В своем докладе я предлагаю взглянуть на проблемы регионализма, может быть, с несколько неожиданной точки зрения, а именно остановить внимание на процессе формирования регионов с точки зрения этнопсихологической. Прежде всего я хочу показать, что крестьянская колонизация территорий, занятых силой оружия, шла не хаотично. Существовала особая модель крестьянской колонизации. Эта модель способствовала тому, что сам процесс заселения и освоения превращал новые территории в пространство, включенное во внутреннее психологические границы России. Во-вторых, я хочу немного коснуться вопроса о факторах определявших силу и характер народной колонизации, а в-третьих - о признаках, указывающих на психологическую дезинтеграцию регионов страны. Хотя я буду опираться главным образом на исторический материал, нет смысла доказывать его актуальность. Законы психологии не менее сильны, чем законы экономики. История показывает, что многие территории, которые когда-то воспринимались как потенциально свои - со временем миром или мечем присоединялись к государству. Территории, которые психологически перестают восприниматься как “свои” рано или поздно будут выпадать из общегосударственного целого.
Итак, процесс освоения территории связан с адаптацией человека к среде обитания - в том числе, адаптации психологической. В ходе нее формируются определенные модели человеческой деятельности, имеющие целью снизить психологически степень дисгармонии между человеком и миром, сделать мир как бы более комфортным. Эти модели всегда в той или иной степени иррациональны: они имеют свою внутреннюю логику, которой и следуют люди. Эта логика, разумеется, получает якобы рациональное истолкование, связывается с определенными ценностными доминантами. Однако более пристальный взгляд на характер освоения народами новой территории показывает, что в поведении людей сплошь и рядом обнаруживают себя эти не замечаемые ими нелогичности, являющиеся следствием достижения психологической адаптации человека к окружающему миру. Каждая культура формирует свой особый "адаптированный", комфортный образ реальности и опыт человека как бы укладывается в определенные парадигматические формы.
Способ действия народа в мире сопряжен со сложной схемой взаимодействия внутриэтнических групп, которые могут иметь даже различную ценностную ориентацию. Основой этого взаимодействия служит функциональный внутриэтнический конфликт, когда разные группы этноса, даже находящиеся в состоянии вражды друг с другом, совершают некое синхронное действие, ведущее к процветанию целого. Этническая культура содержит внутри себя определенные парадигмы, которые задают имплицитную согласованность действий членов этноса и ритмичность функционирования конфликта и которые обнаруживают себя различных модификациях этнической культурной традиции.
Характер взаимодействия внутриэтнических групп в значительной мере определяется необходимостью адаптации этноса к природной и социокультурной реальности. Для успешного выживания этноса, тем более - для его внешней активности вообще может быть необходимо, чтобы "правая рука не знала, что делает левая". Тот конфликт, который возникает между этими "альтернативами", может носить функциональный характер. Акт за актом как бы разыгрывается драма, каждое из действий которой кажется изолированным и не имеющим отношения к целостному сюжету, но которые все вместе приводят к созданию новой значительной институции. Рассмотрим это на примере русской крестьянской колонизации.
Колонизационное движение в России практически во всех случаях (даже включая санкционированные властями крестьянские переселения начала XX в.) имело характер бегства от государства. Как писал историк начала ХХ в. Л.Сокольский, "бегство народа от государственной власти составляло все содержание народной истории России. <...> Вслед за народом шла государственная власть, укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая беглых вновь в свое владычество". Идет словно бы игра в "кошки-мышки". Вплоть до ХХ века "переселенцы тайком бежали с родины, тайком пробирались в Сибирь по неудобным путям сообщения. [До конца 80-х гг. XIX века] ходоки и организаторы мелких переселенческих партий приравнивались к политическим агитаторам и выдворялись на родину по этапу”. Когда же государство, наконец, разрешает переселение официально, оно все-таки не вполне управляет процессом.
Напор колонизационного движения кажется поистине удивительным. Так, первые крестьянские просьбы о переселении в Сыр-Дарьинскую область относятся к 1868 году - году завоевания. Первые русские колонисты переселились в Семиречинскую область в том же 1868 году - непосредственно после завоевания. Аму-Дарьинская область, Бухара и Хива (последние два - протекторатные владения) были закрыты для крестьянской колонизации. Вопрос о колонизации Бухары особо рассматривался на совещании в Ташкенте в 1909 году: было решено от нее отказаться. Однако, "к 1917 году в ханстве проживало до 50 тысяч русских подданных, не считая военнослужащих". Что же касается других регионов Средней Азии, то к 1914 году 40% населения Киргизской степи и 6% населения Туркестана (очень густо заселенного) составляли русские, в большинстве своем, земледельцы.
Если учесть, что колонизация вплоть до конца XIX в. была нелегальной, а в начале ХХ в. - полулегальной, что, реальная забота о переселенцах отсутствовала, то парадоксальными представляются толки и слухи, сопутствовавшие массовым переселениям конца XIX - начала ХХ века. В них очень отчетливо присутствовал мотив государственных льгот для переселенцев. Еще только-только был занят Мерв, а туда уже направились крестьяне, свято уверенные, что там их ждут государственные льготы (конечно, никаких льгот и в помине не было). "Смелые русаки, - пишет русский путешественник Евг.Марков, - без раздумья и ничтоже сумняшись валили из своей Калуги в "Мерву", как они называли Мерв, движимые темными слухами, что вызывали сюда, в "забранный край", народушко российский на какие-то "царские работы"". Все эти толки показывают, что крестьяне в каком-то смысле, понимали, что служат государству, от которого бегут...
Итак, модель русской колонизации может быть представлена следующим образом. Русские, присоединяя к своей державе очередной участок территории, словно бы вновь и вновь разыгрывали на нем историческую драму: бегство народа от государства - возвращение беглых вновь под государственную юрисдикцию - государственная колонизация новоприобретенных земель. Крестьянская колонизация практически во всех ее формах - может быть представлена как выражение конфликта крестьянского "мира" с централизованным государством. Однако этот конфликт, повторяясь бессчет
Для русских, вне зависимости от того, какие цели ими движут, и каковы их ценностные доминанты, арена действия - это "дикое поле", пространство, не ограниченное ни внешними, ни внутренними преградами. Освоение территории происходит посредством выбрасывания в "дикое поле" определенного излишка населения. Этот излишек на любом новом месте организовывался в самодостаточный и автономный "мир". "Мир" и являлся субъектом действия, в частности - субъектом, осваивающим территорию. На более высоком уровне это "мы" переносится на весь народ, но только таким образом, что сам народ, само государство начинает восприниматься как большой "мир".
В своей первоначальной форме русская колонизация представляла собой как бы наслоение "чешуек", участков территории, находившихся в юрисдикции отдельных "миров". Видимо, эта "чешуйчатая" структура пространства и характерна для русского восприятия. Так большие "чешуйки" наращиваемой посредством военной силы территории в идеале должны были тут же покрываться мелкими "чешуйками" территорий отдельных русских "миров" - "дикое поле" осваивается, интериоризируется путем того, что приобретает "чешуйчатую" "мирскую" структуру. Этим объясняется и напор крестьянской колонизации даже в тех краях, которые по своим природным условиям, казалось бы, были не пригодны для оседлости русского населения. Уточним, эти особенности восприятия пространства связаны не с ценностной ориентацией народа, а с его этнопсихологическими особенностями.
Почти не существовало связи между геополитическими формами организации завоеванной территории и интенсивностью колонизационного потока - точнее зависимость эта была чисто внешняя. Выше мы говорили о колонизации Средней Азии, часть из областей которой в ходе русско-английского соперничества на Востоке превращались как бы в проиграничные регионы-”крепости” с особой системой управления. Между тем миграционный в эти края был довольно интенсивным и сдерживался лишь искусственно.
Однако народная колонизация - только первая ступень образования на новозавоеванной территории русского региона. “Интериоризация” края была неполной без ассимиляции местного населения. Но вот именно на процесс ассимиляции геополитическая форма организации занятой с помощью оружия территории оказывала глубокое влияние. Так на этих территориях значительно нарушался обычный механизм установления контактов между русскими переселенцами и местным населением, снижали способность русских к ассимилированию местного населения, препятствовали культурной интеграции империи. С психологической точки зрения, русские колонисты были чрезвычайно интровертны, замкнуты в себе и вообще не склонны обращать особое внимание на инородческое население. Ассимиляция же происходила на волне религиозного подъема. В противном случае новые территории империи не превращались в полном смысле слова в ее регионы. Жизнь крестьян-переселенцев и жизнь местного населения существовала как бы в двух паралельных планах. Процесс освоения территории русскими как бы замирал на определенной точки. Действительно, статус местного населения Туркестана постепенно приближался к статусу населения колоний в западноевропейском смысле, и положение жителя Туркестана значительно отличалось от положение жителей других окраин Российской империи.
Итак, упадок религиозности русского населения в те или иные эпохи практически автоматически вел к потери русскими ассимиляторских способностей, которые многим внешним наблюдателям казались природной чертой русского народа. Это происходило каждый раз, когда “политика интересов” брала верх над “политикой принципов”.
В этом отношении интересно, что территории имевшие для России особую идеологическую значимость заселялись гораздо менее интенсивно, чем территории идеологически нейтральные. Однако по существу, степень интегрированности этих территорий в состав империи достаточно велика.
Теперь перейдем к последнему, из заявленных нами вопросов - о признаках дезинтеграции. Я полагаю, что признак дезинтеграции региона - это потеря его “идеологического” значения для русских, потеря “принципа”. В отличие от предыдущей части доклада, где я опиралась исключительно на исторические примеры, в данном случае я обращусь к примеру не просто современному, но и злободневному, а именно к чечнской войне. Ведет ли эта война к психологическому отторжению от Россиии столь конфликтогенного региона. На сиюминутном эмоциональном уровне - да. Но на более глубоком уровне, которой будет определять действия русского народа через 5 - 10 лет, напротив, чеченская война, как это не парадаксально, работает на интеграцию России. Эта война (тем более, православно-мусульманская война) как бы вернула память о идеальной составляющей русского имперского принципа - хотя и в уродливо-извращенном виде. И насколько мне представляется, вопреки тому, что сейчас русское население покидает Чечню, как только наступит мир, начнет стремительно заселяться русскими. Причем, я полагаю, мы станем свидетелями очень любопытного явления, архаичное по своей сути. Она будет заселяться казачьими общинами (активизация этого движения происходит на Кавказе в настоящее время) - то есть край начнет приобретать психологически комфортный для русских “чешуйчатый” характер. И очень возможно, что здесь может реализоваться и основная модель народной колонизации, а именно: государственное препятствие колонизации (на деле только усиливающее ее), напор колонизации и, в конце концов, ее признание. Причем, психологически война превращает территорию в “дикое поле”.
Впрочем, я не считаю, что к моему прогнозу следует относиться очень серьезно. Трудно прогнозировать поведение народа, находящегося в остром психологическом кризисе. Однако я хочу подчеркнуть, что сказанное мною выше не следует рассматривать как нечто, имеющее только исторический интерес. Поскольку речь идет о глубинных этнопсихологических комплексах народа, то они могут пробиваться как трава сквозь асфальт и реализовываться в самом неожиданном виде.