени, до 70-х годов нашего века в здании четырехклассной школы, построенной на его средства в 1907 году, учились дети.
Алексей Сергеевич Суворин, родился в 1834 году в семье бывшего участника Бородинского сражения, государственного крестьянина, дослужившегося до капитана, что дало возможность поступить Алексею в Михайловский воронежский кадетский корпус, а затем в Константиновское военное училище.
Начало жизни — это быт семьи, ничем не отличавшийся от окружавшего крестьянского, 9 детей, чай — по праздникам, обувка — тоже, а в корпусе деревенский выговор и смех товарищей, в совершенстве владевших французским. "Единственная книга, которая была у нас, - это Евангелие на русском языке, издание Библейского общества". "До 14 лет… не читал ни одной детской книжки и не знал об их существовании. До 14 лет… не имел понятия о том, что такое театр. Пушкин мне попался в руки, когда мне было лет 15. О газете и журнале я узнал гораздо позже".
Конец жизни — богатство, известность, авторитет и в мире капитала, и среди художественной интеллигенции России. Авторитет несомненный, хоть и нередко со знаком "минус". Менялись вехи биографии, менялось лицо на фотографиях и портретах, от восторженного мальчика к хитрому старику с живыми и лукавыми глазами. Крамской, хорошо знакомый с Сувориным, дважды с разрывом в десять лет писавший его портреты, четко уловил в этой натуре изменчивость, живость и лукавство, переходящее в хитрость. И, конечно, энергия, неуемная энергия провинции.
Военного из Суворина не получилось, было желание продолжать учение в университете, но средств не оказалось, и он вернулся в Воронеж, учительствовать. Суворин преподает историю и географию в Воронежском уездном училище, в двух женских пансионах и имеет частные уроки. Судьба ли, литературные ли увлечения, но в Воронеже составился постепенно кружок, душой которого стал преподаватель русского языка М. Ф. Де-Пуле и поэт И. С. Никитин, с которым Суворин видится ежедневно в его магазине, просматривая книжные новинки столиц.
Благословенна русская провинция и молодые люди, рвущиеся из нее. Да, порою грязь и невежество, да, жизнь, полная сплетен и дрязг, но и вечное стремление не опоздать за столицею. Да и что такое Россия, как не провинция, как не та благодатная почва, бесконечно дающая соки столицам? Свежая жизненная струя ветра на столичных улицах, раскованность в мыслях и скромность, даже зажатость, неловкость в поведении, неумение вовремя раскланяться и шаркнуть ножкой, но и желание каторжно трудиться и получать гроши — лишь бы в литературе, лишь бы во имя идеалов, лишь бы покорить столицы. Сколько смелости и таланта нужно для всего этого.
Итак, в воронежском литературном кружке составляют сборник "Воронежская беседа". Суворин поместил в нем рассказ "Гарибальди", который впоследствии имел большой успех благодаря Прову Садовскому, изумительно читавшему его на публичных чтениях и при высочайшем дворе, и повесть "Черничка". Сборник был замечен, Никитин поместил в нем "Записки семинариста" (в них входило и знаменитое "Вырыта заступом яма глубокая") и поэму "Тарас". Окрыленный успехом Суворин посылает рассказ "Солдат и солдатка" в "Современник", а когда приезжает в Петербург за гонораром, знакомится с Чернышевским за несколько дней до ареста последнего. Кроме того, он пишет корреспонденции в еженедельную "Русскую речь", они замечены, и графиня де Салиас, владелица газеты и литературное имя, приглашает его в Москву. Это было начало. Москва встретила хорошо новообращенного журналиста: "Это было началом моей журнальной деятельности и моих знакомств в литературном мире". В московской жизни круг его новых знакомств впечатляюще серьезен. Здесь и Лесков, с которым они вместе пришли в "Русскую речь", вместе работали, дружили на протяжении всей жизни, хотя и неровно, и Слепцов, Левитов. У А. Н. Плещеева, привечавшего все новое, молодое, он знакомится с Л. Н. Толстым, А. Н. Островским, М. Е. Салтыковым, Н. А. Некрасовым. Плещеев же устроит потом Суворина, не имевшего средств, в почтовый вагон и даст ему свое пальто, чтобы тот смог доехать до Петербурга. В Толстом Суворин сразу же почувствовал отличие от всех независимостью убеждений, которые вовсе не подходили к общему тону, и эта смелость в нем ему чрезвычайно понравилась. У И. С. Аксакова он видел весь славянофильский кружок и приезжавших из Царства Польского и Литвы, у графини Салиас познакомился с И. С. Тургеневым. Все складывалось удачно, много печатается в "Русской речи", помещает повесть "Аленка" и рассказ "Отверженный" в "Отечественных записках" (1863 г.).
"Русская речь" кончилась с первым номером 1862 года, и начались первые трудности, в это время Алексей Сергеевич и откликается на предложение Общества для распространения полезных книг написать исторические рассказы. Так появляется "Боярин Матвеев", "Ермак Тимофеевич". Л.Н. Толстой в это же время обращается к нему с просьбой написать биографию Никона для его книжной серии "Ясная Поляна". В конце 1862 года Суворин переезжает в Петербург, работает в "Санкт-петербургских ведомостях" В.Ф. Корша. Долгое время газета была заполнена учеными и профессорскими именами, но постепенно Корш сумел сделать из нее рупор либеральной политической оппозиции. Сам Корш, родственник и ученик Кавелина, был членом кружка Грановского и всю свою жизнь посвятил отстаиванию тех принципов, которые лежали в основе Великой реформы 1861 года.
Увлечение литературой в русском смысле — это особая статья, особая тема. Русский человек всегда с благоговением относится к печатному слову, и желание не просто высказаться, а всенепременнейше изменить нечто неправедное, дурное, не просто сказать, а сделать словом — вот главное направление русской словесности. А. С. Суворин, человек деятельный, напористый, решает издавать свою собственную газету, и отныне его имя в русской истории будет всегда связано с "Новым временем".
Алексей Сергеевич приступает к работе в своей уже газете как раз тогда, когда разразилась русско-турецкая война, и сразу же отправляется на театр военных действий, его корреспонденции снискали популярность и его газете: живо, образно, с болью за судьбы славянства, считая славянский вопрос русским вопросом и связывая освобождение славян с освобождением России, — вот главное содержание того, что писалось им. При "Новом времени" создаются славянские комитеты, фонды помощи славянам, бьет ключом суворинская энергия. Патетика призывов к России выполнить свою историческую миссию освобождения славян, впрочем, была созвучна и настроению всего российского общества. Газета быстро набирала обороты, как из-за своей мобильности, умело подхватывая звучащее у всех на устах, так и из-за хлестких фельетонов и передовиц Суворина и Буренина. Действительно, как выражался современник, провидение, похоже, специально подготовило эту войну для "Нового времени", которое к концу ее стало одним из наиболее распространенных периодических изданий в империи.
Суворин, бойкий газетчик, имел нечто большее в своей предприимчивой натуре, чем только журналистский нюх. Чувство инициативы, любовь к нововведениям, умение "сделать" журналиста, чутье на газетного человека — вот его качества как редактора. Один из его сотрудников в начале века писал, что главным талантом его была "особенная способность или искусство делать журналистов. Именно делать, а не только отыскивать". И далее продолжал: "Теперь каждый гимназист 4-го класса искренне уверен, что он может писать что угодно и о чем угодно. Теперь каждый помощник провизора, или биржевой заяц, или товарищ Иван из рабочей среды, или выгнанный статист, или сиделец из казенной винной лавки, или вообще кто угодно — глубоко и вполне чистосердечно убеждены, что они могут не только писать статьи, но и редактировать газету". Воистину так. Нам, издателям, людям, знающим хитрости нашей профессии, известно, как важен такой человек рядом, кто мог бы научить и показать, нащупать в тебе то, о чем ты сам и не подозревал. А уж тем более во времена первых номеров "Нового времени", когда надо было умело писать между строк и когда редактор находился под страхом запрещения розничной продажи номера или лишения права публиковать объявления за бойкую статью, что вело нередко к разорению. Так что открыть газету тогда, как и сейчас, было делом нехитрым,— важно было удержаться на волне успеха и денежной отдачи.
Особая атмосфера царила в редакции "Нового времени", когда еще Суворин был в силах. Алексей Сергеевич говорил: "Настоящий редактор не должен покидать газету ни на минуту", "дверь редакторского кабинета должна быть всегда открыта для кого угодно". И действительно: все, что приходило в редакцию,— все неизменно и внимательно прочитывалось, более того, был принят хороший литературный стиль (это шло от Суворина), и все тщательно исправлялось перед набором. Случались и курьезы: однажды, придя вечером в редакцию, Алексей Сергеевич видит, что нахмуренный субредактор Россаловский исправляет какую-то заметку, Суворин наклоняется, смотрит, и вдруг на всю редакцию раздается: "Послушайте, голубчик Россаловский, вы лучше бросьте. Ведь Лев Толстой, ей-Богу, лучше нас пишет".
Журналистский азарт и пристрастие питал Суворин к литературным новостям, слухам и скандалам. Как-то это уживалось в нем одновременно: хороший литературный вкус (это отмечали все, даже недоброжелатели из демократов) и страсть к скандальному факту из области литературных кулуаров. У нас все больше любят, если выбрал героя — нарисовать его либо черным, либо белым, трудно, видимо, описать человека со стороны, либо любишь — и тогда он хорош, либо не любишь — и тогда он плох. Так получилось и с Сувориным. Была, была в Алексее Сергеевиче этакая любовь к столоначальникам, да он от нее и не отказывался. Но мог он и бросить все, плюнуть и со слезами идти за гробом Чехова, нежно и трогательно им любимого. И Лесков, его давний друг еще по Москве, начинавший в "Русской речи", писал, упрекая: "Зачем все известия о приезде "действительных статских советников" печатаются, а непристойным считается известить о приезде Чехова? Это уже Ваше, редакторское пренебрежение. Пусть бы люди знали, что литераторы достойны внимания не менее столоначальников департамента. Прикажите быть к ним внимательнее,— это даст тон и другим, не умеющим ничего придумать. Вам это часто удавалось". "Вам это часто удавалось" ведь тоже было в Суворине, и не уйти от этого.
Особенно трогательные отношения сложились у Суворина с Чеховым. В течение жизни они много переписывались, и Чехов искренне высказывался в письмах обо всем, что делал и писал Суворин, о его пьесах, из которых более всего ценил "Татьяну Репину" и "Вопрос", считая, что жизненного материала и чувства слова у Алексея Сергеевича хватит и на роман, и всячески советовал ему писать крупную вещь.
Как и многие литераторы, он был обязан Суворину тем, что тот поддерживал его в финансовых неурядицах. Одним из первых Суворин угадал в Чехове крупную величину в литературном мире и начал печатать его рассказы на страницах "Нового времени" без ограничений и жестких рамок времени. И даже в то время, когда Чехов был не согласен с позицией газеты (конец 90-х годов), он писал Суворину: "У деловых людей есть поговорка: живи — дерись, расходись — мирись. Мы расходимся мирно, но
Для Чехова Суворин был исключительно интересным собеседником: его необыкновенная начитанность, интерес к литературной и театральной деятельности, философический склад ума не могли не привлекать к себе. Но при этом он всегда отделял Суворина-газетчика от Суворина-литератора и Суворина-издателя, делающего великое для России дело. Обсуждая в переписке издательские дела или "Маленькие письма" (под таким названием печатались в "Новом времени" передовые статьи Суворина на злобу дня), Чехов как бы не замечал других сотрудников "Нового времени", а уж если поминал кого, то недобрым словом.
Либеральное направление и умение возбуждать общественное мнение, слушать его пульс — вот то, за что ценил Чехов Суворина-журналиста, но умение угодить властям предержащим редко находило в нем отклик, о чем он и отзывался в письмах честно и нелицеприятно: "Либеральное вам всегда чрезвычайно удается, а когда пытаетесь проводить какие-нибудь консервативные выражения (вроде "к подножию трона"), то напоминаете тысячепудовый колокол, в котором есть трещина, производящая фальшивый звук". И после смерти Чехова старик Суворин по мере сил ре оставлял семьи его; некоторое время должность управляющего контрагентства железных дорог занимал брат Антона Павловича — Михаил, успешно справлявшийся со столь запутанными финансовыми делами конторы.
Вообще финансовая и организаторская сторона издательского конгломерата была крайне сложной. Она немало мешала Суворину как литератору: необходимость все время следить за подпиской, держать нос по ветру, уметь определить читательский интерес раньше его рождения — вот что такое популярность "Нового времени". И как бы его ни бранили на всех углах и перекрестках, строгий принцип "газеты для всех" (так незаслуженно перевернутый Салтыковым-Щедриным в "чего изволите?") осуществлялся всегда, даже тогда, когда Суворин фактически отошел от дела. Набравшая 15 тысяч подписчиков в годы русско-турецкой войны, газета неизменно держалась в лучшие свои годы 35 тысяч. А это что-нибудь да значило в то время.
Трагедия семьи Суворина, его сложные отношения с сыновьями и их паразитирование на теле газеты фактически погубило "Новое время", что бывало не раз в России, где многие хозяйские сынки, вступавшие в дело лишь благодаря своему рождению и наследованным правам, благополучно уничтожали все сделанное отцами. Самый талантливый сын Суворина, Алексей, вконец поссорившийся с отцом и основавший другую газету, "Русь", писал об этом поистине трагическом положении дел: "Для того чтобы получать десятки тысяч дохода, надо иметь в себе нечто другое, кроме убеждения, что газета — это лабаз, а редактор — наследственный лабазу хозяйский сын". Газета при Суворине держалась на умении привлечь таланты и заставить их работать на себя, на непризнании узких партийных рамок, недаром он называл свою газету "парламентом" и не стеснял сотрудников "направлением", отчего на ее страницах нередко возгорались ожесточенные споры даже между постоянными сотрудниками. Газета держалась и на хлесткой литературной, театральной критике, и на отклике на любой мало-мальски скандальный повод, и на самом Суворине-журналисте с его "Маленькими письмами"-передовицами, и на организованной внелитературной среде. В эту среду входили и заключенный контракт с железными дорогами на продажу газет и книг, и объявления, приносящие стабильный доход (к ним особенно имела претензии демократическая пресса), и особые магазины по стране, и организация Товарищества с кредитами крупнейших банков и вкладами солидных пайщиков, и хорошо поставленное типографское дело с новейшими печатными машинами, выписанными из-за границы, и даже то, что Суворин редко когда экономил на гонорарах.
Так, только благодаря умело организованному типографскому производству удалось Суворину не только печатать свою газету с приложениями, но и приступить к выпуску книг, что позволило в дальнейшем профессору Кирпичникову назвать его "Наполеоном книжного и издательского дела России". При типографии была открыта первая в России частная школа типографского дела, в курс которой входили и иностранные языки. За весь период существования, с 1884 по 1911 год, школа выпустила 320 учеников, многие из которых влились в ряды служащих типографии. Особо отметим социальные гарантии, принятые для тех, кто работал над газетой: служащие типографии, магазина и конторы "Нового времени" образовали в 1898 году Ссудно-сберегательные и Взаимно-вспомогательное товарищество, похоронную кассу, основной капитал для которых был дан Сувориным. Кроме того, для них была устроена бесплатная амбулатория с выдачей лекарств.
Особую любовь питал Алексей Сергеевич к книжному делу. Страстный собиратель книг, он сумел создать у себя хорошую библиотеку, которая после его смерти была передана в Румянцевский музей. Многие писатели пользовались ею, и он никогда не отказывал в нужной книге любому. Кроме того, в его собрании были и запрещенные книги, с которыми, например, он знакомил А.П. Чехова. Самостоятельным издателем он становится в 1872 году, когда выпустил первый "Русский календарь", издававшийся впоследствии ежегодно и так горячо любимый публикою. Просьба выслать очередной выпуск этого справочника знаний о России присутствует во многих письмах писателей.
К газете были присовокуплены и еженедельные литературные приложения, сначала "Еженедельное Новое время", "Литературный журнал", а впоследствии их заменил журнал "Исторический вестник", издаваемый с 1880 года С. Н. Шубинским.
Журнал этот был знаменит, а Алексей Сергеевич, несмотря на то, что во многом расходился с Шубинским, всегда ценил его и полностью доверял его знаниям и вкусу.
Книжные магазины Суворина находились в Петербурге, Москве, Саратове, Харькове, Ростове-на-Дону и Одессе. Кроме того, Суворин, как уже говорилось, приобрел в 1883 году за 10 000 рублей железнодорожное контрагентство, которое позволяло продавать продукцию его типографии по Николаевской, Варшавской и Нижегородской железным дорогам. Именно это было тем могущественным рычагом, который позволял А. С. Суворину и его продукции обращаться к огромному количеству читателей.
Среди книжных изданий А. Суворина особую и самую большую часть составляли книги известной на всю Россию "Дешевой библиотеки". По сведениям на 1910 год, в ней вышло 366 названий тиражом более 5 миллионов экземпляров. Самым значительным событием было издание к 50-летию смерти Пушкина 10-томного Собрания сочинений великого русского поэта тиражом 100 тысяч экземпляров. Так читающая Россия смогла получить в свою домашнюю библиотеку собрание любимого поэта. Буквально в первые же месяцы после выхода оно было распродано. Французские газеты этого времени писали, что "это дешевое издание не дает прибыли: это роскошь, которую позволяет себе издатель-патриот". Вспоминались и эпизоды, когда "толпа в день поступления в продажу этого издания, торопясь заполучить его, ворвалась в книжный магазин и невольно причинила его владельцу значительные убытки".
Кроме этой серии, Суворин основал еще "Научную дешевую библиотеку" и "Новую библиотеку". Пристрастие к истории и забота о распространении исторических знаний, особенно об истории своего Отечества, сказались и на обилии исторических исследований и романов, издаваемых А. С. Сувориным. Среди них почти все ценные сочинения иностранцев о Древней Руси, иллюстрированные истории Петра Великого и Екатерины II Брикнера, "Император Александр I", "Император Павел I", "Император Николай I" Шильдера. Кроме дешевых изданий массового тиража, печатались и уникальные художественные издания, роскошные по тем временам "Дрезденская галерея", "Лондонская галерея", "Императорский Эрмитаж", Рембрандт, "Историческая портретная галерея", "Палестина" сына Суворина, Алексея.
Гордость Суворина составляли и справочные издания, выходившие ежегодно и являвшие собой серьезное подспорье деловому Петербургу и Москве —
"Весь Петербург", "Вся Москва", "Вся Россия" и уже упоминавшийся "Русский календарь".
И, конечно, многое было сделано Алексеем Сергеевичем для русской литературы, для знакомства с ней именно широких слоев русской публики. Он издавал произведения Апухтина, Баратынского, Белинского, Валишевского, Веневитинова, Гнедича, Гоголя, Грибоедова, Григоровича, Данилевского, Дельвига, Достоевского, Жуковского, Загоскина, Капниста, Карамзина, Кольцова, Костомарова, Крылова, Кукольника, Лермонтова, Ломоносова, Лескова, Максимова, Одоевского, Плещеева, Радищева, Рылеева, Сологуба, Сумарокова, Л. Н. Толстого, Фонвизина, Чехова, Языкова. И это лишь выборочный список, но каков охват!
Кроме журналистики и издательской деятельности, Суворин имел и особую страсть к театру, которая обнаружилась еще во времена юности, во время работы в "Петербургских ведомостях", где среди прочих репортерских заметок он нередко писал и о театре, был знаком со многими петербургскими актерами, дружил с ними. С 1895 года он становится во главе Литературно-художественного общества (Малый театр), как всегда развивает кипучую деятельность, добивается от цензуры разрешения постановки драматических произведений, которые были долгое время под строгим запретом, таких, как "Власть тьмы" Л. Н. Толстого. При этом, как всегда, он не забывает и себя. Ставит на этой сцене свои пьесы — драму "Медея", написанную совместно с В. П. Бурениным, "Татьяну Репину", "Вопрос", ряд водевилей и пятиактную драму "Царь Дмитрий Самозванец и царевна Ксения". Смутное время вообще привлекало его особое внимание, он считал тождество царевича Дмитрия с Лжедмитрием несомненным и написал об этом историческое исследование. Занимался он и литературоведческой работой, как знаток творчества Пушкина разоблачил подделку "Русалки", появившуюся на страницах "Русского архива".
Долго собирался Суворин написать крупную вещь, но, кроме "Всяких", романа "В конце века. Любовь", осталось после него лишь то, что каторжным трудом журналиста он писал многие годы на страницах своей газеты. Пробуждение русского самосознания, гордость за то, что ты русский человек,— вот что долгие годы составляло заботу Суворина. Мало кто мог бы его упрекнуть в нежелании пользы России, как он ее понимал. И даже его идейные, политические враги ценили в нем эту упрямую стойкость и прямоту стояния за Россию.
"Я разбираю себя строго в последнее время, — писал Суворин художнику Крамскому, — я хочу в своем уме подвести итоги того, что я такое. Конечно, никто самому себе не судья. Однако никто себя так не знает, как сам же человек. Есть черты дурные, есть черты и хорошие. Дурные все от бесхарактерности, от отсутствия выдержки, от какой-то задней мысли, которая мешает быть вполне искренним... В литературной деятельности я никому не изменял, но моя смелость зависела от атмосферы... Кто поставлен был в такие тиски, как современный журналист, тот едва ли выйдет сух из воды. Провинность я за собой чувствую, как журналист, но если я удостоюсь того, что моя деятельность будет когда-нибудь оценена беспристрастно, то я уверен, что в результате будет плюс. Как издатель, я оставлю прекрасное имя. Да, прямо так и говорю. Ни одного пятна. Я издал много, я никого не эксплуатировал, никого не жал, напротив, делал все, что может делать хороший хозяин относительно своих сотрудников и рабочих. Тут судите человека, у которого есть сердце, есть доброта и простота даже. Рабочие типографские, которых больше 200 человек, поставлены в хорошие условия, такие, какие едва ли в какой типографии существуют. Я завел типографскую школу бесплатно, которая отлично идет и которая стоит мне до 3000 в год. Газета дает до 600 тысяч в год, а у меня кроме долгов ничего нет, то есть нет денег. Есть огромное дело, которое выросло до миллионного оборота, но я до сих пор не знал никакого развлечения, никаких наслаждений, кроме труда самого каторжного. Расчетлив я никогда не был, на деньги никогда не смотрел, как на вещь, стоящую внимания...
Никому другому, кроме Вас, я бы этого не написал. Если в моем сердце есть частица добра, она должна быть и в физиономии".
Каторжный труд А.С. Суворина так до основания еще не понят и не разобран потомками. Это еще предстоит сделать, сделать с любовью к личности крупной, объемной, а не так, как это сегодня сделано во многих изданиях, посвященных ему.
Сам Суворин предчувствовал, что его будут трудно публиковать и принимать. "Я тороплюсь, очевидно, перед смертью, после которой забудут все, что я писал. Мне и хочется оставить книжки. Они останутся в каталогах, и если в каталогах будут жить, или, вернее, прозябать, то и это утешительно" (1906). Действительно, только "Дневник" его, числя "обличительным", удостоили публикации трижды, все же остальное не посчитали заслуживающим внимания. А между тем ждут еще своего издателя в полном объеме его "Маленькие письма", есть еще и театральное наследие, и литературоведческое, и эпистолярное… Все это еще впереди…