Бургундия в поисках самоидентификации 1363-1477 гг

ВВЕДЕНИЕ.

Среди государств, существующих на территории Европы в позднее Средневековье, особый интерес представляет Бургундия. Бургундское государство, внезапно возникшее среди традиционных европейских государств, смогло за столетие добиться признания своей значимости, и стало играть важную роль в международной политике.

Буквально ворвавшись в уже более или менее сложившуюся систему западноевропейских отношений XIV-XV вв., Бургундия заставила обеспокоиться многие державы, а амбиции и победы ее герцогов привели в замешательство правителей соседних стран. Почувствовав угрозу своим владениям, соседние государства, позабыли о разногласиях и создали в 1475 г. т.н. «антибургундскую коалицию» (Франция, Австрия, союз Эльзасских городов, Швейцария). В ходе ожесточенной борьбы Бургундия вскоре была уничтожена, но ее наследие еще долго оказывало существенное влияние на европейскую историю.

Бургундский феномен долгое время не являлся специальным предметом исторических исследований. Бургундию упоминали лишь в контексте французской истории. Ей отводили небольшую и не слишком почетную роль государственного образования, вставшего на пути объединения Франции. История Бургундского государства долгое время служила примером неизбежного краха феодального сепаратизма и отсталости феодальных методов правления в сравнении с прогрессивными абсолютистскими тенденциями политики Людовика XI.

Между тем, многие признаки позволяли говорить о неправомерности столь упрощенного подхода. Еще в середине XIX в. Т. Н. Грановский отметил особенность бургундского феномена и отвел ему важное место в средневековой истории. Характеризуя герцога Карла Смелого, Т.Н. Грановский дал следующую оценку: "Это был человек, который смотрел назад, но употреблял для этого новые средства". [1]
В свете формирования в современной исторической науке направления т.н. «местной истории» исследование Бургундии приобретает самостоятельное значение, способствующее адекватному пониманию своеобразия хода исторического развития.

Время существования Бургундии приходится на XIV-XV вв., для западной Европы это своеобразное безвременье: эпоха классического Средневековья в прошлом, а время Возрождения и Реформации еще не наступило. Й. Хейзинга со свойственной ему образностью назвал этот период "осенью Средневековья". Для данного периода характерно смешение идей, форм и методов, как в политике, так и в экономике и культуре, сочетание средневековых идеалов и новых, проторенессансных форм. Эта неоднозначность и обеспечила неповторимость бургундского феномена.

Эпоха XIV-XV вв. в зарубежной и отечественной историографии исследована довольно поверхностно, так как историки предпочитали иметь дело с яркими периодами европейской истории, такими как расцвет рыцарства XI-XIII вв. или Возрождение, и естественно, данный период остался в тени. Эпоха упадка и разложения феодализма, «кризис XIV века» - вот и все, на что могло рассчитывать это время в исторических характеристиках. Между тем эти два века стали для европейской истории временем великих испытаний и экспериментов, именно тогда вырабатывались генеральные линии будущей новой истории. Ставились различные политические опыты, активно менялись экономически формы, огромные изменения претерпевала культура, происходил постепенный отказ от средневековых традиций. Одним из самых ярких проявлений этого времени проб и исканий и стало Бургундское государство.

Бургундский феномен в отечественной историографии очень слабо изучен в силу вышеупомянутых причин. Исследователи предпочитали глобальные проблемы, приоритет отдавался изучению классовой борьбы и экономики. Впрочем, подобные тенденции сказались на развитии всей советской медиевистики. Но и в 80-90-е гг. XX в. эта тема оставалась за рамками исследований, так как снятие идеологического запрета с многих тем сделало их актуальными и привлекательными для историков. В последнее время появилось несколько статей по различным аспектам бургундской истории, тем не менее, серьезное и комплексное изучение данной темы еще впереди. Феномен Бургундии еще ждет своего исследователя. В данном аспекте моя работа стремится хотя бы в небольшой мере восполнить этот пробел европейской позднесредневековой истории, и в связи с этим является актуальной.

Объектом исследования стала та историческая реальность XIV-XV вв., которая проявилась в политической, экономической, идеологической и культурной сферах жизни бургундского общества. Комплексный анализ данных отношений должен помочь раскрыть особенности бургундского феномена. Предметом исследования данной работы является процесс возникновения, развития и гибели Бургундского государства, его специфика. Большой интерес вызывают те изменения, которые произошли во внешней и внутренней политике, в социально-экономических отношениях и культуре Бургундии.

Целью изучения данной работы является выявление тех причин и исторических условий, которые привели к возникновению Бургундского государства, но оказались недостаточными для окончательного закрепления его суверенности. В работе рассматривается процесс самоидентификации Бургундии, то есть постепенного политического, социально-экономического и культурного определения своей самости, особенности и отличности от других европейских государств, что в итоге могло привести к государственному самосознанию.

В работе решаются следующие задачи:

- выявление причин появления Бургундского государства;

- определение этапов становления и развития Бургундского государства;

- анализ особенностей социально-экономическиого развития Бургундии, через раскрытие демографической и экономической ситуации на разных этапах ее государственной эволюции;

- характеристика международного положения Бургундии, выделение основных векторов внешней политики, войн и союзов, направленных на достижение суверенитета;

- определение влияния изменений сословно-представительной, судебной и налоговой систем, административного устройства Бургундии на процесс централизации государства;

- выявление специфики национального состава государства;

- анализ культурных особенностей: влияние рыцарского идеала на процесс консолидации общества и государства; роль двора и придворной культуры в создании единого государственного пространства, определение значения рыцарских идеалов в политической деятельности бургундских герцогов;

- характеристика специфики личности и деятельности каждого из бургундских герцогов;

Хронологические рамки данной работы 1363-1477 гг. - это время существования Бургундского герцогства династии Валуа, от момента дарования собственно бургундских земель в лен первому герцогу Филиппу Храброму, до поражения и гибели последнего герцога Карла Смелого, после которого Бургундия прекращает свое существование как государство, отойдя территориально частью к Франции, частью к владениям Габсбургов.

Данная работа носит аналитический характер. Основным методом работы стал историко-системный подход. Он применялся в ходе изучения Бургундии как комплекса земель. Также при анализе комплексных отношений, т. е. Бургундское государство рассматривается как комплекс политических, экономических и культурных отношений. Бургундия изучается в разнообразных взаимосвязях: международной политики, экономического положения, внутриполитических отношений и культурных особенностей. Также применялся историко-сравнительный метод. Для сравнения этапов развития Бургундского государства, экономической политики, направления внешнеполитических тенденций герцогов на разных этапах существования Бургундии.

В данной работе использованы различные источники. Наиболее важным из них являются "Мемуары" Филиппа де Коммина.[2]
Автор долгое время с 1464 по 1474 год был приближенным Бургундского герцога Карла Смелого, да и позднее, уже на службе у Людовика XI, был главным специалистом по бургундским делам, что позволило ему весьма точно описать события с позиции современника. Кроме того, его сочинение изобилует многочисленными историческими ссылками, что позволяет судить о всей истории Бургундского государства. Примечательно, что сам Коммин не являлся поклонником рыцарской идеи, и его в какой-то мере скептический взгляд внес рациональную нотку в общий хор певцов рыцарской культуры, таких как Ла Марш, Шатлен, Молине, Фруассар и многие другие. Коммин, в отличие от современников, значительное внимание уделял глубинным причинам событий, он практически единственный из современных ему хронистов, кто рассматривал влияние экономики на политическую сферу.

Взгляд Коммина со стороны дает некую непредвзятость его суждениям о реальной стороне событий. Он дает насколько это возможно точные оценки действий герцогов, критикуя их за излишнее, по его мнению, стремление к рыцарским идеалам, но, тем не менее, сообщает и о положительных результатах деятельности герцогов. Правда, нужно отметить, что на объективность Коммина оказали влияние следующие факторы: автор, несомненно, чувствовал необходимость оправдать свои действия, связанные с изменой Бургундии. Коммин в разгар войны перешел на сторону Людовика XI, и естественно, стремился найти оправдание своему поступку. С другой стороны, автор писал свои воспоминания несколько позднее описываемых событий, когда уже не существовало Бургундского государства, и действия Коммина, какими бы они ни были, потеряли свою злободневность. И все же, пользуясь этим источником, не следует забывать, что его автор был политическим противником Бургундии и сторонником французской короны.

Следующим источником является «Ремонстрация университета и г. Парижа Карлу VI об управлении государством от 13 февраля 1413 г.».[3]
Данный документ относится к периоду ожесточенной гражданской войны между бургиньонами (партией сторонников Бургундских герцогов) и арманьяками, осложненной вмешательством англичан на стороне той или иной группировки во время Столетней войны. Бургундский герцог в данном конфликте выступал лидером городов севера Франции, т. н. Лангедойля. Война обострила различные противоречия, существовавших во французском обществе, которые вылились в 1413 г. в парижское восстание Кабоша. Главными силами восставших были ремесленные цеха, городской муниципалитет и Парижский университет, то есть как раз сторонники Бургундского герцога Иоанна Бесстрашного.

К тому времени дала свои результаты широкая демагогическая кампания, проводимая герцогом. Основными ее декларативными положениями были следующие: борьба с дискредитировавшим себя сотрудничеством с англичанами правительством арманьяков, прекращение феодальных междоусобиц, реформа налоговой системы, с целью снижения финансового давления с горожан, расширение прав городского самоуправления и Генеральных штатов. Восставшие свергли правительство арманьяков, захватили дофина, и отправили королю следующую «Ремонстрацию…», в которой были перечислены вышеизложенные предложения, касавшиеся государственных реформ. Таким образом, Бургундский герцог оказался естественным лидером и выразителем интересов городских слоев северной Франции. Данный документ хорошо иллюстрирует политику Бургундии по отношению к Франции, на данном этапе Бургундские герцоги еще не совсем отказались от вмешательства во французские дела. Правитель Бургундии еще воспринимает себя французским герцогом и активно участвует в политической жизни Франции.

Документ хорошо показывает особенности политического мышления Бургундских герцогов, которые для достижения цели первыми, еще задолго до Людовика XI, начинают употреблять нетрадиционные подходы. Высокородный герцог, принц крови, выступал в союзе с городскими слоями. В своей политике Иоанн Бесстрашный не создавал коалиций с феодальной знатью, а применял демагогическую политику, направленную на учет интересов неблагородных сословий. Примечательно, что Бургундский герцог в своих обращениях апеллировал к общественному благу. Также важной чертой является привлечение университетских мэтров, которые пользовались огромным авторитетом в городских слоях. И хотя многие из известных мэтров были низкого происхождения, герцог прибегает к их посредничеству при решении чрезвычайно важных вопросов.

Итак, данный документ позволяет высказать сильное сомнение относительно традиционного взгляда на политику герцогов как на носителей отсталых феодальных политических взглядов. Источник позволяет предположить, что политика герцогов отличалась скорее динамичностью, а отнюдь не косностью. Правители Бургундии, несмотря на славу первейших рыцарей, чутко реагировали на изменение политических реалий, в частности, относительно повышения значения третьего сословия.

Другим весьма интересным источником является сочинение французского литератора Э. Дешана «Зерцало брака».[4]
Оно было написано в середине XV столетия. Зерцала относятся к традиционным для средневековья по форме сочинениям. Писавшиеся в наставление и назидание, одновременно преследовавшие цель просвещения читателей, они содержат почти что энциклопедические сведения о морали, политике, социальных представлениях. Главное их достоинство, помимо емкости содержания, состоит в том, что они воспроизводят расхожие идеи, не претендуя на оригинальность трактовки тех или иных вопросов, а значит – передают мысль и по содержанию, и по логике развития именно массовую.

Сочинение Э. Дешана является ценным с точки зрения содержавшихся в нем сведений относительно тех изменений, которые произошли в семейной традиции к середине XV в. Дешан отражает именно широко распространенные представления о браке и семье. Анализ произведения Дешана позволяет сделать вывод, что одна из важнейших причин демографического подъема середины XV в., особенно в Бургундии, заключается в изменении характера семейных отношений. Сочинение Э. Дешана демонстрирует следующие изменения: люди начинают больше заботиться о здоровье, стремятся выхаживать детей, бороться с недугами и пр. Меняются личные приоритеты: забота о душе начинает уступать место заботе о теле. В результате увеличения сроков опеки сокращается детская смертность. Э. Дешан постоянно подчеркивает заботу о детях, можно сделать вывод, что дети становятся главной ценностью семьи.

Вышеуказанные причины сыграли важную роль в демографическом подъеме, без которого многие общественные процессы позднего Средневековья протекали бы по-другому.

Кроме вышеупомянутых источников были использованы выдержки из средневековых хроник XIV-XV вв. Хроника Жана де Венетт, Хроника Фруассара, Хроника первых четырех Валуа, Хроника Карла VI, Хронограф французских королей.[5]

В отечественной историографии бургундский феномен еще не был предметом специальных исследований. Бургундии посвящены небольшие разделы в обобщающих исторических трудах и ряд статей по отдельным аспектам бургундской истории. История Бургундии не разработана как отдельна тема. Этот сюжет возникает с той или иной степенью полноты в трудах историков по более широким вопросам, - например, по истории Европы, Англии и Франции соответствующего периода, в работах, посвященных деятельности отдельных представителей правящих династий.

Историографию проблемы можно сгруппировать по следующим блокам:

I. Исследования, посвященные истории внешнеполитических отношений. Сюда можно отнести различные исследования как общеевропейского характера, так и труды, касающиеся истории конкретно Франции. В отечественной историографии впервые проблему Бургундии поднял Т. Н. Грановский в середине XIX в.[6]
В своем курсе лекций, посвященных истории становления французского государства, он отметил важную роль Бургундии. Т. Н. Грановский указывал на существенный вклад "Великих герцогов Запада" в европейскую историю.

Затем наступает долгий перерыв. Бургундию упоминали лишь в контексте французской истории, ей отводили небольшую и не слишком почетную роль государства, ставшего на пути объединения французского государства. Особенно отличалась в этом советская историография, можно упомянуть работы Н. Ф. Колесницкого[7]
, В. В. Штокмар,[8]
коллективные труды "История Франции",[9]
«История Европы»[10]
и др.

Лишь в 70-80-х годах XX века появляются работы Н. И. Басовской, посвященные Столетней войне. Автор отмечает важную роль Бургундии в системе международных отношений. Особенно четко это проявилось в монографии "Столетняя война"[11]
, вышедшей в 1985 году. Бургундская политика затрагивается в работах Зверевой, посвященных истории Шотландии.[12]

Из современных работ, необходимо упомянуть статью М. К. Чинякова посвященную бургундским войнам 1474-77 годов, опубликованную в 2002 году.[13]
Статья примечательна тем, что это одно из первых исследований, посвященных именно бургундской истории. Автор впервые рассматривает Бургундию как государство, имеющее право на существование как объект исторического исследования. Кроме того, нужно сказать о втором переиздании монографии Н. И. Басовской, посвященной Столетней войне.[14]
Автор более подробно рассматривает роль Бургундии в этом конфликте, и приводит мотивацию внешней политики Бургундского государства.

Из доступной иностранной историографии следует упомянуть многочисленные труды по истории войн, наиболее важным из которых являются работы Ф. Контамина.[15]
Сочинения английских историков Д. Грина[16]
и Э.Голдсмита[17]
дают описание политики Бургундии в контексте английской истории.

II. Исследования социально - экономического характера по истории Европы, Англии и Франции соответствующего периода. Из дореволюционной историографии следует отметить работы М. Н. Соболева,[18]
М. Ковалевского,[19]
А. К. Дживелегова[20]
, И. М. Кулишера[21]
и Д. М. Петрушевского.[22]

Из советской историографии нужно особо отметить Н.П. Грацианского.[23]
Н.П. Грацианский еще в 30-х годах XX в. отметил особенности бургундского экономического развития по сравнению с Западной Европой.

Также из советской историография можно выделить блок работ, посвященных проблеме перехода от феодального к капиталистическому способу производства. В 60-70-х гг. XX в. происходила дискуссия о времени начала разложения феодализма, и о кризисе феодализма XIV-XV вв. К данной теме относятся работы М. А. Барга,[24]
Е. В. Гутновой,[25]
Г.В. Удальцовой, [26]
Е. А. Косминского ,[27]
А. Н. Чистозвонова[28]
и др. Авторы, на основе демографических и экономических данных, утверждают, что нет никаких оснований рисовать экономическую ситуацию XIV-XV вв. как сплошной кризис и упадок феодализма.

Общеэкономические труды по истории данного периода Ф. Я. Полянского,[29]
Б. Ф. Поршнева[30]
, Ф. Броделя,[31]
Л. П. Горбачевой[32]
и др. Работы, посвященные классовой борьбе в эпоху средневековья в Европе и Франции: Е. В. Гутновой,[33]
Б. Ф. Поршнева[34]
и многие другие.

Среди исследователей, изучающих социально-экономическую историю отдельных стран, следует отметить английскую историю Д. М. Тревельяна,[35]
голландскую Э. Бааша[36]
и Чистозвонова,[37]
и французскую Ю. Л. Бессмертного.[38]
В этих работах дана экономическая характеристика отдельных земель Бургундского государства.

Особый интерес в связи с проявлением социально-экономических тенденций бургундского общества представляют работы социально–культурного характера видных представителей школы «Анналов»: М. Блока[39]
, Ф. Броделя [40]
и Ж. Дюби.[41]

Демографическими процессами Средневековья, в том числе и на территории Бургундии, плодотворно занимался Ю. Л. Бессмертный.[42]

Необходимо отметить обширную историографию, касающуюся истории крестьянства и развития сельского хозяйства, как европейского, так и французского. Работы Е. В. Гутновой,[43]
А. Д. Люблинской,[44]
С. Д. Сказкина,[45]
Н. П. Грацианского,[46]
А. А. Сванидзе,[47]
Н. А. Хачатурян[48]
и фундаментальное коллективное исследование «История крестьянства в Европе».[49]
Данные работы дают представление о тенденциях в аграрной сфере Бургундии.

Группа работ посвящена исследованию городского фактора Средневековья. Особенности городской экономики, цехового производства раскрываются в работах А. Пиренна,[50]
Ф. Я. Полянского,[51]
П. Ю. Уварова,[52]
А. Н. Чистозвонова,[53]
С. М. Стама,[54]
а также в новейшем труде в 4 томах авторского коллектива «Город в средневековой цивилизации Западной Европы».[55]
Работы позволяют дать характеристику урбанистических тенденций на территории Бургундского государства.

III. К третьему блоку относятся исследования государственной структуры стран позднего Средневековья, особенно Франции. Данная тема довольно подробно освещена в отечественной историографии. Следует выделить работы, посвященные процессу становления и особенностям функционирования французской сословной монархии дореволюционного историка М. М. Ковалевского[56]
, советских исследователей Н. А. Хачатурян,[57]
и А. Д. Люблинской.[58]
Труды по различным аспектам функционирования средневекового государства в частности, французская средневековая налоговая политика в работах М. М. Ковалевского[59]
и Н. А. Хачатурян.[60]
Эти работы дают представление как о появлении сословно-представительной системы вообще, так и об особенностях сословно-представительных учреждений Бургундии.

Труды, посвященные роли различных элементов в государстве. Исследование значения французской церкви как института в работе С. А. Плешковой.[61]
Роль крестьянства в системе сословной монархии исследовали Н. А. Хачатурян[62]
и А. Д. Люблинская[63]
. Статья П. Ю. Уварова выявляет значение университета для средневековой монархии.[64]
Место и значение города для средневекового государства изучал дореволюционный исследователь А. К. Дживелегов,[65]
историки советского периода С. М. Стам,[66]
Чистозвонов,[67]
Полянский[68]
и др. Также этому вопросу уделено много внимания в коллективном труде «Город в средневековой цивилизации Западной Европы». Данные исследования позволяют судить о том, насколько в истории Бургундского государства отразились общеевропейские процессы.

Роль, место и влияние различных социальных слоев в средневековом французском государстве исследовал известный представитель школы «Анналов» Ж. Дюби.[69]

IV. Историография исследования культурного феномена Средневековья. Данная тема сравнительно хорошо изучена в отечественной и зарубежной историографии. Сюда можно отнести многочисленные работы как по общественно – политической мысли, так и собственно исследования истории искусства.

Впервые поднял тему особенностей средневекового мышления в начале XX в. нидерландский исследователь Й. Хейзинга. Его классический труд «Осень Средневековья»[70]
произвел прорыв в медиевистике того времени. Это была одна из первых работ социо – культурного типа исследования. В ней автор рассматривал практически все стороны духовной жизни человека позднего Средневековья. Й. Хейзинга подводил итог достижениям средних веков. До сих пор его труд ценен тем, что он изобилует многочисленными ссылками на историю Бургундии, и свидетельствами современников касающимися состояния бургундского общества изучаемой эпохи. Также представляет интерес его исследование о роли рыцарского идеала в системе политических отношений.[71]

Продолжателями исследований подобного рода в первой половине XX в. стали представители французской школы «Анналов», в нашей работе использованы труды М. Блока, Ф. Броделя и Ж. Дюби. Именно представители школы исторического синтеза ввели в научный обиход понятие ментальности. В их понимании это сравнительно свободное движение мысли, направления которого определяются мировоззренческими ценностными ориентирами. Подобные ориентиры являются особо важными элементами мышления. Для средневековой мысли это, прежде всего христианско-нравственные ориентиры. Особенностью западного общественного сознания было наличие очень важных рыцарских этических ценностей и тех понятий, которые определяли правосознание.

Из работ представителей школы анналов нужно выделить «Королей-чудотворцев» Марка Блока.[72]
Она положила начало историко-психологическому методу исследования общественной мысли. Непосредственно посвященное психологическому феномену веры в чудодейственную способность королей излечивать больных золотухой, это исследование дает и детальный анализ сопутствующих представлений и идей средневекового общества, в т. ч. и Бургундии.

Отечественный исследователь А. Я. Гуревич развивал идеи школы исторического синтеза. В своих работах, посвященных исследованию средневекового менталитета, он создает картину культурных и идейных стереотипов, присущих средневековому сознанию.[73]
А. Я. Гуревич выделяет особенности, свойственные средневековому мышлению. И дает общее представление о идеях, существовавших в средневековом обществе.

В 70-80-е гг. XX в. тема идейных и культурных представлений Средневековья вызывала особенный интерес среди отечественных исследователей. Следствием этого стало опубликование многочисленных статей и монографий, как уже выше обозначенного А. Я. Гуревича, так и других исследователей. В нашей работе были использованы содержащие различные сведения, касающиеся господствующих в обществе Бургундии идей, работы следующих авторов: Ю. П. Малинина,[74]
Н. Н. Мелик-Гайказовой,[75]
В. И. Рутенбурга,[76]
А. Д. Хлопина[77]
и др.

Большой историографической ценностью обладает работа Ю. П. Малинина «Общественно – политическая мысль позднесредневековой Франции».[78]
Автор впервые в отечественной историографии делает комплексный обзор идеологических тенденций, характерных для позднего Средневековья, в т. ч. и для бургундского общества.

Также интересна работа авторского коллектива «Двор монарха в средневековой Европе», посвященная роли двора в культурной и политической жизни государств Средневековья. Отдельная статья в данной работе посвящена Бургундскому двору.[79]

Что касается прикладного искусства, то можно сказать, что в отечественной историографии данный вопрос освящен наиболее полно.

В нашей работе были использованы труды, посвященные изучению живописи, скульптуры, архитектуры Нидерландов и Франции данного периода. Кроме того, использовались общие работы по истории Возрождения.

Структура работы подчинена цели выявить причины и предпосылки возникновения, развития и гибели Бургундского государства. Работа состоит из введения, основной части и заключения.

Первая глава посвящена выявлению причин возникновения Бургундии, процессу складывания территории. Анализируется социально-экономическое развитие государства на разных этапах развития. Рассматривается политика герцогов в экономической сфере. Четко выделяются два этапа: период до Карла Смелого и экономические меры его правления.

Вторая глава посвящена государственному строительству бургундских герцогов. Дана характеристика бургундского общества и государства на период начала реформ Карла Смелого. Характеристики и особенности сословно-представительной системы, налоговой политики и административного устройства. Показаны истоки проблем, с которыми столкнулся Карл Смелый, и разбираются причины неудач его предшественников. Эпоха правления Карла Смелого выделяется как отдельный этап развития Бургундского государства. Анализируются реформы, направленные на создание централизованного государства: судебная, административная, армейская, налоговая, а также преобразования в сословно-представительной системе.

Наконец, третья глава посвящена анализу культурных особенностей Бургундского государства. Рассматривается роль и значение рыцарского идеала для процесса формирования общебургундского государственного пространства. Показано значение Бургундского двора как общегосударственного культурного центра, и его роль в создании новых форм искусства и общественной мысли. Также анализируется значение рыцарских идей как реального фактора политики Бургундских герцогов.

СОЦИАЛЬНО – ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ.

Геополитическое развитие Бургундского государства.

В XIV в. на европейской сцене возникло новое государственное образование, в скором времени ставшее играть важную роль в международных отношениях – Бургундия. Внезапное и неожиданное его возникновение смешало планы многих признанных держав, а амбиции и победы его правителей вывели Бургундию на одно из ведущих мест в Европе.

История Бургундского герцогства принадлежавшего династии Валуа начинается в 1363 г., когда младший сын французского короля Иоанна II Доброго Филипп Храбрый (1342-1404) получил в лен Бургундию.[80]
Согласно государственной традиции того времени лен был дарован в форме апанажа, то есть он должен был вернуться к короне в случае прекращения герцогской династии. Это была обычная форма дарения принцам крови, которая юридически оставляла территорию в рамках французского королевского дома.

Причина создания нового Бургундского герцогства связана с традициями средневекового рыцарства: король Иоанн II Добрый подарил данные владения своему сыну за то, что он не покинул его в критической ситуации в битве при Пуатье.[81]
Нужно отметить, что указанный эпизод имел вполне определенное значение в глазах современников и был запечатлен в виде характерного примера рыцарской доблести, получившей истинно королевское вознаграждение. Отчасти поэтому вся последующая политика герцогов будет облекаться в различные формы рыцарской традиции.

Бургундия в последней трети XIV в. представляла собой довольно крупное, но далеко не самое большое владение во Франции. Существовали другие держания принцев крови: герцогства Анжу, Бурбон, Вандом, Орлеан, виконтство Беарн[82]
и многие другие. Ничто, казалось, не предвещало будущего стремительного взлета Бургундского дома. Европа уже была поделена между существующими государствами, и создание нового в условиях Позднего Средневековья представлялось маловероятным. Но феномен Бургундии и состоит в ее непохожести на другие страны Европы, в том числе и теми средствами и методами, которые использовались для создания государства.

Уже к концу XIV в. ситуация резко меняется. Это связано с проводимой герцогами брачной политикой. Идея приращения государственной территории матримониальным путем, то есть через получение приданного, была не нова. Можно вспомнить иронический девиз Габсбургов: “Пусть другие воюют, а Австрия заключает браки”, многие дома были не прочь получить относительно безболезненно новые земли. Все это так и с этим нельзя не согласиться, но доминирование данного принципа во внешней политике, постановка его в основу государственной политики – несомненное новшество, примененное бургундскими герцогами. Конечно, можно объявить удачные бургундские браки неслыханным везением, как объясняли это современники. Например, не избежал очарования счастливой звездой герцогов даже скептически настроенный Ф. де Коммин. Но трезвый анализ позволяет сделать вывод, что даже в таком трудно прогнозируемом процессе, как брачная политика, герцогам удалось найти нужный вектор и действовать целенаправленно.

Бургундским герцогам удалось поставить свою матримониальную политику на такой высокий уровень, достичь который не удавалось никому и позднее. Возможно, это связано с тем, что в новое время брачные союзы не играли уже такой роли, и герцоги застали последнюю возможность использовать данный прием наиболее полно. В эпоху национальных государств это, естественно, было уже невозможно.

Приоритет ставился на политически и территориально перспективные браки, для заключения которых герцоги проявляли недюжинную энергию и смекалку. Первая возможность применить данный прием представилась уже Филиппу Храброму. Когда ему подошло время жениться, особых проблем с выбором не было: во французском королевском доме было множество принцесс крови, правда, не имевших ничего, кроме доброго имени и знатности. Герцога не устраивал такой легкий, но бесперспективный вариант, так как даже в случае пресечения династии он не мог унаследовать владение, вследствие того, что их держания, так же как и его, находились в форме апанажа. Филипп обратился к другому варианту.

Наиболее привлекательной партией была Маргарита Фландрская (1350-1405), наследница графств Фландрии, Артуа и Франш-Конте, Невера и Ретеля. Она была единственной дочерью графа Людовика II Ла Маль[83]
, в силу почтенного возраста которого новых наследников не предвиделось. Проявив интерес к Маргарите, планы тогда еще весьма незначительного герцога столкнулись с интересами большой политики. Так как муж Маргариты получал контроль над всеми Южными Нидерландами, а также возможность блокировать Францию с севера и востока, что естественно, в условиях продолжавшейся Столетней войны было для нее очень опасно. На какое-то время будущий брак Маргариты стал точкой столкновения интересов Франции и Англии, чьи государи сами предлагали руку графине.

Казалось бы, незначительному герцогу нечего было и пытаться вмешиваться в эту борьбу. Но тут и проявился дипломатический талант Филиппа Храброго. Дело в том, что граф Людовик отлично понимал, что, выдавая свою дочь за английского или французского короля, он втягивает свои земли в неизбежную войну со вторым претендентом. Нидерландские города, живущие торговлей и промышленностью, были бы разорены. Людовик II, как заботливый государь своих подданных был обязан сделать все возможное для сохранения мира и экономического процветания. Филипп Храбрый, идеально подходил для роли нового государя Фландрии и Артуа. Не обладающий большими средствами, он неизбежно должен был учитывать мнение городов, что вряд ли стал бы делать сильный правитель.

Короли Англии и Франции, не желая уступать друг другу, тоже стали склоняться к третьей кандидатуре. Но как Английский король мог согласиться на кандидатуру французского принца крови? В этой ситуации Филипп Храбрый решился на рискованный шаг – заверив короля Франции в будущей верности, герцог заключил тайное соглашение и с английским королем, суть которого в том, что Филипп не будет участвовать в войне на стороне Франции.[84]

Когда все стороны были удовлетворены, в 1369 г. был заключен брак.[85]
После смерти Людовика II в 1384 г. Филипп Храбрый стал правителем Фландрии, Артуа и Франш-Конте, Невера и Ретеля. К относительно слаборазвитой и по преимуществу аграрной Бургундии он получил своего рода экономического лидера того времени - южные Нидерланды. Графство Франш-Конте находилось на территории Священной Римской империи. Таким образом, Филипп Храбрый стал еще и имперским графом, что также окажет свое влияние в будущем. Владения Бургундского герцога увеличились в несколько раз, и из второразрядного вассала французской короны он превратился в крупного владетеля.

Как очевидно из этого примера, матримониальная политика была формой сложной политической игры герцога, лишь облаченной в традиционную форму брачного союза. Возможно, что уже здесь проявились те принципы политики, которые позднее выразил в своих произведениях Макиавелли. Использование новых средств под прикрытием старых форм стало фирменным знаком герцогов. Неискушенному наблюдателю их поведение кажется традиционным и соответствующим духу времени, но герцоги, не отрицая старых форм, практически наполнили их новым содержанием.

Следующий герцог Иоанн Бесстрашный продолжает успешную политику своего предшественника. Его брак с Маргаритой Голландской в 1385 г.[86]
развивает перспективное нидерландское направление. К тому же для усиления своего внешнеполитического влияния Иоанн выдает свою сестру, Маргариту Бургундскую (1374-1441), замуж за графа Голландии, Зеландии и Геннегау Вильгельма VI (1356-1417).[87]
Маргарита Голландская имела завидное приданное, графства Голландию, Зеландию и Геннегау. Герцогу пришлось выдержать серьезную борьбу за голландское наследство, так как запутанность средневекового наследственного права привела к появлению еще нескольких претендентов, в том числе и английского короля, поскольку Эдуард III был женат на Изабелле принцессе Геннегауской.[88]
Герцогу в ходе боевых действий пришлось доказывать, что не только умение вести политические интриги является признаком бургундского дома, но и знаменитая бургундская доблесть. Иоанн Бесстрашный доказал, что не зря носит свое прозвище.

Не стоит представлять герцога только как рыцаря без страха и упрека. Он участвовал в крестовом походе, и сражался обыкновенно в первых рядах, в то время это было обычным делом, удивление вызвало бы, если бы он вел себя иначе. Важным было то, что вместе с доблестью он проявлял и политические дарования. Конечно, сил воевать с Англией, хоть и набиравшей мощь, Бургундии явно не хватало. Поэтому герцог сразу вспомнил о своих вассальных связях с французской короной. Бургундия на данном этапе в союзе с Францией участвовала в Столетней войне. После многолетней войны был заключен Англо-Бургундский союз, условием которого было признание права Бургундских герцогов владеть Голландией, Зеландией и Геннегау взамен заключению мира.[89]

Несмотря на то, что герцог Иоанн Бесстрашный, из-за внезапной смерти, не успел присоединить Голландию, Зеландию и Геннегау, ему удалось упрочить бургундское влияние в данных землях и закрепить свое право наследования. Поэтому, когда в 1428 г. пресеклась графская династия, герцог Филипп Добрый без особых сложностей “в качестве регента и наследника” присоединил данные земли.[90]

Таким образом, к Бургундскому государству были присоединены важные территории. Голландия, Зеландия и Геннегау подобно Фландрии были экономически высокоразвитыми землями. Торговые и промышленные города, прекрасные гавани – все это стало достоянием герцогов. Бургундским герцогам удалось собрать воедино значительную часть Нидерландских земель. Не присоединенными остались герцогства Брабант, Клеве, Люксембург, Лимбург и другие более мелкие владения. Стремление присоединить и остальные Нидерланды надолго стало главным вектором бургундской политики.

Третий герцог Филипп Добрый известен наиболее крупными территориальными приобретениями. Присоединение Голландии, Зеландии и Геннегау в 1428 г. следует отнести на счет Иоанна Бесстрашного, так как именно он утвердил права дома на эту территорию, но, кроме того, Филипп Добрый сам значительно увеличил бургундские владения.

Еще в 1406 г. младший сын Филиппа Храброго Антуан по праву завещания стал герцогом Брабантским, герцогиня Брабантская Иоанна сделала его своим наследником.[91]
Иоанн Бесстрашный помог Антуану утвердить свои права. Нужно отметить, что для Бургундского дома характерна редкая для современных династий сплоченность, авторитет главы дома был незыблем для остальных его членов, распри и конфликты между принцами, в отличие от французского дома, не были правилом. Поэтому герцоги Брабантские последовательно следовали политической линии своих старших кузенов. Вследствие этого, когда в 1430 г. умер, не оставив наследника, герцог Брабанта Филипп I, произошел мирный переход его земель к Бургундии.[92]
Брабант и Лимбург, территории с глубоко укоренившимися буржуазными отношениями были присоединены к Бургундскому государству.

Герцог Филипп Добрый продолжает следовать давшей такие великолепные плоды матримониальной политике. Сам он, в связи с поднявшимся авторитетом Бургундии, все три раза женится на особах королевской крови: французской, бурбонской и португальской принцессах, - этого требовало политическое положение Бургундии. Но свою сестру Марию (ум. 1463) он сознательно выдает замуж за Адольфа герцога Клеве, вследствие этого брака герцогство Клеве прочно входит в бургундскую сферу влияния,[93]
формально Клеве остается независимым, но фактически политику герцогства контролирует Бургундия.

При Филиппе политика Бургундии выходит на новый уровень. Могущественному государю, каким являлся Филипп Добрый, уже не требуется матримониальных оснований для подтверждения своих прав, сила оружия и политическое влияние заменяют брачный договор. После шестнадцатилетней войны с Францией по условию мира в Аррасе в 1435 г. герцог получает города по Сомме с центром в Амьене,[94]
то есть Пикардию. Города были промышленно развиты и находились в непосредственном соседстве с бургундскими Нидерландами. Складывается интересная юридическая ситуация, - Французский король, как сеньор отдает в собственность земли своему вассалу, герцогу Бургундскому, то есть де юре самому себе. Выход был найден в том, что земли якобы передаются в залог символической суммы. Также мирный договор освобождает Филиппа Доброго от ленной службы дает право перевода апанажа в наследственное владение. Но юридически герцог все же остается вассалом французской короны.[95]

Герцог стремится округлить свои владения, и продолжить политику присоединения всех Нидерландов, которые в экономическом и культурном отношении представляли собой относительно однородную территорию. Естественно, присоединение Нидерландов сулило серьезные выгоды политического и экономического характера. Поэтому герцог предпринимает следующий шаг.

В 1440-е гг. внимание герцога обращается на Люксембург. После пресечения Люксембургской династии по мужской линии герцогиней стала Елизавета (ум. 1451), которая первым браком была замужем за Антуаном Брабантским, основываясь на этом шатком доводе, Филипп Добрый требует право наследования. Основным его соперником был герцог Саксонский, который также имел права на Люксембург. Но где саксонцу было тягаться с могущественным победителем самого французского короля. В результате после смерти Елизаветы в 1451 г. Люксембург был присоединен к Бургундии.[96]

Окрыленный этим успехом герцог предпринимает следующий шаг для присоединения оставшихся частей Нидерландов. В 1465 г. он осаждает Деневер в качестве первого шага к завоеванию Фрисландии. Но здесь Филипп Добрый терпит неудачу: стойкое сопротивление города осложняется возникшими трениями с Францией,[97]
и герцог вынужден отступить до лучших времен. Зато на другом направлении он добивается крупного успеха.

Обширное и богатое епископство Утрехт давно притягивало интересы Бургундии, но ссора с папой не входила в планы герцогской политики. Тогда используется другой метод - поставить на епископскую кафедру лояльного претендента. И в 1456 г. Филиппу Доброму удается возвести своего бастарда Давида (ум. 1496) в сан утрехтского епископа,[98]
это была крупная победа герцога, так как Утрехт занимал центральное положение по отношению к бургундским владениям.

Вследствие удачной политики Филиппа Доброго Бургундии удается подчинить большую часть Нидерландов от Соммы на юге до Рейна на севере. Теперь герцогам принадлежали Фландрия, Голландия, Зеландия, Геннегау, Брабант, Лимбург, Ретель, Пикардия, Люксембург и Артуа - в Нидерландах, а также герцогство Бургундское, графства Франш-Конте, Невер, Шароле, Макон и Осер - на границах Франции и Священной Римской империи.[99]
Кроме того, в сферу влияния Бургундии вошли Утрехт. Огромный результат лишь для столетия существования государства.

Герцог Карл Смелый является продолжателем политики своих предшественников. Карл Смелый действует на традиционных направлениях бургундской политики: нидерландском и восточнофранцузском. Ему также удается достичь существенных результатов. Используя финансовые трудности, возникшие у графа Тирольского эрцгерцога австрийского Сигизмунда, герцог убеждает его заложить верхнеэльзасские земли Брейсгау и Зундгау с главным городом Фрейбургом. В 1469 г. ввиду финансовой несостоятельности эрцгерцога Карл Смелый аннексирует Эльзас.[100]

В Нидерландах ему также удается достичь нового успеха, герцоги Гелдерн, владетели земель в устье Рейна, ведущие междуусобную борьбу, обращаются к Карлу Смелому за помощью. Герцог соглашается на условиях признания его сюзеренитета, и после гибели противоборствующих сторон он присоединяет Гелдерн, с главным городом Цютфеном, к своим владениям.[101]

Карл Смелый планировал создать Великую Лотарингию от устья Рейна до Альп, и его первоочередной задачей было соединение двух анклавов Бургундского государства: нидерландского и французского. Между ними находилось герцогства Лотарингия и Бар, на эти земли Карл Смелый не имел никаких легитимных прав, тем не менее, в 1476 г. он захватывает оба герцогства и их центр город Нанси.[102]
Это было последнее территориальное приобретение бургундских герцогов.

Несколько слов необходимо сказать и о столице Бургундии. Родовым центром и столицей родины герцогов Бургундии в узком смысле слова, то есть герцогства, был г. Дижон. В нем находилась родовая усыпальница и происходил обряд вступления в наследство.[103]
Но реального значения столицы этот город не имел, он был скорее символом династии и совмещал в себе функции, подобные французским Сен-Дени и Реймсу. Сразу же после присоединения первых нидерландских владений политико-административный центр Бургундии смещается туда.

В Бургундском государстве не было, по крайней мере, большую часть времени существования государства, какого либо административно – бюрократического центра. Различные земли имели свои административные и финансовые органы, общегосударственные же появляются сравнительно поздно. Поэтому не было необходимости привязывать политический центр к какому либо определенному городу.

По средневековой традиции столица там, где находится монарх и его двор. Филипп Храбрый предпочитал жить в Генте и Брюгге. В Генте также часто находился двор Иоанна Бесстрашного.[104]
При Филиппе Добром центр экономической активности перемещается в Брабант, герцог тоже стремится быть в гуще событий, его двор обосновывается в Брюсселе. Во время долгого правления Филиппа Доброго Брюссель фактически становится центром государства. Герцог обустраивается в нем всерьез и надолго, но никакого юридического оформления не последовало.[105]

Карл Смелый с его активной внешней политикой не оставался долго на одном месте. Но после завоевания Нанси он хотел сделать столицей именно его, как географический центр будущей державы.[106]
Но его планам уже не суждено было сбыться.

Таким образом, 1476 г. является пиком расцвета Бургундского государства. За столетие герцогам удалось создать огромную державу от Северного моря на севере до Женевского озера на юге, на западе их границами были Иль-де-франс и Луара, на востоке – Рейн. Бургундские владения включали практически все Нидерланды: Фландрию, Голландию, Зеландию, Геннегау, Брабант, Лимбург, Ретель, Пикардию, Люксембург, Гелдерн, Артуа и находящиеся в зависимости Клеве и Утрехт; а также группу владений на границе Франции и Германии до Швейцарских кантонов: собственно Бургундию, Франш-Конте, Невер, Макон, Осер, Шароле, Брейсгау и Зундгау, Лотарингию и Бар.[107]

В процессе складывания государственной территории бургундские герцоги применяли различные методы и средства, как традиционные для средневековья (систему брачных союзов, взятие под покровительство, использование апанажа и пр.), так и принципиально новые (прямой захват, в том числе у сюзерена, взятие в залог и др.). В целом, герцоги проявили огромную энергию и редкую изобретательность в процессе строительства своего государства. И в результате в Европе появилась новая держава, способная оказывать серьезное влияние на международную политику, а своими амбициями приводящая в трепет западноевропейские страны.

Демографическое и экономическое развитие Бургундии

в
XIV
– первой половине
XV
вв.

Для осознания возможностей и резервов Бургундского государства необходимо обратиться к демографической и экономической ситуации, сложившейся во владениях бургундских герцогах.

К моменту вступления Филиппа Храброго в права владения полученным леном Европа находилась в состоянии демографического спада. Великая чума 1347 г., последующие всплески эпидемий с периодичностью раз в десять лет, и идущая Столетняя война серьезно сократили население Европы. Общий спад и стагнация на данном уровне продолжались длительный период, пик спада приходиться на 1360-80ые гг., а подъем начинается лишь с 1430ых.[108]

Сильнейший демографический кризис разразился на территории Бургундского государства. Основной удар пришелся на Бургундию, Брабант, Эно и Люксембург, на что указывает число исчезнувших поселений (в зависимости от районов – от 25 до 50%).[109]
Казалось бы, эпидемии и войны должны задеть в первую очередь крупные городские районы, с высокой плотностью населения (Фландрия и др.), а не данные, большей частью сельскохозяйственные регионы. Так и происходило, но города быстро восстанавливались за счет переселенцев из села, а у деревни была еще одна причина к запустению. После эпидемии, удалившей избыточное население, уровень жизни выживших повысился; большая часть поселений не вымерла, оставшиеся жители переселились[110]
в места с более плодородной почвой, более выгодными экономическими условиями, меньшими налогами и пр.

Также неоднозначным оказывается сокращение пахотных земель. Превращение пашни в лес, пастбище и луг с экономической точки зрения не всегда регресс и упадок. Данный процесс может быть следствием перехода к интенсивным формам сельского хозяйства.

Оценки данного этапа социально-экономического развития Европы не однозначны и являются предметом дискуссий. Так на взгляд некоторых исследователей: поскольку в данный период численность самодеятельного населения выражала состояние основной производительной силы и, следовательно, уровень валового продукта и поскольку именно этому фактору экономики был нанесен длительно ощущавшийся ущерб демографическим спадом XIV-XV вв., есть все основания предполагать для этих столетий хозяйственный цикл упадка.[111]

Однако, при ближайшем рассмотрении аргументации приверженцев данной точки зрения, не трудно заметить, что вся она построена на свидетельствах, отражающих экстенсивную сторону хозяйственного развития (посевные площади, объем производства в промышленности и т.д.). При этом почти полностью игнорируются свидетельства, отражающие интенсивную сторону его развития, то есть рост производительности труда.[112]
К тому же цифровые данные, содержащиеся в средневековых источниках, систематически нуждаются в том или ином поправочном коэффициенте, вследствие чего их познавательное значение оказывается сплошь и рядом ничтожным или даже приводящим в заблуждение.

Нет сомнения, что психологический эффект эпидемии XIV в. был глубоким и длительным. Но как конкретно он отразился на хозяйственной деятельности?

В Бургундском государстве демографический спад с 1350 по 1450 гг. если и не вызвал переворота в хозяйственной конъюнктуре, то, во всяком случае, внес в нее значительные изменения в сравнении с предыдущим этапом. Заимствуя категории более поздней эпохи, можно утверждать, что экономическая конъюнктура в данный период характеризовалась ярко выраженной тенденцией к низким ценам на землю, что проявилось в стагнации и снижении уровня земельных рент, дешевизной предметов твердого спроса (прежде всего хлеба) и ростом стоимости рабочих рук (заработной платы).[113]

В данное столетие наблюдается облегчение сеньориальных повинностей, так как площадь пахоты на одного работника в среднем увеличилась, и на первый план выступил поиск сеньором держателя,[114]
согласного занять опустевшее место и тем самым взять на себя несение повинностей.

Однако прежде чем обратиться к статистике, необходимо заметить, что в движении рыночных цен отражена не только долговременная тенденция, но и влияние кратковременных факторов, таких, как урожайность, а также порча монеты правительством.

Цены на пшеницу с единицах серебра.[115]

(для сравнения добавлены данные Англии)

Годы	Англия	Страсбург	Фландрия
1401-1410 = 100%
1411-20	81	89	75
1421-30	80	94	92
1431-40	102	66	106
1441-50	77	94	74
1461-70	74	66	65
1471-80	59	56	65

Приведенные цифры вскрывают текущую тенденцию к снижению хлебных цен. Но цены на продукцию животноводства постоянно повышаются. Также цены на предметы длительного пользования – ремесленные изделия значительно опережают цены на зерно.[116]

Таким образом, земледелец, обращаясь к рынку, оказывается в вдвойне невыгодном положении. Во-первых, чтобы уплатить ренту, он должен выступить как продавец зерна. И хотя ренты проявили тенденцию к снижению, цены на зерно снизились в гораздо большей степени, чем цены на продовольствие в целом. И с точки зрения крестьянского бюджета рента не только не снизилась, но и серьезно повысилась. Во-вторых, если крестьянин выступал как покупатель ремесленных изделий, то и тут конъюнктура складывалась не в его пользу, поскольку цены на зерно были ниже цен на ремесленные изделия.

Исходя из выше сказанного, можно предположить, что резкое и повсеместное увеличение площади пастбищ и лугов за счет заброшенной пашни, было обусловлено не только демографическими условиями, но и выгодно сложившейся рыночной конъюнктурой, резко повысившимся спросом на продукцию животноводства. Все это выделило скотоводство в качестве наиболее прибыльной отрасли сельского хозяйства. О чем свидетельствует резкое повышение ренты на пастбища и луга, на фоне падения ренты за пахотные участки.

В общем и целом хозяйственная конъюнктура в Бургундском государстве, где лично – наследственная зависимость отошла или отходила в прошлое, в 1350 – 1450 гг. была выгодна зажиточному крестьянству. В первую очередь речь идет об открывшейся для имущих крестьян возможности перестройки хозяйства в соответствии с конъюнктурой рынка.

Большая часть населения Бургундского государства проживала в деревне и естественно занималась сельским хозяйством. Можно выделить два основных центра, где товаризация сельского хозяйства произошла относительно широко: герцогство Бургундия и Нидерланды. Это не значит, что остальная территория ничего не производила, но в плане экспорта выделяются именно эти регионы. Герцогство Бургундия специализировалась на льноводстве, поставляя сырье местной текстильной промышленности, кроме того, традиционной статьей экспорта уже тогда являлись продукты виноделия.[117]
Технические культуры рано стали доминировать в данной области, вследствие большого числа свободных крестьян.

В Нидерландах, при наличии большого числа городов, а, следовательно, рынков сбыта, сельское хозяйство являлось рентабельным и товарным. Обширные пространства низменных земель на севере Нидерландов при теплом и влажном климате представляли собой прекрасные пастбища, разводили главным образом крупный рогатый скот.[118]

В XV в. среди зерновых на первом месте стояла рожь, которую возделывали почти повсюду. Пшеница поступала главным образом из Фрисландии и Зеландии. В местностях с наиболее бедными почвами выращивали гречиху, а также ячмень, находивший широкое применение в животноводстве и пивоварении. С развитием торгового мореплавания в XIV-XV вв. выросла роль животноводства, ставшего основной отраслью хозяйства на Севере.[119]
В общем, все необходимые для потребления населения продукты имелись здесь в достаточном количестве.

Но не сельское хозяйства было главной статьей экономики Бургундского государства. Залог его процветания заключался в промышленности и торговле. Главная роль здесь, естественно, принадлежала Нидерландам. Именно Нидерланды в XIII-XV вв. являлись крупным центром экспортного сукноделия. Страну накрывала густая сеть промышленных и торговых городов Брюгге, Ипр, Аррас, Гент, Брюссель, Мехелен, Лувен, Камбре, Валансьен и многие другие, всего более 300 в XV в.[120]
Высокая степень обеспечения личных и имущественных прав граждан, широкое самоуправление городов привели к раннему и крупномасштабному развитию торговли и промышленности.

Различия в природных, климатических, географических условиях способствовали складыванию экономической специализации. По ряду экономических признаков Нидерланды можно разделить на три района:

1) район развитых ремесленных и торговых городов (Фландрия, Брабант, Артуа).

2) северо-западные районы (Голландия, Зеландия, Утрехт), с очагами торговых и ремесленных центров и товарным сельским хозяйством.

3) окраинные провинции (Гелдерн, Намюр, Люксембург), преимущественно сельскохозяйственные районы.

Вторая половина XIV – первая половина XV вв. стали периодом расцвета Фландрии. Только в одном городе Брюгге было 40 тысяч станков.[121]
Шерстяная промышленность, торговля, кредитные операции – вот три отрасли экономики Фландрии, которые достигли небывалого ранее расцвета.

Для торговли с Англией, в первую очередь шерстью, было создано торговое товарищество “Лондонская Ганза”. Это была ассоциация купцов ряда фландрских и северофранцузских городов, данная крупная организация (более 50 городов) монополизировала шерстяную торговлю с Англией. Лидером Ганзы был Брюгге.[122]

Но не все было так безоблачно. Вторую половину XIV в. Фландрия сохраняла еще высокий уровень благосостояния, но уже начали появляться тревожные признаки. Финансовая мощь Фландрии держалась на двух факторах: шерстяная промышленность и выгодное положение порта Брюгге. Стоило подломиться одному из них, и Фландрия должна начала клониться к упадку. В конце XV в. подломились оба.

В 1436 г. в Англии появляется стихотворение “Libell ef english palicye.” автор говорит, что Фландрия живет тем, что ее города ткут английскую шерсть, и это залог ее благосостояния.[123]
Действительно, Фландрия не производила шерсть, и работала целиком на привозном сырье, в основном английском; и в этом была ее слабость.

Главным потребителем фламандского сукна был север Европы, где у Фландрии не было конкурента. Англия не имела собственной текстильной промышленности. Но с середины XIV в. в Англии основывается свое суконное производство, которое к концу века уже работает на экспорт.[124]
Ганзейцы, которые ранее запасались сукном только во Фландрии, стали брать грузы в английских портах.[125]
Развитие английского сукноделия подрывало экономику Фландрии. Фламандцы вынуждены были перейти к практическим мерам, чтобы предотвратить надвигающуюся опасность. Чтобы поддержать местную промышленность, власти обложили пошлиной вывозимую из Фландрии шерсть[126]
, в ответ на это иностранцы стали покупать шерсть в Англии. Брюгге запретил ввоз английского сукна в свой порт, а герцог Филипп Добрый в 1432 г. расширил этот запрет на все Нидерланды,[127]
но это не принесло результатов. Сюда добавились бедствия Столетней войны, которые довершили разорение страны. Особенно от этого пострадал Ипр, главный центр суконного производства. Бургундские герцоги пытались помочь городу, запрещая производство ткани в окрестных деревнях,[128]
но бесполезно. Упадок Ипра характерен, так как город процветал исключительно благодаря суконной промышленности. Другие города Фландрии еще держались: Брюгге благодаря своим гаваням и банковскому делу, Гент – благодаря своему хлебному складу.[129]

Брюгге в данный период являлся одним из самых оживленных портов Запада. Он стоял на пересечении торговых путей: с севера – английских, немецких, скандинавских товаров; с юга – испанских, французских, итальянских. Важность Брюгге в европейской торговле доказывается тем, что Венеция ежегодно направляла торговую эскадру на север, главной целью которой был Брюгге. В течение XIV-XV вв. Брюгге служил посредником в торговле между итальянскими городами и северной Европой. В связи с этим город использовался как перевалочный пункт. С севера шло сырье, Италия поставляла восточные товары, Англия – шерсть, олово и свинец, Германия – хлеб, вино и металлы. В XIV - XV в. в списках товаров, следующих через Брюгге, упоминается 34 страны, в том числе Россия и Татария. Но все же главным предметом торговли было сукно, в торговле шерстяными тканями и полуфабрикатами Брюгге был несомненным лидером.[130]

Но в первой трети XV в. проявляется интересная тенденция: чем больше увеличивалась торговля Фландрии, тем больше купечество Брюгге сокращало свою активную торговую деятельность. Это объясняется одной особенностью средневекового городского права. Иностранные купцы не имели права торговать непосредственно между собой. Для этого было необходимо посредничество маклера из местных купцов.[131]
Для последних это было очень выгодно и доставляло гораздо более легкий и верный заработок, чем опасное странствование с товаром, связанное со всякими неприятными неожиданностями. И выгодные обстоятельства позволяли купцам Брюгге оставаться исключительно при своих доходных комиссионных сделках. До тех пор, пока товары подвозились во Фландрию большей частью с юга, из Италии, Франции, Германии речным транспортом, брюггцы сами должны были озаботиться их доставкой в Англию и северные страны. Для этого у них существовал обширный торговый флот. Но как только морское судоходство стало более значимым, и в других странах появился свой флот, Брюгге перестал транспортировать. Брюгге перешел к транзитной торговле, корабли, привозившие в город товары с севера, из Англии, Италии, разгрузившись, принимали местный груз и везли его назад. Торговцы Брюгге сознательно забросили свой флот, так как это было хлопотно, а дома имелся более легкий и стабильный источник дохода. Именно поэтому город отказался стать членом Немецкой Ганзы.[132]
Брюгге слишком дорожил своей самостоятельностью и хорошо знал, что многое нужно будет принести в жертву, если ему придется вступить в союз. Национальные соображения не играли никакой роли, так как другой город Фландрии, Динан, пользовался флагом Ганзы в своей торговле.[133]

Каталог товаров, служивших предметом торговли в Брюгге, очень велик, но в нем нет ничего принципиально нового по сравнению, например, с шампанскими ярмарками. Расцвет фламандской торговли обусловлен иными причинами. Прежде всего, тут действовали географические условия, которые делали из Брюгге “северную Венецию”. Но были и другие.

Известно, что мудрая правительственная торговая политика часто наперекор городам, связанным жесткими цеховыми ограничениями, помогала достичь отличных результатов. Фландрии посчастливилось найти правителей, которые повели по отношению к иностранным купцам не такую политику, которую требовали традиционные нормы городского права. Бургундским герцогам лишь осталось следовать наработкам фландрских графов, которым удалось провести важные меры, несмотря на сопротивление городов. Они уменьшают торговые пошлины, смягчают неудобства “складочного права“, приглашают иностранцев селиться и основывать конторы в городах, облегчают положение неоплатных должников из иностранцев.[134]
В общем, делают все, что в данных условиях было в их власти, чтобы превратить Фландрию и Брюгге в центр международной торговли. И это им удается. В XIV – XV в. в Брюгге находятся фактории (более шестнадцати складов) немецких, испанских, баскских, каталонских, арагонских, итальянских, сицилийских[135]
и пр. купцов.

Другое условие, приведшее Брюгге к расцвету – это упадок шампанских ярмарок. Большая часть клиентуры перешла в Брюгге, и традиционные местные ярмарки превратились в более значимый центр европейской торговли, чем шампанские. Все крупные итальянские банкирские фирмы (Перуцци, Альберти, Барди, Скали, Медичи и др.) завели там свои отделения, и Брюгге стал не только самым крупным по оборотам[136]
торговым городом Европы, но и одним из самых важных центров кредитных операций. Когда пали шампанские ярмарки, итальянцем нужен был центр, где было удобно сводить счета, и куда было удобно приурочивать платежи по векселям, и еще немаловажным была личная безопасность бизнесменов и гарантии правительства. Бургундские герцоги удовлетворяли данные условия, и итальянцы остановились на Брюгге. Но Брюгге не был единственным центром деятельности итальянцев во Фландрии. Итальянские менялы открывали представительства не только в крупных, но и в мелких торговых городах. Объясняется это международным характером фламандской торговли, которая не могла обойтись без посредников.

Суконный кризис, который поразил Фландрию, не следует считать гибелью всей Нидерландской промышленности. Брабантские города - Мехелен, Брюссель, Антверпен – были спасены благодаря экономической политике Бургундских герцогов. Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый энергично борются с кризисом. Они запрещают ввоз английского сукна, хотя сама многочисленность эдиктов указывает на то, что они не особо соблюдались.[137]
Правда, нужно учесть, что герцоги и не могли особенно настаивать на запретах, потому что, спасая безнадежную фламандскую промышленность, легко могли убить нарождающуюся брабантскую торговлю. Английские купцы вели постоянную торговлю на бергенской и антверпенской ярмарках, и в торговой столице Брабанта уже с 1442 г. отмечается многочисленное английское население.[138]

Выше изложено, как постепенно Брюгге клонился к упадку, но все же до смерти Карла Смелого он оставался главным финансовым центром северной Европы, и это спасло город от окончательной гибели. Все крупные итальянские фирмы имели в Брюгге филиалы, да и торговля продолжала оставаться важной чертой города. Еще в 1457 г. в порту находилось три венецианские галеры, один португальский, два испанских корабля, шесть шотландских, 42 английских каравеллы, 12 гамбургских суден, четыре китобоя, не считая рыболовных баркасов.[139]

С середины XV в. увеличиваются отчасти по экономическим, отчасти по политическим, в связи с направлением политики Бургундских герцогов, причинам отношения с Пиренейским полуостровом. Но Брюгге лишь до тех пор представлял интерес для южан, пока он был транзитным пунктом для северных товаров. А северные купцы постепенно стали покидать Брюгге. К 1450 г. исчезли немцы внутренней Германии, в 1451 г. город рассорился с Ганзой, и они ушли в Утрехт, английские “странствующие купцы “ из-за запретительных пошлин перешли в Мидлбург и Антверпен. За ними потянулись южные купцы: итальянцы, испанцы, португальцы, а затем и банкиры.[140]
Ко времени правления Карла Смелого расцвет города был уже в прошлом.

Упадок Брюгге характеризует перелом в хозяйственном развитии Фландрии. Он свидетельствует о том, что со средневековыми формами торговли покончено навсегда, и на смену должны прийти новые формы. Брюгге не сумел к ним приспособиться, хотя герцоги бургундские все время подталкивали его на новый путь. Старая торговая политика с ее узко городскими интересами не могла ужиться с широкими морскими предприятиями, быстрым денежным обращением и оборотами, в которых все большую роль играл кредит.

В целом для экономики Бургундии рубежа 50-60ых гг. XV в. характерно следующее: прежде всего это общий упадок цехового производства, становящегося нерентабельным в изменившихся условиях. Наиболее остро данная ситуация проявилась в суконной промышленности фландрских городов, которая практически вымерла. Во вторых, старые торговые и финансовые центры постепенно теряют свое значение, так как их экономическая политика основывается на средневековых нормах, которые становятся препятствием в новой международной торговле. Чтобы выйти из кризиса, необходимы были новые формы и новые экономические центры.

Социально-экономическое развитие Бургундии в период правления Карла Смелого
.

К началу правления Карла Смелого происходят важные изменения демографической ситуации. Прежде всего, после долгого периода спада вновь начинается подъем народонаселения. Впервые за долгий период численность населения увеличивается. Рост начинается с 1430ых гг., но именно с середины 1460ых гг. он начинает качественно влиять на экономическую ситуацию.[141]

Подъем во многом связан с качественными изменениями в отношении к человеческой жизни, современник Э. Дешан в произведении “Зерцало брака”[142]
отмечает произошедшие изменения: люди теперь стремятся сохранять здоровье, выхаживать детей, бороться с недугами. В результате увеличения сроков опеки сокращается детская смертность. Число выживших детей в середине XV в. в 1,3-1,4 раза выше, чем в середине XIV в. дети становятся главной ценностью семьи, о чем свидетельствует увеличение трат на воспитание в два раза. Количество бездетных семей сокращается с 30% в середине XIV в. до 18-20% в середине XV в.[143]
Таким образом, возраст наступления старости увеличивается с сорока лет до пятидесяти. Средняя продолжительность жизни составляет 50-55 лет. В результате этих процессов население Бургундского государства в 1470ых годах насчитывает уже три-пять миллионов человек.[144]
А в Нидерландах даже отмечается перенаселение. Подтверждает это статистика роста численности городского населения.[145]

Брюссель первая половина XIV в. - 30

1435 - 30-50

1472-80 - 54

Дижон начало XIV в. -10-12

1376 - 8,2-8,6

1423 - ок. 8

1461-90 - 12,4

Лувен 1472 - 26,4-29

Льеж 1470 - 8 тыс. чел.

Плотность городского населения во время правления Карла Смелого (чел/га).[146]

Гент -100

Лиль -137

Брюссель -56

Впервые за долгий период в стране появляются относительно свободные рабочие руки, что не могло существенно не повлиять на экономическую ситуацию.

Выше изложено, с какими экономическими сложностями столкнулась Бургундия в середине XV в., это упадок традиционных производств, на которых держалось благополучие старинных экономических районов, в частности, сукноделие во Фландрии.

Но суконный кризис, который поразил Фландрию, не следует считать гибелью всей Нидерландской промышленности. Даже промышленность Фландрии не погибла окончательно; не исчезла окончательно даже суконная промышленность Фландрии. Сдвиги в экономической ситуации XV вв. были бы описаны неполно, если оставить вне поля зрения процесс перемещения промышленности – и, прежде всего шерстяной – из города в деревню.[147]
Этому процессу содействовал ряд факторов отнюдь не локального характера. Прежде всего, в нем прослеживается стремление предпринимателей избавиться от цеховых ограничений, от которых деревенское ремесло было свободно. Немаловажную роль играла также сравнительная дешевизна рабочей силы по сравнению с городом, а также близость к источником сырья.

С середины XV в. крестьянские ремесла и промыслы стали основой для некоторых форм торговли, прежде всего скупки. Б. Ф. Поршнев указывал, что крестьяне обращались к домашнему ремеслу как к источнику заработка, более стабильного, чем сельское хозяйство.[148]

Во Фландрии произошло широкое вовлечение деревни в сукноделие. Стало обычным делом, что крестьяне, заводя ткацкие станы или на паях сукновальную мельницу, работали на предпринимателя. Имея землю, они довольствовались меньшей платой, чем горожане. Аналогичное положение складывалось и в ряде районов Голландии. Крестьяне из окрестностей Лейдена использовались на чесании и прядении, а в окрестностях Наардена – на всех предварительных операциях: сортировке и мойке шерсти, кордрвании, прядении. Для суконной промышленности Голландии было характерно сочетание корпоративного строя все еще могучих городских ремесленных организаций с предпринимательством раннекапиталистического типа (Амстердам). Города здесь боролись против деревенского производства и в конце концов задавили его, что привело к упадку всей отрасли.[149]

Таким образом, суконная и полотняная промышленность перешла из города в село и приняла форму рассеянной мануфактуры. Во главе предприятия стоял купец – скупщик, который раздавал работу находящимся от него в зависимости ремесленникам. Цеховые правила не позволяли сократить издержки производства. Другое дело промышленность в селе. Крестьянин – землевладелец устраивает у себя ткацкий станок или валяльную мельницу, так как для него это подсобный кустарный промысел, то он ограничивается меньшей заработной платой.[150]
С помощью сельского труда предпринимателям удается сделать суконную промышленность Фландрии рентабельной.

Но этим не ограничивается промышленная жизнь страны во второй половине XV в. Население сумело найти новый источник существования. Фландрия перешла на производство полотна. Условия страны идеально подходят для льноводства. Во Фландрии и Брабанте возникает крупная полотняная промышленность. Но возникает она уже не на цеховой основе, и техника производства, и рыночная конъюнктура требуют ее организации на основе домашней промышленности.[151]

Другая отрасль промышленности, которая возникла в XV в. в Брабанте и Фландрии – производство ковров. Позднее ковры стали одним из главных предметов экспорта, благодаря высоким художественным качествам, так как в производстве участвовали знаменитые нидерландские художники. [152]

Кроме того, все активней в торговлю и промышленность втягиваются новые экономические районы, север Нидерландов: Голландия, Зеландия, Фрисландия, Гелдерн. Полотно, кружева, оружие (Динан), кожи, лес, медь (Гюи) – вот далеко не полный перечень производимых товаров. К традиционному рыболовству прибавились фрахтовое мореплавание и судостроение. В итоге старые промышленные центрам догоняют центры второго эшелона: Амстердам, Лейден, Делфт, Роттердам и др.[153]

В этом процессе перехода от одного производства к другому заметно следующее явление: все больше выступает на первый план Брабант, а Фландрия уже отстает в развитии. И в промышленности и в торговле Брабант быстрее приноравливается к новым условиям, и если даже что-то впервые появляется во Фландрии, в Брабанте это применяется и усовершенствуется гораздо быстрее. Фландрия окончательно теряет экономическую инициативу. Внешним проявлением этой тенденции является упадок Брюгге и возвышение Антверпена. Молодой Антверпен вырос в новых условиях, и что оказалось не под силу Брюгге, с тем блестяще справился его брабантский конкурент.

Его положение заранее предназначало его к выдающейся торговой роли. Он стоит в устье широкой Шельды, гавань его превосходно защищена, а с двух сторон находились два города, консервативный строй которых обрекал их в жертву Антверпену. Это Брюгге и Дордрехт, [154]
от которых предпринимателей стали отпугивать их тяжелые на подъем средневековые учреждения. Еще в начале XIV в. в Антверпене появились колонии флорентийцев, генуэзцев и немцев. Но конкуренция Брюгге и Мехелена не дали развернуться, и только переход к Бургундии дал Антверпену возможность конкурировать на равных условиях. Филипп Добрый и Карл Смелый сразу оценили ценность нового приобретения, в Антверпене не нужно было бороться со старыми ограничительными традициями. Новый мобильный торговый центр стал объектом их пристального внимания, а идеи free trade (свободной торговли) получили их поддержку в спорах со старыми городами. А этого было достаточно Антверпену. Он открывает свой порт для английского сукна, быстро приспособляется к изменившимся условиям; в связи с этим он теряет типичный фламандский отпечаток, но становится космополитичным городом, где иностранный купец чувствует себя как дома.[155]

Две антверпенские ярмарки в XV в. имеют такое же мировое значение, как раньше шампанские. Но между ними огромная разница, город не налагает на иностранца никаких ограничений. Маклерский промысел, бывший в Брюгге, да и везде, привилегией горожан, здесь доступен каждому, а если бы иностранец захотел получить гражданские права, не возникло бы никаких затруднений: нет ни складочного закона, ни обязанности выставлять товары. Во дворе церкви св. Марии свободно заключаются огромные сделки по одним образцам. Постепенное развитие привело к созданию в 1460 г. товарной биржи,[156]
первой в Европе! При таком условии в ярмарочных сроках не было никакой необходимости, и они все чаще стали нарушаться. Ганзейская контора в Брюгге подает жалобу, что в Антверпене перестали считаться с ярмарочными сроками. Но Карл Смелый твердо поддержал Антверпен.[157]
Герцог понимал, что Антверпен оживляет весь район Южных Нидерландов: он создает экспорт коврам и гобеленам Арраса, Турне, Брюсселя и Уденарда, чем поднимает промышленность люттихской области; он создает экспорт хлеба из Артуа и Геннегау, этим он поддерживает земледелие в этих областях и дает расширить обороты Генту с его хлебным складом и вообще всей восточной Фландрии.[158]
Но так же, как в свое время Брюгге, Антверпен не принимает активного участия в мировой торговле, его горожанам достаточно дел и дома.

Вместе с товарной торговлей с каждым годом увеличиваются и обороты денежного рынка. Город постепенно оттягивает средства из Брюгге, и начинает котироваться в кредитном деле. Пример Антверпена характерен для всей динамики торгового и промышленного развития.

В целом для промышленности данного периода характерен процесс перехода от цехового типа производства к мануфактурному. В ходе этого процесса возникает следующее явление: все больше выступают на первый план новые экономические районы (Брабант, Голландия и др.), а районы традиционного производства (Фландрия) постепенно отстают в развитии. И в промышленности и в торговле районы второго уровня развития быстрее приноравливается к новым условиям, и если даже что-то впервые появляется во Фландрии, в Брабанте это применяется и усовершенствуется гораздо быстрее. Фландрия окончательно отдает экономическую инициативу динамично развивающимся новым районам.

Несколько слов необходимо сказать и о сельском хозяйстве. Для описываемого периода характерно следующее: к двум традиционным районам товарного сельского хозяйства (герцогство Бургундия и Южные Нидерланды) добавляются новые. Прежде всего, это связано с изменениями в промышленности. Новые промышленные регионы на севере Нидерландов требовали сырье – лен, шерсть, коноплю, растения, используемые для окраски тканей[159]
и т. д., и естественно, развивались соответствующие отрасли сельского хозяйства. Кроме того, растущие города требовали все больше продовольствия, что делало скотоводство и земледелие рентабельным, в Нидерландах на товарной основе развивается даже пригородное плодоводство. Нужно отметить, что сельское хозяйство в Бургундских Нидерландах базировалось на раннекапиталистических отношениях, так в Брабанте 50% возделываемой земли находилось в руках свободных крестьян-собственников. Для остальной территории Бургундии также характерен низкий, по сравнению даже с Францией и Англией, процент зависимого крестьянства.

Сельское хозяйство Нидерландов чутко реагировало на изменение спроса. С развитием торгового мореплавания в середине XV в. выросла роль животноводства, ставшего основной отраслью хозяйства большинства провинций. Многие пашни превратились в луга, вместо зерновых стали сеять кормовые (турнепс, репу, брюкву). Этому способствовали обширные пространства низменных земель на севере Нидерландов, которые при теплом, влажном и мягком климате представляли собой прекрасные пастбища. Разводили главным образом крупный рогатый скот. Селекционная работа в Голландии позволила вывести достаточно продуктивные породы молочного скота, а ломовые лошади из Голландии, Зеландии и Фрисландии шли даже на экспорт.[160]

Таким образом, очевидно, что все попытки трактовать явления данного периода как кризис или тем более “общий кризис” феодализма и феодального способа производства несостоятельны. Это не значит, что можно в какой бы то ни было мере недооценивать глубину социально-экономического сдвига, происшедшего на данном этапе, так как в это время совершился переход на новую ступень развития, связанного с расцветом простого товарного хозяйства.

Подведем некоторые итоги. Прежде всего, очевидно, что нет никаких оснований рисовать экономическую ситуацию в как сплошной кризис и упадок. Даже внутри отдельной области упадок в одних отраслях производства возмещался и с лихвой перекрывался ростом в других его отраслях. Естественно, что переход на новую ступень не мог пройти безболезненно. Почти всюду он осуществлялся ценой временных кризисных явлений. Это был, однако, кризис роста, связанный с формированием новой, более высокой по уровню развития социальной структуры, сохранившей, тем не менее, все важнейшие черты феодализма. Таким образом, Бургундское государство вступило в новую, высшую фазу простого товарного производства, фазу, предшествующую генезису капитализма.

Политическая идентификация
.

Состояние бургундского общества

и государства на период начала реформ Карла Смелого.

Сословно-представительная система.

Реализация центральной властью судебной, налоговой или военной политики предполагала постоянное взаимодействие монархии и общества. В этом взаимодействии противоборство сил данных сторон сосуществовало с их взаимоподдержкой и взаимными уступками. Последнее обстоятельство красноречиво свидетельствовало об ограничениях, которые ставили сословия, снимая или корректируя притязания монарха, часто далеко опережавшие в их правовых и даже законодательных формулах действительные возможности центральной власти. В постепенном продвижении центральной власти по пути обретения ею действительно публичного характера существенную роль сыграла практика сословно- представительных собраний. Лимитами герцогской власти в ней служила коллективная и институционно оформленная активность сословий.

В деятельности штатов, которые были заметным фактором политической жизни XIV-XV вв.[161]
были трансформированы старые принципы феодального частного права. Один из них – принцип индивидуального согласия вассала на экстраординарную помощь или побор сеньора – в период развитого феодализма реализовался в идее о необходимости совета государя с сословиями, уже относящийся к области государственного права.

С начала XIV в. идея совета государя с сословиями прочно вошла в сознание общества и была признана центральной властью.[162]

В известной мере на основе феодального частного права вассала менять сеньора, если тот нарушит условия договора, сословия постепенно формируют в своих ограничительных действиях по отношению к монархии идею политического контракта, который мог быть ими разорван.[163]

Особенно четко эта идея сформировалась в нидерландском обществе. О чем свидетельствуют события уже XVI в.[164]
Вообще же нужно сказать, что власть герцогов держалась в первую очередь на симпатии подданных, только этом случае решение герцога поддерживалось на штатах.

В XIV и особенно XV в. появляются идеи о различии между личностью государя и государевым достоинством. И если корона как результат общей воли не могла быть ни чем ограничена, государь должен был подчиняться закону, подобно другим поданным. На ассамблее Генеральных штатов Франции 1439 г. Жак Ювенель Дезюрсен объявил короля только «пользователем» короны.[165]
Аналогичные процессы шли и в Бургундии, осложненные еще и тем, что у графа Фландрии совсем иные полномочия, чем у герцога Бургундии.

Практическая роль штатов в обществе определялась главным образом присущей им функцией утверждения налогов. На их ассамблеях выдвигались и обсуждались проекты реформ, однако они не завоевали юридически закрепленного права законодательной инициативы или утверждения закона. Правда, местные штаты располагали судебно-административными правами и имели исполнительные комитеты в перерывах между собраниями.[166]

Создать единый орган, подобный Генеральным штатам во Франции мешал провинциальный сепаратизм, с которым связан процесс замедленной консолидации сословий в общегосударственном масштабе, ослаблявший их позицию местническими распрями.

В предыстории бургундских провинциальных и местных штатов можно выделить их первоначальное ядро – сеньориальную курию, более или менее должно отстоящую от собственно представительных собраний. Такие курии в Бургундии фиксируются уже в XII в.[167]

Процесс централизации провинциального уровня привел к превращению курий в представительные собрания. И в 1352 г. впервые созывается Бургундская провинциальная ассамблея.[168]

Политическая ситуация в Бургундии, характеризуемая в период становления местных и провинциальных штатов относительной слабостью герцогской власти, помогла им приобрести значительные политические и фискальные права и обеспечить внутреннюю связь. Источником силы представительного режима здесь служило наличие исполнительного комитета, а также обладание правом сбора налогов силами штатов в Шароле, Маконне и Оссоне.[169]

Осложнения возникали в том, что при присоединении новой территории к Бургундии, герцог подтверждал старые привилегии и утверждал новые, и таким образом права штатов разных провинций были очень различными. И унификация их вызвала бы резкое сопротивление

Центральная власть не может отказаться от провинциальных штатов, так как исполняемые ими административные функции помогают избежать части трудностей, что в условиях нехватки кадров очень важно.

Таким образом, можно сказать, что сословно-представительная система Бургундии была хорошо развита и имела свои особенности по сравнению с Францией. Отсутствовал единый коллективный орган региональных штатов. Провинциальные штаты имели значительные права и привилегии. Все это расшатывало и без того нестойкую Великую Бургундию.

Налоговая политика.

Французский королевский адвокат Жан Ленок, отстаивая идею политического могущества монарха, сформулировал положение об исключительном и монопольном праве взимать налог со всех жителей королевства без чьего бы то ни было согласия и независимо от того, являются ли жители его прямыми или непрямыми подданными.[170]
Однако в столь категоричной форме и для того времени утверждение Лекока отражало скорее притязания власти, чем ее реальные возможности. На практике приходилось считаться с распространенным в обществе XIV-XV вв. правилом, согласно которому государь должен был существовать на «свое», то есть на доходы домена.

При трех первых герцогах династия Валуа герцогский бюджет формировался преимущественно за счет доходов с домена, в виде феодальной ренты в различных формах и поступлений от осуществления публичных прав герцога как государя. Налоги с согласия сословного представительства отдельных земель вводились лишь в экстраординарных случаях.[171]

Домениальные или сеньориальные доходы, так или иначе, были связаны с земельной собственностью. К первой группе можно отнести рентные платежи - цензы, а также платежи за наследство и продажу цензов; доходы от эксплуатации леса и природных богатств; поборы при продаже фьефов и перемене собственника; оплата процедуры вассальной присяги; поступления от конфискации земель и четыре случая денежной помощи вассала сеньору.

Вторую группу доходов составляли судебные штрафы, баналитетные права на мельницу и печи, доходы от эксплуатации мостов и дорог, поступления от патронажа над бастардами и евреями.[172]

По мере усиления власти государя растет число ресурсов, связанных с публично - правовой стороной его власти, расширяется сфера их воздействия. Это и утверждение хартий коммун (в 1467 г. Карл Смелый за утверждение привилегий г. Гента получил 30 тыс. флоринов),[173]
специальные взносы за личное освобождение или аноблирование, за покупку земли лицами неблагородного происхождения, взносы за оформление нотариальных актов, прошений, за использование печати канцелярии и суда и пр.

Дальнейший рост доходов был связан главным образом с углублением и развитием публично - правового характера власти монарха.

Во Франции налоговая система начала складываться раньше. Так уже в 1439 г. Генеральные штаты вводят постоянный налог - талью.[174]
Существуют косвенные налоги: на продажу товаров - эд, и соли - габель. В Бургундии попытка ввести хотя бы косвенные налоги осложнялась тем, что области, где легко добывалась соль (Фландрия, Артуа и др.) требовали более легкого режима, а в собственно Бургундии, как родине герцогов, габель вообще отсутствовал.[175]
Кроме того, торговые города Нидерландов имели различные привилегии, попытки унификации которых приводили к восстаниям.

Талья в Бургундии отсутствовала, более того герцог Филипп Добрый в течение 10! лет не взимал с нее никаких налогов.[176]

Дальнейший рост доходов сопровождался введением нового вида поборов - налогов в собственном смысле слова - как за счет трансформации некоторых домениальных повинностей, так и путем образования новых источников поборов. И тогда публично - правовая сторона приобрела исключительное значение, заслонив собой материальную, земельную основу и придав ей в значительной мере символический характер. Однако этот процесс был настолько сложным и постепенным, что в XIV - XV вв. государственные налоги рядились еще в сеньориальные покровы феодальной службы.[177]

Административное устройство и национальный вопрос.

Собранное чисто феодальным способом, Бургундское государство отличалось крайней социально - экономической, политической и культурной неоднородностью. Каждая из входивших в него земель сохраняла свои вольности, привилегии и административное устройство, попав поначалу лишь под контроль герцогских советников.

Централизаторская политика герцогов наталкивалась на серьезные препятствия, и, прежде всего на партикуляризм отдельных земель, в особенности Фландрии с ее богатыми и сильными городами, борьба с которыми красной нитью проходит через всю бургундскую историю. Давняя традиция выборности администрации наталкивалась на стремление герцогов упрочить свою власть.

Сообщая о нидерландских делах, современник указывает следующее: "когда служители закона устраивают государя, то и живут они целый год в мире и все его [герцога] просьбы охотно удовлетворяются, а когда нет, то постоянно бывают неожиданности".[178]

Одна из таких "неожиданностей" произошла в 1453 г. в г. Генте. По хартии, из 26 эшевенов (городских судий) герцог мог назначать лишь четырех. Выборы в том году выиграла оппозиция, и проекты герцога Филиппа Доброго забаллотировали. Когда же он попытался аннулировать решение эшевена, Гент восстал. После продолжительной войны гентцы сдались и потеряли все свои привилегии, и даже цеховые знамена. Но через четырнадцать лет восстали снова и добились возвращения привилегий.[179]

Подобные "неожиданности" происходили почти каждый год. И в зависимости от внешнеполитической ситуации (восстания часто поддерживала Франция) герцоги либо подавляли восстание, либо откупались новыми привилегиями, что не приводило к положительным результатам - восставали уже другие города, чтобы добиться таких же привилегий.

Нужно еще упомянуть сложности, возникающие на национальной почве: немцы, швейцарцы, бургундцы, валлоны, фламандцы, фризы - вот

далеко не полный перечень народностей, населявших бургундское государство. Подданные герцогов зачастую не понимали друг друга. Герцогам приходилось постоянно лавировать между национальными и сепаратистскими настроениями подданных.

С известной долей уверенности можно сказать, что единственное, что связывало владения - личная власть герцога. Это та основа, на которой держалось государство.

Сильно заботило герцогов еще и то, что, несмотря на все свое величие, они не были суверенными государями и по одним владениям оставались вассалами французского короля, а по другим - германского императора. Переговоры Филиппа Доброго с императором Фридрихом III о возведении его в королевское достоинство по его имперским землям закончились безрезультатно.[180]

К 70ым гг. XV в. Бургундское государство, основанное герцогом Филиппом Храбрым, представляло конгломерат из множества графств, герцогств, "вольных городов", объединенных личной унией в лице бургундского герцога (к тому же территория Бургундского государства представляла несколько анклавов различной величины).

Соответственно, все регионы, находившиеся под властью бургундских герцогов, являлись неоднородными в экономическом, политическом и культурном отношении. Не существовало единых законов, единого финансового и сословно - представительного учреждения.

Тем не менее, к концу XV в. владения преемников Филиппа Храброго представляли собой могущественное государственное образование "Великих герцогов Запада".[181]
По свидетельству современника: "Подданные Бургундского дома были очень богаты благодаря доброте своего государя,…и мне кажется, их земли имели больше права называться землей обетованной, чем любые другие в мире".[182]

Реформы Карла Смелого.

Время расцвета Бургундского государства приходится на правление герцога Карла Смелого 1467 – 77 гг. Именно он провел реформы, направленные на создание централизованного государства.

Карл Смелый был образованным человеком, знал литературу, искусство, покровительствовал им, говорил на пяти языках, очень хорошо танцевал, великолепно играл в шахматы, сочинял интересные песни, поэмы.[183]
Воспитанный на рыцарских идеалах, герцог был последним ярким представителем уходящей Европы. Но вместе с абстрактными целями в нем много практицизма. Историк Т. Н. Грановский дал ему следующую характеристику: «Это был человек, который смотрел назад, но употреблял для своей цели новые средства».[184]

Преобразования Карла Смелого охватили широкие области внешней и внутренней политики, экономики, административного устройства и армии.

Реформы сословно – представительной системы.

В Бургундии 1460 – 70-ых гг. существовала очевидная и объективная необходимость в диалоге власти с сословиями. Причина этого в том, что монархии было крайне затруднительно выйти из той или иной ситуации, особенно экстремальной (в случае войны или острых социальных столкновений), собственными силами, без поддержки и одобрения привилегированных сословий и горожан, располагавших на местах определенным суверенитетом (особенно в Нидерландах). Сбор налогов, набор армии в условиях войны и другие проблемы побуждают монархию искать сотрудничества с сословиями и их помощи, часто за счет значительных уступок с ее стороны.

Отсутствие Генеральных штатов в Бургундском государстве тормозило процесс централизации. В отличие от провинциальных Генеральные штаты прежде всего решали общегосударственные вопросы и осуществляли централизаторские, а не партикулярные устремления, что являлось их несомненным достоинством. Так депутаты Генеральных штатов Нидерландов, избранные провинциальными штатами (Фландрии, Брабанта, Геннегау, Эно и др.), располагали императивным мандатом в их пользу; кроме того, раз в году генеральный орган подтверждал провинциальные вольности.[185]

Карл Смелый созывает Генеральные штаты всех бургундских владений.[186]

Таким образом, структурно Генеральные штаты накладывались на всю систему сословно – представительных учреждений и должны были преодолеть укоренившийся сепаратизм.

Судебная и административная реформы.

Государство не может существовать без общего судебного и административного аппарата. Карл Смелый делает шаги в этом направлении. В Мехелене он учреждает парламент для Нидерландов.[187]
Логика развития требует создания общего парламента, но Карлу Смелому не хватает времени, парламент в Бургундии появляется в 1477 г., уже после гибели герцога.

Карл Смелый создает Большой совет,[188]
функции которого распространялись на все владения.

Рыцарские идеалы оказывают влияние на своего самого блестящего представителя. Так старинную иллюзию относительно того, что государь самолично выслушивает и тут же разрешает жалобы и прошения малых людей, он облекает в пышную, великолепную форму. Два – три раза в неделю, после полуденной трапезы, окруженный первыми дворянами государства, герцог приступал к публичной аудиенции, и каждый мог вручить то или иное прошение.[189]

Реформы в армии.

Иоанн Галли, юрист Парижского Парламента, отстаивавший в конце XIV в. интересы французского монарха, считал наличие армии одним из трех непременных условий высшей власти короля.[190]

В XIV – XV вв. происходят принципиальные изменения в армии, итогом которых стало создание во второй половине XV в. так называемой постоянной армии.

Процесс государственной централизации требовал профессиональных военных кадров, организованных с помощью жесткой дисциплины, направленной на подчинение исключительно монарху.

В армии последней трети XIV – в начале XV вв. было два рода войск: кавалерия тяжеловооруженных воинов и стрелки - по преимуществу пешие воины. Последние могли составлять половину состава армии, но главной силой оставалась кавалерия. В кавалерии служили в основном дворяне.

В середине XV в. герцоги меняют способ рекрутирования армии, переходя на контрактную основу. Герцоги стремились поставить себе на службу наиболее подготовленное в военном отношении сословие, тем самым, сохраняя его доминирующее положение. Принципы феодальной иерархии сохранялись и в контрактной армии. Но введением единообразных военных единиц в виде компаний и копий герцоги отошли от принципа феодального ополчения в армии (бана и арьер – бана), организационно оформив новый вид связи центральной власти с дворянством.

Тем не менее, размер оплаты носил ярко выраженный сословный характер и разнился в зависимости не только от должности, но и социального положения в феодальной иерархии: рыцарь имел двойной сольд оруженосца, а сержант пехоты получал в два раза меньше оруженосца. Карл смелый меняет эту практику: все воины должны получать одинаковый сольд вне зависимости от социального статуса.[191]
Прибавки в жаловании обеспечивают только командные должности.

Вооруженные пешие воины все активнее включались в армейские подразделения в качестве военной силы (по примеру швейцарской пехоты), их роль возросла в связи с введением артиллерии, которая требовала специальных земляных работ и обслуживания. Состав пехоты при Карле Смелом был усилен за счет привлечения к службе хорошо обученных иностранных наемников.[192]

Конструктивное значение для бургундской армии, в частности для упорядочения ее структуры, слаженности и повышения профессионализма, имел прогресс в применении артиллерии.

В наследство от Филиппа Доброго Карл Смелый получил прекрасную артиллерию, которую сделал предметом особых забот. В результате в 70-е гг. XV в. он обладал лучшей артиллерией в Западной Европе. Он впервые выделил артиллерию в особый род войск. Примечательно, что в сражениях при Грансоне и Муртене Карл Смелый возлагал на артиллерию большие надежды. Возможно, что он был одним из первых, кто понял и по достоинству оценил роль артиллерии. По проводимым компаниям можно[193]
судить об изменении в армии при Карле Смелом.

В кампании 1465 г. Карл Смелый возглавляет отряд из 300 кавалеристов и 4 тыс. лучников. Еще 1100 кавалеристов приводят крупные сеньоры. Попытка созвать пешее ополчение (видимо по примеру арьер – бана) проваливается. Впоследствии арьер – бан больше не собирается.[194]

Кампания 1472 г. пик могущества Бургундии: 1200 копий (в копье десять кавалеристов, лейтенант и знаменосец), с каждым кавалеристов три лучника. Армия целиком контрактная.[195]

Кампания 1474 г. меняет тактику герцога, основной акцент делается на наемников (несколько тысяч итальянцев и три тысячи англичан) и артиллерию.[196]

Нужно заметить, что, несмотря на реформы, армия остается громоздким организмом, находящимся в процессе становления. Создав постоянную армию, герцоги не отказались от личной вассальной службы.

Налоговые реформы.

Усложнявшаяся в процессе централизации страны структура государственного аппарата управления, активная внутренняя и внешняя политика Карла Смелого обнаружили недостаточность домениальных, или, как их называли, ординарных доходов побуждая герцога обратиться кошелькам подданных. В то время всякий побор, сверх положенного обычаем, в том числе вассальным правом, рассматривался как экстраординарный набор, в необходимости или целесообразности которого следовало убедить общественные силы, располагавшие денежными средствами. Карл Смелый пытался решить финансовую проблему в свою пользу. По-видимому, это и было одной из причин созыва генеральных штатов. Была учреждена счетная палата в Мехене для Нидерландов.[197]
Правда, для этого пришлось преодолеть сопротивление городов, не привыкших платить. Карательная экспедиция против восставших горожан Динана (1466 г.), Льежа (1467 г.), волнения в Генте(1468 г.).[198]
При ослаблении режима города Нидерландов отказались платить. Отсутствие средств – вот главная причина поражения герцога в войне со Швейцарией.

По примеру Франции Карл Смелый вводит косвенные налоги эд и габель и прямой налог – талью. Герцог пошел даже на введение габели в герцогстве Бургундия (1474 г.),[199]
которая всегда находилась в привилегированном положении.

В результате всех этих мер Карл Смелый за десять лет получил столько же средств, сколько его отец, Филипп Добрый, выручил за сорок пять лет.[200]
Коммин сообщает: « его сеньории предоставили … помощь на десять лет … 350 тысяч экю ежегодно. Он собирал более 300 тысяч».[201]
Столь резкое увеличение налогового сбора вызвало падение популярности герцога в обществе.

Сложность формирования общегосударственной налоговой системы отразила замедленную трансформацию государства. Неустойчивость налоговой системы, когда налоги поступали в виде вассальной помощи, талья и косвенные налоги могли взаимозаменяться. А размеры налогов менялись не только по инициативе государства, но и благодаря вмешательству местных сословных собраний,[202]
тем не менее, не могут скрыть того обстоятельства, что Бургундское государство сделало важный шаг на пути к централизации.

Карл Смелый провел ряд жизненно важных для государства реформ в налоговой, судебной, административной, военной сферах, а также в сословно – представительной системе. Созваны Генеральные штаты, созданы налоговая система, постоянная армия, судебные и административные учреждения, функции которых распространяются на все владения. Преобразования герцога были направлены на создание централизованного государства, где люди чувствуют себя гражданами единой страны.

Из конгломерата земель, различных в культурном, экономическом и политическом отношении, Бургундия становиться государством.

Внешняя политика Бургундских герцогов.

Как указывалось выше, история Бургундского герцогства династии Валуа начинается в 1363 г., когда младший сын французского короля Иоанна II Доброго Филипп Храбрый получает в лен[203]
Бургундские земли. [204]

Идея создания нового Бургундского герцогства лежит в традициях рыцарства: король Иоанн II Добрый дарит герцогство своему сыну, который не покинул его в битве при Пуатье.[205]

Бургундия в последней трети XIV в. представляла собой довольно крупное, но далеко не самое большое владение во Франции. Однако в конце XIV в. ситуация меняется; путем брака Филипп Храбрый приобретает графство Фландрию, Артуа, Франш-Конте и другие более мелкие владения [206]
, которые юридически не входят в состав Франции. Складывается следующая ситуация: герцог Бургундии по значительной части своих земель не является вассалом французского короля. Амбиции герцогов возрастают, и столкновение интересов Бургундии и Франции становится неизбежным.

Внешнеполитическая история Бургундии представляет собой постоянную борьбу с Францией за суверенитет и непрерывную экспансию на соседние владения.

Первый герцог Филипп Храбрый (1364 – 1404) активно вмешался в борьбу за регентство во Франции над душевнобольным королем Карлом VI Безумном. Соперничество за власть двух партий: бургиньонов (партия герцога) и арманьяков – вылилось в гражданскую войну во Франции, осложненную продолжавшейся Столетней войной.[207]
Герцог на данном этапе пользуется еще очень не большим влиянием, чтобы активно участвовать в политической жизни. Поэтому малоперспективному регентству во Франции он предпочитает расширение своих владений. Как раз, не оставив наследника, умирает граф Фландрский, и Филипп Храбрый, как супруг старшей дочери, становиться формальным государем Фландрии. Правда, богатые фламандские города не были склонны признать его графом. Борьба за фландрское наследство займет много времени и сил герцога, прежде чем в 1382 г. он не разобьет фламандцев при Роозебеке.[208]

Что касается Столетней войны, то Бургундия находится в союзе с англичанами, которые гарантируют защиту Фландрии от притязаний Франции. В целом, подводя итог первому периоду истории Бургундии, можно заявить, что политика на данном этапе не отличалась от поведения хоть крупного, но типичного вассала французской короны. Герцог почти целиком находится под влиянием французской политики и не помышляет о самостоятельной государственной политической линии. Даже приобретение Фландрии и Франш-Конте мало меняют ситуацию. Филипп Храбрый остается, прежде всего, французским герцогом: вассальные традиции и родственные отношения все еще доминируют в данный период бургундской истории.

Следующий герцог Иоанн Бесстрашный (1404 – 19)[209]
молодой и амбициозный политик не довольствуется ролью пусть даже самого крупного, но королевского вассала, Бургундия в данный период начинает выступать активной стороной европейской политической жизни. В начале 1405 г. вокруг тяжело заболевшего Карла VI развернулась острейшая борьба за власть. В последнее время наибольшим политическим весом при французском дворе обладал брат короля герцог Людовик Орлеанский. Он столкнулся с растущим влиянием Иоанна Бесстрашного. Эти политические деятели занимали противоположные позиции по основным государственным вопросам, в том числе и по вопросу войны с Англией. Герцог Бургундский предпочитал сохранение формального англо-французского перемирия, естественно на его решение влияло то, что он владел Фландрией и Артуа, и как государь был обязан отстаивать интересы своих подданных, чьи торговые связи подрывала война.[210]
А герцог Орлеанский был горячим сторонником возобновления войны. В 1405 г., когда это стало реальностью, Иоанн Бесстрашный открыто выступил против политики Людовика Орлеанского.

Франция вновь оказалась на грани гражданской войны. Оба герцога собирали войска, готовые начать борьбу. К осени 1405 г. с большим трудом было примирение, носившее явно непрочный компромиссный характер. Одним из условий было развертывание военных действий против Англии. Герцог Бургундский начал готовиться к осаде Кале, но одновременно вел переговоры о подтверждении перемирия с Англией, эта война была герцогу абсолютно не нужна. Но мирные предложения прибывшего в Париж английского посольства были сорваны герцогом Орлеанским. В результате обострившейся борьбы герцог Орлеанский был убит (1407 г.).[211]
Интересно, что после убийства герцога с оправдательной речью в пользу Иоанна Бесстрашного выступил знаменитый доктор теологии Jean Petit[212]
, что свидетельствует о широкой поддержке герцога среди горожан.

Но борьба не утихала, и летом 1410 г. разразилась война между бургиньонами и арманьяками, обе стороны боролись за власть при Карле VI и, в конечном счете, за независимость от центральной власти. В этой войне герцог Бургундский опирается на союз с Англией, помимо денег и династических браков английскому королю была обещана Нормандия. Но арманьяки предложили половину Франции, и англичане поддержали их.[213]

В ответ Иоанн Бесстрашный решает опереться на своих старых сторонников из горожан. Он призвал к объединению перед лицом иностранной опасности и выдвинул проект податных реформ. Поэтому естественно, что когда глубокое недовольство горожан налоговой политикой и феодальными раздорами вылилось в 1413 г. в восстание Кабоша в Париже, своим лидером восставшие объявили герцога Бургундского.[214]

В условиях гражданской войны обе стороны пытались использовать англичан в своих интересах, англичане, в свою очередь, поддерживая попеременно то арманьяков, то бургиньонов, захватывали все новые территории. Противоборствующие стороны старались привлечь новых сторонников, для этого использовались различные демагогические идеи. Впрочем, не стоит отказывать лидерам той эпохи в понимании ситуации, каждый сознавал, что страна находится в состоянии глубокого кризиса, и что их действия только усугубляют его, просто у каждого был свой рецепт, и его рецепт, естественно, был единственно правильным.

Осенью 1416 г. в Кале был заключен англо – бургундский союз. Герцог признавал законными права Генриха V на французский престол и обещал ему военную помощь.[215]

Конечно, в глазах французов этот шаг был несомненной изменой, автор “Нормандской хроники” заметил по этому поводу, что герцог Бургундский “стал скорее англичанином, чем французом”.[216]
Но с точки зрения генезиса государства, данный союз характеризует переход Бургундии на новую стадию развития государственности. Бургундский герцог уже выступает не как вассал французской короны, а как объект международных отношений. Соответственно, и рассматривать его действия нужно именно с этих позиций. Произошли реальные изменения в бургундской политике, герцог, прежде всего, выступает выразителем интересов своих подданных, и интересы французской короны, какими бы они ни были притягательными для герцога, отступали перед приоритетом задач развития Бургундского государства.

Во время переговоров в Монтеро Иоанн Бесстрашный был убит сторонниками Людовика герцога Орлеанского по обвинению в организации убийства их герцога,[217]
но на самом деле причиной убийства стал союз с Англией. И война разгорается вновь. В декабре 1419 г. наследник Иоанна Бесстрашного Филипп Добрый подтвердил союз с английским королем. С этого времени Бургундия надолго стала важнейшим союзником Англии в Столетней войне. Уже в начале следующего, 1420 г. бургундские войска приняли активное участие в военных действиях.[218]

Имея в виду убийство Иоанна Бесстрашного, Й. Хейзинга дает следующий совет исследователю Бургундии: «Тот, кто захочет написать историю Бургундской династии, должен будет попытаться сделать основным тоном своего повествования неизменно звучащий мотив мести, чтобы в каждом деянии, будь то в совете или на поле битвы, можно было почувствовать горечь, жившую в этих сердцах, раздираемых мрачной жаждой мести и дьявольским высокомерием».[219]
Разумеется не следует возвращаться к тому упрощенному взгляду на историю, который царил в XV в. Но все же надо осознавать, что для современников, прямых участников этих событий, кровная месть была важным мотивом, реально влияющим на поступки государей и на события, в которые были вовлечены эти страны.

Герцог Филипп Добрый (1419 – 67) для своих современников по преимуществу - мститель. Ла Марш пишет, что он «тот, кто, дабы отомстить войну вел шестнадцать лет … и воистину отдал бы во имя сего плоть и душу, богатства свои и земли».[220]
Ла Марш отмечает, что мщение воспринималось как долг чести всеми, кто жил во владениях герцога; оно было мотивом всех политических устремлений, все сословия герцогства взывали к мести.[221]

Шестнадцать лет Бургундия в союзе с Англией ведет войну. В 1435 г. герцог заключает мир с Францией в Арассе,[222]
Филипп Добрый признал Карла VII королем Франции. По условиям мира, кроме покаянных деяний за убийство Иоанна Бесстрашного, Франция передает Бургундии города по р. Сомме[223]
в залог мирных отношений. Кроме того, герцог остается только номинальным вассалом французского короля, апанаж переводится в лен, Бургундия становится практически независимой.

Следующие тридцать лет, до 1465 г., герцог занят увеличением своих владений. Матримониальным путем он получает права на Брабант, Люксембург, Лимбург, Голландию, Зеландию, Геннегау, Эно и Намюр.[224]
Но эти права нужно было подтверждать силой, на это ушло не одно десятилетие.

В отношении Франции политика герцогов направлена на поддержку оппозиции королю. В Бургундии находят убежище многие опальные сановники. Именно в Бургундию бежит дофин (будущий Людовик XI) после неудачного Прагерийского мятежа 1441 г.[225]

Филипп Добрый заводит обширные внешнеполитические связи. Устанавливаются контакты с Португалией, что закрепляется браком герцога с инфантой.[226]
Бургундия активно участвует в войне Алой и Белой розы, так как Англия является естественным союзником против Франции. Герцог заинтересован в утверждении своего союзника на престоле Англии. Так как в Англии идет война и не ясно, кто победит, Филипп Добрый поддерживает и Йорков, и Ланкастеров[227]
(естественно, в тайне друг от друга).

Герцог Филипп Добрый выступает как самостоятельный государь, лишь номинально считающийся вассалом французской короны. Интересы Бургундии становятся выше мифического вассалитета. И если государственные интересы требовали начать войну со своим сюзереном и даже отказаться признавать его права, герцог был обязан сделать это. Единственное, что сдерживало активность Бургундии на данном этапе, необходимость отстаивать новоприобретенные земли. В целом же нужно сказать, что вассальные отношения на данном этапе находятся в состоянии кризиса, формально сохраняется вассалитет, но реальные действия основываются на собственных государственных интересах. Несмотря на пышный церемониал и традицию, все, и сюзерен, и вассал, не рассматривали бургундский оммаж как реальный фактор политики.

Пик активности внешней политики всей истории Бургундского государства приходится на правление герцога Карла Смелого (1467 – 77). Именно в это время происходит решающая схватка с Францией за само существование Бургундии. Приход к власти двух амбициозных политиков: Карла Смелого в Бургундии и Людовика XI во Франции неминуемо вел к столкновению. Франция не могла примириться с существованием Бургундии, так как страна была препятствием к дальнейшему объединению государства, Бургундии же требовалось отстоять свою независимость и доказать право на существование.

Карл Смелый в наследство получил разросшееся герцогство и располагал как флотом, так и сильной армией, ядро которой составляли 32 Compagnie d’ordonnance (около 3850 лучников, арбалетчиков и пр.).[228]
Герцог сразу дал понять, что армия не застоится без дела. Карл Смелый не зря получил свое прозвище, он не без оснований считал возможным силой оружия добиться того, чего не смогли достичь его предшественники.

Еще будучи наследником, Карл Смелый принял участие в войне так называемой лиги Общественного блага 1465 г. Коммин сообщает, что Карл Смелый, герцог Бретонский, герцог Гюйенский и ряд советников Карла VII собрались «выразить королю (Людовику XI) протест против дурного правления и отсутствия справедливости, и если он не пожелает исправить положение, то принудить его к этому силой».[229]

Следует отметить, что рыцарская этика воспринималась в качестве регулятора не только социальных, но и политических отношений, поскольку короли и герцоги были также рыцарями, и на их поведение распространялись нормы кодекса чести.

В данной кампании Карл Смелый проявил свой полководческий талант, он был несомненным лидером коалиции. Итогом войны лиги Общественного блага стал выгодный мир, но, играя на своекорыстии членов лиги, Людовик XI сумел разобщить ее.[230]

Людовик XI и не собирался выполнять условия мира, переговоры закончились безрезультатно. Нужно сказать, что в далеко идущих планах герцога Франция не играла большой роли, и вершиной требований к Людовику XI было заключение крепкого мира и обещание не поддерживать волнения в Нидерландах. Не угроза территориальных потерь беспокоила Людовика XI, Карл Смелый не претендовал на французские земли. Возможность возникновения мощного государства на восточной границе, которое моментально остановит экспансию Франции - здесь кроется истинная причина смертельной схватки. Обе стороны понимали, что победитель может быть только один.

С 1468 по 1472 гг. проходят ряд франко-бургундских кампаний.[231]
Герцог одерживает ряд побед, и король решает поменять тактику. Пренебрегая всеми правилами «честной игры», король проявляет редкую изобретательность в политических интригах. Чтобы обескровить Бургундию, он постоянно провоцирует выступления нидерландских городов и создает лигу (1474 г.) против герцога, куда входят эльзасские города, швейцарцы и Австрия.[232]
Возникают новые формы войны - экономические. Король применяет торговую блокаду, в частности он запрещает французским купцам ездить на ярмарки в Ипр, Брюгге и Антверпен.[233]
Людовик XI отлично понимал, в чем кроется могущество Бургундии, и нанес удар в самое уязвимое место.

Герцогов Бургундии всегда угнетало то, что при всем своем величии они не были суверенными государями. Карл Смелый проводит в 1473 г. переговоры в Трире с императором Фридрихом III о предоставлении титула короля, но переговоры были сорваны не без влияния Людовика XI.[234]

Карл Смелый планировал стать королем и восстановить Великую Лотарингию от Роны до Рейна.[235]
Прежде всего, для выполнения своих планов он осаждает Нанси, столицу Лотарингского герцогства. В 1476 г. Нанси капитулировал.[236]
Взятием Нанси герцог решает сразу две задачи: соединяет свои владения в одно целое (Лотарингия разделяла его земли на две части) и подтверждает личный авторитет.

Французский король, не рискуя сам начинать войну, провоцирует швейцарцев, подогревая финансово их давние противоречия с бургундцами. На пике своего могущества Карл Смелый начинает Швейцарскую войну. Но ситуация складывается неожиданно. В 1476 г. герцог терпит поражение под Грансоном. Был потерян Нанси, но главным итогом сражения стала моральная победа швейцарцев, так как до Грансона бургундцы никогда не спасались бегством с поля боя. Все это привело к падению авторитета герцога. Внутри его владений вспыхивает недовольство.[237]
Карл Смелый понимал, что единственное средство поднять собственный престиж – победа над швейцарцами.

В условиях полной политической изоляции герцог начинает свой роковой поход на Нанси. Сражение при Нанси явилось важной вехой в истории Бургундского государства, или, точнее, в эпилоге его существования – в этом бою погиб последний бургундский герцог Карл Смелый. «Когда мы узнали о смерт

и нашего повелителя, мы были страшно потрясены, ибо потеряли в этот день честь, благосостояние и надежду на выход из сложившейся ситуации»,- с горечью сообщает один из придворных Ла Марш.[238]

Теперь ничто не могло остановить происходящий распад Бургундского государства. Оно не имело больше ни денег, ни армии, чтобы защитить себя, оно – что самое главное – не имело правителя. Смерть Карла Смелого разрушила самую главную из ниточек, связывающих воедино различные области и регионы Бургундского государства.

Политика герцога Карла Смелого - закономерное продолжение традиционной политической линии его предшественников. Герцог проявил до того скрытые процессы, но основание было заложено всеми герцогами. В отношениях с Францией кризис был неизбежен, так как само существование Бургундии было смертельно опасно для королевства. Сложились все предпосылки для завершения процесса формирования государства, промедление было подобно смерти, так как противники не ждут, Карл Смелый просто обязан был действовать. Предшественники Карла Смелого подготовили почву, проделали всю черновую работу, и герцогу осталась финальная часть – создать державу или погибнуть.

Культурная идентификация.

Роль придворной культуры в процессе консолидации государства.

Отличительным признакам Бургундского государства была его особая, неповторимая культура. Эпоха Бургундского дома династии Валуа характерна последним ярким взлетом рыцарской культуры. При бургундских герцогах позднее Средневековье предстает во всем его великолепии и завершении.

Сочетание культуры позднего Средневековья на высшем этапе ее развития и новых, ренессансных форм и обеспечили неповторимость культурного феномена Бургундии. Характерные черты культурного феномена Бургундии наиболее ярко проявились в придворной рыцарской этике.

Необходимо сразу оговориться, что рассмотрение народной культуры Бургундии не входит в задачу нашей работы. Известный исследователь культуры Средневековья А. Я. Гуревич утверждал, что народная культура подвержена гораздо более медленным изменениям, чем культура правящего меньшинства[239]
и, естественно, не могла оказать помощь в процессе консолидации государства.

В политике герцогов культура решала конкретные задачи утверждения авторитета герцогского дома и подчеркивания отличительных особенностей Бургундии. В связи с этим гораздо больший интерес при рассмотрении процесса становления государства представляет именно придворная, рыцарская культура.

Отличительным признаком придворной бургундской культуры было воплощение в ее художественных формах рыцарских идеалов. Нужно отметить, что в XV в. рыцарский идеал значительно потускнел, это связано с целым комплексом причин, рассмотрение которых выходит за рамки данной работы. Можно лишь сказать, что упадок рыцарской культуры связан со снижением роли самого рыцарства.

Но, тем не менее, Бургундские герцоги избрали именно рыцарскую форму для своей культурно-идеологической платформы. Примечательно, что основная часть населения Бургундии принадлежала к давно сложившейся и устоявшейся городской средневековой культуре, и, казалось бы, принятие рыцарского идеала в качестве основной культурной парадигмы должно было привести к серьезным социальным противоречиям. Но это кажется очевидным лишь на первый взгляд.

Разумеется, эпоха истинного расцвета рыцарства начинает клонится к закату уже в конце XIII столетия. То, что следует затем, - это княжеско-городской период Средневековья, когда господствующими факторами в общественной жизни становится денежное могущество бюргерства и основывающаяся на нем финансовая мощь государства. И, тем не менее, неизменно бросается в глаза, что источники уделяют знати и ее деяниям гораздо больше места, чем это должно было быть в соответствии с действительностью.[240]
Так в чем же разгадка противоречия?

Причина же заключается в том, что аристократические формы жизненного уклада продолжали оказывать господствующее воздействие на общество еще долгое время после того, как сама аристократия утратила свое первенствующее значение в качестве социальной структуры. Известный медиевист Й. Хейзинга указывал, что в духовной жизни XV в. аристократия, вне всякого сомнения, все еще играет главную роль; значение ее современники оценивают весьма высоко; значение же буржуазии – чрезвычайно низко.[241]
Итак, казалось бы, можно сделать вывод: современники ошибались, следовали своим представлениям без всякой критики, - тогда как последующие исторические исследования пролили свет на подлинные отношения в эпоху позднего Средневековья. Что касается политической и экономической сфер, то действительно, бюргеры имели здесь вес и оказывали значительное влияние. Но для изучения культурной жизни данного периода заблуждение, в котором пребывали современники, отдавая приоритет аристократии, сохраняет значение истины. Даже если формы аристократической рыцарской культуры были лишь поверхностным лоском, попытаемся увидеть, как эта картина жизни блестела под слоем свежего лака.

Однако речь идет о чем-то гораздо большем, чем поверхностный блеск. Идея сословного разделения общества пронизывает насквозь все средневековые рассуждения. И дело совсем не ограничивается обычной триадой: духовенство, аристократия и третье сословие. Понятию "сословия" придается не только большая ценность, оно также и гораздо более обширно по смыслу. В общем, всякая группировка, всякое занятие, всякая профессия рассматривается как сословие. Сословие, в средневековом понимании, это состояние. Как указывал Й. Хейзинга "estat","ordo" [порядок], термин, за которым стоит мысль о богоустановленной действительности.[242]
Понятия “estat” и “ordre” в Средневековье охватывало множество категорий, на современный взгляд весьма разнородных: сословия (в современном понимании); профессии; состояние в браке; пребывание в состоянии греха; придворные звания лиц, посвятивших себя служению церкви; монашеские и рыцарские ордена. В средневековом мышлении понятие «сословие» (состояние) или «орден» (порядок), во всех этих случаях удерживается благодаря сознанию, что каждая из этих групп являет собой божественное установление, некий орган мироздания, не менее существенный и почитаемый, чем Престолы и Власти.

В той картине, в виде которой представляли себе государство и общество, за каждым из сословий признавали не ту функцию, где проявляло свою полезность, а ту, где оно выступало своей священной обязанностью или своим сиятельным блеском. При этом можно было сожалеть о вырождающейся духовности, об упадке рыцарских добродетелей – в то же самое время, нисколько не поступаясь идеальной картиной; даже если человеческие грехи и препятствуют осуществлению идеала, он сохраняется как мерило и основа общественного мышления. Средневековая картина мира скорее статична, чем динамична.

Лучшим доказательством того, что герцоги верно выбрали культурную линию, послужит мнение современника. Следующим образом видит общество тех дней Жорж Шатлен, придворный историк Филиппа Доброго и Карла Смелого, чье мнение лучше всего отражает особенности мышления того времени. Выросший во Фландрии и ставший у себя в Нидерландах свидетелем блистательного развития бюргерства, он был до того ослеплен внешним блеском и роскошью бургундского двора, что источник силы и могущества видел лишь в рыцарской добродетели и рыцарской доблести.

«Господь повелел простому народу явиться на свет, чтобы трудиться, возделывать землю или же торговлей добывать себе средства для жизни; аристократия же призвана возвеличивать добродетель и блюсти справедливость – деяниями и нравами прекраснейших лиц своего сословия подавать пример всем прочим».[243]
Высшие задачи страны: поддержание церкви, распространение веры, защита народа от притеснения, соблюдения общего блага, борьба с насилием, упрочение мира – все это у Шатлена приходится на долю аристократии. Правдивость, доблесть, нравственность, милосердие – вот ее качества. И Шатлен считал, что бургундская аристократия отвечает этому идеальному образу.[244]

Пример показывает, насколько неавторитетной еще была бюргерская культура и ее ценности по сравнению с идеалами рыцарства. Естественно, герцоги выбрали более прочную основу для своей государственной идеологической базы. Значение буржуазии недооценивается еще и потому, что тип человека, с которым соотносят представление о третьем сословии, нисколько не пытаются соотнести с действительностью. Тип этот прост и незамысловат как миниатюра в часослове или барельеф с изображением работ, соответствующих тому или иному времени года[245]
: это усердный хлебопашец, прилежный ремесленник или деятельный торговец. Фигура могущественного финансиста, оттесняющего самих дворян, и тот факт, что дворянство пополнялось за счет притока со стороны бюргерства (как Шатлен, Ла Марш, Фруассар, Коммин и многие другие) – все это в указанном типе находило отражение ничуть не больше, чем образ строптивого члена гильдии вместе с его свободными идеалами. В понятие третьего сословия буржуазия с крестьянством и ремесленниками входили не раздельно, причем на передний план попеременно выдвигались то образ бедного крестьянина, то богатого и ленивого бюргера[246]
– очертаний же, соответствующих подлинной хронологической, политической и культурной функции третьего сословия, понятие это не получило. Вполне естественно, что третье сословие не могло создать собственного культурного образа, могущего конкурировать с четким и устоявшимся рыцарским идеалом. И Бургундским герцогам не оставалось ничего иного, как взять уже существующую форму.

Поэтому вполне можно понять, что такой человек, как Шатлен, падкий на иллюзии в нравственной области, признавая высокие достоинства аристократии, оставляет третьему сословию лишь незначительные добродетели. «Если же перейти к третьему члену, коим помнится государство, то это – сословие добрых городов, торгового люда и землепашцев, сословие, коему не приличествует столь же пространное, как иным, описание по причине того, что само по себе оно едва ли способно высказать высокие свойства, ибо по своему положению оно есть сословие услужающее».[247]
Добродетелями его, считал Шатлен, являются покорность и прилежание, повиновение своему государю и услужливая готовность доставить удовольствие господам. Суждение Шатлена и прочих его единомышленников (Ла Марша, Молине, Фруассара и других) о своем времени может показаться излишне мрачным, но нужно учесть, что спасение они ожидали исключительно от аристократии, неизбежно клонившейся к упадку, на бюргерскую помощь они нисколько не рассчитывали.

Богатые горожане у Шатлена все еще зовутся вилланами.[248]
Понятие о бюргерской чести для него не существует. У Филиппа Доброго было обыкновение женить своих лучников, принадлежавших к низшему дворянству на богатых вдовах или дочерях бюргеров. И вот как-то герцог наталкивается на упорное сопротивление богатого лилльского пивовара, который не согласен на подобный брак своей дочери. Бюргер даже, сильно рискуя, решает обратиться в Парижский парламент. Но герцог посчитал недостойным тягаться с каким-то пивоваром и с насмешками вернул девушку. Шатлен, который при удобном случае он не стеснялся порицать герцога, здесь полностью на стороне Филиппа Доброго. Для бюргера у него нет иных слов, кроме как «этот взбунтовавшийся деревенщина – пивовар … и к тому же еще презренный мужик».[249]

В утешение Маргарите Английской, лишенной короны, Шатлен посвящает «Храм Боккаччо», где описывает бедствия и страдания сильных мира сего. Автор допускает туда великого финансиста Жака Кера лишь с оговорками и изменениями, тогда как дворянин Жиль де Рэ, несмотря на свои ужасные злодеяния, получает туда доступ без особых препятствий, исключительно в силу своего происхождения. Тогда как имена горожан, павших в великой битве за Гент в 1451 г. Шатлен не считал достойным даже упоминания.[250]

Казалось бы, подобная аристократическая, рыцарская этическая структура неизбежно должна была вызвать возмущение и конфликт со стороны третьего сословия, который бы разорвал на первый взгляд такое хрупкое социальное единство. Но в самом рыцарском идеале, в служении добродетелям и в устремлениях, предписываемых аристократии, содержится двойственный элемент, смягчающий высокомерно-аристократическое отношение к народу.

Кроме насмешек над деревенщиной в противоположность этому нередки выражения сочувствия бедным людям, страдающим от многих невзгод. Тон жалоб постоянно один и тот же: разоряемый войнами несчастный народ, из которого чиновники всасывают все соки, пребывают в бедствии и нищете. Люди терпеливо переносят страдания, когда же они порой ворчат и поносят своих властителей, их господин возвращает им спокойствие и рассудок.

В этическом принципе того времени прослеживается мысль, что государь обязан учитывать интересы своих подданных и следовать им, несмотря на свои собственные цели. Бургундские герцоги довольно последовательно следовали этому принципу, нередко откладывая свои мечтания о славе, во имя насущных нужд своих подданных. Хронисты, прославляющие рыцарские идеалы (Молине, Мешино), тем не менее, в своих сочинениях вновь и вновь возвращаются к нуждам народа.[251]

Все, кто прославлял рыцарские идеалы позднего Средневековья, одобряли проявление сострадания к народу: рыцарский долг требовал защищать слабых. В равной мере рыцарскому идеалу было присуще – и теоретически, и как некий стереотип – сознание того, что истинная аристократичность основывается только на добродетели и что по природе своей все люди равны. В наше время сложился другой стереотип, что признание истинным благородством высоких душевных качеств является триумфом Ренессанса. Между тем, оба принципа были распространены в куртуазной литературе, и мысль о том, что благородство происходит от чистого сердца, была ходячим представлением уже в XII в., оставаясь во все времена чисто нравственным взглядом, вне какого бы то ни было активного социального действия.

Откуда гордость в нас и благородство?

От сердца, в коем благородный нрав.

Не низок тот, кто сердцем не таков.[252]

Именно в согласии с такими мыслями восторженные почитатели рыцарского идеала намеренно подчеркивают героические деяния крестьян, научая людей благородных, что временами и те, в ком они видят мужиков, бывают примерами величайшей отваги.

Во времена позднего Средневековья еще бытовал хотя и потускневший, но все еще действенный культурный стереотип: аристократия, верная рыцарским идеалам, призвана поддерживать и очищать окружающий мир. Праведная жизнь и истинная добродетель людей благородного происхождения – спасительное средство в недобрые времена; от этого зависит благо и спокойствие государства; этим обеспечивается достижение справедливости.[253]

Конечно, реальность сильно различалась с идеальными представлениями, но рыцарские идеалы, отвечали интересам всех сословий. И в данный период рыцарская этика не имела серьезных конкурентов. Тем более, что почитание высокого стремления и отваги ставится рядом с почитанием высшего знания; люди испытывают потребность видеть человека более могущественным и хотят выразить это в твердых формах двух равноценных устремлений к высшей жизненной цели. И все же рыцарский идеал обладал более общезначимым и более сильным воздействием, поскольку в нем сочеталось множество эстетических элементов, понимание которых было доступно буквально каждому.

Нужно сказать, что рыцарские элементы глубоко проникли в среду бюргерства. Знаменитая бургундская честь не была пустым звуком даже для горожан Нидерландов, где традиционно авторитет рыцарства был невелик. Даже спустя столетие в произведениях Шекспира жители Нидерландов клянутся честью бургундца.[254]

Современному исследователю рыцарские величие, мода и церемониал могут казаться пустой иллюзией, пышной и обманчивой игрой. Люди, творившие историю, были отнюдь не мечтателями. Это расчетливые, трезвые государственные деятели и торговцы, будь то князья, дворяне или бюргеры.

Конечно, они и в самом деле были такими. Однако, изучая историю культуры, мечты о прекрасном, грезы о высшей, благородной жизни нужно принимать в расчет в той же мере, что и демографическую или финансовую статистику. Нужно отметить, что рыцарский идеал, каким бы наигранным и устаревшим ни казался он к тому времени, все еще продолжал оказывать влияние на культурное и политическое развитие позднего Средневековья – и к тому же более сильное, чем обычно предполагается. При всем своем несовершенстве рыцарский идеал предлагал обществу стройную этическую концепцию, в которую довольно органично вписывались представления практически всего средневекового общества.

Таким образом, нет никаких оснований полагать, что выбор бургундскими герцогами рыцарской идеи в качестве основного вектора государственной идеологии вносил диссонанс в общество и нарушал стабильность Бургундского государства.

Двор: этика, мода и искусство.

Максимально культурная политика бургундских герцогов получила свое воплощение в придворной среде. Двор – та сфера, где эстетика форм жизненного уклада могла развиться наиболее полно.

Бургундский двор с конца XIV и особенно в XV вв. занял исключительное место среди дворов могущественных европейских государей. Современники называли его сокровищем или жемчужиной Запада,[255]
будучи поражены его политическими амбициями, культом института рыцарства – одного из наиболее ярких знаков уходящего средневекового мира, роскошью придворной жизни, причудливостью и волшебством праздника. Необходимо учесть, что признание современниками культурной супрематии бургундского двора происходило невзирая на то, что он являлся политическим центром только герцогства, существующего в рамках французской монархии и не имевшего юридического статуса самостоятельного государства. Двор стал еще одним инструментом герцогов в кропотливой деятельности по созданию государства.

Чинная роскошь бургундского двора, так восхваляемая современниками, раскрывается в полной мере, прежде всего, в сравнении с неразберихой, которая обычно господствовала при французском дворе, хотя и гораздо более старом.

Известно, какое значение придавали бургундские герцоги всему, что касалось придворной роскоши и великолепия.[256]
Но чем являлся двор для герцогов? Только лишь способом еще раз выделится или нечто большим? Двор занимал в рыцарской культуре очень высокое значение. После воинской славы двор, говорит Шатлен, первое, к чему следует относиться с особым вниманием; содержать его в образцовом порядке и состоянии –важнейшее дело.[257]
Серьезное отношение к двору характерно не только для бургундских герцогов, это черта свойственна всем государям позднего Средневековья.

Оливье де Ла Марш, церемониймейстер Карла Смелого, по просьбе короля Англии Эдуарда IV написал трактат об устройстве двора бургундских герцогов[258]
, с тем, чтобы предложить королю образец церемониала и придворного этикета в качестве примера для подражания. Изящная и утонченная придворная жизнь Бургундии была предметом зависти других монархов.

Но нас больше интересует культурное влияние бургундского двора. Двор, с его развитыми и хорошо поставленными культурными традициями, имеет важное значение для процесса складывания государства. Именно двор выступал в качестве объединительного центра в условиях, когда еще отсутствовали общегосударственные органы власти.[259]
Двор был притяжением всех активных сил государства, он культурно объединял различные земли и задавал общегосударственные культурные образцы. Государь в придворной культурной традиции играл свою роль в хорошо поставленном спектакле к вящей славе государства.

Даже Карл Смелый, с его стремлением к насаждению порядка, обязан был играть свою роль. Старинную иллюзию относительно того, что государь самолично выслушивает и тут же разрешает жалобы и прощения подданных, он облек в пышную великолепную форму. Два раза в неделю – по пятницам и понедельникам, после полуденной трапезы герцог приступал к публичной аудиенции, и каждый мог приблизится к нему и вручить то или иное прошение. Власть монарха средневековья обязательно публична, в данном случае осуществляется двусторонняя связь государя и подданных. Ла Марш подробно описывает церемонию, возможно, что постановщиком был также он.

Правосудие вершили герцог и члены Совета, то есть принцы Бургундского дома, канцлер, главный метрдотель, коннетабль, знатные пенсионарии, послы, шевалье ордена Золотого Руна. В присутствии герцога заседание обставлялось с большой торжественностью и роскошью, которые являлись предметом особой заботы бургундского двора, руководствующегося принципом – «власть должна быть красивой».[260]
Зал заседания украшали коврами и гербами бургундского дома, которые как гербы принцев крови дома Валуа, несли изображение лилий.

Соблюдался жесткий порядок расположения скамей вокруг герцогского трона, а также места расположения в зале членов Совета. Тщательно размещенные соответственно занимаемому ими рангу, восседали они по обе стороны от прохода, который вел к герцогскому высокому трону. Рядом с ним находились два мэтра расследования и два секретаря, как подчеркивает Ла Марш, на коленях,[261]
позади герцога располагались его пажи и оруженосцы. За балюстрадой, окружавшей зал, стояли придворные более низкого ранга. У входа в зал, напротив герцога, с жезлами в руках находились пятнадцать человек почетной охраны.

Это была, сообщает Шатлен, по своему виду «вещь величественная и полна славы».[262]
И добавляет, что подобного ему не доводилось видеть ни при одном двое. Можно представить себе впечатление бюргера, подававшего прошение, от этой блестящей церемонии.

Основной смысл судебного заседания в присутствии герцога Ла Марш видит в возможности выслушать и подготовить решение всех просьб, обращенных к герцогу, особенно просьб со стороны «бедных и малых, которые могли бы пожаловаться на богатых и великих»[263]
, голос которых в ином случае был не слышен. Но Шатлен испытывает сильные сомнения относительно добрых плодов подобного судопроизводства.[264]
Действительно, задачи данного театрализованного представления в другом. Публичная власть предстает во всем своем великолепии. Герцог путем культурного воздействия старался поднять авторитет своей власти и одинаково упрочить ее во всех землях Бургундской державы.

По мнению Карла Смелого, развлечения также должны были быть облачены в пышные, великолепные формы. Шатлен увидел герцога таким: «Все помыслы свои и поведение свое часть дня уделяя смыслу, занятия свои перемежая смехом и играми, упивался он красноречием, увещевая придворных призывами к добродетели, подобно оратору. Посему и не раз видели его восседающим на своем троне с высокою спинкой, и его придворные перед ним, он же приводил им свои разъяснения, судя по времени и обстоятельствам. И был он всегда, как подобает владыке и господину над всеми ними, одеянием богаче и пышнее всех прочих». Это сознательное искусство жизни, хотя и принимающее застывшие и наивные формы, собственно говоря, выглядит как вполне ренессансное. Называемое Шатленом «высоким великоюбием в сердцах, дабы зримым и явленным быть в вещах особенных»,[265]
оно выступает как характерное свойство ренессансного человека. Карл Смелый представлял собой тип монарха, практически идеального по средневековым канонам, но вместе с тем он проявлял качества присущие человеку нового времени.

Придворная этика не замыкалась в себе, монарх постоянно должен был общаться с подданными, проявлять отеческую заботу о них, как сказали бы сейчас, поддерживать имидж. Естественно, манера общения требовала изменения в соответствии с задачей. Бургундским герцогам и здесь удается найти нужный тон. Хотя механизм управления к тому времени принимает довольно сложные формы, проекция власти в народном сознании образует неизменные и простые конструкции. Политические представления свойственны народным песням и рыцарскому роману. Монархов сводят к определенному числу типов, в большем или меньшем соответствии с тем или иным образцом из рыцарских преданий или песен: благородный и справедливый государь; государь, введенный в заблуждение дурными советами; государь, мститель за честь своего рода; государь, попавший в несчастье и поддерживаемый преданностью своих подданных.[266]

Таким образом, для народа политические вопросы упрощаются и сводятся к различным эпизодам из сказок. Филипп Добрый прекрасно сознавал, какого рода язык был доступен народу. Во время празднеств в Гааге в 1456 г. он с целью произвести впечатление на голландцев, которые иначе могли подумать, что ему не хватает средств, чтобы вступить во владение Утрехтским епископством, велел выставить в покоях замка на всеобщее обозрение посуду стоимостью в тридцать тысяч марок серебром. Помимо этого, из Лилля было доставлено два сундучка, в которых находилось двести тысяч золотых крон.[267]
Было разрешено попробовать их поднять, многие пробовали, но безуспешно.

Данный пример доказывает, что когда было необходимо, изысканные и куртуазные герцоги находили убедительный способ совместить демонстрацию размеров казны с ярмарочным балаганом. Не здесь ли кроется секрет вызывающей бургундской роскоши.

Отношения государя и подданных также носили выражение взаимной преданности, происходящей, по-видимому, из отношений сеньора и вассала. Юный Карл Смелый, тогда еще граф Шароле, узнает, что герцог, его отец, отобрал у него все его доходы и бенефиции. Тогда граф призывает к себе своих слуг, вплоть до последнего поваренка, и в проникновенной речи делится с ними постигшим его несчастьем, высказывая заботу о благополучии всей своей челяди. Пусть те, кто располагает средствами к жизни, остаются при нем, ожидая возврата расположения; те же, кто беден, отныне свободны: пусть уходят, но узнав, что фортуна сменила гнев на милость, пусть возвращаются, места их будут не заняты.[268]

Приведенные случаи дают ответ на вопрос, почему рыцарский идеал отвечал интересом не только аристократии, но и пользовался не меньшей популярностью у неблагородных сословий. Как прекрасный жизненный идеал, рыцарская идея выступает как нечто особенное. Но рыцарская идея стремится быть и эстетическим идеалом: средневековое мышление способно отвести почетное место только такому жизненному идеалу, который наделен благочестием и добродетелью.

Бургундским герцогам удалось добиться определенных результатов, государь выступает как главная ниточка, связывающая различные земли Бургундского государства. Именно герцог выступает централизующим элементом, и поэтому не было преувеличением сообщение Шатлена, что в Брюгге, где скончался Филипп Добрый, горестно было слышать, как весь народ стенал и плакал.[269]

Одним из положений рыцарской этики является куртуазность. И, естественно, что бургундские герцоги, как самые блестящие представители рыцарства, должны были и на этом поприще выглядеть идеально.

Одним из непременных условий куртуазности является проявление уважения к старшим, в том числе по рангу и знатности. Бургундские герцоги в желании следовать идеалу зачастую впадали в крайность. Куртуазный Шатлен заявляет: «Кто унижается перед старшим, тот возвышает и умножает собственную честь, и посему добрые его достоинства преизобильно сияют на его лике».[270]

Соревнование в учтивости было до чрезвычайной степени развито в придворном обиходе. Каждый счел бы для себя невыносимым позором не предоставить старшему по рангу место, которое ему подобало. Бургундские герцоги скурпулезно отдают первенство, естественно только в этикете, своим королевским родственникам во Франции. Иоанн Бесстрашный постоянно подчеркивал почести, которые он оказывает своей невестке Мишели Французской; несмотря на то, что ее положение не давало для этого достаточных оснований, он называет ее Мадам,[271]
неизменно преклоняет перед ней колени, склоняется до земли и старается во всем ей услужить, пусть даже она и пробует от этого отказаться.[272]

Когда Филипп Добрый узнает, что дофин бежит в Брабант из-за ссоры с отцом, он прерывает осаду Девентера[273]
и спешит в Брюссель, чтобы лично приветствовать своего высокого гостя. По мере того, как близится эта встреча, между ними начинается подлинное состязание в том, кто первым из них окажет почести другому. Филипп Добрый в страхе из-за того, что дофин скачет ему навстречу: он мчится во весь опор и шлет одного гонца за другим, умоляя его подождать, оставаясь там, где он находится. Если же принц поскачет ему навстречу, то он клянется тотчас же возвратиться обратно и отправиться так далеко, что дофин нигде не сможет его отыскать, - так как такой поступок будет для герцога стыдом и позором, которым он навечно покроет себя перед всем светом.

Со смиренным отвержением придворного этикета герцог верхом въезжает в Брюссель, быстро спешивается и спешит внутрь. И тут он видит дофина, который, сопровождаемый герцогиней, покинул отведенные ему покои и приближается к нему, распростев объятья. Тотчас же старый герцог обнажил голову, пал на колени, и так поспешил далее. Герцогиня же удерживает дофина, чтобы он не сделал ни шагу навстречу. Безрезультатно пытается дофин справится с герцогом, прилагая напрасные усилия, чтобы заставить его подняться с колен. Оба рыдают от волнения, пишет Шатлен, а с ним все, кто при этом присутствует.[274]

Непроизвольные знаки душевной симпатии на самом деле тщательно формализированы. Граф Шароле, будущий Карл Смелый, упорно отказывается воспользоваться для умывания одной и той же чашей, что и Маргарита Английская.[275]
Именитые особы целый день только и говорят об этом; эпизод доводят до герцога, который предоставляет двум советникам обсудить все «за» и «против».[276]
Феодальное чувство чести все еще настолько

живо, что подобные вещи почитались действительно важными, прекрасными и возвышенными.

Даже при совершении казни строго принимается во внимание честь, которую следует воздавать рангу и званию: эшафот, воздвигнутый для коннетабля Сен-Поля, украшен богатым ковром, на котором вытканы лилии; подушечка, которую ему подкладывают под колени, и повязка, которой ему завязывают глаза, из алого бархата, а палач еще ни разу не казнил осужденного – впрочем, это уже сомнительная привилегия.[277]

Знаки высокого достоинства осужденных сопровождали их во время скорбного шествия. Отправляемый на казнь, Жан Монегю, королевский мажордом, предмет ненависти Иоанна Бесстрашного, восседает высоко в повозке, которая сопровождается двумя трубачами. Он облачен в пышное платье, соответствующее его положению: капюшон, упланд, наполовину белые, наполовину красные панталоны и башмаки с золотыми шпорами – на этих шпорах его обезглавленное тело и остается висеть на виселице.[278]

Вряд ли можно объяснить такое поведение только лицемерием. Здесь можно увидеть и уважение к противнику, смешанное с ненавистью, и признание его благородства и многое другое. Возможно, и не стоит настаивать на утверждении, что нравственные основания еще ощущались в XV в., но что бесспорно, так это ощущение эстетической ценности, которая занимает промежуточное положение между искренними эмоциями – и сухими формулами этикета.

Весь этот феномен в целом Й. Хейзинга со свойственной ему художественностью называет «желанием прекрасной жизни»[279]
. Несомненно, что подобное всеохватывающее приукрашивание жизни, прежде всего, получает распространение при дворе, где для этого можно было найти и место, и время. Но не стоит думать, что неблагородные слои общества не испытывают тяги к прекрасным идеалам жизни.

Говоря об особенностях бургундского двора, невозможно не сказать и о моде. С 1431 по 1477 гг. Бургундия становится образцом и законодательницей придворной моды в Европе.[280]
И вновь широкая натура герцогов проявляет свою силу: костюмы пышные и отличаются вызывающей роскошью и блеском – под стать своим владельцам. Герцог Карл Смелый тратил на гардероб 800 тысяч ливров,[281]
цена небольшой армии.

На портрете Филиппа Доброго дан великолепный образец моды того времени. Герцог облачен в черный бархатный камзол с обильной золотой вышивкой. На шее массивная золотая цепь со звеньями в виде латинской буквы S – символом ордена Золотого Руна. Пальцы рук украшают многочисленные перстни с крупными драгоценными камнями. На герцоге горностаевая накидка, как символ фландрского графа. Мягкий берет из черного бархата подбит соболиным мехом.[282]
В целом костюм герцога производит впечатление своей пышной и несколько мрачной роскошью. В сочетании с пронзительным взглядом герцог должен был производить сильное впечатление на современников. Портрет дает представление о могущественном монархе, полным достоинства и силы.

Другие государи старались подражать Бургундским герцогам. В частности Людовик, герцог Орлеанский, потратил 20000 ливров на жемчуг, чтобы вышить на камзоле слова непристойной песенки.[283]
Необходимо обратить внимание на причины, позволяющие занять моде гораздо большее и почетное место, чем обычно считается. Эмоции, страсти и переживания необходимо было заключить в жесткие рамки общественных форм: таким образом, общественная жизнь обретала порядок. Способы выражения непосредственных душевных движений еще отсутствуют, лишь в эстетическом воплощении может быть достигнута та высокая степень выразительности чувств, которой требует эта эпоха. И тут на помощь приходит мода.

Воздействие черных одежд, которые в случае смерти государя надевали не только придворные, но и советники магистрата, члены ремесленных гильдии и прочие простолюдины, должно было быть еще более сильным по контрасту с повседневной, красочной пестротой средневековой городской жизни. В трауре выражение участия облекалось во впечатляющие формы с удивительным разнообразием. Здесь таились безграничные возможности пышно преувеличить размеры несчастья – в противоположность преувеличенному линованию на неизмеренных придворных празднествах. Воздержимся от детального описания мрачной пышности черных траурных одеяний, броского великолепия погребальных обрядов, которые сопровождали кончину венценосной особы. Мода могла выражать не только эстетические представления. Пышный траур по убитому Иоанну Бесстрашному был задуман с явным расчетом на сильный эффект, в том числе и политического характера. Военный эскорт, в котором выступает Филипп Добрый, чтобы встретить королей Франции и Англии, щеголяет двумя тысячами черных флажков, черными штандартами и знаменами в семь локтей длиной, отороченные черной меховой бахромой; и повсюду вышиты или нанесены краской золотые гербы. Золото на черном должны были символизировать величие дома даже в тяжелые времена. Трон и дорожная карета герцога по этому случаю так же выкрашены в черное.[284]

На торжественной встрече в Труа Филипп Добрый верхом сопровождает королев Англии и Франции; он в трауре, и его черный бархатный плащ, ниспадая с крупа его коня, свешивается до земли. Еще долгое время спустя не только он, но и его свита нигде не появляются иначе как в черном.[285]

Вне всякого сомнения, под чернотою траурных одеяний нередко таилась подлинно сильная и страстная боль. Острое отвращение к смерти, сильное чувство родства, внутренней причастности к государю превращали его смерть в событие, которое поистине потрясало душу. И если еще при этом - как в случае убийства герцога Бургундского в 1419 г. - оказывалась затронута честь гордого рода, взывавшая к мести как к священному долгу. Тогда пышное публичное выражение во всей своей чрезмерности вполне могло отвечать истинному душевному состоянию. И одежда через моду как ничто помогала выразить экспрессию чувств.

Наряду с трауром покои для пребывания после родов предоставляют широкие возможности для демонстрации роскоши и иерархических различий а убранстве. Прежде всего, это жестко установленный цвет. Зеленый цвет в XV столетии был привилегией королев и принцесс. Тани, меха, цвет одеял и постельных покрывал - относительно всего этого были соответствующие предписания.[286]
На столике в этих покоях постоянно горят две большие свечи в серебряных подсвечниках, так как ставни могут быть открыты не ранее, чем через четырнадцать дней. Но примечательнее всего пустующие парадные ложа. Молодая мать возлежит на кушетке возле огня, младенец же, Мария Бургундская, - в своей колыбели в детской; помимо этого, здесь же стоят две большие кровати, искусно объединенные зелеными занавесями; в детской тоже две большие кровати, цвета здесь - зеленый и фиолетовый; и, наконец, еще одна большая кровать в приемной, отделанная малиновым атласом. Эта парадная комната в свое время была принесена в дар Иоанну Бесстрашному городом Утрехтом. Во время празднований по случаю крестин все эти кровати служили церемониальным целям.[287]

Эстетическое отношение к формам быта проявлялось в повседневной городской и сельской жизни: строгая иерархия тканей, мехов, цвета одежды создавала для различных сословий то внешнее обрамление, которое возвышало и поддерживало чувство собственного достоинства в соответствии с положением или саном. Эстетика душевных переживаний не ограничивалась формальным выражением радости или горя по случаю рождения, бракосочетания или смерти, где парадность была задана самим ходом установленных церемоний. Людям нравилось, когда все, что относилось к сфере этического, принимало прекрасные формы. Отношение к жизни возводится до уровня стиля; вместо склонности скрывать и затушевывать личные переживания и проявления сильного душевного волнения ценится стремление найти для них нужную форму и тем самым превратить в зрелище также для посторонних.

Все эти стилизованные прекрасные формы придворного поведения, которые призваны были вознести грубую действительность в сферу благородной гармонии, входили в великое искусство жизни, не снижаясь при этом до непосредственного выражения в искусстве в более узком смысле.[288]
Формы повседневного обихода с их внешне альтруистической непринужденностью и предупредительностью, придворная пышность и придворный этикет с их иерархическим великолепием и серьезностью, праздничный обряд свадьбы и радостное убранство парадных покоев роженицы - красота всего этого ушла, не оставив непосредственных следов в искусстве и литературе. Средство выражения, которое объединяет их все, - не искусство, а мода. В XV в. область моды или, лучше сказать, нарядов гораздо ближе примыкает к сфере искусства, чем кажется на первый взгляд. Не только из-за того, что обязательные украшения, так же как и металлические предметы отделки одежды, вносят в костюм непосредственный элемент прикладного искусства. Моду связывает с искусством общность основных свойств: стиль и ритм для нее так же необходимы, как и для искусства. Позднее Средневековье неизменно выражало в одежде стиль жизни в такой мере, что современному человеку не возможно даже представить. В повседневной жизни различия в мехах, в фасоне шляп, чепцов, колпаков выявляли строгий распорядок сословий и титулов, подчеркивали нежные или трагические чувства.[289]

Из всех видов отношения к жизни эстетическая сторона была разработана с особой выразительностью. И чем больше было в таком отношении заложено красоты и нравственности, тем в большей степени формы, в которых оно выражалось, способны были стать чистым искусством. Траур ярко и выразительно претворяется в долговечных и величественных произведениях искусства – в надгробных памятниках. Учтивость и этикет обретают красоту исключительно в самой жизни, в одежде и в роскоши.

Говоря о культуре Бургундии, помимо придворной жизни, выраженной в форме рыцарского идеала, необходимо сказать еще об одном аспекте, а именно о художественной культуре.

Сфера искусства полностью смыкается с придворной культурой, которая была ее основным заказчиком и потребителем. Между тем в данный период искусство начинает проявлять себя более самостоятельно, проявляются новые тенденции, связанные, прежде всего, с расцветом французского и нидерландского Ренессанса.

Культурная жизнь начинает смещаться в Нидерланды еще при первых герцогах, и Филипп уже переносит свой двор в Брюссель,[290]
поближе к центру экономического и культурного напряжения страны. Нидерландское искусство оказало существенное влияние на придворную этику, да и на мировоззрение герцогов, внеся в них ренессансные элементы, о чем было уже упомянуто.

Придворная жизнь, с ее великолепными турнирами, театрально пышными празднествами, роскошно оформленной властной функцией требовала лучших художников того времени, которые в большинстве своем выходцами из Нидерландов. Женитьба Карла Смелого на Маргарите Йорк в 1468 г. потребовала привлечение 300 художников для оформления праздника.[291]
Великолепные портреты герцогов дошли до нас именно в исполнении нидерландских живописцев. Конечно, расцвет северного Возрождения еще впереди, но уже у истоков бургундские герцоги поддерживали искусство и активно покровительствовали ему.

Привлечение ко двору знаменитых художников было еще одним способом укрепить свой авторитет и поднять свой имидж, и бургундские герцоги широко использовали эту возможность.

Уже первый герцог Филипп Храбрый принадлежал к числу крупных меценатов и коллекционеров того времени. Для упрочнения своего авторитета как государя герцог начал строительство Шанмоль в Дижоне, он должен был стать символом могущества герцогов, своего рода бургундским Сен Дени, Филипп Храбрый задумал его родовой некрополь. Строительство велось с размахом: из всех подвластных земель приглашали мастеров, материалы привозили из Италии, Голландии, Франции. Руководил работами архитектор Друэ де Даммартен и скульптор Жан де Морвиль.[292]
Для оформления монастыря был приглашен прославленный мастер Мельхиор Брудерлам, этот мастер, уроженец Ипра, с 1384 г. работал в Бургундии. Он украшал картинами пышный алтарь церкви дижонского монастыря.[293]

В 1397 г. герцог пригласил к себе придворным художником крупного живописца Жана Малуэля, покинувшего ради этого парижский королевский двор. При бургундском дворе работали и прославленные братья Лимбурги.[294]

В 1425 г. на службу герцогу Филиппу Доброму поступает Ян Ван Эйк, с жалованием 100 ливров в год. Просвещенный герцог при всей своей хитрости и жестокости имел достаточно ума и такта не только не мешать художнику, но и поддерживать его и ограждать от несправедливости.

На меценатскую деятельность тратились большие средства. Так в 1435 г. герцог повысил жалование Ян Ван Эйка до 360 ливров. Герцогские бухгалтеры отказались выплатить такую огромную сумму, и потребовалось личное вмешательство герцога.[295]

Филипп Добрый держал в Брюсселе пышный двор и активно покровительствовал искусствам, хотя его меценатство и было лишено гуманистической направленности. Важнейшим знамением времени стало следующее: к утехам славы и возвышенной любви прибавились радости ума. Надо, впрочем, сразу же оговориться – интеллектуальная глубина и начитанность не стали распространенным явлением, чаще всего они не шли поверхностного следования моде. Покровительство наукам и искусствам прежде всего были вопросом престижа.

Подводя итог очерку о придворной культуре, можно сказать, что бургундский двор был одним из самых блестящих и расточительных в Европе. При нем нашли свое последнее пристанище поклонники рыцарских идеалов и певцы рыцарской культуры. Эта культура крайне эстетизировалась в ту пору и выродилась в пышное представление с тщательно обученными актерами, наслаждавшимися своей игрой и постоянно старавшимися убедить себя в ее серьезности.

Ослепительные по красоте и изобретательности оформления придворные празднества и турниры, в подготовке которых участвовали лучшие нидерландские художники того времени, театрально пышные приемы посольств, а в случае войны – сборы больших армий и устройство лагерей, напоминавших города и игравших яркими красками шатров и палаток - все это создавало герцогам тот ореол величия, о воздействии которого говорит Коммин: «Я лишь поражался, что кто-то осмеливается сражаться с моим господином, поскольку считал его величайшим из всех».[296]

Рыцарский идеал как «бургундская идея» и его роль в политике.

То, что можно было бы назвать « бургундской идеей», постоянно облекается в форму рыцарского идеала. Прозвища герцогов Храбрый, Бесстрашный, Смелый, разве не окружали они государя сиянием рыцарского идеала.

Рыцарская этика была важнейшей составной частью средневекового сознания. Точнее можно было бы сказать, что она формировала у многих представителей аристократии особый тип сознания. Но сознания также нравственного, поскольку оно опиралось на этические ценности, но не только, а подчас и не столько христианские, сколько выработанные богатой и самобытной рыцарской культурой.

Влияние этой культуры на политическую жизнь в историографии, по крайней мере, отечественной еще не оценено по достоинству. Возникшая благодаря необычайному подъему самосознания аристократии, самосознания отлившегося в уникальные и культурно-этические формы, эта культура придала бургундской и вообще западной цивилизации те неповторимые черты, которые не изгладились и тогда, когда исчезло само рыцарство и ушли в прошлое многие черты его миросозерцания, вытесненные новой общественной мыслью.

Рыцарская этика по отношению к христианству была автономной этической системой, особенно в своих светских, наиболее существенных элементах, и в то же время смыкавшийся с христианской, которой она подчинялась и как бы получала от нее право на существование благодаря таким общим идеям, как справедливость и мир, поддержка которых вменялась в обязанности рыцарю.[297]
Главные нормы рыцарской этики: честь, доблесть, храбрость, щедрость, куртуазность. Но они не ставились в прямую зависимость от результатов деяния рыцаря, то есть соблюдение этих норм требовалось как в победе, так и в поражении. «Добродетельно поступайте во всем, как и должно поступать, и тогда все – и победы и поражения – послужат вашей чести»,[298]
– подводит итог Шатлен.

Конечно, рыцарская этика отвечала не столько цели защиты веры, мира и справедливости, обязательными в силу христианства, сколько более конкретной цели – приобретение чести и славы что, впрочем, могло совмещаться с борьбой за справедливость, но часто расходилось. Слава становится главным стимулом рыцарских деяний, защита же справедливости упускалась из виду.[299]

Основой культуры является этика. Этика рыцарства, соперничая с христианской моралью и в известной мере ей противостоя, была проникнута духом сословной гордыни. Христианская мораль – это мораль милосердия и смирения, а рыцарская – гордости и достоинства. Вместе они создавали как бы силовое поле, ускорявшее духовное развитие всего общества. Рыцарская этика выполняла важную общественную функцию, ее авторитет и влияние выходят далеко за границы высшего сословия.

Рыцарство положило начало светской этике в Западном мире. В XV в. ее нормы претерпели различные изменения так или иначе связанные с сознательными трансформациями и переоценкой нравственных ценностей. Но сколько бы глубокими не были изменения, рыцарское этическое наследие никогда полностью не обесценивалось, и всегда вплоть до настоящего времени, в той или иной мере сохраняло свое культурное значение и притягательность. И не только благодаря духу бескорыстия рыцарского идеала, в любые времена находившего отклик в человеческих сердцах. В гораздо большей степени его жизнестойкость обеспечивалась этическими нормами, призванными к поддержанию личного достоинства, чести и гордости. Одни из этих ценностей долгое время котировались лишь среди дворянства, оказывая на другие сословия лишь опосредованное влияние, другие сравнительно рано, в XIV-XV веках, были обращены к низшим сословиям, вызывая ответный спрос на них, или получали распространение благодаря своей естественной притягательности для них как атрибут благородства.[300]

При всем богатстве и разнообразии научной литературы о культуре рыцарства его история в XIV-XV веках изучена гораздо хуже, чем история предшествующей эпохи классического рыцарства. Исследователям позднее средневековье интересно прежде всего с точки зрения упадка этой культуры, который несомненно имел место.

Однако важно то, что в это время происходят процессы преобразования многих рыцарских ценностей, благодаря чему они спокойно пережили самое рыцарство.

Рыцарская этика восприняла различные по происхождению и значению элементы, составившие упорядоченную с мировоззренческой и психологической точки зрения систему. У ее истоков лежат сугубо воинские понятия храбрости, доблести и славы. Но особым ее составляющим, придававшим ей действительно оригинальный характер, были феодальные и куртуазные представления, которые упрочивали социальное превосходства. Эти представления отражены в категориях верности, чести и куртуазности.

Главной характерной чертой рыцарской этики было то, что она, как и христианская, обладала безусловной, абсолютной ценностью для дворянина, поскольку определяла смысл его существования, представлявшийся в обретении чести и славы. Не было ничего другого более важного, за исключением спасения души, к чему рыцарь должен был устремлять свои помыслы. Эта абсолютизация этики выражалась в том, что соблюдение ее норм признавалось абсолютно необходимым, независимо от результатов действий человека. Иными словами цель подчинялась средствам, и применительно к рыцарству это оборачивалось главным образом тем, что победа на поле брани была славной лишь в том случае, если она обреталась не в нарушении кодекса чести. Шатлен писал: «Помните, что побеждать и терпеть поражения надлежит с честью».[301]

В XIV в. окончательно оформился кодекс чести, жестоко регламентирующий правила поведения рыцаря на поле боя. Цель правил – исключить какие-либо случайные преимущества и создать равные условия боя, так, чтобы его исход зависел исключительно от личных качеств сражающихся. Помимо недопустимости отступления в бою и обязательности принятия вызова кодекс требовал предварительного предупреждать о нападении, запрещал нападать большим числом людей на меньшее и т.п. Именно в соблюдении этих правил и состояла рыцарская честь и доблесть. Шатлен, например, с большой похвалой пишет о герцоге Филиппе Добром, который «мог бы пожертвовать жизнью, но никогда не поступился бы честью, отступив в бою». С полным пониманием он описывает терзания Филиппа Доброго, которому во время одной из компаний пришлось выдержать тяжелую борьбу с требованием чести, когда в течение одного дня ему трижды предлагали сражение, и он трижды вынужден был ответить отказом. Для герцога, поясняет Шатлен, «ущемление чести, случись таковое, было бы горше смерти».[302]
Честь, ценимая в XIV-XV в. превыше всего, в том числе и жизни, была своего рода краеугольным понятием рыцарской этики, обеспечивающим ее абсолютный характер.

Формальное чувство чести настолько сильно, что нарушение этикета ранит подобно смертельному оскорблению, так как нарушает прекрасную иллюзию собственной возвышенной жизни, отступающую от не прекрасной действительности. Иоанн Бесстрашный воспринимает как неизгладимый позор то, что с пышностью выехавшего ему навстречу парижского палача Капелюши приветствует как дворянина, касаясь его руки; только смерть палача может избавить его от этого позора.[303]

На торжественном обеде по случаю коронации Карла VI в 1380 г. Филипп Храбрый силой протискивается на место между королем и герцогом Анжуйским, которое ему подобает занять как первому среди пэров; их свита вступает в препирательство, и уже раздаются угрозы разрешить этот спор силой, когда король, наконец, унимает их, соглашаясь с требованием Филиппа Храброго.[304]

Несомненно, рыцарский идеал оказывал влияние на политику и военное искусство. Разве не лежит сама идея создания Бургундского государства – величайшая ошибка, которую только могла сделать Франция, - в традициях рыцарства? Истинный рыцарь король Иоанн Добрый в 1363 г. дарит герцогство своему младшему сыну, который не покинул его в битве при Пуатье, тогда как старший сын бежал. Таким же образом известная идея, которая должна была оправдывать последующую антифранцузскую политику бургундцев в умах современников, - это месть за Монтера, защита рыцарской чести. Конечно, все это может быть объявлено расчетливой и даже дальновидной политикой; однако это не устранит того факта, что указанный эпизод, случившийся в 1363 г., имел вполне определенное значение в глазах современников и запечатлен был в виде вполне определенного образа рыцарской доблести, получившей истинно королевское вознаграждение.[305]
Конечно, Бургундское государство и его быстрый расцвет – продукт политических соображений и целенаправленных трезвых расчетов, но рыцарский идеал неизменно выступает в качестве государственной идеологии Бургундии, и герцоги учитывают и гордятся своим титулом первейших рыцарей.

Примером влияния рыцарской этики на реальные политические события может служить следующее. В 1407 г. соперничество между Орлеанской и Бургундской династиями вылилось в открытую вражду: Людовик Орлеанский гибнет от рук наемных убийц Иоанна Бесстрашного. Двенадцатью годами позже свершается месть: в 1419 г. Иоанн Бесстрашный предательски убит во время торжественной встречи на мосту Монтеро. Убийство этих двух герцогов и тянущаяся за этим вражда, питаемая жаждой мести, порождают ненависть, которая окрашивает в мрачные тона французскую и бургундскую историю на протяжении чуть ли не целого столетия. Народное сознание все несчастья воспринимает в свете этой драмы: оно не в состоянии постичь никаких иных побудительных причин, повсюду замечая только личные мотивы и страсти.[306]

Для современников гораздо более важными мотивами, чем политическими или экономические причины, были жажда мести и дьявольское высокомерие Бургундских герцогов. Разумеется, нелепо возвращаться к тому упрощенному взгляду на историю, который царил в XV в. Но все же нужно сознавать, что для современников, как непосредственных участников этой великой ссоры, кровная месть была сознательным мотивом, господствующим в деяниях государей и в событиях, в которые были вовлечены эти страны. Филипп Добрый для своих современников по преимуществу мститель. Шатлен видит в этом священный долг герцога: «и с жестокой и смертельной горячностью бросился бы он отмстить за убиенного, только бы Господь пожелал ему то дозволить; и воистину отдал бы во имя сего плоть и душу, богатство свое и земли, уповая на фортуну и видя в том душеспасительный долг и дело богоугодное, которое он обязан скорее предпринять, чем отвергнуть».[307]
Мотив кровной мести активно вторгается в политику, Ла Марш отмечает, что мщение воспринималось как долг чести также и всеми, кто жил во владениях Филиппа Доброго; оно было мотивом всех политических устремлений; все сословия в его землях взывали одновременно с ним к мести.[308]

Потребность в отмщении, вот на что, прежде всего, следует обратить внимание. Да и что их политики своих государей народ мог понять лучше всего, чем незамысловатые, примитивные мотивы ненависти и мести? Преданность государю носила импульсивный характер и выражалась в непосредственном чувстве верности и общности. Она представляла собой расширение представления о связи вассала с сюзереном. Это было чувство принадлежности к той или иной группировке, чувство государственности здесь отсутствовало.

Рыцарская этика представляла для дворянина целую концепцию жизни, так как она определяла и смысл жизни, и ее нормы. Она воспринималась в качестве регулятора не только социальных, но и политических отношений, поскольку короли и герцоги были также дворянами, и на их поведение распространялись требования кодекса чести.

Отсюда становятся понятными дуэли, на которые то и дело одни государи вызывали других, но которые в действительности так никогда и не происходили. Мы уже отмечали, что разногласия между отдельными государствами в XV в. воспринимались все еще как распря между партиями, как личное столкновение. Можно долго предполагать, чего же здесь было больше: изящной игры, сознательного притворства – или же противники, в самом деле, жаждали настоящей схватки. По крайней мере, без сомнения, современники все это воспринимали всерьез, так же как и сами государи.[309]

В 1383 г. Ричард II начинает переговоры о мире с Францией, и в качестве наиболее подходящего решения предлагает поединок между Ричардом II и его тремя дядьями, с одной стороны, и Карлом VI и его тремя дядьями (в том числе и Филиппом Храбрым) с другой.[310]
Хамфри герцог Глостер в 1425 г. получает вызов от Филиппа Доброго, способного как никто взяться за эту светскую тему. Все уже было готово для поединка: дорогое оружие и пышные доспехи для Бургундского герцога, военное снаряжение для герольдов и свиты, шатры, штандарты и флаги. Филипп Добрый ежедневно занимается фехтованием под руководством опытных мастеров. Однако из всей этой затеи ничего не вышло.[311]
Это не помешало Филиппу Доброму позднее, в споре с герцогом Саксонским за Люксембург, вновь предложить поединок, а однажды герцога лишь с большим трудом удержали от поединка чести с дворянином, который был подослан, чтоб убить его.[312]

Шатлен со всей ясностью излагает мотивы государственной дуэли: «Дабы избежать пролития христианской крови и гибели народа, к коему питаю я сострадание в своем сердце, пусть плотью моей распре сей не медля положен будет конец, да и не ступит никто на стезю войны, где множество людей благородного звания и прочие, как из моего, так и из вашего войска, скончают жалостно дни свои».[313]

Грандиозная игра в прекрасную жизнь – грезу о благородной мужественности и верности долгу, как назвал ее Й. Хейзинга,[314]
- имела в своем арсенале не только вышеописанную форму вооруженных состязаний. Другой не менее важной формой был рыцарский орден. Рыцарский орден воспринимался как крепкий священный союз, играющий немаловажную роль в политике. Герцог Бэдфорд пытался сделать кавалером ордена Подвязки Филиппа Доброго, чтобы тем самым закрепить его союз с Англией. Филипп Добрый же, понимая, что в таком случае он навсегда будет привязан к королю Англии, находит возможность вежливо отказаться от этой чести.[315]
Позднее орден Подвязки принимает Карл Смелый, и Людовик XI рассматривает это как нарушение соглашения, обязывающего герцога Бургундского не вступать в союз с Англией. Данный пример показывает, насколько высоко ценилась принадлежность к ордену.

Естественно, Бургундии, как центру европейского рыцарства, необходим был свой орден. Одним из самых известных рыцарских орденов, являлся орден Золотого Руна, основанный в Брюгге 10 февраля 1430 года (по другим данным - 10 января 1429 г.1) герцогом Бургундии Филиппом Добрым.[316]

Орден первоначально замышлялся как личный орден бургундского герцога. Формально орден Золотого Руна (Тoison d'or) был посвящен деве Марии и святому Андрею и преследовал благую цель охраны церкви и веры. Число членов ордена первоначально ограничивалось двадцатью четырьмя самыми знатными рыцарями. Мишо Тайеван в поэтической форме подчеркивал духовно-рыцарский характер ордена:

Не для того, чтоб прочим быть под стать,

Не для игры отнюдь или забавы,

Но чтобы Господу хвалу воздать

И чая верным - почести и славы.

Знак ордена первоначально представлял собой золотое изображение овечьей шкуры, похищенной из Колхиды Язоном, которое укреплялось на цепи. Двадцать восемь звеньев цепи несли изображения кремней с языками пламени и огнив со сценами битвы Язона с драконом. Впоследствии орденский знак в дополнение к золотому руну получил стилизованное, отлитое из золота, изображение кремня и огнива с помещенной на изогнутой ленте надписью: 'Награда не уступает подвигу' (Nonvile pretium laborum). Кроме того, орден имел еще два девиза: 'Сначала удар, затем вспыхнет пламя' и 'Я обладаю и иного не желаю', при чем последний вышивался золотом на алой орденской мантии.

Однако очень скоро недоброжелателями бургундского герцога было подмечено противоречие между символикой и этической концепцией ордена, что намекало на политику Бургундии по отношению к Франции.

Для бога и людей презренны

Идущие, поправ закон,

Путем обмана и измены, -

К отважных лику не причтен

Руно колхидское Язон,

Похитивший изменой лишь.

Покражу все ж не утаишь.[317]

(Ален Шартье)

Причину наибольшего успеха ордена Золотого Руна по сравнению со всеми прочими выявить не так уж трудно. Богатство Бургундии – вот в чем было все дело.

Идеалы рыцарства глубоко проникли в менталитет герцогов, на заключительном этапе рыцарства именно они стали его вождями. И последний взлет рыцарства они расцветили прекрасными красками. Герцоги стали идеальным воплощением рыцарской идеи: храбрость, честь, доблесть, щедрость, куртуазность – стали истинными идеалами их жизни, но вместе с рыцарскими идеалами герцоги стремились следовать прекрасным жизненным образцам античных времен. В их рыцарском идеале, несомненно, присутствовал дух Ренессанса.

В заключение можно сказать, что в культуре Бургундии на данном этапе рыцарские тенденции несомненно доминировали, тогда как бюргерское культурное влияние находилось в зачаточном состоянии, его будущее было еще впереди. Именно придворная культура, в форме рыцарского идеала имела главное значение, она оказывала влияние на искусство, она продолжала оставаться важным фактором политической жизни. Поэтому, в силу вышеизложенных причин, бургундские герцоги и облекли государственную идею в форму рыцарского идеала.

Рыцарство не было бы жизненным идеалом в течение целых столетий, если бы оно не обладало необходимыми для общественного развития высокими ценностями, если бы в нем не было нужды в социальном, этическом и эстетическом смысле.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Данная работа посвящена комплексному анализу причин и предпосылок возникновения, становления, развития и гибели Бургундского государства. Была рассмотрена деятельность герцогов, направленная на создание суверенного, централизованного государства.

Бургундия прошла определенные этапы в своем развитии.

байдушрогшш

Буругндским герцогам в своем стремлении создать суверенное государство удалось добиться определенных результатов:

I. Достижения в борьбе за суверенитет.

Была достигнута фактическая независимость от французской короны, что выразилось в следующем:

- бургундские земли из апанажа был переведены в наследственное владение;

- корона была лишена права контроля над финансовой деятельностью герцогов;

- французский король потерял право требовать исполнения вассальных обязанностей;

- Бургундия сама активно влияла на внешнеполитическую ситуацию во Франции;

II. Внешнеполитические отношения.

Бургундское государство выступало в качестве самостоятельного субъекта международных отношений:

- при заключении международных договоров с Англией, Францией, императором Священной Римской империи герцоги Бургундии выступали как равноправные партнеры;

- Бургундское государство активно участвовало в крупнейших вооруженных конфликтах того времени и зачастую выступало в качестве решающей силы;

- Бургундские герцоги создали систему брачных союзов со всеми крупнейшими домами Западной Европы;

- к Бургундии были присоединены обширные территории в центре Европы (Нидерланды, Франш-Конте, Верхний Эльзас и др.)

III. Государственное строительство.

Бургундские герцоги активно реформировали традиционную средневековую государственную систему, ради достижения действительной консолидации страны.

- в рамках развития сословно-представительной системы были созваны общебургундские Генеральные штаты;

- реформирование судебной системы завершилось созданием Большого Совета, как высшей судебной инстанции, а также был создан специальный парламент для комплекса Нидерландских владений;

- были основаны первые бургундские университеты в Дижоне и Лувене, которые воспитывали собственные административные и юридические кадры;

- была создана государственная налоговая система: были введены постоянные упорядоченные налоги, создана общегосударственная Счетная палата;

- военная реформа привела к появлению постоянной наемной герцогской армии, которая оттеснила на второй план феодальное ополчение;

IV. Экономическая политика.

Правители Бургундии добились серьезных результатов на пути создания единого экономического пространства.

- через активное законотворчество герцоги проводили протекционистскую политику, защищая бургундских ремесленников и торговцев;

- поддерживали и усиливали экономический рост перспективных регионов (Брабант, Голландия и др.);

- развивали отстающие экономические районы и города с помощью налоговых льгот, снижений пошлин и т. д. (Франш-Конте, Люксембург);

- способствовали преодолению последствий демографического и экономического кризиса во Фландрии;

- поддерживали традиционные отрасли производства (сукноделие) и развивали новые (полотняное производство, ковроткачество);

V. Культурная политика.

Как важное направление в создании централизованного государства можно выделить деятельность герцогов, которая способствовала созданию единого культурного пространства. В данном направлении были предприняты следующие шаги:

- целенаправленное культивирование рыцарского идеала в качестве бургундской государственной идеи, преследовало цель объединения сил общества вокруг герцога как его реального воплощения;

- создание великолепного двора, призванного не только прославить герцогов и поднять их международный авторитет, но и выполнять общегосударственную функцию культурного и политического центра, где создавались новые эстетические и этические стандарты и ценности;

- рыцарский идеал использовался как выражение отличительной особенности всего бургундского общества, в противопоставление его другим, при помощи него была предпринята попытка сформировать бургундское самосознание;

Вышеозначенные направления деятельности бургундских герцогов должны были привести к созданию централизованного суверенного государства. Были заложены важнейшие основы государственной самоидентификации, то есть постепенного политического, социально-экономического и культурного определения своей самости, особенности и отличности от других европейских государств, что в итоге должно было привести к государственному суверенитету.

Однако этого не произошло. В ходе борьбы за свое существование бургундское государство было уничтожено. Можно выделить несколько блоков проблем, которые придавали непрочность Бургундскому государству и в итоге привели к его крушению и гибели.

I. Проблемы, возникшие в международных отношениях.

Политическое развитие Бургундии представляла собой непрерывную борьбу с Францией за суверенитет. Ее слабость проявилась в следующем:

- Бургундские герцоги юридически так и не стали сюзеренами, формально она оставались вассалами французской короны, что, несомненно, давало и моральное, и политическое преимущество Франции в условиях сохранения господства средневековых представлений о власти;

- попытка герцогов Филиппа Доброго и Карла Смелого получить королевский титул у Императора Священной Римской империи по их имперским владениям также провалилась, переговоры окончились безрезультатно;

- Бургундское государство в процессе расширения своей территории затронула интересы многих соседних стран, в результате свою решающую войну она вела в условия практически полной политической изоляции.

II. Трудности внутриполитического характера.

Процесс централизации Бургундского государства значительно отставал от других европейских стран, в частности от Франции. Становление общегосударственных институтов еще не было завершено.

- такой необходимый для консолидации государства элемент, как Генеральные штаты был впервые созван лишь в 70-е гг. XV в., естественно, что его потенциальные возможности остались нераскрытыми;

- не существовало общегосударственного парламента, решения судебных органов одних регионов Бургундии не имели силы в других;

- налоговая система в 60-70-х гг. XV в. находилась в процессе становления. Не существовало устоявшегося механизма сбора финансовых средств, по-прежнему большую роль играли доходы от выполнения функций сеньориальной власти и личного домена герцога;

- несмотря на то, что появилась постоянная наемная армия, герцоги не отказались от личной вассальной службы, а привлечение большого количества наемников-иностранцев делало армию небоеспособной в случае финансовых затруднений;

- наличие разнообразных льгот и привилегий различных городов и земель Бургундии препятствовало введению единой финансовой, административной и судебной систем. Города активно боролись за сохранение своих привилегий, что дестабилизировало политическую ситуацию;

- серьезной проблемой Бургундского государства был региональный сепаратизм. В состав Бургундии входили земли с устоявшимися региональными особенностями. Зачастую присутствовала ярко выраженная неприязнь между жителями отдельных провинции. Также существовала неприязнь к жителям собственно герцогства Бургундия, которая как родина герцогов имела различные льготы. Население некоторых регионов считало, что оно платит больше всех;

- существовали сложности, связанные с национальным составом государства: немцы, пикардийцы, фламандцы, валлоны, бургундцы, фризы – вот далеко не полный перечень народов, населявших Бургундское государство. Невозможно говорить даже о существовании титульной нации, что не придавало прочности государству.

III. Экономические проблемы.

К особенностям, осложняющим экономическую жизнь Бургундии, можно отнести:

- существование различных экономических укладов в рамках Бургундского государства. Для данного периода характерно острое соперничество между цеховым и мануфактурным производством, которые ослабляли друг друга;

- экспортно-ориентированная форма экономики наиболее развитых регионов. Внутреннее потребление Бургундского государства не могло обеспечить спрос для местной промышленности, сырье которой также было привозным. Уязвимость подобной формы экономики выразилась в том, блокирование нидерландских портов Францией привело к острому экономическому кризису, что сразу сказалось на боеспособности армии;

- большой разрыв в экономическом развитии между наиболее передовыми промышленными регионами и отсталыми аграрными районами. Недостаток подобного экономического развития состоял в том, что кризис одного экономического района мог вызвать крах всей экономики страны.

IV. Культурные противоречия.

Отдельные регионы Бургундии имели разный уровень и различный характер развития культуры:

- отличительным признаком промышленно развитых Нидерландов была сформировавшаяся и имевшая давние средневековые традиции городская культура. Герцоги же усиленно культивировали рыцарский идеал в качестве государственной идеи. Данная идея не могла дать стабильной основы для укрепления власти герцогов;

- бургундский двор конечно способствовал поднятию международного авторитета бургундских герцогов, однако, в силу ряда причин он так и не стал, в полной мере, общегосударственным культурным центром. Хотя бургундские формы искусства и общественной мысли и были высоко оценены современниками, но уже не могли привлечь интерес значительной части населения;

- наиболее активные, городские и предпринимательские слои общества не могли воспринять «бургундскую идею» в том виде как она навязывалась герцогами в качестве общегосударственной, поэтому она являлась формой самосознания лишь для придворной аристократии и части городской элиты бургундского общества.

Можно констатировать, что герцоги предприняли колоссальные усилия по созданию суверенного централизованного государства. Герцоги Бургундии проделали огромную работу для основания государства. Особенно следует выделить деятельность Карла Смелого, именно в эпоху его правления были предприняты важнейшие реформы централизующего и консолидирующего характера. Но их результаты не успели проявиться. В государственном столкновении с Францией Бургундия потерпела поражение. Изложенные факты позволяют сделать вывод о том, главным централизующим фактором и системообразующим элементом Бургундского государства была власть в лице Бургундского герцога.

БИБЛИОГРАФИЯ

Источники

1. Дешан Э. Зерцало брака. //Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов XIV-XV вв. М., 1991.

2. Коммин Ф. де Мемуары М., 1988.

3. Ремонстрация университета и г. Парижа Карлу VI об управлении государством от 13 февраля 1413 г. // Хрестоматия государства и права зарубежных стран. Древность и Средние века. М., 2001. с. 296-301

4. Хрестоматия по всеобщей истории. Киев., 1914.

5. Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. Древность и Средние века. М., 2001.

6. Хрестоматия по истории Средневековья. Т. II. X-XV вв. М., 1963.

Историография

1. Бааш Э. История экономического развития Голландии в XVI-XVIII вв., М. 1949

2. Барг М. А. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе. // Вопросы истории. 1963/3

3. Барг М. А. О так называемом “кризисе феодализма” в XIV-XV вв. // Вопросы истории. 1960/8

4. Барг М. А. Проблемы социальной истории в освящении современной западноевропейской медиевистики. М., 1973.

5. Басовская Н. И. Политическая борьба в Англии и Франции первой половины XV в. и Столетняя война.// Идейно-политическая борьба в средневековом обществе. М., 1984.

6. Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2001.

7. Басовская Н. И. Столетняя война 1337-1453. М., 1985.

8. Басовская Н. И., Зверева Г. И. Союз Франции и Шотландии в системе англо-французских противоречий XII-XV вв.// Средние века 1985 вып. 48

9. Бессмертный Ю. Л. Демографические и социальные процессы во французской деревне XIV в. //Французский ежегодник 1981, М., 1983.

10. Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в средние века. М., 1991.

11. Бессмертный Ю. Л. Историческая демография позднего западноевропейского средневековья на современном этапе. //Средние века 1987 вып. 50

12. Бессмертный Ю. Л. Современная западноевропейская историография о развитии производительных сил в средневековом земледелии. М., 1981.

13. Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок (по северофранцузским и западнонемецким материалам). М., 1969.

14. Блок М. Короли-чудотворцы. М., 1988.

15. Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.

16. Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993.

17. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. М., 1986.

Т. I Структуры повседневности: Возможное и невозможное.

Т. II Игры обмена

18. Вайнштейн О. Л. История советской медиевистики 1917-1966. Л., 1968.

19. Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.-Л., 1964.

20. Вайнштейн О. Л. Изучение истории Франции средних веков и нового времени советскими историками.//Французский ежегодник 1958 М., 1959.

21. Вейс М. История культуры М., 2002.

22. Виоле-ле-Дюк Э. Жизнь и развлечения в Средние века. Спб. 1999

23. Голдсмит Э. История Англии. http//www.narod.kulc.ru

24. Горбачева Л. П. К вопросу о развитии внутренних торговых и экономических связей во Франции во второй половине XV вв. //Средние века 1959 вып. 16

Город в средневековой цивилизации Западной Европы.

25. Т. I Феномен средневекового урбанизма. М. 1999

Т. II Extra muros. Город, общество, государство. М. 2000

26. Грановский Т. Н. Лекции по истории Средневековья. М., 1987.

27. Грацианский Н. П. Бургундская деревня в X-XII столетиях. Л., 1935.

28. Грацианский Н. П. Из социально-экономической истории западноевропейского средневековья. М., 1960.

29. Грин Д. Краткая история английского народа. М., 1898.

30. Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М. 1989

31. Гуревич А. Я. Средневековая литература и ее современное восприятие.// Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

32. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

33. Гуревич А. Я. Смерть как проблема исторической антропологии.//Одиссей 1989

34. Гутнова Е. В., Удальцова Г. В. К вопросу о типологии развития феодализма в Западной Европе.//Проблемы социально-экономических формаций: Историко-типологические исследования. М., 1975.

35. Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание средневекового крестьянства (XI-XV вв.). М., 1984.

36. Гутнова Е. В. О движущих силах перехода от феодализма к капитализму.// Вопросы истории 1983/9

37. Гутнова Е. В. Основные этапы и типы антифеодальной борьбы крестьянства Западной Европы в период развитого феодализма.//Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества. М., 1982.

38. Гутнова Е. В. Советская медиевистика за 10 лет (1968-77).// Средние века 1977 М. вып. 42

39. Долгопрудова Т. А. Фландрский часослов XV в. из Государственного Эрмитажа.//Музей: Художественное собрание СССР. М., 1983.

40. Двор монарха в средневековой Европе. М.-Спб. 2001

41. Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе въка. М., 1905.

42. Дживелегов А. К. Средневековые города в Западной Европе. Спб., 1902.

43. Добиаш-Рожденственская О. А. Культура западноевропейского средневековья. М., 1987.

44. Дунаевский В. А. История Франции в советской послевоенной научной литературе (1945-1959).// Французский ежегодник 1959. М., 1961.

45. Дюби Ж. Средние века. М., 2000.

46. Ефимова Е. Парижская революция в XIV в. М., 1908.

47. Зверева Г. И. История Шотландии. М., 1987.

48. Иванов К. А. Многоликое средневековье. М., 1996.

49. История Франции. М., 1972.

50. Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987.

51. Керов В. Л. Народные движения во Фландрии в начале XIV в. М., 1979.

52. Ковалевский М. М. Опыты по истории юрисдикции налогов во Франции с XII в. до смерти Людовика XII. М., 1876.

53. Ковалевский М. М. От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму. СПб., 1906.

54. Ковалевский М. М. Развитие народного хозяйства в западной Европе. Спб., 1899.

55. Ковалевский М. М. Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства. М., 1903.

56. Колесницкий Н. Ф. Феодальное государство. М., 1967.

57. Контамин Ф. Война в средние века. СПб., 2001.

58. Косминский Е. А. Были ли XIV-XV вв. временем упадка европейской экономики.// Средние века 1957 вып. 10

59. Кулишер И. М. Лекции по истории экономического быта Западной Европы. Пгр., 1916

60. Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981.

61. Культура эпохи Возрождения и Реформации. М., 1981.

62. Культура эпохи Возрождения. М., 1986.

63. Лайта Э. Ранняя Французская живопись. Будапешт 1980

64. Левандовский Жанна д’Арк М., 1982.

65. Любимов Л. Д. Искусство Западной Европы. М., 1982.

66. Люблинская А. Д. Источниковедение истории средних веков. Л., 1955.

67. Люблинская А. Д. К вопросу о развитии французской народности (IX-XV вв.).// Вопросы истории 1953/9

68. Люблинская А. Д. Структура сословного представительства в средневековой Франции.// Вопросы истории 1972/4

69. Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л.,

1978.

70. Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV. Спб., 2000.

71. Малинин Ю. П. Средневековый "дух совета".//Одиссей 1992.

72. Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986.

73. Мелик-Гайказова Н. Н. Французские хронисты XIV в. как историки своего времени. М., 1970.

74. Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972.

75. Мерцалова М. Н. История костюма разных времен и народов. М., 2002.

76. Моран А. де История декоративно-прикладного искусства. М., 1982.

77. Мортон А. Л. История Англии. М., 1950.

78. Неусыхин А. И. Проблема европейского феодализма. М., 1974.

79. Перну Р., Клэн М.-В. Жанна д’Арк М., 1992.

80. Петрусевич Н. Б. Искусство Франции XV – XVI вв. Л., 1973.

81. Петрушевский Д. М. Очерки из истории английского государства и общества в средние века. М., 1937.

82. Петрушевский Д. М. Очерки из истории средневекового общества и государства. М., 1908.

83. Петрушевский Д. М. Очерки из истории английского государства и общества в средние века. Спб., 1903.

84. Петрушевский Д. М. Очерки из экономической истории средневековой Европы. М., 1928.

85. Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М., 1937.

86. Плешкова С. А. Французская монархия и церковь. М., 1992.

87. Полянский Ф. Я. Очерки социально-экономической политики цехов в городах Западной Европы XIII-XV вв. М., 1952.

88. Полянский Ф. Я. Товарное производство в условиях феодализма. М., 1969.

89. Полянский Ф. Я. Экономическая история зарубежных стран: Эпоха феодализма. М., 1954.

90. Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

91. Райцесс Л. Жанна д’Арк М., 1982.

92. Рогинская А. Я. Исторические взгляды Коммина.// Средние века вып. 2 М.-Л. 1946

93. Рутенбург В. И. Культура эпохи Возрождения. М., 1987.

94. Рутенбург В. И. Италия и Европа накануне нового времени. Л., 1974.

95. Самаркин В. В. Историческая география Западной Европы в средние века. М., 1976.

96. Сарабьянов А. Д. Ян ван Эйк. М., 1990.

97. Сванидзе А. А. Деревенские ремесла в средневековой торговле. М., 1985.

98. Сказкин С. Д. Избранные труды по истории. М., 1973.

99. Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средневековье М., 1968.

100. Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средневековье. М., 1981.

101. Соболев М. Н. Очерки изъ исторiи вссемiрной торговли. М., 1899.

102. Стам С. М. Средневековый город и развитие социальной структуры феодального общества.//Классы и сословия средневекового общества. М., 1988.

103. Стародубова В. Братья Лимбурги. Времена года. М., 1974.

104. Стоклицкая-Терешкович В. В. Основные проблемы средневекового города. М., 1960.

105. Тревельян Д. М. Социальная история Англии. Обзор шести столетий от Чосера до королевы Виктории . М., 1959.

106. Уваров П. Ю. Университет в средневековом городе.//Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981.

107. Хачатурян Н. А. К вопросу о природе французской сословной монархии.//Средние века 1978 вып. 42

108. Хачатурян Н. А. Налоговая политика Французской сословной монархии в XIV-XV.//Средние века 1987 вып. 50

109. Хачатурян Н. А. Социально-политические аспекты начальной истории Генеральных штатов во Франции.// Европа в средние века: экономика, политика, культура. М., 1972.

110. Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции XIII-XV вв. М., 1989.

111. Хачатурян Н. А. Французское крестьянство в системе сословной монархии.//Классы и сословия средневекового общества. М., 1988.

112. Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988.

113. Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

114. Хлопин А. Д. О способах интерпретации причинно-следственных связей в хрониках XIV в. //Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

115. Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах 1473-77. // Вопросы истории 2002/2

116. Чистозвонов А. Н. Генезис капитализма в Нидерландах. // Проблемы генезиса капитализма. М., 1978.

117. Чистозвонов А. Н. Нидерландская буржуазная революция XVI в. М., 1968.

118. Чистозвонов А. Н. Сельские ренты в Голландии в конце XV-начале XVI вв. как форма ростовщического кредита.// Средние века 1973 вып. 37

119. Чистозвонов А. Н. О социальной природе средневекового бюргерства. Средние века 1982 вып. 45

120. Чистозвонов А. Н. Пересмотр концепции “кризисов феодализма” XIV-XV и XVII вв. в бельгийской и нидерландской историографии.// Вопросы истории 1970/11

121. Чистозвонов А. Н. Реформационное движение и классовая борьба в Нидерландах в первой половине XVI в. М., 1964.

122. Чистозвонов А. Н. Социальная структура сукноделия в Голландии XIV-XV вв. // Генезис капитализма и промышленности. М., 1963.

123. Штокмар В. В. История Англии в средние века. Л., 1973.

[1]
Грановский Т. Н. Лекции по истории Средневековья. М., 1987 с. 42

[2]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1989

[3]
Ремонстрация университета и г. Парижа Карлу VI об управлении государством от 13 февраля 1413 г. // Хрестоматия государства и права зарубежных стран. Древность и Средние века. М., 2001 с. 296-301

[4]
Дешан Э. Зерцало брака. //Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов XIV-XV вв. М., 1991

[5]
Хрестоматия по всеобщей истории. Киев., 1914.; Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. Древность и Средние века. М., 2001.; Хрестоматия по истории Средневековья. Т. II. X-XV вв. М., 1963.

[6]
Грановский Т. Н. Лекции по истории Средневековья. М., 1987

[7]
Колесницкий Н. Ф. Феодальное государство. М., 1967.

[8]
Штокмар В. В. История Англии в средние века. Л., 1973.

[9]
История Франции. М., 1972.

[10]
История Европы. М., 1997

[11]
Басовская Н. И. Столетняя война 1337-1453. М., 1985.

[12]
Басовская Н. И., Зверева Г. И. Союз Франции и Шотландии в системе англо-французских противоречий XII-XV вв.// Средние века 1985 вып. 48; Зверева Г. И. История Шотландии. М., 1987.

[13]
Чиняков М. К. к вопросу о Бургундских войнах 1473-77. // Вопросы истории 2002/2

[14]
Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2001.

[15]
Контамин Ф. Война в средние века. СПб., 2001.

[16]
Грин Д. Краткая история английского народа. М., 1898.

[17]
Голдсмит Э. История Англии. http//www.narod.kulc.ru

[18]
Соболев М. Н. Очерки изъ исторiи вссемiрной торговли. М., 1899.

[19]
Ковалевский М. М. Развитие народного хозяйства в западной Европе. Спб., 1899.;Ковалевский М. М. Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства. М., 1903.

[20]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе въка. М., 1905.

[21]
Кулишер И. М. Лекции по истории экономического быта Западной Европы. Пгр., 1916.

[22]
Петрушевский Д. М. Очерки из экономической истории средневековой Европы. М., 1928.

[23]
Грацианский Н. П. Бургундская деревня в X-XII столетиях. Л., 1935.

[24]
Барг М. А. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе. // Вопросы истории. 1963/3; Барг М. А. О так называемом “кризисе феодализма” в XIV-XV вв. // Вопросы истории. 1960/8

[25]
Гутнова Е. В. О движущих силах перехода от феодализма к капитализму.// Вопросы истории 1983/9

[26]
Гутнова Е. В., Удальцова Г. В. К вопросу о типологии развития феодализма в Западной Европе.//Проблемы социально-экономических формаций: Историко-типологические исследования. М., 1975.

[27]
Косминский Е. А. Были ли XIV-XV вв. временем упадка европейской экономики.// Средние века 1957 вып. 10

[28]
Чистозвонов А. Н. Пересмотр концепции “кризисов феодализма” XIV-XV и XVII вв. в бельгийской и нидерландской историографии.// Вопросы истории 1970/11

[29]
Полянский Ф. Я. Экономическая история зарубежных стран: Эпоха феодализма. М., 1954.

[30]
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

[31]
Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993.; Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. М., 1986.

[32]
Горбачева Л. П. К вопросу о развитии внутренних торговых и экономических связей во Франции во второй половине XV вв. //Средние века 1959 вып. 16

[33]
Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание средневекового крестьянства (XI-XV вв.). М., 1984.

[34]
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

[35]
Тревельян Д. М. Социальная история Англии. Обзор шести столетий от Чосера до королевы Виктории . М., 1959.

[36]
Бааш Э. История экономического развития Голландии в XVI-XVIII вв., М. 1949

[37]
Чистозвонов А. Н. Генезис капитализма в Нидерландах. // Проблемы генезиса капитализма. М., 1978.

[38]
Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок (по северофранцузским и западнонемецким материалам). М., 1969.

[39]
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.

[40]
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. М., 1986.

[41]
Дюби Ж. Средние века. М., 2000.

[42]
Бессмертный Ю. Л. Демографические и социальные процессы во французской деревне XIV в. //Французский ежегодник 1981, М., 1983.

Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в средние века. М., 1991.

Бессмертный Ю. Л. Историческая демография позднего западноевропейского средневековья на современном этапе. //Средние века 1987 вып. 50

[43]
Классовая борьба и общественное сознание средневекового крестьянства (XI-XV вв.). М., 1984.

[44]
Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л.,

1978.

[45]
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средневековье. М., 1981.

[46]
Грацианский Н. П. Из социально-экономической истории западноевропейского средневековья. М., 1960.

[47]
Сванидзе А. А. Деревенские ремесла в средневековой торговле. М., 1985.

[48]
Хачатурян Н. А. Французское крестьянство в системе сословной монархии.//Классы и сословия средневекового общества. М., 1988.

[49]
История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. М., 1986.

[50]
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М., 1937.

[51]
Полянский Ф. Я. Очерки социально-экономической политики цехов в городах Западной Европы XIII-XV вв. М., 1952.

[52]
Уваров П. Ю. Университет в средневековом городе.//Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981.

[53]
Чистозвонов А. Н. О социальной природе средневекового бюргерства. Средние века 1982 вып. 45

[54]
Стам С. М. Средневековый город и развитие социальной структуры феодального общества.//Классы и сословия средневекового общества. М., 1988.

[55]
Город в средневековой цивилизации Западной Европы. М., 1999-2000.

[56]
Ковалевский М. М. От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму. СПб., 1906.

[57]
Хачатурян Н. А. Социально-политические аспекты начальной истории Генеральных штатов во Франции.// Европа в средние века: экономика, политика, культура. М., 1972.

Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции XIII-XV вв. М., 1989.

[58]
Люблинская А. Д. Структура сословного представительства в средневековой Франции.// Вопросы истории 1972/4

[59]
Ковалевский М. М. Опыты по истории юрисдикции налогов во Франции с XII в. до смерти Людовика XII. М., 1876.

[60]
Хачатурян Н. А. Налоговая политика Французской сословной монархии в XIV-XV.//Средние века 1987 вып. 50

[61]
Плешкова С. А. Французская монархия и церковь. М., 1992.

[62]
Хачатурян Н. А. Французское крестьянство в системе сословной монархии.//Классы и сословия средневекового общества. М., 1988.

[63]
Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л.,

1978.

[64]
Уваров П. Ю. Университет в средневековом городе.//Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981.

[65]
Дживелегов А. К. Средневековые города в Западной Европе. Спб., 1902.

[66]
Стам С. М. Средневековый город и развитие социальной структуры феодального общества.//Классы и сословия средневекового общества. М., 1988.

[67]
Чистозвонов А. Н. Нидерландская буржуазная революция XVI в. М., 1968.

[68]
Полянский Ф. Я. Очерки социально-экономической политики цехов в городах Западной Европы XIII-XV вв. М., 1952.

[69]
Дюби Ж. Средние века. М., 2000.

[70]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988.

[71]
Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[72]
Блок М. Короли-чудотворцы. М., 1988.

[73]
Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М. 1989

Гуревич А. Я. Средневековая литература и ее современное восприятие.// Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

Гуревич А. Я. Смерть как проблема исторической антропологии.//Одиссей 1989

[74]
Мелик-Гайказова Н. Н. Французские хронисты XIV в. как историки своего времени. М., 1970.

[75]
Малинин Ю. П. Средневековый "дух совета".//Одиссей 1992.

Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986.

[76]
Рутенбург В. И. Культура эпохи Возрождения. М., 1987.

Рутенбург В. И. Италия и Европа накануне нового времени. Л., 1974.

[77]
Хлопин А. Д. О способах интерпретации причинно-следственных связей в хрониках XIV в. //Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

[78]
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV. Спб., 2000.

[79]
Двор монарха в средневековой Европе. М.-Спб. 2001

[80]
История Франции М., 1973, с. 172

[81]
Хейзинга Й. Осень Средневековья М., 1988, с. 103

[82]
Дюби Ж. Средние века. М., 2000 с. 54

[83]
Христианские династии Европы. М., 2001 с. 143

[84]
Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2002. с. 216

[85]
Рыжов К. Все монархи мира. Западная Европа. М., 1999. с. 302

[86]
Новый энциклопедический словарь. Пгр., 1915. XI. с. 165

[87]
Христианские династии Европы. М., 2001. с. 149

[88]
Энциклопедический словарь. СПб., 1898. XXII. с. 289

[89]
Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2002. с. 321

[90]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1989. с. 234

[91]
Рыжов К. Все монархи мира. Западная Европа. М., 1999. с. 93

[92]
Николаев В. Герцогство Бургундия в 1363-1477 гг. http//www.narod.nobles.ru

[93]
Новый энциклопедический словарь. Пгр., 1915. XXIV. с. 188

[94]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 364

[95]
Колесницкий Н. Ф. Феодальное государство. М., 1967. с. 258

[96]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 273

[97]
Николаев В. Герцогство Бургундия в 1363-1477 гг. http//www.narod.nobles.ru

[98]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 68

[99]
Самаркин В. В. Историческая география Западной Европы в средние века. М,. 1976. с. 84

[100]
Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах.//Вопросы истории. 2002/2 с. 142

[101]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 327

[102]
Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах.//Вопросы истории. 2002/2 с. 142

[103]
Город в средневековой цивилизации Западной Европы.

Т. I Феномен средневекового урбанизма. М., 1999. с. 173

[104]
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М., 1937. с. 99

[105]
Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986. с. 433

[106]
Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах.//Вопросы истории 2002/2 с. 144

[107]
Новый энциклопедический словарь. Пгр. 1915 XII. с. 325

[108]
Бессмертный Ю. А. Жизнь и смерть в Средние века. М. 1991 с. 70

[109]
Барг М. А. Экономические и демографические процессы в Европе на втором этапе зрелого феодализма.// История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. II Крестьянство Европы в период развитого феодализма. М., 1986. с. 294

[110]
Косминский Е. А. Были ли XIV-XV вв. временем упадка европейской экономики.// Средние века. 1957 вып. 10 с. 126

[111]
Чистозвонов А. Н. Пересмотр концепции "кризисов феодализма" XIV-XV и XVII вв. в бельгийской и нидерландской историографии.// Вопросы истории 1970/11 с. 98

[112]
Бессмертный Ю. Л. Современная западноевропейская историография о развитии производительных сил в средневековом земледелии. М., 1981. с. 42

[113]
Барг М. А. О так называемом "кризисе феодализма" в XIV-XV вв. // Вопросы истории. 1969/8 с. 59

[114]
Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л., 1978. с. 63

[115]
по материалам Барг М. А. Экономические и демографические процессы в Европе на втором этапе зрелого феодализма.// История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. II Крестьянство Европы в период развитого феодализма. М., 1986. с. 297

[116]
Ковалевский М. Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства. Спб., 1903. с. 116

[117]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М., 1905. с. 121

[118]
Чистозвонов А. Н. Сельские ренты в Голландии в конце XV- начале XVI вв. как форма ростовщического кредита.//Средние века. 1973 вып. 37 с. 143

[119]
Возгрин В. Е. Нидерландское крестьянство в XV-XVIII вв. // История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. III Крестьянство Европы в период разложения феодализма и зарождения капиталистических отношений. М., 1986. С. 147

[120]
Полянский Ф. Я. Экономическая история зарубежных стран: Эпоха феодализма. М., 1954. с. 217

[121]
Полянский Ф. Я. Товарное производство в условиях феодализма. М., 1969. с. 198

[122]
Соболев М. Н. Очерки из истории всемирной торговли. М., 1899. с. 56

[123]
Тревельян Д. М. Социальная история Англии. Обзор шести столетий от Чосера до королевы Виктории. М., 1959. с. 277

[124]
Штокмар В. В. История Англии в средние века. Л., 1973. с. 145

[125]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М., 1905. с. 156

[126]
Полянский Ф. Я. Очерки социально-экономической политики цехов в городах западной Европы XIII-XV вв. М. 1952 с. 305

[127]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М. 1905 с. 176

[128]
Сванидзе А. А. Деревенские ремесла в средневековой торговле. М. 1985 с. 173

[129]
Чистозвонов А. Н. Генезис капитализма в Нидерландах. //Проблема генезиса капитализма. М. 1978 с. 235

[130]
Чистозвонов А. Н. Социальная структура сукноделия в Голландии XIV-XVI вв. //Генезис капитализма и промышленности. М. 1963 с. 183

[131]
Петрушевский Д. М. Очерки из экономической истории средневековой Европы. М 1928 с. 169

[132]
Соболев М. Н. Очерки из истории всемирной торговли. М. 1899 с. 79

[133]
Бааш Э. История экономического развития Голландии в XVI-XVIII вв. М. 1949 с. 95

[134]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М. 1905 с. 132

[135]
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М. 1937 с. 128

[136]
По оборотам торговля Брюгге была больше, чем торговля Венеции. По данным Дживелегова А. К. Средневековые города Западной Европы. М. 1905 с. 110

[137]
Чистозвонов А. Н. Генезис капитализма в Нидерландах. //Проблема генезиса капитализма. М. 1978 с. 243

[138]
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М. 1937 с. 149

[139]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М. 1905 с. 152

[140]
Чистозвонов А. Н. Генезис капитализма в Нидерландах. //Проблема генезиса капитализма. М. 1978 с. 251

[141]
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. М., 1986.

Т. I Структуры повседневности: Возможное и невозможное. с. 374

[142]
Дешан Э. Зерцало брака. //Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов XIV-XV вв. М., 1991. с. 147

[143]
Бессмертный Ю. А. Жизнь и смерть в Средние века. М. 1991 с. 145

[144]
Бессмертный Ю. А. Жизнь и смерть в Средние века. М. 1991 с. 214

[145]
Город в средневековой цивилизации Западной Европы.

Т. I Феномен средневекового урбанизма. М., 1999. с. 192

[146]
Город в средневековой цивилизации Западной Европы.

Т. I Феномен средневекового урбанизма. М., 1999. с. 198

[147]
Сванидзе А. А. Деревенские ремесла в средневековой торговле. М. 1985 с. 21

[148]
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964 с. 214

[149]
Чистозвонов А. Н. Социальная структура сукноделия в Голландии в XIV-XV вв. // Генезис капитализма в промышленности. М., 1963 с. 112

[150]
Маркс К. Энгельс Ф. Полное собрание сочинений. 2 изд. Т. 46, ч. I. с. 503

[151]
Полянский Ф. Я. Очерки социально-экономической политики цехов в городах западной Европы XIII-XV вв. М. 1952 с. 271

[152]
Петрусевич Н. Б. Искусство Франции XV – XVI вв. Л., 1973. с. 73

[153]
Бааш Э. История экономического развития Голландии в XVI-XVIII вв. М. 1949 с. 118

[154]
Керров В. Л. Народное движение во Фландрии в начале XIV в. с. 49

[155]
Дживелегов А. К. Средневековые города в Западной Европе. Спб. 1902 с. 122

[156]
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М. 1937 с. 138

[157]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М. 1905 с. 187

[158]
Чистозвонов А. Н. Нидерландская буржуазная революция XVI в. М. 1958 с. 235

[159]
Грацианский Н. П. Из социально-экономической истории западноевропейского средневековья. М., 1960. с. 181

[160]
Возгрин В. Е. Нидерландское крестьянство в XV-XVIII вв. // История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. III Крестьянство Европы в период разложения феодализма и зарождения капиталистических отношений. М. 1986 С. 151

[161]
Люблинская А. Д. Структура сословного представительства в средневековой Франции.//Вопросы истории. 1972/4 с. 110

[162]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 195

[163]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 198

[164]
Чистозвонов А. Н. Нидерландская буржуазная революция XVI в. М., 1958 с. 318

[165]
Люблинская А. Д. Структура сословного представительства в средневековой Франции.//Вопросы истории. 1972/4 с. 110

[166]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 206

[167]
Новый энциклопедический словарь XI , с. 96

[168]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 209

[169]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 214

[170]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 164

[171]
Малинин Ю. Д. Указ. соч. с. 390

[172]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 158

[173]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 124

[175]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 169

[176]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 62

[177]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с.176

[178]
Цит. по Коммин Ф.де Мемуары. М., 1988. 114

[179]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с.124

[180]
Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986. с. 387

[181]
Грановский Т. Н. Лекции по истории Средневековья. М., 1987.с. 50

[182]
Цит. по Коммин Ф.де Мемуары. М., 1988. с.208

[183]
Новый энциклопедический словарь. Пгр., 1915. с. 196

[184]
Цит. По Грановский Т. Н. Лекции по истории Средневековья. М., 1987.с. 42

[185]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 202

[186]
Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986. с. 388

[187]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 197

[188]
Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986. с. 388

[189]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 236

[190]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 307

[191]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 136

[192]
Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах 1473-77. // Вопросы истории 2002/2 с. 141

[193]
Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах 1473-77. // Вопросы истории 2002/2 с. 142

[194]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 96

[195]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 116

[196]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 180

[197]
Малинин Ю. П. Указ. соч. с. 389

[198]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 140 - 161

[199]
Хачатурян М. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с.221

[200]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 147

[201]
Цит. по Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 148

[202]
Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. М., 1989. с. 145

[203]
Лен в форме апанажа. Апанаж предусматривает возвращение лена короне после прекращения династии. Традиционная форма дарений принцам крови.

[204]
История Франции М., 1973. с. 172

[205]
Хейзинга Й. Осень Средневековья М., 1988. с. 103

[206]
Новый энциклопедический словарь. CПб., XII. с.214

[207]
Басовская Н. И. Столетняя война 1337 – 1453 . М., 1985. с.64

[208]
Энциклопедический словарь. Спб., 1902. XXXV. с. 786

[209]
Христианские династии Европы. М., 2001 с. 143

[210]
Дживелегов А. К. Торговля на западъ въ среднiе века. М., 1905. с. 185

[211]
Военно-исторический словарь. http//www.ostu.ru

[212]
Интересно, что в качестве оправдательного аргумента фигурировали государственные интересы, таким образом, герцог Бургундский оказался защитником Франции.

[213]
Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2002 с. 288

[214]
Ремонстрация университета и г. Парижа Карлу VI об управлении государством от 13 февраля 1413 г. // Хрестоматия государства и права зарубежных стран. Древность и Средние века. М., 2001 с. 296-301

[215]
Голдсмит Э. История Англии. http//www.narod.kulc.ru

[216]
Из Нормандской хроники. Хрестоматия по истории Средних веков. Т. II X-XV вв. М., 1963 с. 381

[217]
Энциклопедический словарь. СПб., 1898. XVII , с.205

[218]
Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2002. с. 285

[219]
Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988 с.20

[220]
Цит. по Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988 с.22

[221]
Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988 с.22

[222]
Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2002 с. 169

[223]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 364

[224]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 46

[225]
История Франции. М., 1973. с. 198

[226]
Новый энциклопедический словарь. Пгр., 1915. VIII с. 42

[227]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 185

[228]
Новый энциклопедический словарь. Пгр., 1915. VIII с. 42

[229]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1989 с. 54

[230]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1989 с. 68

[231]
Грановский Т. М. Лекции по истории Средневековья. М., 1987. с. 38

[232]
Грановский Т. М. Лекции по истории Средневековья. М., 1987. с. 39

[233]
Дживелегов А. К. Торговля на западе в средние века. М., 1905. с. 56

[234]
Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986. с. 392

[235]
Чиняков М. К. К вопросу о бургундских войнах. // Вопросы истории. 2002/2 с. 140

[236]
Чиняков М. К. К вопросу о бургундских войнах. // Вопросы истории. 2002/2 с. 142

[237]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1988. с. 210

[238]
Цит. по Чиняков М. К. К вопросу о бургундских войнах. // Вопросы истории. 2002/2 с. 142

[239]
Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. c. 253

[240]
Мелик-Гайказова Н. Н. Французские хронисты XIV в. как историки своего времени. М., 1970. с. 71

[241]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 120

[242]
Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1995. с. 163

[243]
Цит по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 66

[244]
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV. Спб., 2000. с. 74

[245]
Стародубова В. Братья Лимбурги. Времена года. М., 1974. с. 169

[246]
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV. Спб., 2000. с.125

[247]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 65

[248]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 66

[249]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 103

[250]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 69

[251]
Мелик-Гайказова Н. Н. Французские хронисты XIV в. как историки своего времени. М., 1970. с. 82

[252]
Всемирная литература

[253]
Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. с. 367

[254]
Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[255]
Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ла Марша.//Двор монарха в средневековой Европе. М.-СПб., 2001. с. 128

[256]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 223

[257]
Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ла Марша.//Двор монарха в средневековой Европе. М.-СПб., 2001. с. 128

[258]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 45

[259]
Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ла Марша.//Двор монарха в средневековой Европе. М.-СПб., 2001. с. 131

[260]
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV. Спб., 2000. с. 215

[261]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 45

[262]
Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ла Марша.//Двор монарха в средневековой Европе. М.-СПб., 2001. с. 130

[263]
Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ла Марша.//Двор монарха в средневековой Европе. М.-СПб., 2001. с. 128

[264]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 46

[265]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 112

[266]
Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. с. 307

[267]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 29

[268]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1989. с. 246

[269]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 62

[270]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 86

[271]
обращение Мадам относилось только к супруге и матери короля, а также к женам старшего из его братьев и старшего сына. Мишель была третьей дочерью Карла VI, и не имела права на такое обращение.

[272]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 59

[273]
Николаев В. Герцогство Бургундия в 1363-1477 гг. http//www.narod.nobles.ru

[274]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 54

[275]
королева Маргарита бежала в Нидерланды. Бургундские герцоги поддерживали Йорков, поэтому ее вежливо выпроводили, подарив, правда, две тысячи золотых крон. Однако церемонная почтительность не являлась лицемерием, она относилась к Маргарите как к королеве и женщине, и относилась к сфере куртуазности, а отказ политическому противнику – к дипломатической. Эти сферы не пересекаются.

[276]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 104

[277]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 75

[278]
Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[279]
Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1995. с. 253

[280]
Вейс История культуры М., 2002. с. 567

[281]
Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972. с. 47

[282]
Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972. с. 53

[283]
Долгопрудова Т. А. Фландрский часослов XV в. из Государственного Эрмитажа.//Музей: Художественное собрание СССР. М., 1983. с. 89

[284]
Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972. с. 53

[285]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 55

[286]
Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972. с. 59

[287]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. с. 93

[288]
Моран А. де История декоративно-прикладного искусства. М., 1982. с. 312

[289]
Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972. с. 34

[290]
Виоле-ле-Дюк Э. "Жизнь и развлечения в Средние века". Спб., 1999. с. 179

[291]
Город в средневековой цивилизации Западной Европы.

Т. II Extra muros. Город, общество, государство. М., 2000. с. 263

[292]
Петрусевич Н. Б. "Искусство Франции XV – XVI вв.". Л., 1973. .с 92

[293]
Лайта Э. "Ранняя Французская живопись". Будапешт., 1980. с. 51

[294]
Стародубова В. "Братья Лимбурги. Времена года". М., 1974. с. 24

[295]
Сарабьянов А. Д. "Ян ван Эйк". М., 1990. с. 163

[296]
Коммин Ф. де Мемуары. М., 1989. с. 42

[297]
Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. с. 295

[298]
Цит. по Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[299]
Малинин Ю. П. Филипп де Коммин и его “Мемуары”.// Коммин Ф. де “Мемуары”. М., 1986. с. 419

[300]
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV. Спб., 2000. с. 69

[301]
Цит по Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[302]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1989. с. 83

[303]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1989. с. 35

[304]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1989. с. 26

[305]
Сарастин В. Закат европейского рыцарства. http//www. narod.nobles.ru

[306]
Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. с. 276

[307]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1989. с. 122

[308]
Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[309]
Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[310]
Сарастин В. Закат европейского рыцарства. http//www. narod.nobles.ru

[311]
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1989. с. 114

[312]
Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru

[313]
Цит. по Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1989. с. 114

[314]
Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1995. с. 228

[315]
Сарастин В. Закат европейского рыцарства. http//www. narod.nobles.ru

[316]
Всеволодов И.В. Беседы о фалеристике. Из истории наградных систем. М., 1990. с. 41

[317]
Цит. по Хейзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. http//www. narod.polenov.ru