На протяжении десятилетий это словосочетание воспринималось, с одной стороны, потерпевшими поражение в гражданской войне участниками ''Белого дела'' с глубоким уважением, во всяком случае – с пониманием; с другой стороны, большевиками, красными, да многими советскими людьми воспитывавшимися на марксистско-ленинских принципах классовой нетерпимости с ненавистью или с резкой неприязнью.
Сейчас, в контексте лихорадочных попыток восстано
вить связь времен, очень важно ясно представлять себе образы людей минувшей эпохи, людей, которые - волей или неволей -стали действующими лицами той российской трагедии, кульминацией которой явилась гражданская война.
Не будем спешить с оценками и навешивать ярлыки героев или злодеев. История не терпит черно-белых контрастов, а творящие ее люди никогда не укладываются в простые схемы. Попробуем не судить, а понять наших предков, ожесточенно сражавшихся друг с другом. Отбросим вульгарные представления о классовых интересах, памятуя, что участники гражданской войны — в огромном их большинстве — брали в руки оружие не из-за утраченных или обретаемых привилегий, материальных интересов или сиюминутных выгод. Каждый отстаивал свое понимание долга, добра, справедливости, блага Родины. При этом одни еще сами не знали, чем обернется их победа и на что окажутся они способны, другие же искренне не могли понять, отчего почва так стремительно уходит из-под ног и здание державы, тысячелетний дом России, рушится стремительно
и неудержимо, а сам народ, еще недавно поставлявший классической литературе Платонов
Каратаевых и монастырских старцев, с таким остервенением громит все создававшееся веками и не щадит даже собственных святынь
История гражданской войны, этого грандиозного столкновения уверенности и недоумения, ярости и растерянности, верности и зависти, разумеется, еще не написана.
Советские работы творили легенды, устанавливая полный произвол в подборе фактов, следуя заранее апробированным на партийных активах кли
ше. На Западе было сделано немало попыток описать и проанализировать пореволюционную историю России. Мы не склон-ны
высокомерно отмахиваться от достижений западной
(и русской эмигрантской) науки. Это особая и очень обширная тема. Заметим лишь, что и в России
, и в других странах пока что выполнена только предварительная исследовательская работа, причем на ее результаты неизбежно воздействовали политические пристрастия и неполнота информации. Это не удивительно: гражданская война еще не стала историей в полном смысле слова, примирение еще не наступило, судьбы страны не определились и время взвешенных суждений не пришло.
Грядущим историкам предстоит дать обоснованный ответ на ключевые вопросы о причинах кровавых смут в России, объяснить реальный механизм победы большевиков, определить и оценить по достоинству характер “помощи” союзников, масштабы и мотивы этой “помощи”, изучить реальную политику русских правительств (или администраций) на территории, подконтрольной Белой армии, наконец, адекватно описать настроения русского общества, ка
к в тылу красных, так и в тылу белых. Цель же реферата гораздо скромней рассказать о человеке, оказавшемся по ту сторону баррикад, представить крушение России через крах судьбы отнюдь не худшего её сына.
ПОРТРЕТ ПЕРВЫЙ. АДМИРАЛ КОЛЧАК
Судьба блестящего офицера, незаурядного ученого.
Верховного правителя России Александра Васильевича Колчака, казалось бы, вместила в себя все роковые узлы и разрывы российской истории.
Присягнувший на верность императорской фамилии, принявший Февраль во имя сохранения боеспособности вооруженных сил, он столкнулся лицом к лицу с полным развалом страны и армии, зверским убийством царской семьи, постиг на себе невозможность удовлетворения инстинктов толпы, не оказался способен ни к тонкой политической демагогии, ни к взнузда-нию
народа на дыбе террора и был поспешно расстрелян “левыми демократами”, более руководствовавшимися страхом, чем соображениями справедливости.
Александр Васильевич Колчак родился в
1873
г. в Петербурге на Обуховском
заводе.
Мать его, Ольга Ильинична, урожденная Посохова,
происходила из семьи дворян Херсонской
губер нии.
Отец будущего адмирала, Василий Иванович Колчак, дворянин, служил в морской артиллерии, состояния не имел и был “служащим офицером”.
Как все российские морские артиллеристы, он прослушал курс Горного института, был откомандирован на уральский Златоустовский
завод, потом назначен приемщиком Морского ведомства на Обуховском
заводе и, выйдя в отставку в чине генерал-майора, остался на том же заводе горным техником.
Колчак воспитывался в 6-й Петербургской классической гимназии и в Морском корпусе.
Из корпуса он вышел по списку вторым, и, прослужив несколько месяцев в 7-м петербургском флотском экипаже, был назначен помощником вахтенного начальника на крейсер “Рюрик”,
а в конце 1896 г. перешел в должности вахтенного начальника на другой корабль — “Крейсер”, на котором ушел в свое первое заграничное плаванье, продолжавшееся до 1899 г. В это время обозначилось явное пристрастие молодого офицера к научной работе: помимо своих строевых обязанностей он начал заниматься изысканиями по океанографии и гидрологии, готовить себя к полярным исследованиям.
Штудии
Колчака (было опубликовано несколько статей и разработок) не остались незамеченными, и, вскоре по возвращении на сушу, он получил через Академию наук приглашение барона Толля
принять участие в полярной экспедиции на судне “Заря”
(1900—1902)
в качестве гидролога и второго магнитолога партии.
Чтобы подготовиться к работе на новом поприще, Колчак занимается в петербургской физической обсерватории, а потом едет в Норвегию, в Христианию
(ныне Осло), где практи
куется под руководством Фритьофа
Нансена.
Экспедиция барона Толля кончилась трагически.
Покинув судно, ее руководитель пытался пробиться от Новосибирских островов на север и погиб, возвращаясь к земле Бенетта.
Корабль же, на котором был Колчак, получил приказ идти к устью Лены, откуда экспедиция и коллекции через Якутск и Иркутск были отправлены в Петербург.
На зас
едании Академии наук, посвященной итогам исследований, Колчак предложил чрезвычайно смелый план по спасению барона Толля: пробиваться на землю Бенетта на шлюпках. Ученые отнеслись к предложению офицера весьма скептически, но, когда тот заявил, что берет осуществление замысла целиком на себя, не отказались снабдить деньгами и амуницией.
С Колчаком согласились пойти два матроса из его экипажа — Беличев
и Железников,
четверо мезенских
тюленепромышленников
и якутский политический ссыльный П.
В. Оленин. Они на собачьих упряжках вышли из Устьянска
на Новосибирские острова, сопровождаемые охотниками из местных жителей, якутов и тунгусов.
Оставив н1а островах Оленина и туземцев.
Колчак с шестью спутниками отплыл на вельботе к земле Бенетта, где нашел коллекции, геологические инструменты и документы барона Тол-ля, неопровержимо свидетельствовавшие об его участи. Дневник кончался словами: “Сегодня отправились на юг; все здоровы, провизии на четырнадцать дней”. Весь отряд барона Толля погиб во льдах. С обретением этих печальных сведений задача Колчака была выполнена. Он вернулся в Якутск в 1903 г., вернулся, не потеряв ни одного человека.
При первых известиях о начале военных действий против Японии Колчак обратился в морское ведомство с просьбой послать его на фронт.
В марте 1904 г. он приезжает на Дальний Восток и получает от хорошо его знавшего адмирала Макарова назначение на крейсер “Аскольд”.
После гибели Макарова Колч
ак становится командиром миноносца “Сердитый” и добивается существенных успехов в ходе боевых действий: команде “Сердитого” удалось заминировать подходы к Порт-Артуру и взорвать крейсер противника “Такосадо”.
Во время осады Порт-Артура Колчак командует батареей морских орудий на северо-восточном фронте крепости, получает легкое ранение, заболевает ревматизмом и оказывается в госпитале, затем попадает в японский плен и в конце апреля
1905
г. возвращается через Америку в Петербург.
Долечиваясь на водах, он продолжает свои научные изыскания, но занимается на сей раз, по собственному его выражению, “трудом кабинетным”, работает в обсерватории и приводит в порядок свои дневники и разработки. Географическое О
бщество удостаивает его высшей своей награды — большой Константиновской
золотой медали.
Действительно, в годы первой русской революции Колчак был далек от политических страстей и видел свою задачу в кропотливой, неброской работе профессионала.
А. В. Колчак стал членом, а вскоре и председателем полуофициального военно-морского кружка, считавшего своей целью “воссоздание флота на научных и правильных началах”.
Члены кружка занимались не только разработками в области военно-морского строительства (на основе их рекомендаций в
1906
г. был создан морской генеральный штаб), но и тем, что мы теперь называем футурологическими
и политологическими изысканиями.
А. В. Колчак, тогда в чине капитана 2-го ранга, вошел в морской штаб в качестве заведующего балтийским театром военных действий, и как представитель нового органа управления флотом неоднократно участвовал.
в заседаниях Думы, был экспертом военных комиссий.
В столкновениях между германофилами и сторонниками ориентации на Англию и Францию позиция Колчака была однозначной: все политологические расчеты показывали, что война с Германией неизбежна и начнется она приблиз
ительно к
1915
г. Подобная точка зрения не казалась еще в
1907—1908
гг. безусловной, и, из-за расхождений по этому вопросу с морским министром Воеводским, Колчак покинул штаб и вернулся к полярным изысканиям.
В
1908
г. он организовал постройку двух судов ледокольного типа “Вайгач”
и “Таймыр” и, снарядив экспедицию по изучению
Северного морского пути, отправился на Дальний Восток. По благополучном завершении исследований в 1910 г. Колчак еще два года работал в штабе, а потом, тяготясь столь длительным пребыванием на берегу, получил по собственному ходатайству назначение на Балтийский флот, где командовал последовательно миноносцами “Уссуриец”
и “Пограничник”.
В начале первой мировой мы застаем Колчака на крейсере “Рюрик”,
в штабе адмирала Эссена.
“И вообще начало войны было одним из самых счастливых и лучших дней моей службы” — весьма характерное признание боевого офицера. Благодаря инициативным действиям Колчака по подготовке обороны Финского залива минные заграждения были установлены до официального объявления войны и приказа из Петрограда. Весной 1915 г. он провел самостоятельную операцию — минирование входа в Дан-цигскую
бухту. Осенью 1915 г. его назначают, в звании капитана первого ранга, командиром минной дивизии. За десант под Ригой он награждается Георгиевским крестом, а в июле 1916 г. произво-дится
в вице-адмиралы с переводом на должность командующего Черноморским флотом, где, согласно личным инструкциям императора, готовит к весне 1917 г. удар на Константинополь. К февралю 1917 г. адмиралу на Черноморском театре военных действий полностью удалось обезопасить снабжение кавказской армии от нападения подводных лодок и крейсеров противника.
Пожалуй, лучше всего облик А. В. Колчака как человека и офицера характеризует его поведение во время пожара в носовых погребах корабля “
Императрица М
ария”, о чем пишет в романе “Октябрь шестнадцатого” А. И. Солженицын.
После сильного взрыва там загорелась нефть. Адмирал моментально примчался на корабль (хоть это и не входило в его прямые обязанности) и, поминутно рискуя жизнью, сам руководил затопленьем
остальных погребов — “и удалось, больше взрывов не было. Броненосец перевернулся и потонул, но не. пострадал ни рейд, ни город”.
Выдуманная либеральными журналистами и поддержанная позднейшими поверхностными или тенденциозными исследователями версия об исключительных военных неудачах России в кампаниях
1914—1916
гг. не выдерживает серьезной критики.
Беспрецедентная кампания по дискредитации не слишком умелого правительства, развязанная в годы войны общественностью” (роковое для России слово) и с радостью поддержанная всеми антигосударственными силами, привела к крушению монархии и отречению
Николая II. Подозревая всех и вся в измене, прогерманском шпионаже и т. п„
руководители Прогрессивного блока и близкие к блоку деятели расшатали огромную страну, разрушили армию, деморализовали тыл.
В феврале 1917 г. оборвалось равнинное течение российской жизни. Мы застаем в это время Александра Васильевича Колчака командующим Черноморским флотом, 43 лет, женатым на Софье Федоровне Омировой
(венчались они в Иркутске накануне японской кампании, в 1904 г.), отцом шестилетнего сына. Казалось бы, счастью и благополучию этой семьи могла угрожать разве что немецкая мина. Судьбе, однако, угодно было распорядиться иначе.
Февральская революция поставила А. В. Колчака, как и других русских военных, перед необходимостью политического выбора.
Вообще политизация
жизни всегда приводит к ее депро-фессионализации,
к существеннейшим смещениям в распределении ролей, когда не только кухарка призывается к управлению государством, но и на всех уровнях пирожник обречен тачать сапоги, а сапожник вынужден печь пироги.
Политический опыт, накопленный Колчаком к
1917
г., был весьма незначителен.
Лишь житейские и военные обстоятельства сталкивали его с проблемами социального характера, с борьбой различных партий и группировок. В старших классах корпуса он, проходя практику на Обуховском
заводе, сблизился с рабочими, был в курсе их интересов, но рассматривал оные только в применении к своей грядущей специальности. Поражение в русско-японской войне навело адмирала на мысль о недостатках в руководстве армией и флотом, однако он, как мы у
же отмечали, оставался при убеждении, что “вооруженная сила может быть создана при каком угодно строе, если методы работы и от
ношение служащих к своему делу будут порядочные”. С
обытия 1905—1907 гг. воспринимались им как реакция народа на проигрыш в войне, как прорыв оскорбленного национального чувства, которому п
ротивопоставить можно только кропотливую созидательную работу. У Колчака не было сомнений ни в правах династии, ни в жизнеспособности самого монархического принципа; и здесь он рассуждал не только как офицер, принявший присягу, но и как специалист, понимавший неплодотворность всякого постороннего вмешательства в чужую работу. Однако он приветствовал появление Думы и других форм общественного контроля, которые могли, по его убеждению, служить интересам дела, а соответственно, и интересам России.
Характерно “расследование” политических взглядов Колчака на его допросе в
1920
г. Следователи Никак не могли взять в толк, что у адмирала вовсе не было принципиальных воззрений на социальную и политическую жизнь, не было вовсе не от нежелания размышлять, а из-за совершенно иного взгляда на вещи при котором во главу угла встают судьбы конкретных людей и конкретного государства, а нб
абстрактные принципы и расплывчатые интересы “народа” или “человечества”. “Я не могу
сказать, что монархия
—
это единственная форма, которую я признаю
—
свидетельствует А. В. Колчак в
1920
г. И, возвращаясь к
1916
г., говорит: Я считал себя монархистом и не мог считать республи канцем,
потому что такового не существовало в природе».
Между тем вопрос о монархии отнюдь не был “мертвым” в 1920 г. ни
для следователей, ни для бывшего Верховного правителя России. Страна проделала к этому времени довольно сложный путь через республику к различным формам диктатуры, обстановка была отнюдь на простая. Попову и его коллегам очень важно было упрекнуть своего подследственного в наличии шкурных интересов. Следователи настойчиво намекают на контакты Колчака с особами царствующей фами. лии,
пытаются уличить его в связях с Распутиным; адмирал же
видел императора всего несколько раз и приближенным ко дво
ру
не был.
Альтернативу весны
1917
г. для русского генералитета можно сформулировать достаточно просто: либо оставить армию на произвол судьбы, на откуп безответственным демагогам, либо принять присягу новому правительству. Отметим, что именно те представители командования, которые с наибольшим энтузиазмом поддерживали “общественность”, прямо или косвенно способствовали развалу армии вольномыслием, муссированием
слухов и различными «демократическими прожектами” во время войны, больше всего и
пострадали от распропагандированной толпы (убийство адмирала Непенина
и иные события на Балтийском флоте).
Колчак без колебаний присягнул нов
ому режиму, тем более, что юридическая его основа была безупречной (отречение Николая и Михаила). “Я, в конце концов, служи
л не той или иной форме правительства, а Родине своей, которую ставлю выше всего... Я приветствовал революцию, как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм — как это и было у меня в Черноморском флоте вначале — в народные массы, и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего, и образа правления, и политических соображений”, — объясняет свою позицию Колчак.
Вряд ли можно упрекать сегодня, с высоты нашего горького исторического опыта, адмирала за то, что он не сумел в те роковые дни понять, что феврал
ьская
революция может вовлечь страну в смертельный круговорот эгоистических социальных страстей, в вакханалию партийных программ и депутатских речей, угрожаю
щую не только боеспособности армии, но и самому существованию государства.
Однако очень скоро ему пришлось убедиться в прямой зависимости характера войны и места в ней России от политических амбиций новых руководителей страны и их дерзких оппонентов.
Брожение в армии, нагнетание напряженности между солдатами и офицерами, приказы Петроградского и иных Советов, не имевших, разумеется, никаких юридических оснований для вмешательства в дела вооруженных сил,
—
все это не обошло стороной и Черноморский флот.
В первые недели после революции у А. В. Колчака были наилучшие отношения с Советами, с рабочими Севастопольского порта, погрузившимися с головой в революционно-патриотичесхую
эйфорию. Но вскоре начались самовольные отъезды нижних чинов в отпуск, их конфликты с офицерами. Повсеместно провоцировалась и поощрялась антинемецкая истерия. Матросы требовали удаления всех офицеров с немецкими фам
илиями. И хотя на первых порах адмиралу Колчаку удалось убедить Советы в абсурдности и безосновательности подобных требований, сама постановка вопроса была весьма симптоматичной.
Всем известно, сколь сущ
ественно повлияли антинемецкие толки, подозрения в шпионаже и ведении сепаратных переговоров с Германией на вызревание той атмосферы, в которой единственно и могла произойти революция. Однако и после событий февраля-марта пропаганда против немцев, особенно против русских немцев, не только не прекратилась, но, пожалуй, и усилилась.
Весьма показательна и роль большевистских агита
торов в создании “образа внутреннего врага”, стимулирующего самые низменные инстинкты масс. Большевики — “интернационалисты”, ратовавшие за скорейший выход из войны, поражение своего правительства, “перерастание империалистической войны в гражданскую”,— одновременно разжигали внутри рус ской
армии германофобские настроения, пытаясь таким образом добиться полного ее развала. Характерно, что подобные же демагогические приемы сохранились в арсенале этих оригинальных политиков и тогда, когда они утвердили свою власть, свидетельством чему — шельмование в первые месяцы Великой Отечественной войны советских немцев — самой близкой и беззащитной мишени для критики, огульных
обвинений и недвусмысленной р
асправы.
А. В. Колчак, как уже говорилось выше, сразу же разглядел истинную роль антигерманской агитации и не позволил обострять ситуацию.
Может быть именно поэтому, когда в апреле он приехал в Петроград для обсуждения положения в правительстве, Гучков предложил ему командование Балтийским флотом, только что пережившим кронштадтскую бойню, в которой погибли сотни офицеров во главе с адмиралом Непениным.
Однако обстановка '
усложнялась с каждым днем, и переводу этому не суждено было осуществиться.
На совещании в столице, созванном по поводу разразившегося правительственного кризиса.
Колчак лихорадочно искал здоровые силы, на которые можно было бы опереться в борьбе за поддержание боеспособности армии. Положение было настолько запутанным, что адмирал встречался даже с Г.
В. Плехановым (кстати, по рекомендации бывшего председателя Государственной думы Родзянко).
Старейший русский марксист убедил Колчака, что на. эсдеков можно рассчитывать в смысле продолжения войны; командующему Черноморским флотом, разумеется, ничего не было известно о расколе в рядах социал-демократов.
Апрельский кризис, в результате которого А. И. Гучков и П.
Н.
Милюков вынуждены были подать в отставку, встревожил русскую военную элиту.
И хотя А. В. Колчаку импонировало неприменение силы во время апрельских событий (Керенский категорически высказался против вооруженного разгона демонстраций, на котором настаивал Корнилов) и казался достаточно представительным новый состав правительства, адмирала не могло не удручать очевидное бессилие властей предержащих, их зависимость от Петроградского Совета. Видимо, тогда Колчак и пришел к мысли о благотворности военного вмешательства в ход политических событий, если положение в тылу угрожает фронту.
Нам представляется, что будущий Верховный правитель России в целом верно оценивал необходимость активного воздействия вооруженных сил на ситуацию в стране.
Нежелание правительства Керенского опереться на армию как на политическую силу вряд ли можно оправдать с учетом сложившейся тогда ситуации. На наш взгляд, люди, пришедшие к власти в апреле 1917 г., не смогли в полной мере осознать ответственность за судьбы страны и ориентировались на свои отвлеченные принципы, а не на реальность. Противники же Керенского, левые радикалы и экстремисты, руководствовались в первую очередь не абстрактными соображениями, а логикой событий и смогли благодаря этому добиться более серьезной и широкой поддержки масс.
Вернувшись из Петрограда на Черноморский флот.
Колчак употребил все свои силы на поддержание боеспособности команд. Однако и встречная агитация стала давать свои плоды. Начались отказы кораблей выходить в море, участились обвинения офицеров в злоупотреблении служебным положением, конфликты между командованием и нижними чинами, перестали работать портовики. Адмирал вынужден был разорвать всякие отношения с новым (бол
ьшевизированным)
составом Совета: добиться взаимопонимания было невозможно.
Совет вел дело к окончательному развалу армии и тыла. В этих условиях у командующего не оставалось иного выхода, кроме как просить правительство об отставке. Пытаясь уладить конфликт, в Севастополь прибыл Керенский.
На одном из матросских митингов адмирал был обвинен в принадлежности к имущим классам
(!),
которым только и выгодно продолжение войны, и, одновременно, в развале фронта из-за симпатий к немцам
(!).
Подобные речи, столь же беспочвенные, сколь и противоестественные в устах тех, кто ежечасно разрушал вооруженные силы, были весьма типичны для начала лета 1917 г. Революционная фраза, экстремистская агитация, крушение воинского устава обеспечили переход солдатских Советов под контроль деструктивных сил.
А. В. Колчак аргументированно
отвел оба предъявленных ему обвинения.
“Я сказал,— вспоминает он,— что если кто-нибудь укажет или найдет у меня какое-нибудь имение или недвижимое имущество, или какие-нибудь капиталы обнаружит, то я могу их передать, потому что их не существует в природе”
. Однако делегатское собрание постановило отстранить от должности и командующего, и начальника штаба, а также разоружить всех офицеров, поголовно сочувствовавших, с точки зрения разъяренных матросов, “германским аграриям”. В знак протеста против подобного решения несколько офицеров застрелились, а Колчак, передав командование контр-адмиралу Лукину,
сломал свою саблю и бросил ее в воду. И, хотя после резкой телеграммы Керенского в адрес Совета оружие офицерам было возвращено, адмирал своего решения не изменил и отбыл в Петроград.
В докладе правительству А. В. Колчак подчеркивал, что, чем способствовать развалу вооруженных сил через безответственных агитаторов, “гораздо проще было совершенно открытым путем, просто-напросто распустить команды и прекратить деятельность флота”.
Причиной прискорбного положения на фронте стала, с его точки зрения, политика правительства: “подрыв и развал командования, постановка командования в совершенно бесправное и беспомощное положение”, наконец, допущение под видом свободы слова и собраний откровенной вражеской пропаганды в годы войны.
Менее чем через полгода Временное правительство поймет, куда может завести воюющую страну отсутствие здоровой армии.
Пока же, полностью разочаровавшись в новых администраторах России, адмирал уповает только на успехи не потерявших еще боеспособности частей. Он стремится на фронт, хочет командовать тяжелой батареей. Однако крах наступления 18 июня, сопровождавшегося невиданной пропагандистской шумихой, показал бессмысленность какой-либо деятельности в русских вооруженных силах образца лета 1917 г. К
олчак приходит к выводу, что ключ к спасению России
— в победе
союзников, и решает бороться с Германией единственным, с его точки зрения, доступным образом: в одной из армий держав, Антанты. Мысль о формировании легиона и отправке его во Францию пришлось ост
авить, так как русские части, сражавшиеся на западном фронте, к этому времени окончательно утратили боеспособность. Бывший командующий Черноморским флотом соглашается на командировку в Америку, где остро нуждаются в его опыте для организации минных заграждений и борьбы с подводными лодками.
Июльские события в Петрограде, которым адмирал стал свидетелем, утвердили его в м
ысли о необходимости военного вмешательства в политические воп
росы, укрепили представление о большевиках как о сторонниках прекращения войны и заключения на любых услови
ях мира с Германией, В это время окончательно определи
лось отрицательное отношение адмирала к обеим противоборствовавшим в период двоевластия сторонам.
Меж тем уже предощущались еще более грозные гражданские смуты.
Арест генерала Гурко, поводом к которому послужила переписка с бывшим государем, еще раз убедил Колчака, что для администрации Керенского революционные лозунги важнее судеб России, что правительство не только не имеет сил противостоят
ь Петросовету,
но и не желает этого сделать, находясь в плену у собственной фразы.
Через Швецию и Лондон А. В. Колчак прибыл в Америку.
Здесь выявилась нереальность американской экспедиции на Дарданеллы,
на которую втайне рассчитывал адмирал, и его деятельность свелась к консультациям чисто технического порядка. Выполнив свою миссию, адмирал решил возвращаться в Россию через Сан-Франциско и Японию. В Монреале он узнал о провале выступления генерала Корнилова, а в день отъезда из Сан-Франциско — о большевистском перевороте. Газеты тогда пестрели сенсационными сообщениями из России, поэтому информации о событиях конца октября — начала ноября в Петрограде А. В. Колчак не придал слишком большого значения и уж тем более не склонен был воспринимать эти события как свидетельство крушения той России, которой он служил всю свою жизнь. Характерно, что примерно в это же время он получает от партии кадетов предложение выставить по ее списку свою кандидатуру на выборах в Учредительное Собрание по Балтийскому и Черноморскому флоту — и дает согласие.
Гораздо больше встревожили Колчака уже не вызывавшие сомнений сводки о первых шагах утверждающейся Советской власти и переговорах с немцами в Брест-Литовске.
Теперь для адмирала не было выбора: “Мне остается только одно — продолжать все же войну, как представителю бывшего русского правительства, которое дало известное обязательство союзникам. Я занимал официальное положение, пользовался его доверием, оно вело эту войну, и я обязан эту войну продолжать”.
В эти же дни (январь
1918
г.) политический опыт А. В. Колчака пополнился еще одной общей для всех русских ситуацией выбора
—
необходимо было определить свое отношение к разгону большевиками Учредительного Собрания.
“Общее мнение всех лиц, с которыми мне приходилось сталкиваться,— говорил адмирал,— было таково, что только авторизованное Учредительным Собранием правительство может быть настоящим, но то Учредительное Собрание, которое мы получили, которое было разогнано большевиками и которое с места запело “Интернационал” под руководством Чернова, вызвало со стороны большинства лиц, с которыми я сталкивался, отрицательное отношение. Считали, что оно было искусственным и партийным. Это было и мое мнение. Я считал, что если у больше
виков
и мало положительных сторон, то разгон этого Учредительного Собрания, является их заслугой, что это надо поставить им в плюс”.
Такое суждение А. В. Колчака кажется симптоматичным.
Характеристика адмиралом Учредительного Собрания во многом объясняет и его последующие “взаимоотношения” с депутатами, и особенности его борьбы с большевизмом. Если стоять на после-довательно
демократических позициях и полагать, что в любых условиях, во всякой ситуации всеобщее изби
рательное право обеспечивает наилучшее решение, а всякий другой поли
тический ход есть проявление произвола, тогда можно упрекнуть Колчака в диктаторских наклонностях и в пренебрежении волей избирателей. С другой стороны, когда мы вспомним, до чего довело страну демократическое Временное правительство, и примем во внимание, что выборы 1917 г. проходили в обстановке полного морального разложения фронта и тыла, позиция Колчака не покажется такой уж гибельной и однозначно автократичной.
Надо заметить, что и сегодня есть основания сдержанно относиться к форумам, открывающимся пением “Интернационала”.
В начале
1918
г. А. В. Колчак, получив не слишком отрадные известия из России и определив свое отношение к текущим событиям, обратился к правительству Великобритании с просьбой принять его на любых условиях в английские вооруженные силы; он получил назначение в Бомбей, в штаб индийской армии, откуда предполагал отправиться на месопотамский
фронт.
Однако по пути в Индию, в Сингапуре, адмирала застала телеграмма английского командования, определившая его дальнейшую судьбу. В телеграмме сообщалось об изменении обстановки на месопотамском
фронте; в этих условиях такой
По прибытии Колчака в Пекин он был введен в правление КВЖД.
И без того огромное значение этой дороги для Приморья усугублялось тем, что под предлогом ее охраны предполагалось провести формирование добровольческих русских частей с перспективой их дальнейшего превращения в серьезную вооруженную силу.
Свою деятельность на Дальнем Востоке А. В. Колчак рассматривал как продолжение войны: он отстаивал русский суверенитет и русские интересы.
Адмирал был против непосредственного участия войск Антанты в русских политических событиях, полагая, что иностранная помощь должна ограничиться поставками, кредитами и т. п.
Нежелание Колчака идти на какие-либо компромиссы, когда дело касалось государственных позиций России, вызвало резко отрицательное отношение к адмиралу со стороны японцев. В то время у него не было еще никаких связей с русской контрреволюцией, и ему приходилось принимать решения исключительно на собственный страх и риск. Отсутствие не только внутреннего единства, но и общего координационного центра еще сыграет свою губительную роль в судьбах Белого движения.
Большевистский авангард на Дальнем Востоке был в основ. ном представлен венгерскими и немецкими частями, т. е.
в данном случае враг внутренний смыкался
—
в восприятии Колчака
—
с врагом внешним.
Общеизвестно, что противоборствующие в гражданской войне силы часто использовали в своих интересах иностранные части; гораздо реже (особенно в советской историографии) обращалось внимание на то, что западные державы и Япония не раз сводили свои счеты руками русских. Нам еще предстоит оценить роль иностранных военных формирований в российских гражданских смутах.
Обстановка была тревожной и неопределенной, чреватой неожиданными осложнениями, но, несмотря на это, А. В. Колчак пытался остаться в рамках законности.
“При мне лично за все это время не было ни одного случая полевого суда,— вспоминает он свою службу на КВЖД.— Было штабом арестовано несколько лиц, приехавших из Владивостока с целью закупки хлеба... Они действительно принадлежали к большевистской организации и приехали закупить хлеб, но все же не было никаких оснований что-либо делать с этими людьми”.
Ожесточение нарастало. Как на территории дороги, контролируемой Советами, так и в тылу их противников стали практиковаться самочинные обыски, аресты и расстрелы.
В Маньчжурии была создана контрразведка».
Смута, царившая в стране, сведения о терроре в столицах, все более и более усложнявшаяся ситуация на подконтрольной администрации КВЖД территории
—
все это приводило А. В. Колчака к мысли о необходимости установления стабильного политического режима, ибо сам факт существования нескольких центров распылял силы русского сопротивления.
Отсут ствие
единой воли, с которой всем необходимо было бы считаться, приводило ко все более бесцеремонному вмешательству союзников во внутренние дела страны. “Я считал,— говорил позднее адмирал,— что в такие моменты какое-либо лицо должно было взять власть в свои руки, так как в тот момент положение вещей носило характер анархии, когда у нас начинали хозяйничать иностранцы. ”^
Но, понимая диктатуру как меру чрезвычайную, Колчак отнюдь не склонен был абсолютизировать режим личной власти, считая его необходимым лишь в переходный период. Самой приемлемой формой гражданского управления представлялось адмиралу земство. “Как только освобождается известный район вооруженной силой, должна вступить в отправление своих функций гражданская власть. Выдумывать ее не приходится — для этого есть земская организация, и нужно ее поддерживать... Земские организации, соединяясь в более крупные соединения, получают возможность уже выделить из себя тем или другим путем правительственный аппарат ”
. Увы, практика 1918—1919 гг. не поощряла пристрастия к демократическим институтам. Так и Колчак, принципиальный противник партийных структур власти, столкнувшись в 1918 г. с засилием
большевиков во владивостокской земской управе, стал осторожнее относиться к выборным органам. (Справедл
ивости ради следует отметить, выборность здесь была, пожалуй, не при чем: большевики просто-напросто изгоняли инакомыслящих из контролируемого ими аппарата управления. Подобная система решения политических споров не могла не повлиять
на
отношение к самому принципу партийной демократии будущего Верховного правителя России).
29
июня
1918
г. Владивосток был захвачен чехами.
В этом перевороте Колчак не участвовал, будучи на отдыхе в Японии, откуда он собирался проехать на юг России. Где-то под Севастополем у адмирала оставалась семья, и это была одна из причин, заставлявших его стремиться в ставку бывшего Верховного главнокомандующего генерала Алексеева. Кроме того, А. В. Колчак был убежден, что именно в центральной России в конечном счете решится судьба Отечества, определится исход борьбы с большевизмом. Однако по возвращении на Дальний Восток он узнал о переменах в политической ситуации, об образовании Комуча
и Западносибирского правительства. Особое впечатление, по его собственн
ым словам, на него произвело то, что “омскому правительству удалось успешно провести мобилизацию в Сибири” и что “население,
совершенно измучившееся за время хозяйничанья большевистской власти, поддержало, главным образом в
лице сибирской кооперации, власть этого правительства”.
Подобные известия возрождали надежды на создание сильной национальной армии, тем более необходимой, что действия иностранцев на Дальнем Востоке наносили, по мнению Колчака, непоправимый удар по престижу России, угрожали интересам страны. “Все лучшие дома, лучшие казармы, лучшие дамбы были заняты чехами, японцами, союзными войсками, а наше положение было глубоко унизительно,
глубоко печально... Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока в чужие руки”
.
Шел сентябрь
1918
г. По дороге на юг России Колчак прибыл в Омск, где к этому времени уже находились поезда с членами Директории и со штабом Верховного главнокомандующего генерала Болдырева.
Здесь адмирал узнал о смерти Алексеева, гибели Корнилова и назначении Деникина новым главнокомандующим на юге страны. В Сибири же положение казалось к этому времени многообещающим и достаточно устойчивым. Марионеточная владивостокская администрация (“Временное правительство автономной Сибири” во главе с П.
Я. Дербером,
а затем И. А. Лавровым, сформированное после захвата Владивостока чехами в июне 1918 г. и самораспустивш
ееся в октябре 1918 г.) признала юрисдикцию Директории, шансы на создание боеспособной армии были велики как никогда, и Колчак еще раз принес свои личные интересы в жертву долгу: он отказался от мысли свидеться в ближайшее время с родными и по предложению генерала Болдырева занял пост военного и морского министра в Сибирском правительстве.
Общая дестабилизация перешла после 1917 г. какую-то роковую черту, за которой восстановить жизнь обычными средствами, средствами, присущими старой России, было уже невозможно. Однако оставалась надежда на сохранение чувства ответственности у лучших представителей всех слоев общества и цели
тельное действие самого ритма государственной жизни..
Именно это и придавало уверенности А. В, Колчаку, когда он принимал должность военного министра в Сибирском правительстве. Однако первые же дни показали, сколь много пробле
м остается еще у власти, пытающейся в условиях всеобщего разложения организовать фронт и тыл. Адмирал сразу же столкнулся с неясностью своего положения по отношению к дейс
твующим войскам, неопределенностью взаимоотношений с командующим, всеми недоразумениями корпусной территориальной системы, „на основе которой была организована Сибирская армия, и т. п.
Существование двух вооруженных сил — Сибирской и Народной (созданной КОМУЧем)
армий, отличавшихся даже формой одежды, постоянное вмешательство чехов во внутренние дела правительства, конфликты между Сибирс
ким правительством и Директорией, члены которой, преимущественно эсеры по своим политическим,
пристрастиям, не-лояльцо
относились к профессиональным военным,— все это постоянно усложняло ситуацию. Вновь получался замкнутый .
российский круг, из; которого не виделось выхода: еще один вариант двоевластия.
В этих условиях (которые не слишком изменились по сравнению с обстановкой лета
1917
г.)
Колчак пытался добросовестно исполнять обязанности министра, выезжал на действующий фронт, занимался вопросам
и снабжения армии, при этом демонстративно не вмешиваясь в политические дела: он не только отверг предложение
офицеров
об усилении вл
ияния военных на внутреннюю ситуацию, но и накануне событий 18 ноября 1918 г. подал прошение об отставке, мотивируя свое решение тем, что “вместо чисто деловой работы здесь идет политическая борьба, в которой я принимать участия не хочу, потому что я счит
аю ее вредной для ведения войны”.
Однако судьбе угодно было распорядиться иначе.
В ночь на
18
ноября казачьими частями самовольно были арестованы четверо членов Директорий.
Политический кризис закончился государственным перевор
отом, еще раз обнаружившим всю шаткость положения в тылу Белой армии и отсутствие единства в рядах сил, ведущих борьбу против большевизма. На состоявшемся вслед за этими событиями совместном заседании Директории и Совета министров было решено поставить во главе правительства лицо военн
ое, т. е.-
объединить воен
ную и гражданскую власть. Колчак предложил на этот пост верховного главнокомандующего генерала Болдырева, однако члены правительства выразили сомнение в способности Болдырева нормализовать положение, так как он по политическим своим симпатиям явно тяготел к эсерам и соответственно был вовлечен в чисто политическую борьбу, в годы гражданской войны особенно губительную. После долгого обсуждения (на втором совещании, проходившем в тот день.
Колчак отсутствовал) Совет министров признал Директорию несуществующей и постановил учредить пост Верховного Правителя с исключительными полномочиями. А. В. Колчак был в то время, пожалуй, единственным человеком, способности которого отвечали задачам насущного момента, и немудрено поэтому, что новая должность была предложена именно ему. Адмиралу никогда не свойственно было уходить от ответственности; он согласился.
18
ноября был издан программный документ нового правительства “Положение о временном устройстве государственной власти в России”, где намечались главные направления работы в тылу Белой армии; Колчак сформировал Совет Верховного Правителя из пяти членов для решения экстренных вопросов и определил формы е
го сотрудничества с Советом минист
ров.
Военный переворот в Сибири не был противоправной акцией: специальный суд расследовал обстоятельства, предшествовавшие аресту членов Директории, выявил их неблаговидную роль в политическом кризисе и сделал достоянием гласности связи с руководством эсеровской партии (в частности с Черновым), крайне враждебно настроенным по отношению к правительству в Омске.
Организаторы переворота были оправданы, а бывшим членам Директории предостав
или в
озможность выехать за границу.
Белому движению была необходима координация действий различных сил, ведущих борьбу с большевизмом.
Однако, хотя создание реальной единой администрации и реальной единой армии так и осталось невыполненной задачей, формальное объединение все же было завершено: 30 апреля 1919 г. власть Колчака была признана Временным правительством Северной области, 10 июня именно из Омска генерал Юденич
был назначен главнокомандующим русской армией на северо-западе страны, а 12 июня в своем подчинении Сибирскому правительству заявил генерал Деникин.
Верховный Правитель России, определяя сущность св
оей власти, свидетельствовал: “Единолично
е верховное командование может действовать с диктаторс
кими приемами и полномочиями только на театре военных действий и в течение определенного, очень короткого периода времени, когда можно действовать, основываясь на чисто военных законоположениях”.
При этом “в вопросах финансового порядка, торгово-экономических отношений ... единоличная власть как военная должна непременно связываться еще с организованной властью гражданского типа, которая действует, подчиняясь военной власти, вне театра военных действий. Это делается для того, чтобы объединиться- в одной цели ведения войны”.
Подобная работа удалась на первых порах как нельзя лучше. Сама жизнь рассматривалась в контексте военных задач, и война гражданская воспринималась как продолжение мировой; борьба велась за суверенитет, государственную целостность и достоинство Отечества.
Сам Колчак прекрасно понимал, что и после капитуляции Германии желанные цели отнюдь не были достигнуты, и страна была как никогда далека от умиротворения. “Я видел,— вспоминает он,— что мир нас не касается, и считал, что война с Германией продолжается.
Я тогда в первое время надеялся, что в случае если нам удастся достигнуть известных успехов на фронте, то мы будем приглашены на мирную конференцию, где получим право голоса для обсуждения вопроса о мире”.
К весне
1919
г. была закончена реорганизация армии, существенно повысилась боеспособность и улучшилось материальное обеспечение войск; однако слабостью сиби
рских частей оставалось преобладание неустойчивой солдатской массы над офицерством (на
400 000
личного состава приходилось не больше
30000
офицеров), что в условиях гражданской войны было чревато тяжелыми последствиями.
Политические преобразования в тылу поначалу благоприятно влияли на ход боевых действий.
В начале марта 1919 г. войска Колчака сумели перейти в наступление на западном фронте. Основная задача — нанести удар в направлении Уфа — Самара и выйти к берегам Волги с тем, чтобы соединиться с деникинскими частями,— была возложена на Западную армию под командованием генерала М. В. Ханжина. Сибирская армия под командованием генерала Р. Гайды наступала на Казань — Ижевск.
Красные оставили Актюбинск и Орск, Сибирская армия вышла к реке Вятке.
От Сергиевска до Чистополя во фронте противника образовался 150-километровый разрыв, свободная зона Для наступления белых частей. Однако генерал Гайда не сумел воспользоваться столь явным стратегическим преимуществрм. Сопротивление противника становилось все более ожесточённым, и к маю наступление белых захлебнулось. В середине месяца красным удалось перехватить инициативу, а осенью большевики были уже в предгорьях Урала.
В целом ход боевых действий на фронтах гражданской войны достаточно хорошо известен.
Поэтому мы попытаемся остановиться на фактах, которые характеризуют прежде всего деятельность самого А. В. Колчака как военного и гражданского администратора, приглядеться внимательнее к внутренней сущности установленного им режима, определить его особенности и характер с учетом конкретной политической ситуации. Быть может, это облегчит нам понимание и трагедии Колчака, и причин поражения Белой армии в Сибири.
Нет в мире вооруженной силы, которая могла бы выполнять боевые задачи, когда_ в тылу у нее царит экономическая разруха.
Между тем именно хозяйственная политика военных администраций очень часто исчерпывающе характеризует их истинные задачи.
Оккупанты обычно придерживаются тактики насильственных реквизиций, поборов, полного хозяйственного произвола, нисколько не заботясь о сохранении устоявшихся рыночных и иных связей (кстати, такова была в эпоху военного коммунизма экономическая политика большевиков
—
один из немногих примеров применения тактики выжженной земли в собственном тылу)
;
ответственные же политики стараются минимально вмешиваться в экономику, пытаясь организовать снабжение армии без террористических эксцессов. Именно так стремился действовать и Колчак, хозяйственная политика которого была, несмотря на установившийся режим военной диктатуры, вполне либеральной. (А быть может, в тех условиях либеральную экономическую политику и могла проводить только администрация, наделенная диктаторскими полномочиями?) Сразу же после переворота было учреждено чрезвычайное экономическое совещание, в котором были представлены все хозяйственные структуры Сибири. В вопросах обеспечения фронта установился четкий порядок, в остальном действовал рыночный механизм. “Делами общегосударственного порядка,
—
вспоминал адмирал,
—
мне почти не приходилось заниматься”.
В речи на
1
Всероссийском съезде по внешкольному образованию
(май 1919 г.) В. И. Ленин так охарактеризовал экономику Сибири при Колчаке: “...свобода торговли хлебом есть свобода капиталиста, свобода восстановления власти капитала. Это есть колчаковская экономическая программа... Но чем он держится экономически? Он держится свободой торговли, он за нее идет”. Далее председатель СНК утверждал, что всякий, кто в условиях “отчаянной схватки” стоит за свободу торговли хлебом, “и есть колчаковец”. Любопытно, что, по логике этого заявления, “колчаковцами” вскоре после расстрела Верховного Правителя России стали и сами большевики.
Внутренняя политика Колчака на долгое время стала символом произвола, террора и беззакония.
Не стоит, однако, забывать, ^то гражданская война — отнюдь не идеальное время для формирования правового государства. Причем, когда Колчак стал Верховным Правителем России, шел уже второй год междоусобных смут, и надо было принимать действовавшие правила борьбы. Одним из первых актов Омскому правительству пришлось финансировать поиски семьи Романовых, а.затем учредить комиссию по расследованию екатеринбургского убийства, сумевшую сохранить для потомства уцелевшие документы и пролить свет на это злодеяние. Кровь взывала к отмщению. К убийцам императора, добровольно, исходя из интересов России, отрекшегося от престола, членов его семьи, их слуг, невозможно было отнестись снисходительно. Политическая система и социальная идеология, в рамках которых стало возможным подобное злодеяние, вызывали естественную ненависть.
Чтобы ясно представить себе позицию самого А. В. Колчака, взгляды адмирала на положение в стране, нужно прежде всего понять его отношение к политическим партиям.
Не испытывая, как мы уже говорили выше, особого возмущения по поводу разгона Учредительного собрания, избранного в эпоху всеобщих смут, во время войны, Верховный Правитель утверждал: “Моя задача в том, чтобы путем победы над большевиками дать стране известное успокоение, чтобы иметь возможность собрать Учредительное Собрание, на котором была бы высказана воля народа” . Характерно, что большевики — с его точки зрения — и не являлись вовсе политической партией, они — узурпаторы власти, на деле показавшие свое отношение к многопартийности; Власть же одной партии, по сути, самая крайняя степень диктатуры: диктатура во имя отвлеченных принципов не идет ни в какое сравнение по степени жестокости с диктатурой во имя замирения, т. е. с режимом, установленным Сибирским правительством.
В этом же контексте возмущение у Верховного Правителя вызывают и тайные планы эсеров утвердить господство своей политической линии.
“Какое это правительство,— восклицает он,— которое находится в руках определенной партии и исполняет ее приказания”.
Показательно, что и Колчак, и большевики, эти заклятые враги в противостоянии
1919
г., сталкивались у себя в тылу со сходными источниками политической нестабильности: оппозицией либерально-демократической общественности и бурлящим морем крестьянской вольницы.
Чтобы как-то обуздать разгулявшуюся стихию, действительно нужны были меры чрезвычайные, нужна была сила. Всякое применение силы во внутренней политике может быть охарактеризовано как репрессивная акция, любые репрессии можно провести по графе террора... Да, в Сибири были арестованы те члены Учредительного собрания, что намеревались организовать вооруженное сопротивление правительству (чего стоит одна угроза КОМУЧа открыть фронт против Омска!); здесь действовали законы военного времени, не слишком благоприятствовавшие политическому свободомыслию. Успокоение, когда его удавалось достичь, во многом было вынужденным и держалось “на штыках”. И все же мы можем указать только на один случай явного произвола, который чаще всего и ставят в вину Верховному Правителю России.
В
начале
1919
г., после подавления восстания Омске,
8
депутатов Учредительного собрания, ранее освобожденные восставшими из тюрьмы и добровольно вернувшиеся под стражу, были расстреляны конвоировавшими их офицерами.
Однако, трудно определить степень личной ответственности Колчака за эту акцию: он был тяжело болен и в делах участия не принимал, более того, рассматривал этот самосуд как сознательную провокацию, имевшую целью дискредитировать его в глазах общественности и представителей союзников. Сразу же после того, как обстоятельства гибели членов Учредительного собрания стали известны правительству, было организовано расследование.
Показательно, что ревкомовцы, в чьих руках была судьба самого Колчака, остановились на этом эпизоде и всячески муссировали его тогда, когда было уже решено адмирала и премьер-министра Сибирского правительства В. Н. Пепеляева без суда расстрелять и, “исходя из логики военно-политической обстановки”, спустить их тела под лед Ангары.
Воистину можно понять искреннее возмущение произволом, охватившее заместителя председателя Иркутского губчека К. Попова, сторонника неукоснительного соблюдения процессуальных норм, почитателя всех и всяческих демократов... Думается, что по числу расстрелянных членов Учредительного собрания большевики намного опередили всех своих противников.
Однако суть вопроса даже не в этом.
Белый террор (даже там, где он может быть назван террором) носил оборонительный характер, т. е.— при всей условности соблюдения юридических норм — карал именно действие — даже тогда, когда имел вид мести, сведения счетов. Поэтому он и не мог выполнить функции предупреждения беспорядков; рука контрразведки, казалось, всегда и везде запаздывала. Чекисты же, благодаря пресловутому “классовому принципу”, а также в силу структурных особенностей большевизма, сумели разработать тактически и осуществить на практике не только карательный, но и опережающий террор, который уничтожал реальных и потенциальных противников режима и обладал к тому же сильнейшим устрашающим воздействием. Со всей очевидностью это проявилось во взаимоотношениях большевистской и белогвардейской власти с крестьянскими вооруженными движениями.
Во время допросов Колчака его следователи, уже упоминавшийся Попов и Денике, совершенно справедливо, хотя и несколько лицемерно возмущались .фактами массовых порок и иных штрафных санкций после подавления восстаний.
При этом указывалась цифра — 500 человек, расстрелянных за участие в беспорядках. Иначе поступали большевики при разгроме народных выступлений в. Тамбовской и Воронежской губерниях под руководством А. С. Антонова. Красноармейские команды (подавлением антоновского “мятежа” руководили М. Н. Ту-хачевский и И. П. Уборевич) никого не пороли; они уничтожали не только бойцов “бандитских” формирований, не только заподозренных в связи с ними, не только их ближайших родственников, но и всех тех, кто в силу социального происхождения, политических взглядов, личных симпатий и т. п. мог сочувствовать партизанам.
А. В. Колчак не был профессиональным администратором, государственным деятелем; методы ведения дел его правительством мало чем отличались от традиционной российской государственной работы: сама. ответственность за судьбы страны сковывала руки, не давала пускаться, тем более в годы войны, на какие-либо политические эксперименты; между тем, как это ни кажется сегодня парадоксальным, именно ответственная
политика дискредитировала себя в глазах широких слоев насе ления после
1917
г. Советские историки любят писать о неизбежности победы красных, многие авторы говорили и об исключительней политической близорукость Колчака.
Думается, что и в том, и в другом суждении есть доля истину.
В условиях ожесточенной конфронтации, в которой столкнулись отнюдь не две силы, как это принято представлять, а десятки групп, разнящихся по своим устремлениям, приоритетам и интересам, только большевики с их склонностью к демагогии, неверием в само существование каких-либо внеклассовых ценностей, умением использовать броский лозунг, чтобы потрафить низменным инстинктам масс, с их тотальным террором, подавляющим даже самую возможность сопротивления, с их готовностью скрывать
—
“во имя революции”
—
свои истинные намерения и с гипертрофированной убежденностью в собственной правоте,
—
да, только они, соединившие фантастическое политическое лицемерие с леденящей душу искренностью, могли привести население в шоковое состояние и затем стабилизировать положение в стране.
Раз поверившие Советам не имели потом возможности даже выразить свой протест. Рядом с подобной политикой всякая другая будет, разумеется, выглядеть наивной и беспомощной. Помимо этого (существеннейшего) обстоятельства, наложившего отпечаток на весь ход событий, трагическую развязку для Колчака ускорили и недостаток централизации, и самоуправство отдельных отрядов и банд, отвративших население от всей армии, и существование параллельных формирований, не подчиненных адмиралу, но сыгравших роковую роль в его падении, и злоупотребления при проведении мобилизации, и даже само проведение мобилизации вместо построения армии по добровольческому принципу. Однако высокие цели спасения Отечества, которые ставил перед собой Верховный Правитель России, личная честность и отвага Колчака, верность его присяге и долгу, подчёркнуто временный характер режима диктатуры должны заставить нас по-новому взгля нуть на его роль в истории нашего Отечества.
Поражения на фронте сразу нарушали зыбкое политическое равновесие в тылу Белой армии.
Гражданская война принадлежит к тому типу конфликтов, где принцип “горе побежденным” верен вдвойне, и началом отступления колчаковских частей (особенно после отката за Урал) всеобщее недовольство властью Верховного Правителя с каждым часом возрастало, налаженные с таким трудом административные и экономические структуры рухнули, и никто не хотел больше заниматься созидательной деятельностью; население либо было склонно сочувствовать противнику, либо обвиняло правительство во всех возможных грехах.
13
ноября
1919
г. командование чехословацкого легиона официально отказалось поддерживать русские части, и поезд Верховного Правителя России был остановлен в Нижнеудинске.
Это предательство союзников, к сожалению, отнюдь не единичный акт в 1917—1921 гг.
5
января
1920
г. в результате восстания в Иркутске пришел к власти эсеро-меньшевистский Политический центр.
15
января чехословаки передали ему находившегося под их охраной адмирала Колчака в обмен на гарантии их беспрепятственного прохода во Владивосток. Миссия союзников была исчерпана.
Выступая на
VII
Всероссийском съезде Советов, В. И. Ленин говорил: “Вот каким способом, не подачей избирательного бюллетеня
...
а на деле сибирский и уральский крестьянин определил свою судьбу.
Он был недоволен большевиками летом 1918 года. Он увидел, что большевики заставляют дать излишки хлеба не по спекулятивным ценам, и он повернул на сторону Колчака. Теперь он посмотрел, сравнил и пришел к иному выводу ... он научился тому, чего из науки не хотят понять многие эсеры и меньшевики (аплодисменты), что может быть только две диктатуры, что нужно выбирать либо диктатуру рабочих, либо диктатуру эксплуататоров”. Следует, однако, уточнить, что пленили Колчака как раз эсеры и меньшевики из Политического центра, и смогли они это сделать только при посредстве чехословаков, недавних заклятых врагов Советов. Так что, если даже принимать терминологию Ленина, крестьяне выбрали не одну из диктатур, они переориентировались на тех людей, за кого два года назад подавали пресловутые “избирательные бюллетени”. Вся эта ситуация весьма характерна для политики большевиков, зачастую сталкивавших в борьбе за власть своих противников, ослабляя обоих, а затем, после относительно легкой победы, воплощавших лозунги поверженного врага. Впрочем, клич меньшевиков и эсеров “Ни Колчак, ни большевики” стал примером мудрой тактики золотой середины — результаты налицо; социалисты так пеклись о чистоте своих политических принципов, что облегчили большевикам их не слишком тонкую игру и заработали свои места в лагерях и ссылках 20—30-х гг. Как тут не вспомнить настороженное отношение Верховного Правителя России к партийным функционерам, не умевшим и не желавшим разглядеть реальную ситуацию из-за буквы собственных программ.
С
21
января по
6
февраля
1920
г. Политический центр, а затем и ревком вели следствие по делу Колчака.
Во время допросов адмирал, который не имел-никаких оснований сомневаться в своей участи, держался с присущим ему достоинством, не поступаясь убеждениями и не уповая на милость победителей, обычаи которых были ему слишком хорошо известны. В ночь с 6 на 7 февраля, в связи с возникшими у красных осложнениями в районе Иркутска, А. В. Колчак был расстрелян без суда.
Характерное выражение употребил в докладе на
II
съезде политпросветов
17
октября
-1921
г. Ленин: “Врангели, Колчаки, Деникины частью отправились к Николаю
Романову, частью укрылись в безопасных заграничных местах”. Действительно, в обстоятельствах гибели последнего Императора и Верховного Правителя России адмирала Колчака много общего. “Отправились к Николаю Романову” — какой прекрасный неологизм наступавшей прекрасной эпохи!
Нам уже приходилось вспоминать, что победителей не судят.
Но когда утверждается ложь, над ней, в свою очередь, торжествует время, рано или поздно обнажающее истину. Вакханалии демагогии, разгулу эгоистических интересов Александр Васильевич Колчак мог противопоставить только свой разум и понятия о чести и долге русского офицера. Ему, прекрасному знатоку морского дела, возможно, не хватало ловкости гражданского администратора. Он не сумел, а может быть, не захотел учесть психологию обезумевшей толпы. Его убили, потому что его боялись, боялись даже поверженного, боялись одного его имени, так же как боялись “слабохарактерного Императора”, “ненавистную народу Императрицу”, смертельно больного наследника Цесаревича, “бездарных царедворцев”, “сеющих невежество попов” и многих, многих других.