Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.

Введение

В конце
XVII
— на­чале XVIII
в. в нашей стране
произошли
громадные по
своему значению
и пос­ледствиями
события —
Московская
Русь как бы
распалась на
два мира, на
два типа «цивилизации».
Говоря языком
В. О. Ключевского,
«из древней
(т. е. до­петровской.)
России вышли
не два смежные
периода нашей
истории, а два
враждебные
склада и направления
нашей жизни,
разделившие
силы рус­ского
общества и
обратившие
их на борьбу
друг с другом
вместо того,
чтобы заставить
их дружно бороться
с трудностями
своего положения».1
Об этом же весьма
убедительно
еще до Ключевского
писали И. В.
Киреевский
и А. И. Герцен.
Причем существование
двух «враждебных
складов» оценивалось
ими (с различными
мотивировками,
разумеется)
как основная
характеристика
русской жизни,
как ее главное
противоречие.
Очень точно
о драме раскола
России на две
субкультуры
сказано у
современного
историка и
культуролога
Л. М. Панченко:
«Всякое изменение
и социального
и культурного
статуса нации
есть историческая
драма. Драматическим
было и крещение
Руси... В. А. Успенский
сопоставил
реформу Владимира
с реформами
Петра: «Здесь
возникает
разительная
аналогия с
процессами
европеизации
при Петре I,
одним из моментов
ко­торого также
было насильственное
обучение».
Такая аналогия,
действительно,
резонна, но
драматизм
христианизации
не идет ни в
какое сравнение
с драма­тизмом
и даже трагизмом
европеизации.
Во втором случае
общество букваль­но
раскололось,
раздвоилось,
оказавшись
в состоянии
войны — отчасти
социальной
и, прежде всего
идеологической».2

Таким
образом, Россия
после Петра
представляет
собой два «склада»
жиз­ни, два типа
«цивилизаций».
Первый «склад»
— многомиллионная,
в основном
крестьянская,
масса, находящаяся
в крепостной
зависимости
или у помещиков,
или у государства.
Этот «склад»
вплоть до конца
пореформенного
периода хранить
себе «заветы
темной старины».
Он прочно укоренен
и средневековой
культуре Руси.
Буквально все
отличает его
от другого
главного «склада»
русской, истории
XVIII
— XIX
вв.: отношение
к жизни и смерти,
времени и
пространст­ву,
труду и досугу,
любви и семье,
власти и собственности,
праву и морали.
Второй «склад»
включал в себя
европеизированные
верхи России:
аристократию,
дворянство,
чиновничество
(«чернильное
дворянство»,
по выражению
Герцена) и некоторые
иные социальные
группы. К пореформенной
эпохе он пополняется
за счет разночинной
интеллигенции
и зарождающейся
буржуазии.
Будучи пона­чалу
внутренне
достаточно
единым, постепенно
данный склад
раскалывается
на противостоящие
друг другу
группы, блоки.
Его отличительные
черты — относительная
неукорененность
в национальных
традициях, в
значительной
мере искус­ственный
и насильственный
характер
формирования,
ориентация
на европейское
просвещение
и стиль существования.
В целом это
была попытка
создания евро­пейской
культуры на
русской почве.
Отсюда и определенная
«поверхностность»
и неподлинность,
искусственность
второго главного
«склада» русской
жизни.

В это
самое время
(конец XVIII
— начало XIX
в.) начинается
и набирает силу
русское просвещение.
Его можно
квалифицировать
как культуру
(в узком смысле
слова) петер­бургского
периода, или,
в социальном
плане, как культурную
функцию второго
главного «склада»
русской послепетровской
жизни. Основным
содержанием
этойновой
культуры и было
просвещение.
Но просвещение
в кантовском
смысле. И ни в
каком другом.
Это — работа,
в ходе которой
происходит
взросление
человека;
формирование
его как «совершеннолетней»
личности, без
опосредований
пред­стоящей
перед Богом
природой, историей.
Просвещение
включает в себя
и десакрализацню
социальных
отношений, и
секуляризацию
сознания, оно
предполагает
новый язык и
новые формы
быта, оказывает
огромное воздействие
на политическую
и правовую
культуру,
видоизменяет
политическую
практику. Оно
обязательно
влечет кризис
веры и самоидентификации
личности. Смерть
Екатерины II
внезапно и
резко оборвала
неспешное
те­чение XVIII
столетия и,
словно смешав
карты в большой
историчес­кой
игре, перевернула
все с ног на
голову. Давно
установленный,
привычный и
потому казавшийся
незыблемым
порядок вещей
остал­ся отрадным
воспоминанием
о екатерининской
эпохе.

С воцарением
«сумасшедшей
памяти императора
Павла»3
все изменилось.
Социальную
и психологическую
иерархию в
период своего
непродолжительного
царствования
сам Павел определил
из­вестной
фразой: «В России
велик только
тот, с кем я говорю,
и только пока
я с ним говорю».
«Павел, — писал
В. О. Ключевский,
— принес с собой
на престол не
обдуманную
программу, не
знание дел и
людей, а только
обиль­ный запас
горьких чувств.
Его политика
вытекала не
столько из
соз­нания
несправедливости
и негодности
существующего
порядка, сколько
из антипатии
к матери и
раздражения
против ее
сотрудни­ков...
Это участие
чувства, нервов
в деятельности
императо­ра
сообщало последней
не столько
политический,
сколько патологи­ческий
характер: в ней
больше минутных
инстинктивных
порывов, чем
сознательных
идей и обдуманных
стремлений».4
С первых же
часов своего
правления Павел
проявил себя
как антипод
Екатерины.
Поэтому в стремлении
дворянской
верхушки во
что бы то ни
стало убрать
Павла сказались
не только личные
ин­тересы и
пристрастия,
но и не всегда
осознанная
надежда вернуть
прошлое, обеспечивающее
относительную
надежность
и прочность
земного существования.
Крайне
вспыльчивый
и несдержанный,
легко впадавший
в необузданную
ярость, Павел
оттолкнул от
себя даже бли­жайшее
окружение. За
императором
стали замечать
странные поступки,
удивлялись
неожиданным
скачкам его
мысли. Никто
из окружения
Павла не был
уверен в завтрашнем
дне и в личной
безопасности
— даже его старший
сын Александр.

В одном
из вариантов
своих воспоминаний
о царе­убийстве
Беннигсен
писал: «Недоверчивый
характер Павла
заставил его
также со времени
восшествия
его на престол
уволить или
исключить из
службы придворной,
военной и гражданской
всех тех, кто
привязан был
к Екатерине
II.
Число этих лиц
в течение четырех
лет и четырех
месяцев времени
царствования
Павла простира­лось
до нескольких
тысяч, а это
вызвало отчаяние
огром­ного
количества
семейств, лишившихся
средств к
суще­ствованию
и даже убежища,
так как никто
не осмеливал­ся
принимать у
себя высланного
из боязни навлечь
и на себя подозрение»5

В такой обстановке
среди гвардейских
офицеров созрел
заговор. Заговорщики
выступили в
ночь с 11 на 12 марта
1801 г. Накануне
граф П. А. Пален,
стоявший во
главе заговора,
сумел убедить
Александра,
что ему грозит
смертельная
опасность.
Цесаревич
(наследник
престола) дал
согласие на
дворцовый
переворот, но
заставил Палена
поклясться,
что низложенный
император
останется жив.
Около часу ночи
Пален принес
весть, что государь
скончался.
Слезы брызнули
из глаз Александра.

О цареубийстве
писать боялись.
В отличие от
Екатерины II,
щедро наградившей
убийц Петра
III,
ее внук Александр
не только не
жаловал тех,
кто фактически
возвел его на
престол, но
постарался
как можно скорее
убрать их с
глаз долой,
чтобы не напомина­ли
о кровавом
деле. Отцеубийства
он стыдился,
и причастность
свою к нему
скрывал, кажется,
даже от самого
себя.

Участники
переворота
вспоминали
и рассказывали
о нем втихо­молку.
Члены же семьи
Павла I,
начиная с его
вдовы, Марии
Фе­доровны,
бдительно и
зорко следили
за тем, чтобы
информация
не просочилась.
По заданию
правительства
действовали
люди опытные
и искушенные:
они вымогали,
похищали и
покупали документы
об убийстве
Павла у живых
участников
заговора и
изымали их у
тех, кто умер.
«Наше правительство
следит за всеми,
кто пишет запис­ки.
Мне известно,
что все бумаги
после смерти
князя Плато­на
Александровича
Зубова были
по поручению
императора
Алек­сандра
взяты посланными
для этого
генерал-адъютантом
Николаем Михайловичем
Бороздиным
и Павлом Петровичем
Сухтеленом...
».6
Даже тогда,
когда в печати
стали появляться
декабристские
материалы, на
документах
об убийстве
Павла все еще
лежал за­прет.
Первые публикации
об этом появились
за границей,
русским же
читателям они
стали доступны
значительно
позднее. «Цареубий­ство
все равно не
может быть
официально
признано, о нем
и не вспоминают
в подцензурной
прессе до 1905 г.7

Глава
I

§1.
Александр
I.
Реформы: замыслы
и их реализация

Кончина
императора
Павла застала
великого князя
АлександраПавловича
врасплох. Вместе
с матерью
императрицеюМариею
Федоровною
и супругою
Елизаветою
Алексеевною(происходившею
из Баденского
дома) молодой
государь тотчас
жепереехал
из Михайловского
замка в Зимний
дворец и объявил
ма­нифестом
о внезапной
кончине своего
родителя. В том
же манифесте
он обещал управлять
своим народом
"по законам
и по сердцу"
Екатерины
Великой и шествовать
по ее премудрым
намерениям.

Этим Александр
свидетельствовал,
что не будет
продолжать
суро­вого
правления
Павла. Действительно,
в первые же дни
он отменил все
стеснительные
распоряжения
императора
Павла, восстановил
действие жалованных
грамот 1785 года
и даровал амнистию
всем по­страдавшим,
сосланным и
заключенным
без суда в
царствование
Павла. Обаятельная
личность молодого
государя, его
доброта и
лю­безность,
его изящная
красота, его
неутешная
печаль по поводу
нео­бычной
кончины отца,
- все это так
влекло к нему
сердца, что он
пользовался
общим поклонением
и получил название
"ангела", сохра­ненное
им до самой его
кончины в кругу
его родных и
придворных.

Во главе
текущего управления
Александр на
первое время
по­ставил
екатерининских
чиновников
(Трощинского,
Завадовского,
Державина и
др.). Он уволил
на покой "по
болезни" того
графа Палена,
который стоял
во главе заговора
против Павла
и думал было
руководить
молодым Александром.
Александр сумел
мягко, но решительно
уклониться
от такого руководства
и сам выбрал
себе советников
по сердцу. Это
были его личные
друзья, настроенные
одинаково
либерально,
мечтавшие
вместе с Александром
о крупных реформах
в государстве.
Их было четверо
(граф Кочубей,
Новосильцев,
граф Строганов,
князь Адам
Чарторыйский).
Они собирались
во дворце частным
кружком и вместе
с государем
об­суждали
дела интимно,
без всяких
формальностей,
в живой дружес­кой
беседе. Этот
кружок получил
со временем
название негласного
или интимного.
Под сильным
влиянием интимного
комитета были
проведены все
мероприятия
первых лет
правления
Александра.
Между прочим,
Александр
восстановил
значение Сената,
как высшего
администра­тивного
и судебного
места в империи

Далее,
взамен устаревших
коллегии в 1802
году были учреждены
"министерства",
во главе которых
стали ответ­ственные
министры. На
первых порах
было образовано
восемь ми­нистерств
(военное, морское,
иностранных
дел, внутренних
дел, юстиции,
финансов, коммерции
и народного
просвещения).
В неко­торых
министерствах
члены интимного
комитета заняли
должности
министров или
товарищей
министра (так,
граф Кочубей
стал мини­стром
внутренних
дел, а граф Строганов
- его товарищем).
Для объединения
деятельности
министерств
все министры
должны были,
собираясь в
общие совещания,
составлять
"комитет министров",
в котором часто
присутствовал
и сам государь.
В основание
новой си­стемы
управления
было положено,
вместо прежнего
коллегиального
начала, начало
единоличной
власти и ответственности:
министр один
управлял своим
ведомством
при помощи
канцелярии
и подчиненных
ему иных учреждений;
он один должен
был и отвечать
за все упущения
в его министерстве.
Для обсуждения
же важнейших
государственных
дел и законов
с самых первых
дней царствования
Александра
был им устроен
"совет непременный",
состоявший
из двенадцати
членов, взамен
случайных и
временных
совещаний,
бывших при
императрице
Екатерине и
императоре
Павле. Таким
об­разом, при
Александре
I
были приведены
в порядок и
получили новый
вид центральные
правительственные
учреждения,
расстроен­ные,
как было указано,
местною реформою
императрицы
Екатерины II.

Интимный
комитет был
очень занят
мыслью об улучшении
бы­та крепостных
людей. Молодой
государь, даровав
высшим сословиям
отнятые у них
императором
Павлом льготы
и права, желал
что-ни­будь
сделать для
освобождения
крестьян, для
прекращения
"рабства" в
его государстве.
Но трудности
освобождения
представлялись
ему и его советникам
столь же неодолимыми,
как раньше
представлялись
они Екатерине.
Поэтому комитет
ограничился
лишь изданием
закона о "свободных
хлебопашцах"
(1803). Закон этот
давал право
землев­ладельцам
освобождать
своих крепостных
и обеспечивать
их землею в
собственность
на известных
условиях. Условия,
заключенные
меж­ду помещиками
и крестьянами,
утверждались
правительством,
после чего
крестьяне
входили в сословие
свободных
хлебопашцев.
Правительство
надеялось, что
таким путем
постепенно
может совер­шиться
упразднение
крепостного
права. Но на
самом деле лишь
очень небольшое
число землевладельцев
обратилось
к этому закону
и отпустило
на волю своих
крестьян. (Во
все царствование
императора
Александра
в свободные
хлебопашцы
было зачислено
немного менее
50 тысяч человек.)

Более двух
лет продолжалось
существование
интимного
коми­тета. В
течение этого
времени государь,
по-видимому,
убедился в том,
что его друзья,
отличаясь
благородством
стремлений
и чувств, мало
подготовлены
к практической
государственной
деятельности,
не знают России
и не в силах
осуществить
коренное
преобразование
государственного
и общественного
порядка. Александр
понемногу
охладел к комитету
и стал реже
собирать его
у себя. А затем
коми­тет и вовсе
перестал
существовать.
Около Александра
появляется
новое доверенное
лицо, с которым
государь ведет
управление
и мечтает о
преобразованиях.
Это лицо - Михаил
Михайлович
Сперанский.

§2.
Михаил Михайлович
Сперанский.

Сперанский
по проис­хождению
был сын сельского
священника.
По окончании
образования
в Петербургской
"главной семинарии"
(духовной академии),
он был оставлен
в ней преподавателем
и в то же время
состоял частным
секретарем
у князя А. Б.
Куракина. С
помощью Куракина
Сперанский
попал на службу
в канцелярию
Сената и вышел
из духовного
ведомства.
Талантливый
и образованный,
он обращал на
себя общее
внимание
необыкновенными
способностями
и трудолюбием.
При образовании
министерств
(1802) Сперанского
пригласили
в министерство
внутренних
дел, где он стал
одним из виднейших
сотрудников
министра графа
Кочубея. Вскоре
(1806) он стал лично
известен императору
Александру,
который постепенно
приблизил его
к себе и сделал
как бы первым
своим министром.
Сперанский
получил от
государя поручение
выработать
общий план
государственного
преобразования,
не удавшийся
интимному
комитету.

План
государственного
преобразования,
составленный
Сперанским,
предполагал
изменение
общественного
устройства
и пе­ремену
государственного
порядка. Вместо
прежних сословий
предпо­лагалось
новое разделение
граждан по
правам на
"дворянство",
"людей среднего
состояния"
и "народ рабочий".
Все население
государства
представлялось
граждански
свободным, а
крепостное
право упраздненным.
За дворянами
сохранялось
право владения
населенными
землями
и свобода от
обязательной
службы. Среднее
состоя­ние
составлялось
из купцов, мещан
и поселян, имеющих
у себя ненаселенные
крестьянами
земли. Народ
рабочий состоял
из крестьян,
мастеровых
людей и слуг.
Предполагалось
разделить
го­сударство
заново на губернии,
округа и волости
и создать новый
порядок управления.
Во главе государства
должна была
стоять "державная
власть" монарха,
окруженная
"государственным
советом". Под
их общим руководством
должны действовать
учреждения:
законодательные,
исполнительные
и судные. Общую
цель или "разум"
(смысл) преобразования
Сперанский
полагал "в том,
чтобы правление,
доселе самодержавное,
постановить
и учредить на
непременяемом
законе"8.
Император
Александр
сочувствовал
общему направлению
проекта Сперанского
и предполагал
начать его
осуще­ствление
с 1810 года. С 1-го
января этого
года были открыты
дей­ствия нового
Государственного
совета, устроенного
согласно с
предположениями
Сперанского,
и сам Сперанский
был назначен
государственным
секретарем
при новом совете.
Но далее дело
не пошло: император
изменил свое
настроение
и как бы устрашился
предположенной
общей реформы.
Знаменитый
проект Сперанского
остался только
проектом.

27 ноября
1807 года Сперанский
был назначен
членом комитета
о духов­ных
училищах (в
него также
вошли обер-прокурор
Синода кн. А.
Н. Голицын,
петербургский
митрополит
Амвросий, архиепископ
Анастасий и
архимандрит
Евгений Болховитинов).
Известно, что
до начала XIX
в. в России не
существо­вало
системы духовных
учебных заведений.
Разрозненные
духовные учебные
заведения
находились
в ведении
епархиальных
архиереев,
низкий образовательный
уровень которых
весьма беспокоил
правительство.
Сперанский
принял самое
активное участие
в деятельности
этого комитета.
К 9 февраля 1808 года
им был подготовлен
устав духовных
академий (вскоре
утвержденный).
26 июня 1808
года комитет
представляет
доклад об общей
реформе системы
духовных учебных
заведений. В
этот же день
Александр
издает указ,
в котором
прини­маются
вес предложения
комитета. По
плану Сперанского
духовные учебные
учреждения
изымаются из
ведения местных
церковных
властей и образуют
си­стему с
централизованным
управлением
и надзором.
Решено в каждой
епар­хии помимо
семинарии иметь
10 уездных и 30
приходских
училищ. Государст­венные
дотации были
увеличены почти
в десять раз.
Попутно, по
предложению
Сперанского,
церквам возвращается
право монополии
на продажу
свечей. Этой
мерой преследовались
две цели: улучшить
материальное
положение
причта и изыскать
дополнительные
средства
финансирования
духовных учебных
заведений.
Кроме того,
пересматриваются
и заметно улучшаются
уставы духовных
учебных учреждений
и их программы,
рекомендуются
новые учебные
пособия и книги
для чтения. По
отзывам современников
и мнениям историков,
эта реформа
увенчалась
успехом.

Одно из
самых прекрасных
деяний Сперанского
— Царскосельский
лицей. Им написан
устав лицея,
им же подана
идея его учреждения.
Это было первое
в России закрытое
учебное заведение,
где запрещались
телесные наказания.
Но Царскосельский
лицей в истории
русской культуры
значит неизмеримо
больше, чем
просто элитарная
школа, давшая
стране массу
талантливых
и образованных
деятелей.
Царскосельский
лицей навеки
соединен с
именем Пушкина,
пушкинским
духом.

Князю
А. Н. Голицыну,
были вверены
дела народного
просвещения
и церковные,
соединенные
в одно ведомство
в новом "министерстве
ду­ховных дел
и народного
просвещения".
Учрежденное
в 1802 году министерство
народного
просвещения
успело многое
сделать для
распространения
образования
в России. Были
учреждены
универ­ситеты
в Дерпте (ныне
Юрьев, 1802), Казани
(1804), Харькове
(1804); тогда же был
устроен в Петербурге
педагогический
инсти­тут,
позднее преобразованный
также в университет
(1819). Почти во всех
губернских
городах были
открыты "гимназии",
а в уездных -
"уездные" и
"приходские"
училища. Это
были основные
типы общеобразовательных
школ, принятые
правительством
еще при императ­рице
Екатерине II.
Кроме них учреждались
учебные заведе­ния
нового типа
- "лицеи", соединявшие
в себе университетский
и гимназический
курсы (Царскосельский
Александровский
лицей, Ярославский
Демидовский,
Нежинский графа
Безбородко
и др.). С умножением
учебных заведений
и самое министерство
народного
просвещения
росло и развивалось.

Однако новое
на­правление
в деле народного
просвещения
не привело к
добру. Действия
министерства
не могли достигнуть
своей благочестивой
цели, потому
что в большинстве
случаев имели
характер грубого
и невежественного
произвола. Вера
и нравственность
среди учащихся
и служащих
насаждались
страхом и насилием,
угрозами и
наказаниями.
Вместо истинных
благочестивых
чувств естественно
развивалось
лицемерие и
показное ханжество.
Подчиняясь
наружно требованиям
начальства,
внутренне
ненавидели
его и тяготились
навязанными
чувствами и
обязанностями.
Мелочный надзор
за поведением
и об­разом мыслей
вел к доносам
и сыску, к мелочным
преследованиям.
В конце концов,
сам князь Голицын
навлек на себя
ряд обвинений
в неправоверии
(со стороны
архимандрита
Фотия) и был
вынужден оставить
свою должность.

И последнее,
где проявил
себя в этот
период (до 1812 года)
государствен­ный
гений Сперанского,
— область финансовой
и торговой
политики. К
1809 го­ду в силу
различных
причин (бесконечные
войны, неумелое
управление
и хозяйствование)
положение
российских
финансов было
поистине бедственным.
Расходы (230 млн.
рублей) превышали
доходы (125 млн.
рублей) почти
вдвое. Источник
для покрытия
дефицита министерство
финансов видело
в выпуске все
новых и новых
ассигнаций.
В 1809 году ассигнационный
долг простирался
уже до 577 млн.
рублей. Но невежество
руководителей
финансовой
политики было
таково, что они
даже не понимали
— ассигнация
есть долговой
знак государства.
Напротив, «бумажки»
считали деньгами.
В ноябре 1809 года
Александр
повелел Сперанскому
составить
определенный
и твердый план
финансов. Менее
чем через два
месяца план
был готов. В
работе над
планом оздоровления
фи­нансовой
системы страны
Сперанский
опирался на
идеи Адама
Смита и, преж­де
всего на его
исследование
«О богатстве
народов». Большую
помощь ему
оказали два
выдающихся
государственных
ума того времени
— М. А. Балугьянский
и Н. С. Мордвинов.
План Сперанского
— Балугьянского
— Мордвинова
заключался
в следующем:

1) изъять из
обращения
ассигнации
и образовать
капитал для
их погаше­ния;
2) перейти к твердому
устройству
монетной системы;
3) установить
равно­весие
между расходами
и доходами; 4)
всячески
способствовать
развитию тор­говли.

Надо
сказать, что
этот план предполагал
весьма жесткие
меры и, разумеется,
не мог не вызвать
в «обществе»
недовольства.
В объяснительной
запис­ке Сперанский
честно предупреждал
о жесткости
плана: «Всякий
финансовый
план, указывающий
способы легкие
и не полагающий
никакого
ограничения
в расходах,
есть явный
обман, влекущий
государство
к погибели».
1 января
1810 года
император лично
внес план в
Государственный
совет (на первом
же заседании),
а 2 февраля он
был утвержден
и обнародован
при высочайшем
манифесте,
написанном
Сперанским.
Ассигнации
объявлялись
госу­дарственным
долгом, обеспеченным
всем казенным
имуществом;
было обещано
прекращение
их дальнейшего
выпуска. Для
покрытия дефицита
1810 года значительно
сокращались
расходы и
устанавливались
новые налоги,
в том числе
налог с дворянских
имений, доселе
освобожденных
от податей. В
1810—1811 го­дах с
целью погашения
ассигнаций
была начата
распродажа
государственных
имуществ, а
также установлены
специальные
налоги и проектированы
займы. Свои
плоды финансовый
план Сперанского
принес незамедлительно.
Уже в 1811
году дефицит
государственного
бюджета сократился
до 6 млн. рублей
(напомню, в 1809 году
он равнялся
105 млн. рублей),
доходы же возросли
до 300 млн. рублей.
Согласимся,
что оздоровление
финансовой
системы в условиях
надвигающейся
войны (а ее
приближение,
безусловно,
осознавалось
в русском обществе)
есть дело
немаловажное
и по сути своей
глубоко патриотическое.

Сам Сперанский
позднее с гордостью
скажет (в письме
Александру)
о своем плане:
«План финансов
и все операции,
на нем основанные,
всегда выдержат
с честью самое
строгое исследование
всех истинных
государственных
людей не только
у нас, но и во
всех просвещенных
государствах.
Не словами, но
математическим
счетом можно
доказать, что
если бы в свое
время он не был
принят, то не
только вести
настоящую
войну, но и встретить
ее было бы не
с чем. И тот же
план, в обширных
его применениях,
может еще доставить
важные пособия
в тех затруднениях,
кои обыкновенно
открываются
после войны»9.

Во второй
половине 1810 года
много сил Сперанский
отдает вопросам
внешней торговли.
«Беспорядочный
тариф, не ведавший
никакой системы,
вывозные пошлины,
стеснявшие
экспорт и тормозившие
национальное
производство,
стес­нительные
условия навигации,
заставлявшие
иностранные
суда избегать
рус­ские порты,
— все это было
по достоинству
оценено Сперанским»,
— пишет один
из его биографов10.
В результате
совещаний с
представителями
купечества
и консультаций
с Н. С. Мордвиновым
и министром
внутренних
дел О. П. Козодавлевым
Сперанский
пришел к выводу
о необходимости
полной «смены
всех во внешней
торговле, о
необходимости
перехода от
фритредерства
к протек­ционизму.
Этого, действительно,
тогда требовали
национальные
(политические
и хозяйственные)
интересы России.
Подавляющее
большинство
современников
не могло по
достоинству
оценить благодетельность
и перспективность
финансовой
политики Сперанского.
Из уст в уста
передавалась
кем-то брошенная
фраза: «Дерет
этот попович
кожу с на­рода;
сгубит он
государство»…

Весьма
дальновидной
была и та линия,
которую Сперанский
пытался проводить
в области внешней
политики. И
здесь им твердо
отстаивались
национальные
интересы России.
Вот как оценивает
его деятельность
в области внешней
политики С. Н.
Южаков, исследователь
достаточно
объективный:
«Не менее независимой
от всякого
франкофильства
была та иностранная
политика, проводником
которой был
Сперанский
в это время.
Канцлер Румянцев
и официальное
русское представительство
в Париже принадлежали
к горячим сторонникам
французского
союза, который
и был официальною
внешнею основой
русской международной
политики; но
для людей
дальновидных,
к которым принадлежал
Сперанский,
была ясна непрочность
этого союза,
и вечно колеблющийся
нерешительный
Александр
старался
удовлетворить
обе стороны.
Румянцев руководил
официальною
дружескою
Франции русскою
политикою, а
Сперанскийсосредоточивал
в своих руках
нити тайной
политики, не
доверявшей
наполеоновской
дружбе и зорко
следившей за
его отношениями,
в то время атташе
при русском
посольстве
в Париже, находился
в постоянных
отношениях
со Сперанским,
через которого
Александр в
глубокой тайне
недоверчиво
следил за своим
могущественным
союзником»11.

Тем временем
продолжалась
борьба с наполеоновской
Францией. Против
нее сформировалась
коалиция в
составе Англии,
России, Пруссии,
Саксонии и
Швеции. Главной
силой коалиции
были, армии
России и Пруссии.
Союзники действовали
несогласованно,
и в течение
1806 — 1807 гг. Наполеон
нанес им ряд
серьезных
ударов. В июне
1807 г. русская армия
потерпела
поражение под
Фридландом.
Через несколько
дней в местечке
Тильзит (на
территории
тогдашней
Восточной
Пруссии) состоялась
встреча Александра
I
и Наполеона.
Там же был заключен
Тилъзитский
мирный договор.

Россия
не понесла
каких-либо
территориальных
потерь, но была
вынуждена
следовать в
русле политики
Наполеона и
присоединиться
к Континентальной
блокаде, то
есть по­рвать
все торговые
отношения с
Англией. Этого
требовал Наполеон
от всех правительств,
с которыми
заключал согла­шения.
Таким путем
он надеялся
расстроить
английскую
экономику.

К концу
первого десятилетия
XIX
в. под контролем
французского
императора
оказалась почти
вся континен­тальная
Европа.

Присоединение
к блокаде поставило
Россию во враждеб­ные
отношения с
Англией. Между
тем Швеция
отказалась
прекратить
торговлю с
Англией и продолжала
с ней союзни­ческие
отношения. Для
Петербурга
возникла угроза
с моря и суши.
Это обстоятельство,
а также нажим
со стороны
Наполе­она
заставили
Александра
I
пойти на войну
со Швецией.
Военные действия
продолжались
с февраля 1808 г.
по март 1809 г. Швеция
потерпела
поражение и
вынуждена была
уступить России
Финляндию.

Чтобы
привлечь на
свою сторону
жителей завоеванного
края, Александр
I
даровал Финляндии
автономию (под
властью шведского
короля она ею
не пользовалась).
Кроме того, в
состав Финляндии
был включен
Выборг, находив­шийся
во владении
России со времен
Петра I.
Великое княжество
Финляндское
стало обособленной
частью Россий­ской
империи. Оно
имело собственную
денежную единицу
и таможенную
границу с Россией.

Деятельность
Сперанского
и его быстрое
возвышение
возбуж­дали
во многих
неудовольствие.
Одни завидовали
личным успехам
Сперанского
и готовы были
на интригу
против него.
Другие видели
в Сперанском
слепого поклонника
французских
идей и порядков
и сто­ронника
союза с императором
Наполеоном.
Считая влияние
Франции разрушительным,
а союз с Наполеоном
постыдным, эти
люди из патриотического
чувства вооружались
против направления
Сперанского
и считали нужным
ему противодействовать.
Один из самых
талантливых
и известных
литераторов
того времени,
европейски
образованный
Н. М. Карамзин
составил для
государя записку
"О древней и
новой России"
и в ней доказывал
вред и опасность
мер Сперанского.
Эти меры, по
мнению Карамзина,
легко и необдуманно
уничтожали
старые порядки
и столь же легко
и необдуманно
вводили в русскую
жизнь французские
формы. Хотя
Сперанский
и отрицал свою
приверженность
к Франции и
Наполеону,
однако в глазах
всего общества
его близость
к французским
влияниям была
неоспорима.
Когда отношения
России и Франции
обострились
и русские ожидали
нашествия
Наполеона на
Россию, император
Александр дал
ход обвинениям
против Сперанского
и не счел воз­можным
оставить его
вблизи себя.
Сперанский
был уволен от
дол­жности
государственного
секретаря; мало
того, по каким-то
темным обвинениям
и интригам,
государь отправил
его в ссылку
(в Нижний Новгород,
а потом в Пермь),
откуда Сперанский
был возвращен
лишь в конце
царствования
Александра.

Таким
образом, император
Александр и
со Сперанским
не осу­ществил
своего стремления
к государственному
преобразованию.
Если интимный
комитет в первые
годы власти
Александра
обнару­жил
свою практическую
неумелость
и потому не мог
удовлетворить
желаниям государя,
то Сперанский,
напротив, был
очень опытным
и умелым бюрократом
и мог бы осуществить
задуманную
реформу. На
нее не
достало решимости
у самого государя,
и потому все
начинания
Сперанского
были остановлены
на полдороге.
Сперанскому
удалось только
придать центральным
учреждениям
России такой
за­конченный
и отделанный
вид, что они
надолго восстановили
утра­ченную
при Екатерине
II
централизацию
управления
и укрепили
бю­рократический
порядок в
государстве.

Глава
II

§1.
Значение
Отечественной
войны

Наполеоновское
нашествие было
огромным несчастьем
для России. В
прах и пепел
были обращены
многие города.
В огне московского
пожара навеки
исчезли драгоценные
реликвии прошлого.
Громадный урон
понесли промышленность
и сель­ское
хозяйство.
Впоследствии
Московская
губерния быстро
оправилась
от опустошения,
а в Смоленской
и Псковской
вплоть до середины
века численность
населения была
меньше, чем в
1811г.

Но общая беда,
как известно,
сближает людей.
В борьбе с врагом
тесно сплотилось
население
центральных
губерний,
составлявшее
ядро русской
нации. Не только
губернии,
непосредственно
пострадавшие
от нашествия,
но и примыкав­шие
к ним земли,
принимавшие
беженцев и
раненых, отправ­лявшие
ратников,
продовольствие
и вооружение,
жили в те дни
одной жизнью,
одним делом.
Это значительно
ускорило сложный
и длительный
процесс консолидации
(сплочения)
русской нации.
Теснее сблизились
с русским народом
другие народы
России.

В самом
названии
Отечественной
войны как
бы подчеркивается
ее общественный,
народный характер.
(Недаром ведь
император Павел
в свое время
пытался запретить
слово «Отечество».)
В 1812 г. русское
общество вновь
взяло, как во
времена Минина
и Пожарского,
дело защиты
Отечества в
свои руки. В
борьбе с иностранными
захватчиками
Россия отстояла
свою независи­мость
и территориальную
целостность.

Эти события
произвели очень
сильное впечатление
на современников,
особенно на
молодежь. «Мы
были дети 12-го
года», — говорили
о себе декабристы.
«Гроза двенадцатого
года» наложила
неизгладимый
отпечаток на
творчество
А. С. Пушкина.
На ее преданиях
выросли А. И.
Герцен и Н. П.
Огарев. Она не
прошла бесследно.

Между
тем, в обществе
того времени
нарождалось
сильное внутрен­нее
брожение.
Отечественная
воина 1812 года
и заграничные
походы 1813-1814 годов
имели очень
большое влияние
на умственную
жизнь русского
об­разованного
дворянства.
Под влиянием
законодательных
льгот импе­ратрицы
Екатерины II
и строгостей
императора
Павла русские
дворяне перестали
стремиться
в военную службу.
Отечественная
война снова
привлекла
дворян в ряды
армии на защиту
отечества; а
войны за освобождение
Европы, перебросив
русские войска
за границу,
познакомили
служивших в
них дворян с
западноевропейскою
жизнью. Ранее
- поездки русских
людей на запад
были редким
явлением, теперь,
в пору освободительных
войн, русские
люди во множестве
оказались на
чужбине и долго
там жили. Разумеется,
они подпали
сильному влиянию
европейских
порядков и
идей, близко
познакомились
с умственным
движением
времени, вывезли
домой на Русь
целые библиотеки.
Успехи европейской
гражданственности
под влиянием
освободительных
идей XVIII
века, развитие
немецкого
национального
сознания, расцвет
немецкой
идеалистической
философии
поражали и
восхищали
русских людей,
возбужденных
великою борьбою
за собственное
отечество.
Сравнив европейскую
жизнь с отечественною,
наши предки
получили возможность
критически
смотреть на
русскую действительность
видели ее недостатки,
понимали ее
отсталость
и сознавали
устарелость
того крепостного
права, которое
лежало в основе
рус­ского
общественного
порядка и которое
уже исчезло
в Западной
Европе.

Образовывались
различные
кружки и общества.
Члены таких
кружков занимались
самообразованием
и вносили в
свои служебные
отношения и
в товарищескую
жизнь более
гуманные нравы
и обычаи: отказывались
от вина и карт,
не допускали
никакой распущенности,
не били солдат,
учили их грамоте
и т. п. В своих
кружковых
беседах они
рассуждали
о необходимых
преобразованиях
русского быта
и о средствах
достигнуть
этих преобразований;
в кружках шли
речи о необходимости
бороться с
реакцией, осуждалась
"аракчеевщина",
до­казывалась
неизбежность
переворота.

Из многих
подобных кружков,
имевших иногда
масонский
ха­рактер,
особенное
значение приобрел
один, учрежденный
с определенным
уставом (1816) и
получивший
название "Союза
спасе­ния".
В основе его
лежала не только
забота о личном
самоусо­вершенствовании
его членов и
не только общее
стремление
к либе­ральным
преобразованиям,
но и определенное
требование
перехода к
представительному
образу правления,
к конституции.
Через два года
"Союз спасения"
был преобразован
в тайный "Союз
благоденствия"
(отчасти из
подражания
немецкому
патриотическому
обществу
"Tugendbund"12,
которое действовало
в Германии во
времена наполеонова
ига); а "Союз
благоденствия",
в свою очередь,
скоро распался
на два союза,
прямо уже
революционных,
- "северный"
и "южный". Во
главе северного
союза стали
братья Муравьевы
(также кн. Трубецкой,
поэт Рылеев);
союз этот основался
в Петербурге.
Во главе южного
союза был полковник
Пестель, командир
одного из армейских
полков. Местом
действия южного
союза была
русская "вторая
армия", расположенная
в Киевской и
Подольской
губерниях. В
составе союзов
преобладало
офицерство;
но были и лица
гражданские
и неслужащие
дворяне. Оба
союза находились
в посто­янных
сношениях друг
с другом и имели
одну общую цель
- со­вершить
насильственный
переворот в
России. Какой
порядок будет
после переворота,
заговорщики
решали различно.
Одни желали
ог­раниченной
монархии, другие
- республики.
Самый обстоятельный
проект будущего
устройства
России принадлежал
Пестелю и назы­вался
"Русскою правдою".
В этом проекте,
не вполне
обработанном,
Россия представлялась
республикою
с весьма демократическим
устройством.
В мечтах других
заговорщиков
Россия получала
даже фе­деративное
устройство
вроде Северо-Американских
Штатов. Таким
образом, настроение
в союзах было
резко революционным,
а потому члены
союзов держали
свои планы в
совершенном
секрете. Несмотря,
однако, на
осторожность
заговорщиков,
правитель­ство
узнало о существовании
заговора. Императору
Александру
его придворные
докладывали
о существовании
кружков в гвардии
еще тогда, когда
кружки были
в зародыше.
Государь
снисходительно
от­несся к членам
этих кружков,
считая их такими
же мечтателями,
ка­ким он сам
был в дни юности:
"не мне их карать",
говорил он.
Позднее о
существовании
определенного
тайного заговора
против действовавшего
государственного
порядка стали
доносить лица
из армии (в
особенности
ценные сведения
дал унтер-офицер
из дворян Шервуд).
Аракчеев собрал
точные данные
о вожаках движения,
о планах заговорщиков,
о месте их
деятельности,
и послал большой
доклад об этом
деле императору
Александру
в г. Таганрог,
где тогда находился
государь (1825).
Доклад пришел
туда поздно:
Александр
скончался в
Таганроге, не
успев сделать
никаких распоряжений
по делу.

Великие
события 1812 года
произвели
сильнейшее
впечатление
на императора
Александра.
Отечественная
война совершила
в нем целый
переворот.
Страх сковывал
его душу в первый
период войны,
когда наши
войска торопливо
отступали пред
непобедимым
Наполеоном,
когда дело
дошло до потери
первопрестольной
Москвы. В порывах
отчаяния Александр
готовился к
падению своего
государства,
но все-таки
хотел защищаться
до последнего
солдата, хотя
бы, по его словам,
ему пришлось
уйти в далекую
Сибирь. Последовавшее
затем отступление
Наполеона и
скорая гибель
его "великой"
армии наполнили
душу Александра
умилением пред
благо­стью
Промысла. Равнодушный
до тех пор к
религии, он
стал отли­чаться
глубоким благочестием
и обнаружил
большую склонность
к мистицизму,
стремясь, как
все мистики,
к внутреннему
таинственному
единению с
Божеством. На
себя он стал
смотреть, как
на ничтожного
и слабого человека,
которого перст
Божий избрал
своим орудием,
чтобы наказать
властолюбие
Наполеона.
Вознесенный
на высоту славы,
ставший во
главе всей
Европы, Александр
тем не менее
тяготился
почестями и
охотно уединялся.
В нем стало
даже заметно
разочарование
жизнью: он как
будто изверился
во всем том,
чем увлекался
в молодости,
перестал дове­рять
людям, потерял
веру в свои
идеалы. На него
начали влиять
лю­ди мистического
образа мыслей,
ханжи и изуверы.
(За границею,
например, Александр
подпал влиянию
экзальтированной
баронессы
Крюденер, в
России - влиянию
архимандрита
Фотия). Внутреннее
управление
государством
перестало
занимать Александра,
и он воз­ложил
его на тех немногих
людей, которым
еще верил.

§3.
А.А. Аракчеев

Первое
место среди
этих людей
занимал граф
АА. Аракчеев,
происходивший
из офицеров
Гатчинского
войска императора
Павла. Невежественный
и грубый, Аракчеев
казался прямодушным
и бескоры­стным
служакою. Этими
качествами
он подкупил
в свою пользу
Александра
еще во дни его
молодости и
сохранял его
доверенность
неизменно до
самой кончины
государя. В
последние годы
Александра,
когда государь
удалился от
всех прежних
друзей, Аракчеев
получил громадную
силу: он стал
как бы первым
министром и
докладывал
государю все
дела. В этой
роли Аракчеев
пользовался
общею ненави­стью
за свою нестерпимую
грубость и
тяжелый произвол13.
При нем управление
государством
стало напоминать
эпоху императора
Павла. Жестокая
солдатчина,
пренебрежение
к просве­щению,
самоуправство
- раздражали
и пугали всех.
Тщетно было
жаловаться
на произвол
временщика:
государь не
верил жалобам,
или же они не
доходили до
государя. Главною
заботою Аракчеева
было устройство
так называемых
"военных поселений".
Государственные
крестьяне в
нескольких
губерниях (по
р. Волхову, на
нижнем течении
Днепра и в других
местах) были
обращены в
"военных поселян",
и в то же время
в этих местностях
были водво­рены
на жительство
целые полки
солдат. Военные
поселяне и
пахот­ные солдаты
должны были
одновременно
вести сельское
хозяйство на
своих землях
и в то же время
готовиться
к строевой
службе. Дети
их ("кантонисты")
также попадали
с раннего возраста
в воен­ную службу
и соответственно
обучались в
военных поселениях.
Цель военных
поселений
заключалась
в том, чтобы
возможно легче
и дешевле пополнять
армию большим
количеством
заранее обученных
солдат. Но эта
цель не могла
быть достигнута:
поселения
стоили очень
дорого, а поселяне
не делались
ни исправными
крестьянами,
ни хорошими
солдатами.
Жестокое управление
и трудности
"поселенной"
жизни, где все
подчинялось
мелочным правилам
и тяго­стному
надзору, озлобляли
поселян и вели
к постоянным
волнениям, даже
открытым беспорядкам
и бунтам. По
этим причинам
поселения не
имели успеха
и продолжали
распространяться
лишь по упрямству
Аракчеева,
который убедил
государя в их
пользе и приятности
для населения.

Примерно
с 1820
г. Александром
стала овладевать
странная апатия.
Он снова заговорил
о том, что снимет
с себя корону
и уйдет в частную
жизнь. Все
государственные
дела постепенно
сосре­доточивались
в руках Аракчеева.
Подобострастный
перед царем,
он был груб со
всеми, кого не
боялся, кто не
мог с ним посчитаться.
Всеобщую ненависть
к себе он сносил
охотно и не без
самодовольства.

Доверившись
Аракчееву,
Александр
погубил себя
в обще­ственном
мнении. В петербургском
Гостином дворе
купцы толковали
о том, что государь
забросил дела,
разъезжает
по Европе, тратит
большие деньги,
а когда бывает
дома, то забавляется
военными парадами.

Но не все было
так просто, как
казалось обывателям.
Александр жил
сложной и непонятной
для окружающих
внутренней
жизнью. Он был
весь словно
соткан из
противоре­чий.
В нем уживались
склонность
к религиозному
мисти­цизму
и любовь к шагистике,
откровенная
леность к заня­тиям
и всегда неутоленная
жажда путешествий,
заставившая
его исколесить
половину Европы
и половину
России. Во время
путешествий
по России он
заходил и в
крестьянские
избы. «Сфинкс,
не разгаданный
до гроба» — так
сказал о нем
П. А. Вяземский.

Казалось,
правда, что в
последние годы
жизни Александр
пытался уйти
в религию, забыться
на парадах и
в поездках
только для
того, чтобы
отвлечься от
двух преследовавших
его мыслей.
Одна из них
была о том, что
в его царствовании
уже ничего
нельзя исправить,
и оно не оправдывает
убийства отца.
Вторая — о зреющем
против него
самого заговоре.

§4.
Духовно-нравственная
атмосфера после
восстания
декабристов

С воцарением
Николая I
в жизнь русского
общества вошла
долгая «железная
зима», которую
лишь в последний
год Крымской
войны, когда
умер «незабвенный»
император,
сменила общественное
оживление,
названное тем
же Тютчевым
«оттепелью».
Русскому
обществу пришлось
встречать
николаевскую
«зиму».

«Былое
и думы» Герцена
рисуют печальную
картину: «Тон
общест­ва менялся
наглазно... Никто
(кроме женщин)
не смел показать
участия, произнести
теплого слова
о родных, о друзьях,
которые еще
вчера жали
руку, но которые
за ночь были
взяты. Напротив
являлись
дикие фанатики
рабства, одни
из подлости,
а другие ху­же
— бескорыстно.
Одни женщины
не участвовали
в этом позорном
отречении от
близких».

Хозяйка
литературного
салона, образованнейшая
женщина свое­го
времени, А. П.
Елагина благоговейно
чтила имя Г. С.
Батенькова.
Сослуживец
ее мужа, А. А.
Елагина, Батеньков
стал близок
всем поколениям
семьи Елагиных
— Киреевских.
(На следствии
по делу де­кабристов
Батеньков
сказал о событиях
14 декабря: «Первый
в России опыт
революции
политической».)

Салон Елагиной
посещали Пушкин
и Вяземский,
Веневитинов
и Языков, Александр
Тургенев и
Владимир Одоевский,
Чаадаев и Хомя­ков,
Герцен и Грановский,
Константин
Аксаков и Юрий
Самарин, Огарев
и Кавелин. Авдотья
Елагина переписывала
и хранила сочи­нения
Чаадаева, поощряла
журнальные
начинания Ивана
Киреев­ского,
сочувственно
следила за
успехами молодой
московской
про­фессуры.
Грановский
гордился ее
дружбой. В тридцатые
годы дом Елагиных,
«республика
у Красных ворот»,
был средоточием
умствен­ной
жизни Москвы,
здесь царили
свободомыслие
и терпимость,
повсеместно
забываемые
в разгар николаевской
«зимы».

В атмосфере
нравственного
падения ярче
вырисовывались
личнос­ти,
воплощавшие
в себе чувство
достоинства
и хранившие
верность своим
принципам.
Вольнодумец,
арзамасский
«Асмодей»,
князь П. А. Вяземский
открыто сочувствовал
осужденным
декабристам.
Князь давно
слыл либералом.
В 1818 г. он служил
в Варшаве, ему
довелось переводить
тронную речь
Александра
I,
сказанную при
от­крытии
польского
сейма. Варшавская
речь содержала
обещание
распространить
«правила свободных
учреждений»
на Россию. Моло­дые
«либералисты»—
и Вяземский,
и будущие деятели
14 декабря — поняли
ее как предвестие
русской конституции.
И обманулись.
В по­следние
годы царствования
Александра
I
Вяземский
разуверился
в конституционных
намерениях
царя, вышел в
отставку, очутился
в опале. Дружеская
близость со
многими декабристами
не привела
«Асмодея» в
тайное общество,
в успех заговора
он не верил. В
авгус­те 1825 г.
князь писал
Пушкину: «Оппозиция
у нас — бесплодное
и пустое ремесло
во всех отношениях».14

В историю
русской общественности
Вяземский вошел
как «декаб­рист
без декабря».

Верность
декабристам
хранили избранные.
Уделом других
был путь, быстро
пройденный
А. В. Никитенко.
1 января 1826 г. (дата
первой записи
в дневнике) он
проснулся в
«скверном»,
расположении
духа: «Ужасы
прошедших дней
давили меня,
как черная
туча. Будущее
представлялось
мне в самом
мрачном, безнадежном
виде». Никитенко
жил на квартире
декабриста
Е. П. Оболенского,
учил его младшего
брата. Он желал
съехать с квартиры...
В августе 1826 г.
Никитенко
принимал
поздравления:
было напечатано
его студенческое
рассуждение
«О преодолении
несчастий».
Первое произведение
молодого литератора
увидело свет
в булгаринском
«Сыне отечества».
Бывший крепостной
«преодолел»
несчастье 14
декабря. Никитенко
тактично
приспосабливался
к обстоятельствам,
к людям, к идеям.
Ординарный
ученый и второстепенный
литературный
критик, он был
бы давно забыт,
если бы не дневник.
Ему он доверял
затаенные
мыс­ли об общественных
нравах на
«Сандвичевых
островах». На
стра­ницах
дневника Никитенко
словно
сводил
счеты с режимом,
которому покорился
и который обрек
его на молчание.
Дневник —
свидетель­ство
иллюзорности
расчетов николаевских
идеологов на
единомыслие
русского общества.

После
14 декабря русское
общество
«обезлюдело»,
в нем прои­зошли
скорые и губительные
перемены.
В чиновной
среде процветали
взяточничество
и казнокрадство,
и борьба с ними
была попросту
невозможна.

В николаевском
обществе чиновники
преуспевали.
В повседневном
укладе жизни
по уровню доходов
и культурным
претензиям
они стремились
сравняться
с благородным
сословием.
Дворянский
автор «Записок
москвича»
(1830) ворчливо
писал: «Теперь
даже приказной
из палаты или
суда катается
по Москве на
рысаках и иноходцах,
модном
плаще, поет
романсы, аккомпанирует
на фортепиано
и читает наизусть
стихи Пушкина».15

Бюрократия
служила твердой
опорой престолу.
В общественной
жизни дельцы
канцелярий
были благонадежны,
слова «обществен­ный
долг», «служение
обществу» были
им непонятны.
Зависимость
от усмотрения
начальства,
отсутствие
чувства чести,
поддерживаемого
в дворянстве,
превращали
их в безропотных
исполнителей.

Крамольные
настроения
среди студентов
беспощадно
карались, но
истребить
их до конца не
удавалось. В
1827 г. в университете
был раскрыт
кружок братьев
Критских; его
членов признали
«заговорщиками»,
которые желали
«сделать революцию»,
и жестоко наказали.
Три брата Критских
и немногие их
единомышленники
действительно
мечтали о продолжении
дела декабристов,
говорили о
конституции,
читали вольнолюбивые
стихи Пушкина
и Рылеева.

Надежды
не были беспочвенны.
Идеалы декабристов
продолжали
жить. В начале
1830-х годов в университете
возникли кружки
Я. И. Костенецкого,
Н. С. Селивановского,
А. И. Герцена —
Н. П. Огарева,
Н. В. Станкевича,
«литературное
общество 11 нумера»,
в которое входил
В. Г. Белинский.
Репрессии
властей не
достигали цели.
Сбывалось
предсказание
князя Вяземского
о поколе­нии,
«валящем на
сикурс».16

Глава
III

§1.
Николай I

Эпоха реакции,
наступившая
после разгрома
декабристов,
была неразрывно
связана с личностью
нового императора.)

В отличие
от Александра,
новый император
был чужд конституционным
и либеральным
идеям. Это был
милита­рист
и материалист,
с презрением
относившийся
к духовной