А.П. Каждан
Если для западноевропейского феодализма характерно было срастание частной власти с землевладением, то в Византии частная власть формировалась как исключительное явление, на периферии императорской администрации.
Одним из важнейших источников складывания политической власти феодальных сеньоров на Западе был судебный иммунитет. В Византии (по крайней мере до XIV в.) судебный иммунитет оставался весьма ограниченным. Византийский обычай признавал за крупным собственником право разбирать дела его слуг — невольников или свободных, но это разбирательство было не более чем третейским судом: даже зависимые крестьяне сохраняли право обращаться в суд против своих господ. Императорские жалованные грамоты подчас передают монастырям освобождение от «входа» в монастырские владения тех или иных судебных чиновников — однако это не судебный иммунитет, но лишь ограничение подсудности: освобождая монастырь от юрисдикции местных судебных властей, император ставил его под контроль столичной администрации.
Большее значение имело пожалование податных привилегий, что называлось в официальной терминологии свободой или же экскуссией. Эти привилегии могли состоять в полном освобождении от налогов или в частичном, или в запрещении податным чиновникам вступать на землю собственника, который должен был сам собирать налоги в своих владениях и сам передавать их в казну (тем самым земли освобождались от дополнительных вымогательств). Пожалование экскуссии рассматривалось в Византии как исключительный акт императорской милости: ни одна общественная группа, ни одна аристократическая фамилия не имела права на податную привилегию по положению — император был волен пожаловать экскуссию и взять свою милость обратно.
И все-таки элементы частной власти в Византии существовали. У крупных сеньоров были свои «этерии» — отряды вооруженных слуг, свои дворы, свои податные сборщики. Частных слуг сеньоры иной раз наделяли землей. Во владениях сеньоров могли быть не только деревни и ярмарки, но и укрепленные замки., В поход такие сеньоры выступали в сопровождении собственной свиты и, подобно западным феодалам, нередко вели между собой частные войны. Но феодальные формы власти, как и феодальные формы собственности, оставались в Византии (во всяком случае до XIV в.) лишь в зародыше — византийское государство было централизованной монархией, управляемой императором (по-гречески — «василевс») и самодержцем (по-гречески — «автократор») ромеев.
Император в Византии, казалось бы, всевластен, и в то же время — удивительное дело! — трудно представить себе более непрочную монархию, чем византийское самодержавие. Половина византийских императоров была насильственно лишена престола: одни из них отравлены, утоплены, ослеплены, других заточили в монастырь. Тысячелетняя история Византийской империи насчитывает около 90 императоров — почти вдвое больше, нежели сменилось за такой же период времени на престоле Германской империи.
При этом средняя продолжительность царствования оказывалась различной в разные периоды византийской истории. С середины IX до конца XI в. сменилось 23 государя, каждый из которых правил в среднем чуть более 10 лет. С конца XI столетия императорская власть как будто бы стабилизуется: три императора из династии Комнинов удерживались на престоле почти целый век, и все трое умерли естественной смертью. Однако после кончины последнего из них, Мануила, дестабильность византийской монаршей власти обнаружилась с новой остротой: за 24 года сменилось шесть государей, и каждый новый правитель овладевал троном в результате насильственного переворота.
По сути дела, в Византии долгое время не было наследственности императорской власти: автоматического перехода отцовского престола византийское государственное право не знало, и если сын вступал да отцовский престол, то не в качестве ближайшего кровного родственника, а потому, что отец успевал еще при жизни объявить его соправителем Правда, с конца XI в. по мере аристок-ратизации византийского общества укрепляется и принцип легитимности: на протяжении ста лет, как только что было сказано, власть остается в руках фамилии Комнинов, затем, с конца XIII в. и до падения империи, на троне находится династия Палеологов.
Дело, однако, не только и, может быть, даже не столько в отсутствии наследственности престола. Реальные права василевса были не столь велики, как это кажется на первый взгляд, и распространялись далеко не в равной степени на разные сферы жизни общества.
Первая функция императора — репрезентативная: он должен был представлять Византийскую империю, должен был символизировать, воплощать в материально-чувственном образе ее скрытую мощь. Византийская политическая доктрина трактовала василевса как земное божество. Подражание богу объявлялось первейшей обязанностью государя, и весь ритуал дворцовой жизни предназначен был напоминать о таинственной связи между василевсом и небесным царем. Во время приемов самодержец восседал на двухместном троне: в будни — на правой его стороне, а в воскресенье и праздничные дни — на левой, оставляя место для Христа, которого символизировал положенный на сиденье крест. Императора трактовали как космическое существо, и к нему постоянно прилагался торжественный эпитет «солнце». Во время церемоний император занимал место между двух колонн или в нише, словно статуя; он никогда не стоял на полу, но всегда на роте, на особом возвышении.
Василеве — сакральная фигура, его жилище — священный дворец, его одежда, как и дворец, — священна. Золото и особенно пурпур служили символами величия императора он сидел на пурпурных подушках, подписывался пурпурными чернилами, и только он один мог надевать пурпурные сапожки. Появление государя перед толпой превращалось в обряд: заранее предусматривалось, где должны стать встречающие его горожане и какими именно славословиями они должны его приветствовать. Культ императора составлял один из существенных элементов государственной религии.
Но даже в самом императорском культе возвышение василевса до живого бога сопровождалось показной униженностью. Облаченный в шелковый плащ с жемчужными нитями, император держал в руках не только «державу» — символ земной власти, но и акакию, мешочек с пылью, напоминавший о бренности всего сущего. Едва вступив на престол, государь обязан был выбрать мрамор для собственного саркофага. После победы он, бывало, вступал в город пешком, а перед ним на колеснице, запряженной белыми лошадьми, везли икону богоматери, которую славили как истинную победительницу. И не только перед богом и смертью преклонял голову василевс: по установившемуся обычаю он — в подражание Христу — должен был раз в год омывать ноги нескольким константинопольским нищим.
Репрезентативность — показатель того, что обожествляется не данный конкретный император и не данная императорская фамилия, но императорская власть как таковая, и это обстоятельство с особой четкостью проступало в представлении византийцев о том, что коронация автоматически смывала все грехи и даже смертный грех — убийство.
Культ императора внушал уверенность в величии и вечности империи, но на практике репрезентативная функция нередко превращала государя в парадный манекен: строго разработанная система приемов и выходов из дворца заполняла его день, тяжелые торжественные одеяния делали эти приемы и выходы настоящей пыткой. Репрезентативная функция приковывала императора к столице: он должен был по определенным дням показываться на балконе, дефилировать по главной улице Константинополя, присутствовать при богослужении в храме св. Софии.
Другая функция императора — экзекутивная. Василевсы самым широким образом осуществляли право казнить, увечить, ссылать подданных, лишать их имущества, смещать с государственных постов. По отношению к каждому отдельному подданному права василевса были неограниченными, независимо от того, какое положение занимал этот подданный. Права императора на неограниченные экзекуции в Византии никогда не подвергались сомнению.
Третья и, казалось бы, важнейшая функция императора может быть охарактеризована как административно-законодательная. Император — не только верховный судья, администратор, законодатель, но и воплощенный закон. Согласно римско-византийскому праву, все, что угодно государю, приобретает силу закона. Василеве выше закона. Лишь изредка в византийской публицистике возникает мысль, противоречащая этому принципу, и провозглашается, в частности, что император обязан соблюдать закон а именно: установления Священного писания, правила семи вселенских соборов и, наконец, нормы римского права.
И все же всевластный византийский автократор в осуществлении административно-законодательной функции наталкивается на сопротивление могущественной Силы — традиции. Приверженность к традиции составляла вообще чрезвычайно существенный элемент византийской общественной жизни Выше уже шла речь о том, сколь устойчивым был традиционализм византийской хозяйственной жизни. То же самое относится и к сфере государства и права. Выработанные еще в Римской империи юридические нормы определяли все византийское законодательство, в значительной мере сводившееся (или сознательно сводившее себя) к повторению, пересказу или комментарию римских правовых сочинений. Эти законы и толкования уже далеко не всегда соответствовали новым отношениям, постепенно формировавшимся в Византии.
Сохранение норм римского права было своего рода юридической иллюзией (хотя, разумеется, определенные сферы взаимоотношений, особенно товарное производство и товарное обращение, прекрасно укладывались в эти нормы, а другие сферы могли быть во всяком случае осмыслены в понятиях римского права), но отнюдь не просто школьническим переписыванием классических образцов: это было выражение традиционности средневекового мышления, особенно последовательной в византийских условиях.
Соответственно византийцам был присущ традиционализм в отношении к собственному государству. Оно рассматривалось идеологами господствующего класса, с одной стороны, как Новый Израиль, как избранный народ, а с другой — как непосредственное продолжение империи цезарей. Идея избранничества воплощалась в представлении, будто византийские порядки идеальны, и потому социальные бедствия объяснялись не пороками общественного строя, а злоупотреблениями отдельных носителей власти (особенно охотно, разумеется, вина возлагалась на государей недавнего прошлого). Идея преемственности от Рима выражалась, помимо всего прочего, в учении о господстве василевса над всей ойкуменой, т. е. над всеми территориями, которые некогда находились под скипетром Августа.
Традиционность правосознания византийцев оказывалась совершенно реальной и очень серьезной преградой в административно-законодательной деятельности императоров. Не то, чтобы василевсы не осуществляли никаких реформ, однако реформам, как правило, придавалось специальное назначение — восстановить старые порядки, почему-либо пришедшие в забвение. Чрезмерная реформаторская активность казалась общественно опасной: императору надлежало быть стражем традиций и обычаев, а не преобразователем их.
Иными словами, безгранично свободный в экзекутивных возможностях по отношению к индивиду, василевс оказывался ограниченным в своей власти над обществом — ограниченным, с одной стороны, репрезентативной ролью сакрального царя, а с другой — традиционностью правосознания. Это не означает, конечно, что византийские общественные порядки вообще оставались неизменными, — напротив, они развивались и переживали существенные сдвиги, но развитие это не направлялось из Большого дворца константинопольских автократоров, а было стихийным, совершавшимся вопреки традиционности общественного сознания.
Противоречивая двойственность в положении византийского монарха связана и, может быть, даже обусловлена спецификой структуры господствующего класса империи. Акорпоративизм и эгоистический индивидуализм, присущий византийской элите, приводил к тому, что она не осознавала себя как целое. Византийскую служилую знать объединяла не вассально-ленная система, не иерархическая собственность, не идея общего происхождения, но императорская персона. Император выступал как сверхличное существо, как персонификация служилой знати: он был могуществен, поскольку служил символом могущественного государственного аппарата, и вместе с тем его положение было нестабильным, как положение каждого из вельмож. Византийская знать склонялась перед принципом самодержавной власти, но не перед конкретным государем или конкретным царствующим домом.
Разумеется, внутри византийского чиновничества существовали разнообразные градации, закрепленные пожалованием титулов. В IX—X вв., когда византийская административная система достигает классических форм, были составлены многочисленные тактиконы и клиторологии — специальные руководства, регламентировавшие последовательность должностей и титулов. Особый чиновник — атриклин — должен был следить за соблюдением «табели о рангах», предотвращая местничество и рассаживая чиновников в строгом порядке на императорских приемах или во время трапез во дворце. Однако византийская система градаций титулов существенно отличалась от западноевропейской феодальной иерархии: она не цементировала господствующий класс с помощью устойчивых внутренних связей, но лишь определяла человеку внешние знаки отличия и место в приемном зале. Лестница византийских рангов была подвижной: не только вельможи постоянно передвигались от одного титула к другому, не только существовала возможность покупки титула, но и сами чины имели тенденцию к девальвации, к утрате значения. К тому же реальное влияние чиновника определялось не столько чином, сколько благосклонностью василевса.
Титул считался пожизненным, но не наследственным Пожалование чина рассматривалось как личная акция императора. Конечно, дети вельмож на практике имели больше шансов проникнуть в среду сановной аристократии, чем дети купцов и крестьян, но и они всякий раз должны были получать инсигнии и диплом из рук государя или его представителя.
По тактиконам IX—X вв., в Византии существовало 18 чиновных рангов, и каждый служащий — от самой мелкой пешки в государственном аппарате до руководителей центральных ведомств — должен был иметь соответствующий титул. Высшие чины (кесарь, куропалат п т. п.) жаловались ближайшей родне василевса или императорским фаворитам; вслед за ними шли титулы для высшей прослойки служилой знати: магистр, анфипат, патрикий, протоспафарий. Внешне названия эти восходили к римской терминологии, переданной, разумеется, в греческой транскрипции: когда-то анфипатами называли римских проконсулов, а магистр (оффиций) был начальником императорской канцелярии. Однако византийские чины не имели ничего общего, кроме имени, с римскими проконсулами или патрициями.
Совокупность высших чиновников (в принципе, начиная с протоспафариев) составляла синклит, члены которого именовались синклитиками. Синклитикам полагалось жить в Константинополе. Роль и значение синклита не были конституционно определены: не существовало никаких норм, регламентировавших состав и функции синклита. Его влияние обусловливалось не правом, а конкретной ситуацией:, иногда император пренебрегал суждением синклитиков, но в других условиях синклит выступал и как высшая судебная инстанция, и как орган, обсуждавший предстоящие военные экспедиции или мирные договоры.
Конституционно установленной должности главы административного управления не существовало: управлявший государственными делами фаворит императора мог занимать самые разные посты, ибо источником его власти было не место в системе администрации, но благорасположение василевса.
Переход власти от одного фаворита к другому происходил, как правило, в форме своеобразного переворота, подготовленного интригой, подсиживанием, клеветой. Даже тогда, когда императорская власть оказывалась относительно устойчивой (как это было при Комнинах), государственный аппарат постоянно лихорадило от «малых переворотов». При Мануиле I государственными делами управлял одно время Иоанн Айофеодорит, однако его соперник, Феодор Стиппиот, сумел добиться того, что Айофеодорита отправили в провинцию, и занял его место при василевсе. Но и сам Стиппиот пал жертвой интриги: другой видный чиновник, Иоанн Каматир, донес императору, что Стиппиот не разделяет взглядов Мануила на политику по отношению к Сицилии. Чтобы доказать свою правоту, Каматир уговорил императора спрятаться за плотным занавесом и подслушать разговор Каматира со Стиппиотом. Вслед за тем в бумагах Стиппиота было обнаружено подброшенное Каматиром послание, будто бы написанное Стиппиотом сицилийскому королю. Этого оказалось достаточным, чтобы Стиппиот был снят с должности и ослеплен.
Центральное административное управление отличалось от администрации Римской империи обилием независимых высших чиновников, ответственных только перед императором. Это вело к рационально неоправданной громоздкости бюрократического механизма: многие ведомства («секреты») дублировали друг друга, и соответственно функции ряда учреждений оставались нечеткими. Как казначейство, так и суд были разделены между множеством секретов.
Среди фискальных учреждений наиболее важная роль принадлежала геникону, возглавляемому логофетом ге-пикона. Задачей геникона было, во-первых, установление налоговых ставок, во-вторых, взимание налогов. Эти задачи выполняли разные чиновники: одни (эпопты) проводили измерение земли, вносили в податные кадастры запущенные и не приносящие дохода участки, распреде ляли налоги между наследниками умерших землевладельцев; другие (диикиты) осуществляли взыскание налогов. Как эпопты, так и диикиты принадлежали к центральному аппарату и приезжали на места на сравнительно короткий срок. Сборщики налогов несли материальную ответственность за суммы, которые им предстояло взыскать: они должны были погашать недоимки из собственных средств.
Деятельность геникона не ограничивалась только взиманием податей — в подчинении логофета геникона находились также некоторые императорские поместья, водоснабжение, государственные рудники. Вместе с тем от геникопа были отделены разнообразные казначейства, которым надлежало хранить и расходовать государственные средства. Так, специальная казна ведала расходами на войско, особое ведомство управляло государственными мастерскими, сакелла должна была хранить денежные поступления, а вестиарий — натуральные. Но и здесь не было четкого разделения обязанностей: вестиарий, дублируя сакеллу, принимал и денежные средства, а сакелла обязана была снабжать войска необходимыми припасами и провиантом.
Еще больше были раздроблены судебные функции. Существовало множество судебных инстанций, начиная от провинциальных судей и кончая судом василевса. Городской эпарх Константинополя разбирал все дела по преступлениям, совершенным в столице и ее окрестностях, контролировал деятельность торгово-ремесленных коллегий, следил за общественным спокойствием в публичных местах. Однако дела о появлении в столице «праздношатающихся» подлежали ведению другого судьи — квестора, который, помимо того, рассматривал земельные тяжбы и заверял завещания константинопольских граждан. Особые суды расследовали преступления моряков, особые — дворцовых служащих; логофет геникона также обладал судебными правами по делам, связанным с уплатой налогов.
Византийское государство официально провозглашало принцип всеобщего равенства перед судом и всеобщей справедливости, что в какой-то мере отвечало присущей Византии антииерархичности. Однако Византия отнюдь не была «правовым государством». Нормы византийского права сохраняли социальную окрашенность: господин и судья, богач и бедняк несли разные наказания за одни и те же преступления. Определенными привилегиями перед судом пользовались сановники высокого ранга: их служебные преступления не рассматривались как уголовные, и даже уличенные в убийстве или составлении заговора, они не карались смертной казнью, поскольку считалось, что чин дает им преимущество перед остальными гражданами. Взяточничество стало нормой поведения византийских чиновников, и сама система их оплаты стимулировала взимание взяток. Так, византийский суд был платным, и стороны должны были вносить судье так называемую эктаги, размеры которой не были ничем ограничены; естественно, что большая сумма эктаги делала судью, как правило, более внимательным к подателю жалобы.
Наряду с разработанной римским правом процедурой расследования подчас применялись типичдо средневековые способы установления виновности. Византи
Помимо судебных ведомств существовали специальные учреждения, осуществлявшие функции контроля. Все ветви центрального аппарата находились под надзором сакелария, который имел в каждом секрете своего писца, доносившего ему о деятельности чиновников. В начале IX в. сакеларий был одним из первых сановников государства, но к середине X столетия объем его прав значительно сократился. Контрольные функции осуществлял и логофет дрома: он рассылал доверенных людей в разные концы страны, собирая от них донесения о положении в провинции и о настроении подданных. Помимо того, в руках логофета дрома были сосредоточены разнообразные обязанности: он руководил государственной почтой, ведал сношениями с иностранными державами, отправкой посольств, выкупом пленных, разбирал судебные дела, возникавшие между ромеями и иностранными купцами, приезжавшими в Константинополь.
Несмотря на то что Византия была централизованным государством, патримониальные элементы в управлении проступали довольно заметно. Грань между публичным н частным в представлении чиновника оказывалась весьма расплывчатой: обычай покупки титулов, оплата судей тяжущимися, материальная ответственность сборщиков податей за сбор установленных сумм — все это весьма показательно для смешения публичноправового и частноправового начал. Канцелярии высших чиновников размещались, по всей видимости, в их собственных домах, а в XII в, была возможной отправка посольства на средства самого посла.(Когда жители Константинополя разграбили дом Феодора Пантехни, городского эпарха при малолетнем Алексее II, они, по свидетельству Никиты Хониата, не пощадили имевшихся там государственных документов Nicetas Choniata р. 306. 7-11).
Различие между государственными секретами и придворными ведомствами во многих случаях стиралось: особенно трудно провести разграничение между государственным казначейством и личной казной императора: если в государственных казнохрадилищах размещалась часть императорского гардероба, то зато некоторые штрафы уплачивались в патримониальную казну василевса. Дворцовые слуги, среди которых было множество евнухов, активно участвовали в государственном управлении и даже командовали флотом и сухопутными войсками. Уже в X в. Константин Багрянородный жаловался, что во дворце евнухов столько же, сколько весной мух в овечьей ограде, но подлинный расцвет владычества евнухов наступил в середине XI в. Лишь с конца этого столетия начилается спад их влияния — по-видимому, связанный с аристократизацией византийского общества.
Дворцовые слуги исполняли различные функции: одни ведали хозяйством и церемониалом дворца, другие несли его охрану, третьи обслуживали императорскую канцелярию. В последнюю категорию входили такие придворные, как начальник жалоб, подготовлявший судебные решения василевса: протонотарий, передававший императору донесения; каниклий — хранитель императорской чернильницы с пурпурными чернилами; мистик — личный секретарь государя.
Основным звеном провинциального управления была фема — военно-административная единица, находившаяся иод управлением стратпга, осуществлявшего и военное командование, и гражданское управление. На протяжении столетий между центральным аппаратом и стратигами фем шла упорная борьба: стратиги стремились к тому, что можно было бы назвать феодализацией должности — к превращению их поста в наследственный, к закреплению за ними известной доли налогов, собираемых в их феме; напротив, государство добивалось расчленения крупных фем, запрещения стратигу приобретать земли в его феме, ограничения срока пребывания на посту и уменьшения объема его функций. К XI в., казалось бы, централизаторские тенденции одерживают верх: фемы превращаются в небольшие округа, прилегавшие к крепостям, стратиги становятся комендантами крепостей, лишенными гражданской власти. В XII в., однако, вновь происходит консолидация провинциального управления: создаются крупные территориальные единицы, иногда по-старому именуемые фемами; во главе их стоят дуки — наместники, большей частью из «клана» Комнинов. Однако и в XII в. фемы-дукаты не превращались в независимые единицы, подобные западным герцогствам и графствам.
Византийская армия еще в X в. была по преимуществу стратиотским ополчением, но уже в это время начинается образование профессионального («рыцарского») войска. Подобную метаморфозу пережила вся раннесред-невековая Европа. Технологической предпосылкой преобразования армии явилось изобретение стремени, что позволило воину прочнее сидеть в седле л пользоваться тяжелым оружием, пикон прежде всего. Стремена появились в Византии в то же время, что и на Западе, — в VIII в., однако формирование «рыцарского» войска началось здесь позднее, когда созрели социальные предпосылки, когда разоряющееся свободное крестьянство уже не могло быть основным ядром войска и когда укрепился слой средних земельных собственников, способных приобрести тяжелое вооружение. С середины X в. успехи византийской армии определяет кавалерия тяжеловооруженных катафрактов: они были одеты в панцирь, их кони покрыты войлочной попоной, их оружием служила длинная пика. Естественно, что катафрактам нужно было больше средств для обмундирования, нежели стратиотам предшествующих столетий, — поэтому в середине X в. был втрое увеличен минимум стратиотского надела, и стратиоты оказались довольно отчетливо отделены от крестьянства, к которому принадлежали до того времени. Войско катафрактов имело тенденцию превратиться в армию феодального типа.
Вырождение армии-ополчения имело и еще одно последствие: византийское государство, располагавшее большими денежными средствами, стало широко практиковать привлечение наемников. В византийской армии и во флоте служили русские, норманны, англичане, аланы, грузины, печенеги, представители многих других народностей. Рыцари- «полуварвары» (как надменно именовали их греки), щедро награждаемые земельными пожалованиями, не только были отделены от народа социальной гранью, но и противостояли ему как иноплеменники, говорящие на чужих языках. Наемная армия была окружена враждебностью местного населения, а ведь она была наиболее боеспособной частью войска, поскольку сами византийцы (за исключением довольно узкой группы знати) все больше и больше отстранялись от военного дела. Создавалось опас нов противоречие: если сами воинские упражнения рассматривались как почетное и благородное дело, то в воинах видели прежде всего чужаков, враждебных эллинской цивилизации.
Византийское государство отличалось от раннесредневековых государств Западной Европы не только всевластием своею самодержавия, но прежде всего централизацией управления. Действительно, в Византии существовала определенная тенденция руководить страной из Константинополя: здесь составлялись податные кадастры, отсюда в провинции рассылались сборщики податей, здесь был сосредоточен контроль за хозяйственной жизнью империи, здесь суд принимал апелляции на решения провинциальных судей, сюда стекалась основная масса налоговых сборов. Вопреки географической распыленности Византия была централизованным (в средневековых масштабах) государством.
Византийская централизованное, находила закономерное выражение в униформизме византийской культуры. Этот униформизм сложился отнюдь не сразу: напротив, первые столетия истории империи отличаются подъемом местных художественных центров, расцветом локальных традиций, словно высвобождавшихся из-под ферулы римского единообразия. Лишь к X в. (т. е. к моменту максимального упрочения централизованного бюрократического государства) Константинополь начинает безоговорочно доминировать над художественными школами провинций, подавляя и оттесняя локальные особенности.( В. Н. Лазарев. История византийской живописи, т. 1. М., 1947, стр. 74, 105. ) Униформизм коренным образом отличал Византию от средневекового Запада, где аббатство могло стать художественным центром, иметь собственную историографическую традицию и выработать особую манеру оформления рукописей. В империи же столица в такой степени сосредоточивала в себе художественное и научное творчество, что ни один из юродов не был в состоянии соперничать с ней: провинция сознательно ориентировалась на художественный вкус Константинополя.
И все-таки здесь давала себя знать и противоположная тенденция — к децентрализации страны, к тому, что можно было бы назвать феодальной раздробленностью. Два основных фактора обусловили эту тенденции два фактора, проявившиеся как раз в то самое время, когда константинопольская централизация, казалось бы, торжествует победу: упрочение сеньориальных форм эксплуатации и усиление провинциальных городов. К XII в. доля Константинополя в присвоении доходов, извлекаемых из страны, становится все меньше, а его торгово-ремесленная монополия ослабевает. Фиванские ткани, коринфская керамика, солунские ярмарки оказываются грозными соперниками столичного производства и торговли.
На первый взгляд может показаться, что тенденция к феодальной раздробленности ослабляла Византийскую империю. Однако такое заключение основывается на предвзятой презумпции, будто феодальное раздробление есть болезнь государственного организма, будто феодализм несет с собой распад государства. На самом деле это не совсем так. Политическая система феодального общества соответствовала в общем и целом его экономике и содержала в себе определенные конструктивные элементы. Феодальная корпоративность позволяла установить прочные связи в экономически и географически разобщенном мире. Феодальная «закрытость» сословий создавала относительную устойчивость общественного разделения труда - небходимый коррелят общей, экономической неустойчивости раннего и классического средневековья. Вассально-ленная система с ее идеей «верности» сплачивала господствующий класс и служила предпосылкой возникновения небольших, но боеспособных рыцарских армий. Раумеется, феодальная система была исторически ограниченной, и к XIV в. ее кризис обнаружился весьма отчётливо — речь идет только о ее соответствии определенымм, конкретным историческим и хозяйственным условиям.
Сохранение в Византии централизованного управления императорского двора на первых порах содействовало сравнительно раннему возрождению городской жизни и городского производства: Византия раньше, чем Запад, отходит из полосы хозяйственного упадка, унаследованного средневековьем от поздней Римской империи. Здесь сохраняются значительные элементы античной цивилизации и римского права. Однако чем дальше, тем более явно проступают в Византии пороки самодержавного государтва: продажность чиновничества и отъявленное казнокрадство; медлительность функционирования государственного аппарата, обусловленная растянутостью коммуникаций и боязнью ответственности во всех звеньях административной машины; традиционализм, тесно переплетенный с расслабляющей волю идеей избранничества; дороговизна государственного аппарата, усугубляемая расходами на репрезентативную функцию василевса -сакрального царя; всеобщая имущественная и социальная неустойчивость, порождавшая произвол на одной стороне, а на другой — эгоизм и политический индифферентизм. Эта общественная неустойчивость, естественно, отражалась и на природе, государственной власти — с ее внешним всемогуществом и внутренней нестабильностью.
Слабость Византийской империи, обнаружившаяся в XI в. п приведшая в конце концов к катастрофе 1204 г., была обусловлена не развитием феодальных порядков, не феодальной раздробленностью, а наоборот — недостаточным развитием феодальных порядков. Страна страдала не от феодального расчленения, а от бюрократической централизации и от порожденного ею гражданского и морального безразличия, охватившего широкие слои.
Политический кризис, вызванный этими причинами, проявился уже в середине XI в., когда у власти стояли идеологи бюрократического чиновничества, константинопольские синклитики, дворцовые евнухи. В 1071 г. византийские войска понесли сокрушительное поражение от сельджуков при Мапцикерте, вслед за тем была потеряна почти вся Малая Азия. Одновременно на Западе началось наступление норманнов: они захватили византийские опорные пункты в Южной Италии и перенесли военные действия па Балканский полуостров. И все-таки Византийское государство не пало в конце XI в., и не пало оно потому, что новая династия Комштов сделала значительный шаг навстречу феодальной перестройке административного управления.
Опорой Комнппов становятся не синклитики, не чиновная знать Константинополя, а «клан» их родственников — аристократы, воины и землевладельцы; их поддерживают также провинциальные города. Показателем этой перестройки явилась реформа титулатуры: старые титулы (патрикий, протоспафарий и т. п.) перестали применяться, новые (севастократор, севаст и пр.) раздавались императорской родне и свойственникам в соответствии со степенью пх близости к государю. Старая система независимых друг от друга секретов пыла упрощена: все секреты были подчинены одному должностному лицу. которого называли логофетолт секретов и сравнивали с западным канцлером. Центром управления стали не ведомства, а дворец, в котором царили теперь не евнухи, а представители аристократических фамилий и свита василевса, так называемые «ближайшие». Говоря об Алексее I, Зонара утверждал, что император стремился изменить старьте государственные порядки. «Он выполнял свои функции не как общественные пли государственные, а в себе видел не управителя, но господина, считая и называя империю собственным домом». Если верить Зона-ре, патримониальное начало имело тенденцию взять верх над публичноправовым.
Однако деятельность Комнинов оказалась непоследовательной. К тому же она натолкнулась на сопротивление констатинопольской служилой знати и констатинополь-ского плебса. Именно эти силы объединились вокруг Андроника I, когда он совершил переворот (см. выше, стр. 72) и, приказав задушить своего племянника — императора Алексея II, захватил трон. Его правление знаменовало расправу с аристократией и возвращение к антииерархическим принципам: вновь возвышен был синклит, суды действовали с подчеркнутой публичностью, собирались народные сходки. Но все они — и синклит, и суды, и сходки — выносили лишь те решения, что были угодны Андронику,
Террористический режим Андроника продержался недолго. Вскоре от него отшатнулись и те, кто привел его к власти. Однако правительство Андроника успело разгромить провинциальные города, уничтожить верхушку армии и подготовить империю — и материально, и морально — к разгрому 1204 г . когда Константинополь был втяг крестоноигами, к разгрому тем более удивительному, что осуществлен он был совершенно ничтожными силами.
Список
литературы
A. Grabar. La peinture byzantine. Geneve, 1953.
Ch. De1vоуne. L'art byzantin. Paris, 1967.
D. Savramis. Zur Soziologie des byzantinischen Monchtums. Leiden, Koln, 1962
D. Та1bot Rice. Art of the Byzantine Era. London, 1963.
F. Dvоrnik. Byzance et la primaule romaine. Paris, 1964.
F. Fuсhs. Die hoheren Schulen von Konstantinopel im Mittel-alter, 2. Aufl. Amsterdam, 1964.
F. Сhalandon. Les Cpmnene, vol. 1—2. Paris, 1900—1912.
G. L. Seidler. Soziale Ideen in Byzanz. Berlin, 1960.
G. Mathew. Byzantine Aesthetics. London, 1963.
G. Ostrogorsky. Geschichte des byzantinischen Staates, 3. Aufl. Miinchen, 1963-Тhe Cambridge Medieval History, vol. IV: The Byzantine Empire, parts 1—2. Cambridge, 1966—1967.
G. Waller. La vie quotidienne a Byzance au siecle des Comnenes (1081—1180). Paris, 1966.
Gy. Moravcsik Byzantinoturcica, Bd. I. Berlin, 1958.
H. G. Beck. Senat und Volk von Konstantinopel. Munchen, 1966.
H. Glykatzi-Ahrweiler. Recherches sur l'administration de 1'empire byzantin aux IXе — XIе siecles. Paris, 1960.
H. Haussig. Kulturgeschichte von Byzanz. Stuttgart, 1959.
H. Hunger. Reich der neuen Mitte. Graz, Wien, Koln, 1965.
II. G. Beck. Kircbe und theologische Literatur im byzantmischen
J. Bury. The Imperial Administrative System in the Ninth Century. 2nd ed. New York, 1958.
J. Hussey. Church and Learning in the Byzantine Empire. 867— 1185. 2nd ed. New York, 1963.
K. Dieterich. Geschichte der byzantinischen und neugriechi-schen Literatur. Leipzig, 1902.
K. Krumbarher. Gcschichte der byzantinischen Literatur, 2. Aufl. Muchen, 1897.
K. Weitzmann. Geistige Grundlagen und Wesen der Makedo-nischen Renaissance. Koln, 1963.
L. Вrehier. Le monde byzantin, vol. 1—3. Paris, 1947—1950.
M. Jugie. Lo schisme byzantin. Paris, 1941.
M. V. Anastоs. The History of Byzantine Science.— «Dumbarton Oaks Papers», 16, 1962.
O. Clement. L'essor du christianisme oriental. Paris, 1964.
O. Demus. Byzantine Mosaic Decoration. London, 1947.
P. A. Miсhelis. An Aesthetic Approach to Byzantine Art. London, 1955.
P. Lemеrle. Esqisse pour une histoire agraire de Byzance.— «Revue historique», t. 219—220, 1958. G. Ostrosorskij. Quelques problemes d'histoire de la paysannerie byzantine. Bruxelles, 1956. G. Ostrosorskij. Pour 1'histoire de la feodalite byzantine. Bruxelles, 1954.
P. Сharanis. The Monastic Properties and the State in the Byzantine Empire.— «Dumbarton Oaks Papers», 4, 1948.
P. Тatatkis. La philosophic byzantine. Paris, 1949.
Ph. Koukoules. Vie et civilisation byzantines, t. 1—6. Athe nes, 1948—1957.
R. Do1ger. Die byzantinische Dichtung in der Reinsprache. Berlin, 1948.
R. Guilland. Recherches sur les institutions byzantines, I—II. Berlin, Amsterdam, 1967.
R. Janin. Constantinople byzantine, 2 ed. Paris, 1964.
R. Jenkins. Byzantium: The Imperial Centuries. A. D. 610 — to 1071. London, 1966.
Reich. Miinchen, 1959. M. Gordillo. Theologia orientalium cum Latmorum comparata, t. I. Romae, 1960.
S. Runciman. Byzantine Civilisation. 3rd ed. London, 1948.
S. Runciman. The Eastern Schism. Oxford, 1955.
V. Lazагеv. Storia della pittura bizantina. Torino, 1967.
А. В. Банк. Византийское искусство в собраниях Советского Союза. М.—Л., 1968.
А. Л. Якобсон. Раннесредневековый Херсонес. М.—Л., 1959. H. G. Beck. Konstantinopel. Zur Sozialgeschichte einer friihmittelalterlichen Hauptstadt.— «Byzantmische Zeitschrift», 58, 1965. G. Ко1ias. Amter und Wurdenkauf im friih- und mittelbyzantinischen Reich. Athen, 1939.
А. П. Каждан, Г. Г. Литаврин. Очерки истории Византии и южных славян. М., 1958.
А. П. Каждан. Деревня и город в Византии IX—X вв. М., 1960.
А. П. Каждан. О социальной природе византийского самодержавия.— «Народы Азии и Африки», 1966, № 6.
А. П. Рудаков. Очерки византийской культуры по данным греческой агиографии. М., 1917.
В. Н. Лазарев. История византийской живописи, т. 1—2. М., 1947—1948.
Г. Do1gеr. Beitrage zur Geschichte der byzantinischen Finanzverwaltung, 2. Aufl. Darmstadt, 1960. N. Svoronos. Recherohes sur le cadastre byzantin et la fiscalite aux XI et XIIе siecles. Paris, 1959. Н. Ahrweiler. Byzance et la mer. Paris, 1966. K. Zacharia von Lingenthal. Geschichte des griechischromischen Rechts, 4. Aufl. Aalen, 1955.
Д. Ангелов. ИсториянаВизантия, т. 1—3. София, 1959—1967.
Е. Э. Липшиц. Очерки истории византийского общества и культуры. VIII—первая половина IX века. М.—Л., 1961.
История Византии, т. 1—3. М., 1967.
М. Я. Сюзюмов. Византийская книга эпарха. М., 1962. Е. Кirsten. Die byzantmische Stadt.— «Berichte zum XI. Byzantinisten-Kongress». Miinchen, 1958.
Н. Скабаланович. Византийскоегосударствоицерковьв XI в. СПб., 1884. Г. Г. Литаврин. Болгария и Византия в XI—XII вв. М., 1960.
О. Treitinger Die ostromische Kaiser- und [Reichsidee, 2. Aufl. Darmstadt, 1956.
П. В. Безобразов. Очерки византийской культуры. Пг., 1918.
Т. Talbot Rice. Everyday Life in Byzantium. London, 1967.
Ш. Ди ль. Византийские портреты, ч. 1—2. М., 1914.