Прекращение дома Рюриковичей
18 марта 1584 года московские колокола своим печальным перезвоном возвестили жителям столицы о кончине царя Ивана Васильевича Грозного.
При этой вести народ забыл все великие жестокости Грозного царя, забыл всю ненавистную его опричнину, а вспоминал только такие великие дела его царствования, как взятие Казани, завоевание Астрахани и Сибири, издание Царского Судебника и построение в Москве великого храма Василия Блаженного. Русские люди искренно молились об упокоении грозного, но вместе и великого по своим деяниям государя.
После царя Иоанна остались два его сына: Федор, бывший сыном всеми любимой, кроткой Анастасии Романовны, первой супруги Грозного, и малолетний царевич Димитрий, которому отец незадолго до смерти назначил в удел город Углич. Царь уже давно чувствовал приближение смерти и сделал все распоряжения, поэтому старший сын его Федор спокойно, без всяких волнений и смут, как говорил летописец, «воцарися и седе на превысочайший престол Богом хранимого Российского Царствия».
Все в государстве, однако, сознавали, что новый царь не будет в состоянии справиться с государственными делами. Постник и молчальник, он больше походил на смиренного инока, чем на царя. Это хорошо видел уже и его отец, который постарался окружить сына верными и опытными в делах государственных людьми. В первые дни около нового царя мы видим пятерых бояр, которые, составляя как бы постоянный совет при нем, ведают всеми делами правления.
Среди этих пятерых лиц по своим душевным качествам и по своему влиянию на московское население выдается боярин Никита Романович Юрьев-Захарьин, дядя царя, брат его матери Анастасии. Он был во все царствование Грозного вблизи государя, пользовался его неизменным доверием; однако не только не запятнал себя ни малейшим участием в его жестокостях, но даже прославился как постоянный ходатай перед ним за опальных; не раз добрая рука Никиты Романовича вырывала их из цепких когтей Малюты Скуратова.
Сотни три лет прошло с тех пор, как скончался этот замечательный человек, но и сейчас еще на далеком нашем севере живет предание о том, как Никита спас от гнева Грозного его собственного сына ... Понятно, почему именно он, как царский дядя и как самый светлый человек среди московского боярства, занял первое место у трона молодого государя.
Пока был жив Никита Романович, он своим добрым советом и влиянием сдерживал ненависть среди бояр. Но вот через год старика Захарьина не стало, и вражда среди бояр проявилась сильно и резко. Шурин государя Борис Федорович Годунов стал принимать все меры, чтобы устранить опасных соперников и одному править государством. После смерти Захарьина опала постигла знатнейших бояр, среди них князей Мстиславского и Шуйских: они были разосланы по дальним тюрьмам и монастырям. Борис в это время еще дружен был с молодыми Романовыми (так стали называться сыновья Никиты по имени своего деда). Говорят, что старик, умирая, взял с Годунова клятву в том, что он будет заботиться о его сыновьях, и Годунов пока исполнял свое обещание. Тем временем власть его в государстве все более увеличивается: он получает титул «правителя», «дворового воеводы» и «наместника царств Казанскаго и Астраханскаго». Не только русские, но и иностранцы, посещающие Москву, замечают, что он, а не Федор, правит царством. И нельзя сказать, чтобы это правление было плохо: царский шурин, человек умный и опытный, старался успокоить государство после тех потрясений, какие оно испытало при Грозном, и имел в этом добром деле успех.
Так смирно и спокойно протекала жизнь государства, как вдруг в 1591 году она была нарушена страшным событием: семилетний царевич Димитрий 15 мая был зарезан в Угличе. Жители Углича в тот же день умертвили приставленных к нему Борисом Битяговского, Качалова и их товарищей, которых считали виновниками ужасного злодеяния. Через четыре дня из Москвы приехали лица, посланные расследовать все дело: это были митрополит Крутицкий Геласий, князь Василий Шуйский, недавно перед тем возвращенный Годуновым из ссылки и с ним породнившийся, и окольничий Клешнин, всем обязанный Борису. Эти следователи вели дело бестолково, а может быть, и недобросовестно и, вернувшись в Москву, донесли царю и боярской думе, что царевич вовсе не был убит, а сам в припадке падучей натолкнулся на нож. Боярская дума этим странным объяснением осталась довольна, а угличан за самоуправство и за убийство якобы невинных людей сурово наказала. Однако народ не мог поверить наивному объяснению московских следователей и говорил, что царевич убит; а многие прибавляли, что он убит по наущению Годунова.
Это страшное дело в Угличе и до наших дней осталось нераскрытым окончательно. Есть некоторые основания считать Годунова виновным в гибели царевича, но доказать его виновность невозможно.
Как бы то ни было, но ближайшего наследника царского престола в 1591 году не стало.
Прошло семь лет: наступил 1598 год. Уже осенью царь также занемог, а в самый крещенский сочельник, к вечеру «последний царственный цвет Русской земли отошел от очей всех», — писал летописец. Овдовевшая царица Ирина удалилась в монастырь и там постриглась. С Федором прекратился царский род Рюриковичей, правивший Русью более 700 лет. Русским людям предстояло теперь избрать нового царя, а с ним возвести на престол и новый царствующий дом.
Борис Годунов и первый Самозванец
После смерти Федора в Москве упорно говорили, что почивший царь и перед смертью своей завещал царство старшему из Романовых — Федору Никитичу. Мысль народа, очевидно, обращена была к Романовым, которые принадлежали к числу самых знатных старомосковских боярских родов и издавна пользовались всеобщей любовью за свою справедливость и заботу о народном благе. Их испытанная верность и близкое родство с царями Рюрикова дома были хорошо всем известны: Федор Никитич приходился двоюродным братом умершему царю. Все это делало избрание его на Московский престол вероятным. Однако царем был избран на земском соборе Борис Годунов. За него стояли патриарх Иов и многие служилые люди.
Земский собор, избравший на царство Годунова, был составлен не из особых выборных от различных сословий Русского государства, а из тех лиц, которые стояли тогда во главе этих сословий по выборам или по назначению. А так как правителем уже более десяти лет был Годунов, то понятно, что на собор явились люди, многим ему обязанные. Таким образом, собор 1598 года не был похож на последующие земские соборы, на которые собирались люди, выбранные для участия в них самим населением.
После торжественного царского венчания Борис объявил, что он все сделает для своего народа, что он готов будет последней рубашкой своей поделиться с подданным. И действительно, первые два года Борис был хорошим царем, и живший во времена Бориса келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын говорит, что «ради всенародных строений своих Борис всем любезен бысть».
Дальнейшее царствование Годунова было для России ознаменовано великими бедствиями: страшный неурожай вызвал повсеместный голод. В одной Москве за два года погибло 120 000 человек. Царь всеми силами боролся с бедствием, велел, наконец, раздавать в Москве хлеб даром; но эта мера имела очень печальные последствия: в Москву пришло великое множество тунеядцев, которые не желали работать, благо кормиться в столице можно было даром. Вследствие страшного голода появилось в государстве множество разбойников, от которых страдали мирные жители под самой Москвой.
Народ ищет виновников всех бедствий и, наконец, находит в лице самого царя Бориса: уже в 1601 году глухо начинают поговаривать о том, что гнев Божий карает народ русский за то, что он терпит на престоле царя-детоубийцу. Борис узнает об этих слухах, и светлый ум его затемняется мрачной злобой: он ищет своих врагов, поощряет всякие наветы. Жизнь вследствие их в Москве становится нестерпимой. Поссорятся два приятеля, и один в злобе на другого донесет, что тот злоумышляет против царя, и этого довольно: несчастного хватают, пытают, иногда казнят. Холопы и слуги, недовольные чем-нибудь на господ, бегут и клевещут на них. По доносу собственного холопа была погублена Годуновым семья Романовых. Борис поверил словам дворового человека одного из братьев Романовых. Он хорошо помнил, что старший из братьев, Федор, был его соперником при избрании на царство, и решил избавиться от опасной для него семьи. Братья Романовы подверглись жестокому заключению, а старший из них, Федор, был насильно пострижен в монахи под именем Филарета: этим хотели отнять у него навсегда возможность занять престол. Монашество заставили принять и его жену Ксению Ивановну с именем Марфы. Пятилетний сын их Михаил был разлучен с родителями и вместе с теткой Анастасией Никитишной был сослан на Белоозеро. Особенно тяжелое заключение испытал Михаил Никитич Романов: он содержался в земляной тюрьме-яме в селе Ныробе (ныне Пермской губернии, Чердынского уезда). До сих пор там сохраняются тяжелые железные кандалы, в которых был закован несчастный боярин. Из пяти братьев Романовых только инок Филарет да Иван Никитич вынесли тяжелое заключение и остались живы.
Годунов, расправившись с Романовыми и со всеми их родными — Черкасскими, Шереметевыми и другими, был уверен в своей безопасности. Но беда пришла для него с той стороны, с которой он ее совсем не ожидал. Уже в начале царствования Бориса начинает распространяться слух о том, что царевич Димитрий не погиб, а спасся и где-то живет, скрываясь до времени. Наконец, в 1603 году появился человек в польских владениях, который выдавал себя за несчастного царевича. Человек этот служил у князя Адама Вишневецкого и, находясь будто бы в тяжелой болезни, открыл на исповеди священнику, что он сын царя Иоанна. Когда он выздоровел, то Вишневецкий вместе с родственником своим воеводой Сендомирским, Юрием Мнишеком отвезли незнакомца в Краков. Польский сенат, боясь войны с сильной Москвой, советовал королю быть осторожным в отношениях к человеку, выдававшему себя за царевича. Не так смотрел на дело король Сигизмунд. Он также, конечно, был уверен, что незнакомец, находившийся перед ним, — самозванец; но считал полезным поддержать этого самозванца, чтобы ослабить внутренними раздорами ненавистную ему Москву, а в случае его успеха иметь в нем союзника и пособника для войны со Швецией, когда-то ему принадлежавшей, и для распространения римско-католической веры в Русском царстве. Самозванец уже в Кракове тайно принял эту веру.
Кто же был этот человек, дерзнувший присвоить себе имя царевича Димитрия? Совершенно точно на этот вопрос ответить невозможно. Одно несомненно, что Самозванец был не поляк и не русский из Западной России. Все обнаруживало в нем человека из Московской Руси.
Царь Борис, узнав о появлении за рубежом Самозванца, велел объявить, что это не кто иной, как бежавший из московского Чудова монастыря чернец Гришка Отрепьев. Весьма возможно, что Годунов был прав; но царскому объявлению в Москве плохо верили: ненавидя Бориса, многие желали, чтобы царевич был жив, а потому и легко поверили тому, что он живет в Польше и скоро явится добывать свой прародительский престол.
В то время как Самозванца торжественно проклинали во всех церквах, он за московским рубежом набирал себе товарищей: на его призыв откликнулись многие польские шляхтичи (дворяне), которые хотели поживиться впоследствии русской казной, и казаки, которые рады были всякой войне. Однако под знамена самозванного царевича собралось всего тысяч 5 или 6 человек, из которых далеко не все были вооружены хорошо. И вот с такою-то ничтожною силою безвестный проходимец задумал приобрести себе Московский престол! И ему это скоро удалось сделать только благодаря обаянию принятого им на себя имени!
16 октября 1604 года самозванец перешел московскую границу и вступил в пределы Северной Украины (теперь Черниговская и Курская губернии). Ещё раньше, сидя в Польше, он рассылал по Руси подметные письма, в которых рассказывал вымышленную историю о мнимом своем спасении; теперь он обращался к населению со своего рода манифестом, в котором, обещая мир и благоденствие, убеждал всех оставить Бориса и служить ему, якобы законному государю.
Северская Украина населена была в то время беглыми из разных мест людьми, народом озлобленным, беспокойным, бунтовским. Многие, и не веря Лжедимитрию, рады были восстать против царя Бориса. Но большинство народа и войска верило, что перед ними находится подлинный сын Грозного, и с восторгом кричало: «Да здравствует государь наш Димитрий!». Город Чернигов сдался без сопротивления. Самозванец подошел к Новгород-Северску, но здесь встретил мужественное сопротивление со стороны воеводы Петра Басманова.
Хотя Самозванец одержал победу под Новгородом-Северском над царскими воеводами, пришедшими на его выручку, однако в конце января 1605 года он потерпел полное поражение под Севском и сам едва спасся бегством в Путивль. Борис в Москве торжествовал победу, но Самозванец вскоре воспрянул духом. Давно уже почти весь южный край признал добровольно его власть над собою. Весной около гор. Кромы происходили непрерывно битвы и стычки. В Кромах засел отрад преданных Самозванцу казаков. Царское войско многократно пыталось принудить его к сдаче, но всякий раз безуспешно.
В это время, именно 13 апреля, царь Борис после торжественного обеда, данного иноземным послам, почувствовал себя дурно и через несколько часов скончался, успев перед смертью благословить на царство своего сына Федора и принять иноческий чин.
Царское войско, которое мало расположено было сражаться и за Бориса, еще менее хотело проливать кровь за его сына. Басманов, поставленный юным царем во главе войска, видя его ненадежное настроение и посоветовавшись с другим воеводой князем Голицыным, перешел на сторону Лжедимитрия. Все почти войско последовало их примеру. Путь на Москву теперь для Самозванца был открыт. 1 июня в Москву прибыли посланные им дворяне Плещеев и Пушкин, они подстрекнули московскую чернь свегнуть Фёдора Годунова. Вместе с матерью и сестрой его перевезли из дворца в старый боярский дом Годуновых, и народ принес присягу самозванному Дмитрию. Через несколько дней несчастный Федор Борисович и мать его были умерщвлены.
Утром 20 июня 1605 года Самозванец вступил в Москву. Народ его торжественно приветствовал. Новый царь прежде всего отправился в Архангельский собор помолиться у гроба мнимого отца своего Иоанна Грозного.В ближайшие за этим дни начались царские милости всем тем, кто был гоним во времена Годунова. Не были забыты, конечно, и те, кого Самозванец считал близкими своему роду: оставшиеся в живых Романовы были вызваны к царскому двору; инок Филарет, освобожденный из заключения, был поставлен митрополитом Ростовским. Этими мерами Самозванец хотел убедить всех в истинности своего происхождения от Иоанна Грозного, но уже при вступлении его в Москву некоторые в этом сомневались. Поэтому Самозванец поспешил заручиться признанием со стороны мнимой матери его инокини Марфы. Говорят, что ее принудили к этому страх и желание вернуть себе прежнее положение царицы.
Ликование, с которым было встречено новое царствование, прошло, и наступило среди русских людей разочарование — новый царь многим не нравился. Уже самый въезд его в Москву в сопровождении польской свиты произвел на москвичей невыгодное впечатление. Дальше стали замечать в новом царе некоторые уклонения от православного русского быта: после царского венчания первым поздравил государя римско-католический монах; поляки были всегда к нему особенно близки. Наконец, в Москве стали говорить и о тайном договоре, заключенном им в Польше с королем и римским папой: по этому договору он, действительно, обещал подчинить православную русскую церковь папе, а Польше отдать Смоленскую и Черниговскую области. Но всего больше волновался в Москве народ слухами о царской женитьбе. Самозванец решил жениться на католичке — Марине Мнишек, дочери польского сенатора , который много помогал ему в Польше.
2 мая 1606 года Марина в сопровождении отца и огромной польской прекрасно вооруженной свиты приехала в Москву, а через неделю произошло венчание с Лжедимитрием и коронование по православному обряду; но Марина осталась католичкой — в православие она не перешла. Последнее особенно возмутило москвичей; а этим возмущением воспользовались князь Василий Шуйский и другие бояре, чтобы свергнуть ненавистного им Самозванца. Общее недовольство русских еще усилила наглость польских панов, которые смотрели на себя, как на хозяев в Москве, и насмехались над москвичами, говоря: «Мы дали вам царя».
В ночь на 17 мая несколько тысяч войска, стоявшего под Москвой, по приказанию князя Василия Шуйского и других бояр были введены в Москву, и с раннего утра в Москве началась резня народа с поляками. Во время этой резни толпа бояр и народа, предводимая Василием Шуйским, ворвалась в Кремль и там покончила с Самозванцем. Так прекратилось одиннадцатимесячное правление Лжедимитрия.
Василий Шуйский и усиление смуты
Всех больше хотелось занять окровавленный уже дважды престол честолюбивому князю Василию Шуйскому. Его знатное происхождение — по прямой линии от Св. Александра Невского — и его смелость в последние дни давали, правда, ему преимущество перед другими боярами на занятие престола; но он так хотел поскорее сделаться государем, что не стал дожидаться, как умный Годунов, земского собора, а принял уже 19 мая царский венец от боярской думы, будто бы повинуясь крику народной толпы на Красной площади, которая желала видеть его царем. Такое поспешное избрание Шуйского в цари ничего хорошего не предвещало. Кроме того, чтобы угодить боярам, которые, главным образом, и возвели его на престол, он дал им клятвенное обещание, что он никого не будет предавать смерти, «не осудя истинным судом с бояры своими». Очевидно, московская знать, посадившая Шуйского на престол, желала обезопасить себя от того, что она испытала при Годунове. Но народ не был доволен таким, хотя и слабым, ограничением власти государя: он боялся боярского самовластия и в шутку прозвал нового царя «полуцарем». И действительно, не Шуйскому было справиться с тем тяжелым положением, в какое попало Русское государство летом 1606 года. Его вступление на престол еще усилило смуту.
Убиение Самозванца и выбор нового царя произошли так быстро, что во многих городах, которые стали свыкаться уже с правлением Лжедимитрия, его смерти не поверили. В самой Москве злонамеренные люди уже через несколько дней после убиения Самозванца говорили, что Димитрий опять спасся от руки убийц. Вне Москвы слух об этом принимался с еще большим доверием, и прежде всего против Шуйского поднялись северские города, которые первые и встали раньше на Самозванца. Во главе многочисленных шаек, образовавшихся там, стал беглый холоп Болотников, который хотел поднять всех беглых холопов и всяких гулящих людей не только против царя Василия и бояр, но и против служилых и торговых людей. Грабя и разоряя все на своем пути, шайки эти двинулись к Москве. К ним присоединились ополчения служилых людей из Тулы и Рязани. Рязанские дворяне возмущены были тем, что Шуйского на престол посадила одна Москва, без совета с другими городами. Во главе с дворянином Прокопием Ляпуновым они шли восстанавливать законный порядок, нарушенный московскими боярами. Понятно, что холопы и дворяне имели совсем различные желания, и поэтому Ляпунов со своими рязанцами вскоре отстал «от воровства» (так в то время называли всякую измену, всякое возмущение), бил челом царю Василию и получил прощение.
Между тем по городам царь рассылал грамоты, где говорилось, что он по праву избран на царство, что Лжедимитрий был расстрига, истинный же царевич Димитрий погиб от руки Бориса в Угличе. Однако таким грамотам народ мало был склонен доверять: Василий Шуйский совсем другое говорил в год смерти царевича Димитрия.
Тогда царь Василий решился на новую меру, которая должна была, по его мнению, прекратить все толки о том, что истинный Димитрий жив. Уже несколько лет гроб с останками царевича в Угличе привлекал благочестивых людей, которые получали от него исцеления. Царь, посоветовавшись с патриархом Гермогеном, решил перенести мощи царевича в Москву. За ними в Углич был послан митрополит Ростовский Филарет. Во всех городах св. мощи встречали с великим благоговением. В Москве они были поставлены в Архангельском соборе, где покоятся и поныне.
В ту пору шайки Болотникова подошли к самой Москве; город, по словам современников, был «в великом утеснении». Но в Москве в это время некий благочестивый муж обнародовал послание о том, что он в Успенской церкви видел Божию Матерь, умолявшую Спасителя пощадить Москву, если москвичи покаются. Жители наложили на себя строгий пост с 12 по 19 октября, и, действительно, вскоре явилась помощь из Смоленска и с севера. Болотников должен был бежать в Тулу, где его осадили царские войска. Благодаря военному искусству Михаила Скопина-Шуйского, двоюродного племянника царя, Тула была взята, Болотников был отправлен в ссылку, где его утопили, а воры, бывшие с ним, или казнены, или разогнаны.
Казалось, государство могло теперь отдохнуть и успокоиться. Но освободились от одного врага — явился новый. В той же Северской Украине, в городе Стародубе какой-то человек объявил себя спасшимся от смерти царем Димитрием. Этот второй Самозванец был уже такой явный обманщик, что почти никто ему не поверил; однако многие к нему пристали или по ненависти к Шуйскому, или из желания погулять вволю и поживиться на чужой счет среди всеобщего развала.
Ополчения нового Самозванца, которого попросту стали называть Вором, быстро росли по мере приближения их к Москве. Однако взять Москву ему не удалось, но и царю Василию не было возможности разбить Самозванца, который стал укрепленным лагерем в селе Тушине, всего в 12 верстах к северо-западу от Москвы. Вскоре в Тушино к нему явилась значительная помощь: пришел из Литвы знатный пан Ян Сапега с 7 000 поляков и казаков. Он привез и Марину с отцом ее: их Шуйский отправил на родину с другими поляками, но они попались в руки казаков, сторонников Вора. Марина забыла свою польскую гордость и согласилась признать безвестного бродягу своим мужем. Спустя некоторое время у Марины родился сын, которого по отцу стали называть Воренком.
Многие города, лежавшие к северу от Москвы, не имея сил сопротивляться Самозванцу, стали принимать воевод и начальников от него. В самой Москве нашлись князья и бояре, которые отъезжали в Тушино, признавали Вора своим государем, а затем, побыв там и получив поместья или деньги, опять возвращались в Москву к царю Василию, били ему челом, говорили, что отстали от измены. Таких людей в Москве стали называть в насмешку «перелетами».
Войска Тушинского Вора все росли, все новые и новые отряды поляков, казаков и русских изменников прибывали в Тушинский стан. Прежде всего тушинцы решили захватить Троице-Сергиев монастырь, который стоял на дороге из Москвы в северные города, и в конце сентября 1608 года 30 000 воров, казаков и поляков под начальством Яна Сапеги и Лисовского подошли к стенам монастыря. Началась знаменитая осада святой обители. В ней было только несколько сот человек воинов под начальством воевод князя Долгорукова и Голо-хвастова; но почти все иноки и крестьяне, сбежавшиеся из окрестных сел в монастырь, вооружились. Своим многочисленным врагам эта горсть осажденных противопоставила только свое мужество и надежду на Преподобного Сергия. Сапега поклялся, что не отойдет от обители, пока ее не возьмет; но все его усилия оказались напрасны.
Еще при начале осады архимандрит Иоасаф привел к присяге у раки Преподобного всех защитников. Первые десять дней октября прошли в непрерывном обстреливании стен и укреплений монастыря, а в ночь на 14 октября полупьяные войска Сапеги бросились на приступ, но были быстро отбиты; еще несколько раз делал Сапега ночные приступы, но, наконец, видя их полную бесполезность, принужден был прекратить нападения. Тогда осажденные, в свою очередь, начали делать вылазки и захватили несколько пленных, которые рассказали, что под стены обители ведется подкоп, но где — никто долгое время не знал. Можно себе представить, в каком состоянии находились иноки и защитники обители: они должны были каждую минуту ожидать, что взлетят на воздух!.. Однако они не теряли присутствия духа и с большим старанием делали вылазки. Наконец, удалось найти подкоп, в который уже были внесены бочки с порохом. Два смельчака-крестьянина — Шилов и Слата — уничтожили подкоп, взорвав порох, и сами при этом погибли; но своей геройской смертью они избавили монастырь от страшной опасности.
Зимой Сапеге пришлось изменить способ борьбы: приступы были прекращены. Но зато началось самое тесное обложение: даже выходить за дровами из монастыря в соседний лес приходилось со страшной опасностью — почти всегда при возвращении кого-нибудь недосчитывались. Вскоре к недостатку дров прибавились болезни и сильная смертность: хоронили иногда до тридцати человек в день. Но не ослабевал дух славных защитников обители, хотя помощи они не получали ниоткуда, если не считать 60 казаков, верных царю, которых прислал он в феврале 1609 года.
Весной совершенно истощенные осадой воины и иноки должны были отбивать новые яростные приступы Сапеги и Лисовского. Силы защитников Сергиевой обители были ничтожны: способных выйти в бой было человек 200. Но они знали, что желанная помощь уже близка: 12 января 1610 года, узнав о приближении войска князя Скопина-Шуйского, Сапега снял осаду, а вскоре и сам молодой витязь прибыл в монастырь и был торжественно встречен братией. Так кончилась 16-месячная осада Троицкой обители, показавшей пример всем русским людям, как надо защищать свою веру и Родину.
Между тем царь Василий, еще за год перед этим, ищет везде помощи и, наконец, не видя ничего лучшего, решает обратиться к шведскому королю — недругу поляков, который с неудовольствием и беспокойством смотрел на успехи их в России. Для переговоров со шведами был послан племянник царский князь Михаил Скопин-Шуйский, которому после долгих усилий удалось нанять на службу России шведского полководца Делагарди и 5 000 человек прекрасно вооруженного шведского войска. Москва обязывалась щедро платить шведским солдатам и отдать еще шведам город Корелу с уездом (ныне г. Кексгольм Выборгской губернии). Вместе со шведами и русскими верными войсками молодой полководец под Калязином, у стен Макарьевского монастыря, встретил главные силы тушинцев и поляков и нанес им жестокое поражение. После этого многие северные и поволжские города, присягнувшие Вору, стали от него отпадать. В северном, особенно крестьянском, населении со всей силой сказалась его всегдашняя любовь к вере православной и законному царю. Оно увеличило ряды войска, шедшего на выручку Москвы. Скопин-Шуйский, сделавшийся благодаря своим победам сразу народным любимцем, освободив от осады Троицкую обитель, двинулся на помощь к Москве, желая уничтожить Вора в Тушине. Но когда прославленный победами герой в январе 1610 года подошел к Тушину, то там уже никого не было. Тушинский лагерь незадолго перед тем распался. Произошло это вследствие вмешательства в русскую смуту польского короля Сигизмунда. Уже с первым Самозванцем явилось немало поляков; второго Самозванца поляки окружают в гораздо большем числе. По всему государству разлетелось много этих хищников, которые под предлогом «стояния за царя Димитрия» грабили и били русских людей. Видя теперь, что Русское государство уже достаточно разорено и не сможет оказать большого сопротивления, Сигизмунд, придравшись к союзу царя Василия со шведами, объявил ему войну и осадил Смоленск. На предложение сдаться воевода Шеин со всеми воинами и горожанами ответил королю, что «они за истинную православную веру и Божьи церкви
Но не все сторонники Вора ушли в Москву. Часть их во главе с Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым уехала вместе с поляками в лагерь к Сигизмунду. Здесь эти изменники предложили королю посадить на Русский престол его сына Владислава, причем они даже не требовали от королевича принятия православия.
Вот почему когда князь Скопин-Шуйский подходил к Москве, то уже никого не было в Тушине. 12 марта 1610 года молодой вождь вступил в Москву как ее желанный освободитель. На него народ смотрел, как на будущего царя, так как у Василия не было сыновей. Но многие знатные бояре, а особенно брат царя Димитрий, втайне завидовали герою и ненавидели его.
На крестинном пиру у князя Воротынского — кума Михаила — жена Димитрия Шуйского поднесла ему кубок с вином, в котором была, вероятно, отрава, так как через несколько минут славный воевода почувствовал себя дурно, был отвезен домой и, промучившись несколько дней, скончался. Горе народа было безутешно. По общей просьбе, безвременно погибшего витязя похоронили рядом с царями Московскими в Архангельском соборе, отпевал и хоронил его сам патриарх Гермоген. Горько все рыдали в соборе, плакал и царь Василий, как бы сознававший, что порвалась последняя нить, связывавшая его с народом. Как хорошо и долго помнят русские люди молодого князя-героя, видно из песни, до сих пор сохранившейся на севере об его смерти. В песне этой говорится, что «Скопин очистил царство Московское и великое государство Российское, за что и славу поют ему до веку».
Государство на краю гибели. Поляки в Москве
В то самое время как в Москве умирал Скопин-Шуйский, от Смоленска к Москве приближалось польское войско под начальством искусного польского гетмана Жолкевского; царское войско, высланное навстречу гетману под начальством неспособного и всеми нелюбимого Димитрия Шуйского, было им наголову разбито при деревне Клушине. Через несколько дней Жолкевский, усиливший свое войско русскими отрядами, присягнувшими королевичу Владиславу подошел к Можайску и здесь стал ожидать дальнейших событий.
Весть о клушинском деле повергла москвичей в полное отчаяние. Бедствия увеличились еще оттого, что Вор, сидевший в Калуге, осмелел и со своими шайками, подойдя к самой Москве, занял село Коломенское. Тогда сильная нелюбовь народа к Шуйскому проявилась открыто: чернь московская, руководимая Захаром Ляпуновым и князем Василием Голицыным, который сам мечтал о короне, с буйством ворвалась 17 июля 1610 года во дворец и увезла несчастного Василия в его боярский дом, где через несколько дней его насильно постригли в монахи. Напрасно патриарх Гермоген и другие благоразумные люди противились этому, говоря, что как ни худ царь Василий, а без него Москве станет еще хуже: их не хотели слушать, а Ляпунов и его приспешники, по словам летописца, «лаяли на самого патриарха».
После свержения Шуйского власть перешла в руки боярской думы, во главе которой стоял князь Мстиславский. Москве надо было спешить с избранием государя. Патриарх предложил избрать князя Василия Голицына или сына митрополита Филарета — Михаила Федоровича Романова. Так впервые произнесено было это великое имя устами святейшего патриарха, будущего мученика за Родину! Однако предложение патриарха не встретило сочувствия. Чернь, желавшая с водворением Самозванца заняться в самой Москве грабежом и разбоем, высказывалась в пользу Вора; но гнусное самозванство его было настолько известно, и на Москве так сильно боялись грабежа, что боярская дума, а вслед за ней и московское население поспешили избрать на престол королевича Владислава. О полной свободе выбора в то время не могло быть и речи: поляки всюду рыскали по Руси, а гетман Жолкевский стоял в Можайске. К гетману, двинувшемуся к самой Москве, были высланы послы, которые с ним и заключили договор; в переговорах принимал участие и изменник Михаиле Салтыков. На этот раз в договор было поставлено требование о принятии Владиславом православия: только под этим условием патриарх согласился допустить целовать крест королевичу. Тушинский Вор, угрожаемый тогда и со стороны москвичей, и от Жолкевского, опять ушел в Калугу. В Москве же, по совету гетмана, деятельно принялись за составление великого посольства к королю под Смоленск, чтобы просить у него поскорее отпустить королевича. Во главе посольства, по совету хитрого Жолкевского, были поставлены митрополит Филарет и князь Голицын, как наиболее опасные люди для Владислава. В Москве великим послам даны были подробные наказы что и как говорить и отвечать королю.
В день отправления великого посольства патриарх в Успенском соборе отслужил обедню и затем обратился к послам с речью, убеждая их стоять за православие; отвечал Гермогену от лица всех послов митрополит Филарет, который поклялся, что они ничего не уступят королю из того, что сказано в договоре.
Послы уехали, а Жолкевский успел убедить московских бояр, что для безопасности столицы от Вора нужно ввести туда польские войска. Бояре, несмотря на несогласие патриарха и народа, в ночь на 21 сентября открыли ворота, и поляки заняли Кремль, Китай-город и другие важнейшие места.
Вот к чему привела присяга королевичу: вместо православного государя москвичи увидели в столице польского военачальника и наглую польскую шляхту и панов.
Пока был еще в Москве Жолкевский, он сдерживал бесчинства поляков, но вскоре он уехал, захватив с собою на пути, в Волоколамском монастыре, вопреки договору, несчастного бывшего царя Василия с братьями. В Москве начальником польского войска вместо него остался пан Гонсевский. С отъездом гетмана для Москвы наступило самое бедственное время.
Переговоры великих послов с королем затягивались. Принятые сначала с почетом, послы очутились потом в положении пленников. Многие члены посольства не выдержали, целовали, по требованию поляков, крест самому Сигизмунду, а не его сыну, и, получив от короля милостивые грамоты и подарки, отъезжали домой. Но не так поступили митрополит Филарет и князь Голицын, с твердостью переносили они все лишения и ни за что не соглашались отступить от договора, подписанного Жолкевским, а тем более признать царем самого Сигизмунда. Стойкость этих послов вызывает невольно благоговейное уважение к ним: их держали в палатках, раскинутых на бологе отчего они болели, им не давали необходимого пропитания и настаивали на том, чтобы они написали Шеину сдать Смоленск. Но Филарет ответил, что они никогда этого не сделают. Таким же твердым человеком оказался и воевода Шеин. Никакие угрозы польских панов не могли его заставить сдать твердыню Смоленска.
Когда северные и поволжские города узнали о захвате Москвы поляками и о присяге Владиславу, то при всем отвращении своем к сидевшему в Калуге Вору некоторые из них стали присягать ему, а не Владиславу, не желая видеть поляка на Русском престоле. Но в то самое время, как на севере присягали Самозванцу, он был убит одним крещеным татарином, и сама Калуга вскоре присягнула королевичу.
Со смертью Вора русские люди, верные своей Родине, избавились от большой опасности, и многие из них пожалели теперь, что так быстро признали Владислава, особенно когда они увидели, что в Москве всеми государственными делами заправляет пан Гонсевский. В то же время они не могли не видеть, что бедствия государства достигли крайних пределов. Всюду бродили шайки казаков, поляков и своих воров, которые грабили, убивали, насильничали; при этом свои воры и разбойники проявляли какую-то особенную жестокость, даже поляки им удивлялись. На Волге восстали почти все инородцы: черемисы, мордва, татары. Север захватили шведские отряды. Словом, не было •в несчастной России места, где можно было бы жить в безопасности. Многим русским людям казалось, что спасения уже нет, что государство гибнет. Появляется и ходит по рукам сочинение: «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства». В ярких красках описывая бедствия Родины, составитель плача восклицает: «Горе, горе. Увы, увы. Великая злоба содеяся и многомятежная буря воздвижеся, реки крови истекоша». Но не все приходили в такое мрачное отчаяние. В другом сочинении, написанном в том же 1610 году — «Новой повести о преславном Российском Царстве», восхваляется стойкость великих послов, особенно митрополита Филарета и защитников Смоленска. Составитель повести советует всем подражать им, клеймить безбожных изменников Михаилу Салтыкова и Федьку Андронова и призывает русских людей «лучше славно умереть, нежели безчестно и горько жить».
Во главе людей, еще не отчаявшихся в спасении государства, встал святейший патриарх Гермоген, человек твердой воли и строгих нравственных правил, хорошо умевший владеть пером и словом. Еще будучи митрополитом Казанским, он составил прекрасное сказание о явлении Казанской чудотворной иконы Божией Матери. Патриарх видел, что Сигизмунд вовсе не хочет отпускать сына, а сам желает занять престол. Он решил, что медлить нельзя, и начал рассылать по городам грамоты, разрешая народ от присяги Владиславу и призывая его присылать ратных людей для защиты православной веры и святынь московских. Русские изменники донесли о грамотах патриарха Гонсевскому, тогда поляки окружили Гермогена стражей и отняли от него даже перо и бумагу. Между тем разные города, получив грамоты патриарха и узнав о «великом утеснении» Москвы от поляков, пересылаются между собой грамотами и сами друг друга призывают на борьбу с поляками и ворами.
Первыми на призыв патриарха откликнулись рязанцы во главе с пылким их воеводой Прокопием Ляпуновым, который сам не раз был раньше зачинщиком смут, но теперь все готов был сделать для спасения Родины. В марте 1611 года вместе с многочисленным ополчением из разных городов он подходил уже к Москве, где враждебные отношения между жителями и поляками достигли крайних пределов. Москвичи открыто ругали короля, называя его «старой собакой», а королевича «щенком», а 19 марта, когда передовой отряд земского ополчения под начальством князя Димитрия Михайловича Пожарского входил в Москву и занимал Сретенку, в Москве загудели колокола, и москвичи единодушно поднялись против поляков. Но они, по совету изменника Салтыкова, подожгли в разных местах столицу, а сами укрылись за стенами Кремля и Китай-города. В течение трех дней пылала Москва — выгорело все Замоскворечье и так называемые Белый и Деревянный города. Поляки захватили на пепелище множество золота и драгоценностей, но мало позаботились о съестных припасах. Главные силы Ляпунова застали только груды дымящихся развалин и множество заражавших своим гниением воздух трупов людей и животных. Началась осада русскими людьми попавших в руки врагов Кремля и Китай-города.
В то время как Ляпунов, подкрепленный многочисленными отрядами казаков во главе с атаманом Заруцким, который после смерти Вора пожелал служить общерусскому делу, мужественно сражался с поляками, на Россию обрушилось новое бедствие: пал Смоленск. Сигизмунд, видя, что с митрополитом Филаретом не сговоришься, отправил его и других послов, согласных с ним, пленниками в Польшу. Русское войско в Смоленске было изнурено голодом и цингой, но Ше-ин не хотел и слышать о сдаче. Измена помогла королю: сквозь пробитую в стене брешь в месте, указанном изменником, поляки ворвались в город. Многие смольняне заперлись в соборном храме Богородицы, не желая сдаваться, подожгли бывший в подвале порох и вместе с храмом взлетели на воздух. Шеин оборонялся со своей семьей в одной башне и, весь израненный, был взят в плен.
Тогда же, благодаря измене, взят был и Новгород шведами. В Псков явился третий Самозванец. Бедствия увеличивались еще тем, что в земском ополчении, собравшемся под Москвой, начались раздоры. Казаки Заруцкого не ладили с земскими людьми; особенно ненавидели они Ляпунова. Пригласив для какого-то объяснения мужественного воеводу к себе в казачий круг, они его изменнически убили. После гибели Ляпунова большинство служилых людей разъехалось; под Москвой остались только казаки с Заруцким да прежние сторонники Вора во главе с князем Трубецким, которые лениво продолжали осаду Москвы, а больше занимались разбоем и грабежом.
В Русском государстве не было не только царя, как после свержения Шуйского, но не оказалось ни одного человека, которому бы можно было подчиняться. Не Заруцкого же и его воров было считать правителями государства! Все, казалось, рушилось, неоткуда уже было более искать помощи; но Божий промысел незримо хранил русский народ, которому предстояло великое будущее. Все потерялись, но не потерялся один, которому всех было хуже: это был великий духом патриарх Гермоген. Захваченный поляками в Кремле и заточенный в тесном заключении, он, несмотря на бдительность стражи, находил возможность, главным образом благодаря двум смелым нижегородцам, сноситься с русскими городами. Он снова шлет в города грамоту, в которой просит неуклонно стоять за православную веру против ляхов, да и против казаков, которые, как он слышал, хотят поставить в цари Воренка — сына Марины и Вора. Чтобы окончательно отрезать для старца-патриарха сношения с внешним миром, поляки и Салтыков посадили его в каменный подвал в Чудовом монастыре и там уморили его голодом.
Но смерть подвижника-патриарха за веру и Родину не пропала даром; мученическая кончина его еще более усилила новое народное движение, которое привело в конце концов к спасению Русского царства.
Нижегородское земское ополчение и избрание в цари Михаила Федоровича Романова
Последнее послание патриарха было обращено главным образом к Нижнему Новгороду. Во всю предшествующую смуту нижегородцы проявили удивительную стойкость: они ни разу не пристали к Вору и до последней минуты стояли за царя Василия. Теперь патриарх просит их писать в Вологду и в Казань, чтобы там не присягали Маринкину сыну. В конце грамоты Гермоген восхвалял нижегородцев и писал: «А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и будущем, что стоите за веру неподвижно, а я должен за вас Бога молити».
Патриарх не ошибся в нижегородцах: в августе 1611 года жители Нижнего получили грамоту его, а уже через несколько месяцев в Нижнем, по почину великого гражданина Минина, готова была новая рать для освобождения Москвы от врагов.
В настоящее время в нижегородском Спасо-Преображенском соборе, с левой стороны, находится гробница с сенью из черного мрамора: здесь рядом с древними нижегородскими князьями и святителями покоится прах простого мясного торговца нижегородского — Кузьмы Минина Сухорука. И недаром погребен он на таком почетном месте; много ему обязано Русское государство своим спасением в годину лихолетия, он начал то народное движение, которое привело к избранию в цари Михаила Федоровича Романова.
Минин пользовался глубоким уважением со стороны своих сограждан и был выбран ими земским старостой. Он уже давно болел душой о бедствиях Родины. Грамота патриарха окончательно показала Минину, что Отечеству мало одних сокрушений и слов, что ему нужно дело, нужна работа. Созвав совещание главных представителей нижегородской торговой общины в земской избе, Минин предложил прежде всего найти денежные средства для нового ополчения. По общему приговору нижегородцы решили сделать сбор «пятой деньги», т. е. взять пятую часть имущества каждого; кроме того, они постановили во всем Кузьму слушаться и «приговор ему на себя дали». Так было начато великое дело.
Через два месяца в Нижний пришла грамота от Троице-Сергиева монастыря. В начале грамоты иноки обители яркими чертами изображали бедствия государства: «Поляки с изменниками нашими бесчисленную христианскую кровь пролили, святые Божьи Церкви разорили и осквернили, а твердого адаманта, святейшего патриарха Гермогена с престола низвергнули и в тесное заключение затворили». В конце своего послания архимандрит Дионисий с братией умоляли поспешить на спасение Москвы от поляков.
Грамота была прочитана торжественно в Спасском соборе протопопом Саввою, который горячо призывал молящихся идти на «заступление многоцелебных мощей московских чудотворцев». После молебствия, когда толпа выходила из собора, к ней здесь же, на соборной площади, обратился с своей знаменитой речью Минин. Он говорил, что, если понадобится, русские люди не только должны пожитки и дворы свои продавать, но должны быть готовы заложить и жен и детей своих для спасения государства. После речи Минина снова на площади народ молился во главе с архимандритом нижегородского Печерского монастыря Феодосией, и все молитвы сливались в одну: «Да спасет Господь царство русское». Ранее всего Кузьма Минин советовал избрать опытного воеводу. Нижегородцы с ним немедленно согласились. Однако найти хорошего воеводу было нелегко — мало было найти витязя храброго и опытного, нужен был еще муж искренний, твердый, ни разу не запятнавший себя какой-нибудь изменой. Такого человека нижегородцы нашли в лице князя Димитрия Михайловича Пожарского, который служил сначала законному царю Шуйскому, а потом сражался в земском ополчении Ляпунова. Пожарский ни разу не склонился, как другие, в пользу Вора или короля польского. Он принял предложение нижегородских послов и сказал, что «рад страдать до смерти за веру православную».
Казны военной было собрано много; были люди, которые не то что пятую часть своего имущества давали, а отдавали все, что имели, а сами становились в ряды войска. Князь Пожарский предложил нижегородцам и жителям других городов выбрать для заведования казной особого надежного гражданина. Все единогласно выбрали Минина.
Слух о новом земском ополчении быстро распространяется в разных городах. Раньше других вступают в ополчение служилые люди из Смоленска, Вязьмы и Дорогобужа, спасшиеся переселением в Нижегородскую область от польского плена. Затем подошли ратные люди разных поволжских городов, а также Коломны, Рязани, Вологды и других.
В начале марта 1612 года Пожарский мог уже двинуться из Нижнего. Как раз в это время ополчение узнало о мученической кончине патриарха Гермогена. Среди воинов передавались слова патриарха, сказанные им изменнику Салтыкову в ответ на предложение написать, чтобы нижегородцы не шли к Москве: «Да будут, — говорил старец, — благословенны те, кои идут на очищение Московского государства, а вы, окаянные изменники, будьте прокляты».
Князь Пожарский пошел к Москве не прямой дорогой, а двинулся сначала через Юрьевец-Повольский, Кинешму и Кострому на Ярославль для того, чтобы взять с собою ополчения из этих городов, а также чтобы очистить среднее Поволжье от шаек казаков и поляков. В Ярославле земское ополчение задержалось надолго: надо было устроить войско и образовать совет всей земли для управления делами.
Стоявшие под Москвой князь Трубецкой и атаман Заруцкий усиленно звали ополчение к Москве, но земские люди в Ярославле поговаривали, что казаки под Москвой хотят убить Пожарского так же, как убили Ляпунова.
Только после того как в Ярославль приехал келарь Троице-Сер-гиева монастыря Авраамий и стал убеждать от лица архимандрита Дионисия и всей братии поспешить, князь Пожарский и Минин выступили в поход. Однако опасения земского ополчения оказались верными: перед самым выходом ополчения, во время осмотра его князем Пожарским, на него было произведено покушение, к счастью, неудавшееся. Предатель, хотевший ударить князя ножом, перед смертью показал, что его подослал Заруцкий. Последний, узнав, что его гнусный замысел не удался, ушел с некоторыми казаками из-под Москвы, объявив себя за Воренка — сына Марины. Под Москвой оставались только те казаки, которые хотели помочь общему русскому делу. Однако полного согласия между ними и ополчением Пожарского не было. Князь и Минин мало доверяли казакам, которые еще так недавно стояли за Вора. Положение под Москвой стало весьма трудным: к полякам, сидевшим в осаде, приближался на помощь литовский гетман Ходкевич. Когда гетман попытался проникнуть в Москву, земское ополчение храбро его встретило, но лучше вооруженные поляки начали уже теснить наших. Исход битвы мог бы быть очень печальный, но войско из беды выручили Минин, который с конным нижегородским полком врезался в середину врагов, и казаки. Они вначале издали смотрели на битву, не принимая в ней участия; но увещания келаря Авраамия пробудили и в них любовь к Родине, и с криком «Сергий Преподобный!» казаки бросились на поляков. Последние были отбиты, даже обоз Ходкевича достался победителям. На другой день он совсем ушел от Москвы.
В Китай-городе и Кремле, где сидели поляки и русские изменники, начался сильный голод. Сначала страшно подорожали все съестные припасы (за корову платили 600 рублей, за кошку 8 рублей). Когда все, что можно было есть, было съедено, начали есть трупы животных, а потом перешли на трупы человеческие. Напоследок начали убивать для еды и друг друга.
16 сентября князь Пожарский писал полякам, что дольше сопротивляться им не стоит. В ответ на это предложение польские начальники прислали гордое и надменное письмо, где позволили себе нагло издеваться над русским войском и русским народом; но уже через несколько недель полякам пришлось сильно пожалеть о своем хвастливом и дерзком ответе: 22 октября русские взяли приступом Китай-город, а через четыре дня поляки должны были сдать и сам Кремль.
Великая русская столица — Белокаменная Москва — снова принадлежала русскому народу.
Когда суровые воеводы и воины, придя на Лобное место, увидали вышедший из Кремля крестный ход и епископа, несшего Владимирскую чудотворную икону Божией Матери, которой уже не чаяли никогда видеть, они, по словам современника, «слез источники источиша и облабызаху Святую икону сию». После молебствия на Лобном месте князья Пожарский и Трубецкой вместе со всем ополчением вошли в Кремль, который представлял самую печальную картину разорения: поляки, сидя там, оскверняли церкви, рассекали образа Христа и Богоматери, переворачивали престолы.
Как только привели хоть немного в порядок кремлевские святыни, русские люди стали думать о самом важном и неотложном деле — об избрании царя. Измученные годами смуты, они единодушно признавали, что теперь нужно выбрать такого царя, перед которым бы все могли единодушно преклониться. Готовились к избранию государя с глубоким благоговением: во все города было послано от священного собора предложение всем православным поститься три дня и молить Бога даровать России царя и благополучие и мир всему государству. После того из Москвы было велено прислать изо всех городов «выборных, лучших, крепких и разумных людей для земского совета и для царского избрания». Так собрался в Москве в самом начале 1613 года Великий Земский Собор, которому и предстояло избрать государя. На этом соборе находились выборные представители от всех сословий русского народа, в том числе и от крестьянского и от казачьего. Земский собор этот прежде всего постановил, чтобы отнюдь не выбирать Воренка — сына Марины — или какого-нибудь иностранного принца, а выбрать из русских великих боярских родов. Затем все жители Москвы и все выборные от других городов, разных чинов люди после долгого обсуждения, 7 февраля, единодушно решили быть царем русским двоюродному племяннику последнего государя из дома Рюрика Михаилу Федоровичу Романову. Не только земские люди всяких чинов, но и казаки решительно и радостно стали за него. Все знали государственные заслуги его предков, начиная с первых дней Москвы, хорошо помнили страдания всей семьи Романовых при Годунове и особенно Филарета Никитича под Смоленском и в польском плену и бедственную жизнь самого юноши Михаила в Москве, когда там сидели поляки, которые держали его с матерью как пленника.
Однако окончательное торжественное избрание отложили на две недели, чтобы за это время послать в ближайшие к Москве города верных и богобоязных людей, дабы они сведали, кого желает народ в государи. Через две недели посланные вернулись в Москву и доложили собору, что у всех русских людей одна общая мысль: быть царем Михаилу Федоровичу Романову, а кроме него иного не хотят.
В неделю Православия, 21 февраля в Успенском соборе после торжественного молебна все выборные люди избрали царём своим Михаила. «Да примет он,- говорилось в избирательной грамоте, подписанной участниками собора,- скипетр Российского царства для утверждения истинныя нашея православныя веры, и чтобы Господь Бог Его Государским призрением во всем Московском Государстве расточенные и разоренные исправил и во едино благочестие совокупил и междоусобие утолил и вся благая Московскому Государству устроил»
Тут же, в Успенском соборе, выборные целовали крест Российскому самодержцу. Но в Москве его в то время не было: старица Марфа, освободившись от польского плена в московском Кремле, уехала с сыном в свои вотчины около Костромы и, помолившись в нескольких монастырях, проживала в селе Домнине, в 70 верстах от Костромы, думая здесь укрыться от всякой опасности. Но польские и казацкие изменнические шайки все еще продолжали рыскать в приволжских областях, и вот одна такая польская шайка остановилась в поселке Деревнищах, в нескольких верстах от Домнина, и, желая извести соперника Владиславу, приказала старосте деревни Ивану Сусанину вести ее к Михаилу. Сусанин, догадавшись о замысле поляков, успел послать гонца к инокине Марфе и царю Михаилу, чтобы те спасались за крепкими стенами Ипатьевского костромского монастыря, а сам повел шайку поляков по разным окольным дорогам, а затем, заведя их в леса и болота и уверившись по времени, что царь теперь уже в безопасности, открыл полякам истину. Те зверски его умертвили. Так честно умер крестьянин Сусанин за своего государя, показав пример доблести всем русским людям на вечные времена!
Инокиня Марфа и Михаил проживали в Ипатьевском монастыре, когда в Кострому прибыло торжественное посольство от земского собора просить Михаила Федоровича на царство. Когда посольство 14 марта явилось в сопровождении крестного хода в Ипатьевский монастырь, Марфа с гневом говорила главным послам — Рязанскому архиепископу Феодориту и боярину Федору Шереметеву, что русские люди измалодушествовались, в годы смуты часто изменяли своим правителям и что она не может отпустить сына на царство. Долго просили и молили послы, и только к вечеру, когда архиепископ, взяв икону Феодоровской Божией Матери, стал грозить инокине, что Бог на ней взыщет конечное разорение государства, Марфа уступила и благословила сына. Только через месяц, ввиду больших неустройств в Москве, молодой государь мог прибыть в столицу, all июля он торжественно венчался на царство, причем дядя государя боярин Иван Никитич держал Мономахову шапку, князь Трубецкой — скипетр, а князь Пожарский — державу (золотое яблоко). На другой день Пожарскому был пожалован высший в Москве сан боярина, а Кузьме Минину — сан думного дворянина. Награда эта давала Минину право заседать в боярской думе, рядом со знатнейшими особами и родственниками государя. Не была забыта молодым царем и семья Сусанина: Богдану Сабинину, мужу Антониды, единственной дочери Сусанина, была пожалована половина дворцовой деревни Деревнищ «за службу и за кровь тестя его» с освобождением его и его потомства от всяких податей. Так милостями спасителя Отечества началось новое царствование, а с ним началось и правление новой династии — Романовых!