Добрынин Анатолий Федорович
Герой Социалистического Труда, Чрезвычайный и Полномочный Посол, Заслуженный работник дипломатической службы РФ, Почетный доктор Дипломатической академии МИД РФ
Родился 16 ноября 1919 года в деревне Красная Горка Уваровского района Московской области. Отец - Добрынин Федор Павлович (1892 г. рожд.). Мать - Добрынина Александра Тарасовна (1894 г. рожд.). Супруга - Замкова Ирина Николаевна (1921 г. рожд.). Дочь - Добрынина Елена Анатольевна (1947 г. рожд.). Внуки - Екатерина и Алексей. Правнуки - Петр и Анна.
А.Ф. Добрынин - один из старейших дипломатов послевоенного периода, занимающий уникальное место в истории отечественной и мировой дипломатии. Особенно ярко его дипломатический талант проявился в Соединенных Штатах Америки. На протяжении четверти века Анатолий Федорович работал Чрезвычайным и Полномочным Послом в этой стране и внес весомый вклад в нормализацию двусторонних отношений и укрепление международного престижа Советского Союза.
А.Ф. Добрынину довелось иметь дело с шестью американскими президентами, весьма разными по своему характеру, знаниям, темпераменту, умению вести государственные дела, прежде всего в области внешней политики и отношений с Советским Союзом. Были среди них действительно крупные фигуры, надолго запомнившиеся, и те, которые оставили сравнительно небольшой след в памяти, но каждый из них, несомненно, обладал своей индивидуальностью. Он работал послом при президентах Кеннеди, Джонсоне, Никсоне, Форде, Картере и Рейгане, с которыми ему приходилось периодически встречаться. Лично был знаком также с президентами Трумэном, Эйзенхауэром и Бушем. Фактически он оказался ныне единственным здравствующим свидетелем всех советско-американских встреч на высшем уровне начиная с конференции в Женеве в 1955 году.
Между тем на дипломатическую дорогу А.Ф. Добрынин вступил неожиданно для самого себя. Произошло это довольно необычным образом. Его отец, кадровый рабочий, всю жизнь проработавший слесарем, делал все, чтобы сын получил высшее образование и стал инженером. Так и случилось. В 1944 году по окончании Московского авиационного института А.Ф.Добрынин стал работать инженером-конструктором на опытном заводе № 115 под руководством известного авиаконструктора А.С. Яковлева. Его знаменитые самолеты-истребители составляли значительную часть парка советской авиации на фронтах Великой Отечественной войны.
Главный конструктор хорошо относился к молодому инженеру, курировал его работу на заводе и, как признавался позднее, надеялся, что лет через десять он станет его заместителем. Однако судьба распорядилась иначе.
На одном из заседаний Политбюро летом 1944 года И.В. Сталин поднял вопрос о дипломатических кадрах. По его словам, после войны понадобится квалифицированный и достаточно многочисленный отечественный дипломатический корпус для того, чтобы вести оживленную внешнеполитическую работу, поддерживать новые связи и контакты с разными государствами, а также решать многие сложные послевоенные проблемы. Для этого следовало, не мешкая, организовать дипломатическую школу (ВДШ) и готовить соответствующие кадры. При этом И.В. Сталин особо отметил, что набирать молодых людей в Высшую дипломатическую школу нужно прежде всего из среды инженеров, работающих на заводах, имеющих опыт взаимоотношений в рабочих коллективах и проявляющих способность улаживать в них неизбежные чисто человеческие конфликты в небывало трудных условиях жестокой войны. Если они могут это делать, то смогут работать и с дипломатами, - считал он. Это был своеобразный "сталинский призыв" в дипломатию, хотя никто не знал и не говорил об этом.
В один из летних дней военного 1944 года на авиационный завод, где я тогда работал, - вспоминает А.Ф. Добрынин, - позвонили из ЦК КПСС и предложили явиться к ним на следующий день.
Я никогда прежде не бывал в столь высоких инстанциях и поэтому терялся в догадках: зачем я, рядовой инженер, мог там понадобиться. Прихожу на другой день в бюро пропусков ЦК КПСС. Меня направляют в Управление кадров.
Принял меня солидный, неулыбчивый и строгий на вид человек, который произвел, конечно, впечатление, во всяком случае на новичка, и тем более на человека моего возраста. Я даже до сих пор помню его имя. "Сдобнов - инструктор ЦК КПСС по кадрам", - отрекомендовался он. Всем своим видом он показывал, что не очень-то склонен вступать в какие-то длинные разговоры или обсуждения. "Есть мнение, - изрек он, - направить Вас на учебу в Высшую дипломатическую школу". Надо сказать, что формулировка "есть мнение" (чье, кого конкретно - неизвестно) была долгое время излюбленной фразой в советском партийном и государственном лексиконе. Налет таинственности и властности: не знаешь, к кому и апеллировать по своему личному делу, остается вроде один выход - соглашаться.
Для меня такое предложение, означавшее коренную ломку профессии и прыжок в неизвестность, было полной неожиданностью. Сказать, что я был ошеломлен, - пожалуй, ничего не сказать.
Не видя какого-либо восторга с моей стороны (я даже попытался что-то возразить), Сдобнов отрезал: "Идет война. Партии видней, как и где использовать свои кадры. Так что вопрос, по существу, предрешен. Впрочем, можете подумать до завтра, утром я снова жду вас".
Озадаченный и сбитый с толку я отправился домой на "семейный совет". По довольно распространенному тогда в рабочей среде мнению, разделявшемуся моим отцом, дипломаты, вращавшиеся в "высших сферах", - либо "жулики", либо "обманщики", и отец никак не хотел, чтобы его единственный сын вступил на такой путь. Я сам, хотя и был более начитан, но все же имел довольно смутное представление об этой профессии. Работа на авиазаводе мне нравилась, и я, разумеется, никогда не помышлял идти в какие-то дипломаты. Короче, укрепился во мнении, что дипломатия не для меня.
Услышав на следующее утро мой ответ, инструктор Сдобнов страшно разгневался. Заявил, что я молод (мне было 25 лет) и не понимаю той великой чести, которую мне оказывают, направляя на учебу в Высшую дипломатическую школу, и что если я не понимаю добрых слов, то тогда должен рассматривать сделанное мне предложение уже как приказ военного времени, который подлежит безусловному выполнению.
Так мне пришлось расстаться и с заводом, и с авиацией, которую я любил и за развитием которой старался урывками следить всю свою жизнь, даже уже находясь на дипломатической работе.
Первый набор в ВДШ (около 50 человек), куда был направлен А.Ф.Добрынин, почти целиком состоял из молодых инженеров, преимущественно из авиационной промышленности, поскольку еще до войны авиационные институты считались особо престижными в СССР и туда охотно шла учиться наиболее способная и энергичная молодежь.
После двух лет учебы в Дипломатической школе в 1946 году состоялись выпускные экзамены. Всех выпускников приказом министра иностранных дел В.М. Молотова зачислили в разные отделы МИД СССР. Однако А.Ф. Добрынина оставили еще на год при ВДШ для защиты диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук, посвященной дальневосточной политике США, которую он успешно защитил через 10 месяцев (она была затем издана в виде монографии под псевдонимом А. Добров).
После защиты диссертации А.Ф. Добрынин был назначен на работу в МИД помощником заведующего Учебным отделом. Эта работа была далека от практической дипломатической деятельности. Отдел занимался организационной и учебно-методической работой по руководству двумя учебными заведениями министерства: ВДШ и МГИМО.
Через год его вызвал к себе новый министр Вышинский (он заменил Молотова) и предложил стать заведующим Учебным отделом. Однако перспектива застрять в этом отделе на многие годы и погрязнуть в разработке всевозможных инструкций и методических пособий фактически ставила крест на всех мечтах молодого дипломата вырваться на "оперативный простор". Поэтому он вежливо, но твердо отказался от сделанного предложения.
Это сильно рассердило министра, ибо предложенная им должность по бюро- кратической иерархии министерства выводила на высокий чин мидовского генерала (государственный советник II класса).
Какой тут поднялся шум! Вышинский вообще не стеснялся в выражениях, особенно с подчиненными ему людьми, и тут он дал себе волю. "Мальчишка! Ему предлагают генеральскую должность, а он отказывается. Ему, видите ли, не нравится работа! - кричал на меня министр. - А ты знаешь, сколько людей в МИДе, не раздумывая и с благодарностью приняли бы такое предложение?"
Высказав все, что он думает обо мне, он крикнул: "Можешь уходить!" И с размаху перечеркнул синим карандашом проект приказа о моем назначении, бросив его начальнику кадров Струнникову, попутно обругав последнего "за полное незнание кадров и непродуманные предложения".
Нечего и говорить, какое было у меня настроение после такого первого личного знакомства с новым грозным министром. Пришлось вернуться на прежнюю должность в Учебный отдел и тянуть еще некоторое время ту же лямку.
Однако "провинившемуся" дипломату все же повезло. Вскоре на должность заместителя министра был назначен В. Зорин, один из опытнейших дипломатов (впоследствии, в 60-х годах, он был постоянным представителем СССР в ООН, и они вместе с А.Ф. Добрыниным, который стал к тому времени послом, одновременно работали в США, один - в Нью-Йорке, другой - в Вашингтоне). Он и взял к себе помощником молодого сотрудника, стремившегося к активной дипломатической работе.
После пяти лет работы в этой должности встал вопрос о назначении на загранработу, так как по существующим правилам в МИДе работа в Москве, в Центральном аппарате, должна чередоваться с работой за рубежом, в одном из посольств. В. Зорин и Управление кадров предложили назначить А. Добрынина на пост главы посольства в Швейцарии.
Однако Вышинский, вспомнив его отказ идти в Учебный отдел, воспротивился такому назначению, с сарказмом заявив, что поездка в Швейцарию "такого молодого здоровяка была бы равносильна курорту и что его надо направить на настоящую работу, где пришлось бы все время активно и в полную силу трудиться. "Например, в США, с которыми у нас плохие отношения", - добавил он назидательно.
Так получилось, что это спонтанное назначение положило начало "американскому направлению" во всей дальнейшей дипломатической службе А.Ф. Добрынина.
27 сентября 1952 года стало его первым днем работы в посольстве в Вашингтоне в качестве советника. Он довольно быстро заслужил репутацию знающего и ответственного сотрудника. Во многом сказался опыт, полученный им за время работы в Центральном аппарате МИД СССР. 24 июля 1954 года он был назначен советником-посланником посольства.
В 1955 году в Сан-Франциско торжественно отмечалось 10-летие со дня создания ООН. Советскую делегацию возглавлял В.М. Молотов. В Нью-Йорк он прибыл пароходом, но в Сан-Франциско решил поехать поездом, чтобы немного посмотреть страну. А.Ф. Добрынину довелось сопровождать В.М. Молотова в этой поездке. Поскольку постоянный переводчик министра О. Трояновский был вынужден срочно вернуться из США в Москву, ему пришлось выполнять функции помощника и переводчика во время многочисленных встреч и бесед Молотова с представителями политической элиты Америки, в частности с госсекретарем А. Даллесом. (Эта встреча, вспоминал он, могла служить классической иллюстрацией конфронтации двух великих держав.)
Со своими новыми, неожиданными обязанностями А.Ф. Добрынин справился, видимо, неплохо. Спустя несколько месяцев после возвращения Молотова в Москву был получен неожиданный приказ о его назначении одним из помощников министра.
В этом качестве он проработал около года. По признанию Анатолия Федоровича, в психологическом плане это был, пожалуй, самый трудный период всей его дипломатической работы. Все больше обострялись отношения Молотова с Хрущевым, он становился раздражительным, подозрительным и несдержанным, а все это болезненно отражалось на сотрудниках его аппарата.
После смещения Молотова с должности А.Ф. Добрынин продолжал работать в секретариате министра при Шепилове, а затем - Громыко. По рекомендации последнего Генеральный секретарь ООН Хаммершельд назначил его в 1957 году своим заместителем.
Одновременно А.Ф. Добрынину был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.
С Хаммершельдом у него установились своеобразные личные отношения. Добрынин был единственный из его заместителей, который не очень зависел от него как "работодателя", так как был как бы отдан ему "взаймы" из действующей дипломатической службы и мог туда вернуться в любой момент по решению своего правительства. Это способствовало тому, что Генеральный секретарь ООН стал рассматривать своего "советского" заместителя в качестве негласного канала связи с руководством СССР. Молодой дипломат приобрел здесь свой первый опыт работы по конфиденциальным каналам, который впоследствии широко использовался им при негласных контактах с различными президентскими администрациями в США.
Надо сказать, что с самого начала министр А.А. Громыко предоставил А.Ф. Добрынину право самостоятельной негласной шифропереписки из Нью-Йорка, минуя постоянного представителя не только по делам ООН, но и вообще по вопросам наших отношений с США. Так сложилось, что часть его телеграмм направлялась в порядке информации в правительство СССР. Видимо, это сыграло свою роль, когда через три года, в начале 1960 года, его отозвали из Секретариата ООН и назначили членом коллегии МИДа и заведующим отделом стран Америки.
Приступив в очередной раз к работе в Центральном аппарате МИД СССР, А.Ф. Добрынин попал в самый разгар подготовки в Москве к новому совещанию глав правительств четырех держав, которое было намечено провести в Париже 16 мая 1960 года. Ранее, в 1955 году, он в качестве помощника министра иностранных дел принимал участие во встрече глав правительств в Женеве, в которой участвовали Булганин, Эйзенхауэр, Иден и Фор. На Женевском совещании тогда обсуждались вопросы объединения Германии, различные аспекты европейской безопасности, разоружения, развития контактов между Востоком и Западом.
На Парижском совещании предполагалось вновь рассмотреть вопросы разоружения и отношений между Востоком и Западом, а также прекращения испытаний ядерного оружия, заключения мирного договора с Германией, включая вопрос о Западном Берлине.
Вторжение американских разведывательных самолетов У-2 в воздушное пространство СССР 9 апреля и 1 мая 1960 года, а также публичное оправдание этих полетов Президентом США Эйзенхауэром и госсекретарем Гертером, после того как американский самолет был сбит под Свердловском, привели к срыву Парижского совещания. Не состоялась и намеченная ранее поездка Президента США в Советский Союз. Произошло общее резкое ухудшение советско-американских отношений.
В своих первых публичных выступлениях после победы на выборах 1960 года новый Президент США Кеннеди заявлял о намерении своего правительства улучшить отношения с СССР и урегулировать международные проблемы путем переговоров.
В свою очередь, в приветственной телеграмме Советского правительства президенту Кеннеди от 20 января 1961 года выражалась надежда на достижение "коренного улучшения отношений" между двумя странами, а также на "оздоровление всей международной обстановки".
Дальнейшие события показали, однако, что двигаясь по этому пути, сторонам предстояло преодолеть немало препятствий. Одним из постоянных раздражителей в советско-американских отношениях на длительный период времени стал так называемый "кубинский вопрос", переросший в 1962 году в печально известный опасный Карибский кризис. Так случилось, что А.Ф. Добрынин стал одним из самых непосредственных участников этих драматических событий, но уже в новом качестве - посла. Вот как он сам рассказывает об этом.
4 января 1962 года состоялось очередное заседание Политбюро. На заседании рассматривался ряд вопросов, касающихся отношений с США, поэтому был приглашен и я. В конце обсуждения Хрущев сказал, что у него остался еще один вопрос "вне повестки дня" - о назначении нового посла в США в связи с уходом М.А. Меньшикова на пенсию.
Ожидая, что Хрущев может спросить мое мнение на этот счет, как это нередко бывало по американским делам, я стал лихорадочно перебирать в уме возможные кандидатуры.
Однако он не стал ничего спрашивать (как после выяснилось, члены Политбюро обсуждали уже этот вопрос в узком кругу еще до начала заседания, но я не знал этого). Хрущев сказал, что у него есть одна кандидатура. В полушутливой форме он добавил, что лучше всего, видимо, назначить на этот пост человека, который часто умеет отгадывать реакцию американцев на то или иное его предложение. "Ему и карты в руки". И тут он назвал мою фамилию, спросив, какое будет мнение на этот счет.
Члены Политбюро заулыбались, "Поддерживаем, поддерживаем", - сказали они. Хрущев подытожил: "На этом и решим", - после чего поздравил меня с назначением.
Для меня действительно все это было полной неожиданностью. Я и не думал об этом. Мне исполнилось всего 42 года, и я еще ни разу не был послом ни в какой стране. А тут назначение на пост № 1 в советском дипломатическом корпусе.
Когда я пришел домой и сообщил жене, она сперва тоже не поверила. "Вечно ты шутишь". Да я и сам как-то еще не освоился с этой мыслью. Лишь когда нам домой позвонил Громыко и поздравил с назначением, только тогда до нас обоих стала доходить ожидавшая нас крутая перемена и в жизни, и в работе.
Так я стал девятым по счету советским послом в Америке (после Трояновского, Уманского, Литвинова, Громыко, Новикова, Панюшкина, Зарубина и Меньшикова). Но я, разумеется, не знал и не мог даже предполагать, что пробуду на этом посту почти четверть века, с 1962 по 1986 год.
Начался совершенно новый этап в моей жизни.
* * *
Перед отъездом в Вашингтон вновь назначенный посол был у Н.С. Хрущева для получения напутственных инструкций. Его наказ был энергичен: твердо отстаивать и продвигать интересы Советского Союза и "не поддаваться на провокации". Вместе с тем он дал несколько необычный для его общего эмоционального поведения совет: "Не задираться без нужды". Он прямо сказал, что война с США недопустима и что посол должен исходить из этого. Это - главное.
Из сказанного им далее было видно, что основной задачей на тот момент в наших отношениях с США он ставил решение германского вопроса и проблемы Западного Берлина (в духе того, что он говорил Кеннеди в Вене: заключение мирного договора с двумя германскими государствами - ФРГ и ГДР, при этом Западный Берлин наделяется статусом "вольного города"). Такое решение должно было, по его мнению, внести стабильность в послевоенной Европе и несколько ограничить влияние США в возрождавшейся Германии, что вызывало озабоченность у советского руководства. О Кубе он не сказал ничего, хотя через полгода именно этот вопрос перерос в опасное противостояние двух великих держав.
Советское посольство в США было во многих отношениях уникальным. Оно являло собой как бы внешнеполитическое ведомство в миниатюре, занимаясь всеми основными направлениями внешней политики. Наряду с общими направлениями политики в посольстве имелись отделы по Европе, Южной Азии, Китаю, Ближнему Востоку, Латинской Америке, Африке, если говорить только о региональных аспектах работы. Одновременно действовали отделы внутренней политики, экономики, науки и техники, культурных связей, информации, не говоря уже о таких традиционных звеньях любого посольства, как консульская работа, а также работники разведывательных ведомств.
В те времена в посольстве работало не менее 100 дипломатов. Это было самое большое посольство Советского Союза в мире, и роль его, безусловно, предопределялась напряженностью "холодной войны", в которой СССР и США следили за поведением друг друга во всех уголках земного шара.
В качестве советского посла А.Ф. Добрынин прибыл в здание советского посольства на 16-й стрит в Вашингтоне 15 марта 1962 года, когда президентом был Джон Кеннеди. И хотя инструктировавший его перед отъездом А.А. Громыко, как и Н.С. Хрущев, делал упор на то, что главной проблемой, которой нужно заняться в первую очередь, был германский вопрос, в частности ситуация вокруг Западного Берлина, жизнь распорядилась так, что уже в первые месяцы посольской службы нового посла отношения между СССР и США прошли серьезное испытание на прочность совсем в другом районе - вокруг Кубы, где возник один из самых опасных кризисов послевоенного периода. Сам Анатолий Федорович об этом позднее скажет так: "За долгие 24 года моей работы в качестве посла СССР в США пришлось пережить немало драматических и напряженных событий, которыми изобиловали советско-американские отношения в период холодной войны. Пожалуй, наиболее запомнившимся был опаснейший Карибский кризис 1962 года, впервые поставивший мир на грань ядерной катастрофы".
Как известно, после провала интервенции на Кубе в апреле 1961 года, предпринятой кубинскими контрреволюционерами, США продолжали оказывать всесторонний нажим на Кубу. В январе 1962 года они добились исключения Кубы из Организации американских государств и прибегли к экономической блокаде.
Летом и осенью 1962 года обстановка в Карибском бассейне еще более обострилась. К берегам Кубы направлялись американские боевые корабли, в воздухе в этом районе круглосуточно находились самолеты стратегической авиации США. ЦРУ и Пентагон разработали долгосрочный план под кодовым наименованием "Мангуст". Он был направлен на подрыв и свержение режима Кастро. План был одобрен и президентом Кеннеди.
Усиливался психологический прессинг на Кубу, а также пропагандистская кампания против СССР в связи с оказываемой Москвой военной и экономической помощью Кубе.
В заявлении ТАСС от 11 сентября 1962 года советское правительство осудило ведущуюся в США враждебную кампанию против СССР и Кубы и подчеркнуло, что "сейчас нельзя напасть на Кубу и рассчитывать, что это нападение будет безнаказанным для агрессора".
Как позже стало видно, подобное заявление подкреплялось конкретными шагами. Еще в мае 1962 года между советским и кубинским руководством были достигнуты в строжайшей тайне договоренности о размещении на территории Кубы советского ядерного оружия.
В октябре американские самолеты-разведчики У-2 неожиданно засекли на Кубе стартовые площадки, предназначенные для ракет средней дальности.
Президенту Кеннеди пришлось срочно переоценивать кубинскую ситуацию. В Белом доме начались непрерывные заседания созданной при президенте "кризисной группы". Многие ее члены высказывались за немедленное проведение силовых акций, вплоть до бомбардировки советских стартовых площадок и высадки на Кубе американских войск. Однако Кеннеди после долгих колебаний пришел к выводу, что при решении возникшей проблемы предпочтение должно быть отдано прежде всего дипломатии, переговорам и компромиссам при одновременном использовании силового нажима.
Именно в момент лихорадочной закулисной активности американской администрации вокруг кубинских дел 18 октября состоялась встреча президента Кеннеди с министром иностранных дел СССР Громыко.
Посол Добрынин присутствовал на этой далеко не ординарной встрече. Беседа с Кеннеди, как признавал позже в своих мемуарах Громыко, была, пожалуй, самой сложной из тех бесед, которые ему пришлось вести за 48 лет с каждым из всех девяти Президентов США.
Беседа изобиловала резкими поворотами, недоговоренностями. И Кеннеди, и Громыко нервничали, хотя внешне старались этого не показывать. Разговор в значительной степени шел вокруг Кубы и политики США и СССР в этой связи. Президент вел дело к тому, что обострение обстановки произошло из-за действий СССР, осуществляющего поставки оружия Кубе. Впрочем, он не проявлял особой воинственности. Даже повторил свое признание, сделанное им еще в Вене при встрече с Хрущевым в 1961 году, что вторжение на Кубу в прошлом году было ошибкой.
Диалог шел в рамках напряженной, но в целом привычной дискуссии об "оборонительном" и "наступательном" оружии на Кубе, т. е. без прямых ссылок с обеих сторон на ракеты. Следует отметить, что президент на протяжении всей беседы ни разу не поднял вопрос о наличии на Кубе советского ракетного оружия с возможными ядерными боеприпасами (хотя, как позже выяснилось, снимки стартовых площадок советских ракет среднего радиуса действия у него лежали в столе). Следовательно, и мне, писал, оправдываясь, в своих мемуарах Громыко, не надо было давать ответ, есть на Кубе такое оружие или нет.
Почему промолчал президент Кеннеди? Точного ответа на это нет, но думается, что он не имел еще ясного отработанного плана действий, а без этого он вряд ли хотел вступать в бесцельную дискуссию с Громыко.
Обсуждались, как обычно, и германские дела с Западным Берлином. По ходу беседы Громыко исполнил "поручение Москвы": передать президенту Кеннеди предложение советского руководства о проведении советско-американской встречи на высшем уровне для урегулирования спорных международных проблем и рассмотрения вопросов, вызывающих расхождения между СССР и США.
Хотя непосредственно во время беседы Кеннеди положительно реагировал на это предложение, позже, в тот же день, Громыко было сообщено, что, по мнению американской стороны, указанная встреча, если бы она состоялась в ноябре 1962 года, носила бы неподготовленный характер и вряд ли привела бы к положительным итогам. Таким образом, Вашингтон, не отрицая возможности встречи на высшем уровне, отложил ее на неопределенное время.
Громыко, будучи введенным в заблуждение довольно спокойным внешним поведением Кеннеди, в целом остался доволен беседой с президентом. Весьма показательно его "оптимистическое" сообщение об этой важной встрече с Президентом США, которое он сразу отправил в Москву.
Все то, что нам известно о позиции правительства США по кубинскому вопросу, докладывал Громыко, позволяет сделать вывод, что обстановка в общем вполне удовлетворительная. Это подтверждается как официальными заявлениями деятелей США, включая президента Кеннеди, в том числе заявлением последнего в беседе с нами 18 октября, так и всей информацией, которая доходит до нас по неофициальным каналам. Есть основания считать, что США сейчас не готовят вторжение на Кубу и сделали ставку на то, чтобы путем помех экономическим связям Кубы с СССР расстроить ее экономику и вызвать голод в стране, а тем самым и восстание против режима...
В последние дни, писал он далее, острота антикубинской кампании в США уменьшилась и, соответственно, стала больше выпячиваться острота вопроса о Западном Берлине. Газеты шумят о надвигающемся кризисе в связи с Западным Берлином... Можно сказать, что в этих условиях военная авантюра США против Кубы почти невероятна.
Таков был в целом успокоительный вывод Громыко буквально накануне кубинского кризиса. Посол попытался убедить его дать более настораживающую оценку ситуации, однако министр не согласился, видимо, ему хотелось сделать приятное Хрущеву.
Тем временем события приняли стремительный оборот. В тот же момент, когда посол проводил Громыко в Москву из Нью-Йорка, он был срочно вызван из аэропорта к 6 часам вечера к госсекретарю Раску в Вашингтон для ответственного разговора.
Добрынину, едва успевшему на беседу, было сказано, что президент Кеннеди через час намерен выступить с обращением к нации по радио и телевидению в связи с событиями вокруг Кубы и, в частности, объявить строгий карантин на все виды советского наступательного оружия, перевозимого на Кубу. Одновременно послу было вручено личное послание Кеннеди для Хрущева, в котором озабоченно отмечалось быстрое развертывание баз для ракет средней дальности на Кубе и появление там другого наступательного оружия. Президент США указывал, что если события вокруг Кубы будут сохранять эту направленность, то Соединенные Штаты полны решимости сделать все необходимое для защиты своей безопасности и своих союзников.
Кеннеди выражал надежду, что советское правительство воздержится от любых акций, могущих лишь углубить этот опасный кризис.
Самое поразительное состояло в том, что до этого ни президент Кеннеди, ни госсекретарь Раск ни словом не намекнули находившемуся здесь еще накануне Громыко о том, что события примут такой опасный оборот. Посол оказался перед непростой дилеммой выбора: между лояльностью к министру, который только что успокоил своей телеграммой Москву, и реальностью, которая складывалась вопреки ошибочно составленному им прогнозу.
Вернувшись в посольство, - вспоминал он впоследствии, - я минут пятнадцать-двадцать провел в одиночестве в своем кабинете, чтобы немного "остыть" и по возможности взвешенно оценить обстановку. Разговор с Раском вызвал у меня понятную тревогу. Я впервые так остро почувствовал всю серьезность ситуации. Дело явно шло к крупному и опасному кризису в отношениях с Соединенными Штатами.
Добрынин проявил здесь свойственную ему черту - быть максимально объективным в своих оценках и прогнозах. Рискуя вызвать недовольство своего министра, он направил в Москву жесткий, откровенный доклад, высказавшись о возникшей угрозе прямого военного столкновения с США.
Мне, - писал он в своих мемуарах, - навсегда запомнилась лихорадка октябрьского ракетного кризиса, когда всеобщий мир буквально висел на волоске и когда руководители СССР, США и Кубы вынуждены были, что называется, "на лету" вчитываться в тексты адресованных друг другу посланий. В решающий момент кризиса Кеннеди и Хрущев оказались на высоте, проявив политическое мужество и выдержку. Что если бы на месте Кеннеди оказался Рейган, вместо Макнамары - Уайнбер
Чтобы понять всю опасность военного конфликта вокруг Кубы, достаточно сказать, что советские ракеты среднего действия имели десятки ядерных зарядов, целями которых могли стать крупнейшие города Америки, включая Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго.
Небезынтересно, что кульминацией развязки кризиса, по мнению самого Н.С. Хрущева, была встреча 27 октября наедине посла Добрынина с братом президента Робертом Кеннеди (тайно, глубокой ночью в резиденции посла), которая наметила контуры возможного компромисса.
Кубинский кризис имел важные долговременные последствия. Оба правительства, оба лидера - Хрущев и Кеннеди - вольно или невольно стали осознавать большую опасность возможности взрыва такого кризиса, в котором они прямо противостоят друг другу. Более того, они поняли необходимость ослабления напряженности после урегулирования кризиса. В течение следующего 1963 года был подписан ряд соглашений между Москвой и Вашингтоном, включая договор о частичном запрещении ядерных испытаний и соглашение об установлении "горячей линии" (прямой связи) между обеими столицами.
Показательно также, что после октябрьского кризиса 1962 года не возникало новых серьезных кризисных ситуаций, связанных со спорами вокруг другого опасного очага - Берлина. Не возникало больше и угрозы американского вторжения на Кубу во все по- следующие годы, а ведь это была одна из главных задач Москвы в связи с Карибским кризисом.
Кризис дал обоим правительствам и лично послу хороший дипломатический урок: сохранение негласных контактов между противоборствующими сторонами, особенно в период острых кризисов, имеет большую ценность. Опыт кубинских событий, по существу, задал основное направление дальнейшей четвертьвековой дипломатической деятельности А.Ф. Добрынина на посту посла: он хорошо знал, сколь важно быть активным звеном, а нередко и прямым участником сугубо конфиденциального канала связи на высшем уровне для ответственного диалога между руководством обеих стран. Подчас это был, пожалуй, единственный путь, который не давал "холодной войне" перерасти в "горячую" или в затяжной опасный конфликт. Дальнейшая история советско-американских отношений это наглядно подтверждает.
Прошло десять лет после карибских событий. Довольно быстро промелькнули годы президентства Линдона Джонсона, которые не характеризовались какими-либо серьезными конфликтами между СССР и США. Наоборот, было заключено несколько важных соглашений, хотя война во Вьетнаме и арабо-израильский конфликт наложили определенный негативный отпечаток на их отношения.
На смену ему в Белый дом пришел Ричард Никсон - политик, который изначально проповедовал жесткий антисоветский курс. В результате в первые месяцы правления Никсона отношение к нему Кремля было настороженное, в частности в свете активизации политики США в Европе, на Ближнем Востоке (вообще противодействие нам в странах "третьего мира") и особенно заигрывание с Китаем в противовес СССР. Не торопился Никсон сначала и с продолжением переговоров с Москвой по вопросам контроля над вооружениями, особенно ядерным.
В этот непростой период перед советским посольством в Вашингтоне стояла нелегкая задача по завязыванию и развитию деловых связей с новой администрацией. На это был нацелен дипломатический состав посольства и лично посол, на которого легла основная тяжесть выполнения этой задачи.
Надо сказать, что А.Ф. Добрынин обладает хорошим природным даром устанавливать и поддерживать человеческие отношения и деловые контакты с представителями высшей элиты США. Почти не было политиков высокого ранга, с кем бы он не был знаком. Это относилось не только к официальным лицам правительства, членам Конгресса, но и к ведущим фигурам общественной и культурной жизни, деловых кругов и прессы. Он никогда не делал крена в сторону какой-то одной партии - демократов или республиканцев, слишком хорошо понимая закономерности, по которым функционирует американский политический механизм. Ко всему этому он в течение ряда лет был дуайеном дипломатического корпуса в Вашингтоне.
Так получилось, что в силу ряда обстоятельств (помимо указанных выше) вся нагрузка по поддержанию доверительных связей между руководством обоих государств в период "холодной войны" начиная с 60-х годов приходилась на советского посла в Вашингтоне. Этот конфиденциальный канал действовал даже в обход дипломатических служб. Знал о нем лишь строго ограниченный круг лиц. По этому закрытому каналу шла основная личная переписка между главами СССР и США, проходили поиски развязок кризисных ситуаций и тупиков сложных дипломатических переговоров. Существование такого тайного канала, возможно, не совсем укладывается в привычные, удобные схемы конфронтационных отношений периода "холодной войны". Но жизнь была шире таких схем. Конфиденциальный канал, будучи производным продуктом конфронтации, вносил элементы стабильности, известной предсказуемости в отношения ракетно-ядерных держав, уменьшая опасность серьезных просчетов и конфликтов между ними, и облегчал поиск взаимоприемлемых решений.
Установление А.Ф. Добрыниным закрытых встреч (в рамках конфиденциального канала) лично с президентом Никсоном и его помощником по делам национальной безопасности Киссинджером поставило на прочную основу доверительную связь между руководством обеих стран. Между совпослом и Белым домом была проведена даже прямая закрытая телефонная линия.
Посол Добрынин, - вспоминает Киссинджер, его партнер по многим переговорам тех лет, - был свободен от склонности рядовых советских дипломатов к мелким препирательствам для демонстрации своей бдительности перед начальством; он понимал, что во внешних делах репутация надежности является важным капиталом. Человек тонкий и организованный, обаятельный внешне и внутренне неизменно осмотрительный, Добрынин парил в верхних эшелонах Вашингтона с редким искусством. Сочетание незаурядного дипломатического таланта с апогеем подпиравшей его личные усилия советской геополитической мощи позволило Добрынину стать самым влиятельным послом СССР в Вашингтоне за всю историю советско-американских отношений.
К началу 1970-х годов в число приоритетных задач вошло ограничение стратегических, а позднее и космических вооружений. Становилось все более и более очевидным, что наращивание стратегических вооружений с обеих сторон приближалось к опасной грани, за которой мерцала мировая катастрофа. Бесконтрольное развитие военных ядерных программ только увеличивало риск того, что по каким-то причинам, в том числе техническим, гонка ядерных вооружений может погубить всю планету. Понимание необходимости обсуждения этих вопросов напрямую между Вашингтоном и Москвой появилось почти одновременно в обеих столицах.
В октябре 1969 года после первых негласных прощупываний посол получил инструкцию связаться с президентом Никсоном и передать ему предложение правительства СССР начать обсуждение возможных ограничений стратегических вооружений. В какой-то степени к этому Москву подталкивала тогда и растущая озабоченность по поводу намечавшейся программы по созданию в США противоракетной обороны "Сейфгард". Вскоре переговоры начались в Хельсинки на уровне официальных делегаций. Переговорщики с самого начала почти захлебнулись в трудностях прежде всего концептуального характера, начиная с вопроса о том, какое ядерное оружие можно считать стратегическим, какое - нет.
В этих условиях был активно задействован конфиденциальный канал. Все основные вопросы отрабатывались сначала на уровне Добрынина - Киссинджера, где велся поиск развязок, определялись рамки возможных компромиссов. Когда достигался определенный уровень взаимопонимания по ключевым вопросам, достаточно согласованные по этому каналу позиции затем передавались на рабочую правовую и военно-техническую доработку делегациям в Хельсинки.
Успешное применение двухуровневого подхода, когда одновременно работали тайные и обычные дипломатические каналы, привело к серьезным прорывам в области переговоров по ограничению и сокращению вооружений.
Киссинджер и Никсон были убежденными сторонниками скрытой дипломатии, полагая, что таким образом можно добиться большего, чем на обычных переговорах, подверженных болезни пропагандистской полемики и утечки доверительной информации. Никсон позднее писал, что "молчание является особенно эффективным вариантом дипломатической тактики. Если даже действия говорят громче, чем слова, все равно бывают времена, когда молчание говорит все же громче". Примером успешного применения этой тактики он считал разоруженческие переговоры Добрынина - Киссинджера.
До сих пор заключенные тогда соглашения по ОСВ-1, а также важнейший Договор о противоракетной обороне (ПРО), который был подписан в 1972 году, остаются в числе фундаментальных основ всего процесса по ограничению и сокращению ядерных и стратегических вооружений.
Надо сказать, что еще в 1967 году правительство Л.Джонсона дважды поднимало перед Москвой новый тогда вопрос о взаимном отказе от строительства систем противоракетной обороны. Аргументация: развертывание таких систем дестабилизирует общую стратегическую обстановку и повлечет за собой новую дорогую гонку ракетно-ядерных вооружений без реального обеспечения безопасности обеих стран. Впервые заговорил об этом министр обороны США Макнамара во время приватного ужина с советским послом у него дома вдвоем. Он привел при этом ряд расчетов, сделанных по его указанию американскими учеными (первоначальная стоимость, например, будет 30-40 миллиардов долларов, а строительство займет 10-15 лет). Макнамара предлагал совместно прикинуть возможности установления соответствующего взаимопонимания в строительстве сбалансированных ракетно-ядерных сил при полном запрете систем ПРО. Он выражал даже готовность, с согласия президента Джонсона, лично поехать в Москву для первоначального обмена мнениями.
Однако Москва отмолчалась в связи с соответствующей телеграммой посла (с положительной рекомендацией) на этот счет. Против каких-либо ограничений на системы ПРО решительно высказались советские военные, так как в СССР начали негласно создаваться первые элементы таких систем вокруг Москвы и Таллина, хотя они были еще весьма несовершенны (о чем послу прямо говорил и Макнамара, ссылаясь на американские данные).
Через несколько месяцев, в июне того же года, вопрос о запрете ПРО вновь, уже на своем уровне, поднял президент Джонсон при встрече с Косыгиным в американском городе Гласборо, которая была организована в связи с попытками урегулировать арабо-израильский военный конфликт. Косыгин ответил фактическим отказом по вопросу о ПРО ("Как можно запрещать оборонительное оружие?").
До сих пор этот вопрос остается предметом разногласий, а с приходом к власти администрации Буша он резко обострился, так как она фактически настаивает на его пересмотре или отмене. А ведь еще 30 лет назад была реальная возможность договориться о полном запрете ПРО!
В целом в тот период было заключено немало соглашений по разным аспектам двусторонних отношений. Далеко не все эти полезные договоренности получали необходимое публичное признание или известность, ибо основные идеологические и другие противоречия оставались и довлели над умами современников. Однако многолетняя работа дипломатии обеих сторон принесла все же определенные результаты: была создана достаточно широкая ткань советско-американских международных договоренностей, которая - как своего рода страховочная сеть - помогла не только сохранить мир, но и двинуть его на более высокую ступень прагматизма и взаимопонимания.
Конечно, определяющую роль при этом играли встречи на высшем уровне, которые тщательно готовились дипломатией обеих стран. Так, во время первого государственного визита президента Никсона в СССР в 1972 году была подписана совместная декларация "Основы взаимоотношений между СССР и США". Это был важный документ, закладывавший основы нового политического процесса в отношениях между двумя странами - процесса разрядки, хотя он и оказался недолговечным. Не менее трудными были переговоры и по ОСВ-2 (так и не ратифицированный американскими парламентариями), в которых посольство СССР в США сыграло наряду с советской делегацией в Женеве важную переговорную роль.
Помимо вопросов стратегических вооружений посол вел в Вашингтоне непростой обмен мнениями по региональным проблемам, в то время будоражившим международное сообщество. Кроме Вьетнама в повестке дня бесед с американцами были вопросы Ближнего Востока, Афганистана, Камбоджи, Анголы, Никарагуа. Не было, по существу, ни одного глобального или регионального вопроса, который не проходил бы через посольство в Вашингтоне.
Разрядка, которую удалось добиться в 1970-х годах в советско-американских отношениях, была важным достижением тех лет и, пожалуй, звездным часом нашей дипломатии, полезный опыт которой можно использовать и сейчас. Она показала возможность развития - при определенных условиях - нормальных, даже партнерских отношений с США.
К сожалению, период разрядки в условиях "холодной войны" так и оставил нерешенным принципиальный вопрос: что же было на самом деле основополагающим в советско-американских отношениях - разрядка напряженности или противоборство? Не случайно президент Картер в 1978 году в своем публичном выступлении, как бы обращенном к советскому руководству, задал свой знаменитый риторический вопрос о выборе: "конфронтация или разрядка?" Не дав при этом своего вразумительного ответа на этот вопрос, он сам же скатился через год к прямой конфронтации с СССР.
А.Ф. Добрынин признается, что в советском посольстве в Вашингтоне при избрании в США каждого нового президента обычно задавали себе тот же "гамлетовский" вопрос: "быть или не быть" разрядке или хотя бы просто более нормальным отношениям между нашими странами в очередное президентство? Правда, со своими прогнозами на этот счет посольство не очень спешило в Москву: уж очень неустойчивыми и непредсказуемыми были эти отношения.
Разрядка в советско-американских отношениях в 70-х годах сменилась новым обострением напряженности и новым витком "холодной войны", совпавшими с советской авантюрой в Афганистане и приходом к власти в США президента-республиканца Рональда Рейгана.
В первые годы новый Президент США отказывался от конструктивного диалога или взаимодействия с СССР. Стремление к военному превосходству и к возобновлению активного идеологического противостояния с Советским Союзом - таковы были две составные части его политики. Первые четыре года его президентства характеризовались засильем воинствующей идеологии, окончательным развалом процесса разрядки, которую Президент США открыто отвергал, заменив ее конфронтацией, ростом опасной напряженности в отношениях между двумя супердержавами. Тут был и объявленный Рейганом "крестовый поход" против "империи зла", и программа "звездных войн", и лихорадочное наращивание новых видов вооружений.
Все это - во имя провозглашенной администрацией Соединенных Штатов стратегии "прямого противоборства" с Советским Союзом на глобальном и региональных уровнях. Был взят курс на ломку военно-стратегического равновесия. Стремление Белого дома к военному превосходству явно отодвигало назад любую перспективу конструктивных переговоров и договоренностей по ограничению вооружений. А эти переговоры были своеобразным барометром советско-американских отношений.
Трагический инцидент с южнокорейским лайнером, сбитым 1 сентября 1983 года советским истребителем, еще больше накалил обстановку. Отношения между Советским Союзом и США оказались почти полностью парализованы.
И все же запас прочности, наработанный при активном участии советской дипломатии и посла Добрынина в предшествовавшие годы, помог сохранить на плаву необходимый минимум отношений, оставшихся от разрядки, а затем и придать новый импульс процессу разрядки.
В начале 1984 года в позиции администрации США на советском направлении вроде стали проявляться некоторые сдвиги. За первые четыре года пребывания у власти Президент США претерпел определенную эволюцию от жесткой оппозиции контактам и переговорам с СССР к постепенному использованию их для достижения своих внутриполитических и внешнеполитических целей. Он не прочь был обрести в глазах американцев и мировой общественности имидж не только сильного президента, но и президента-миротворца. Начавшаяся кампания по выборам президента, трудности в отношениях с западноевропейскими союзниками побудили Рейгана предпринять первые шаги на пути возобновления диалога с Москвой.
К этому времени и большинство в советском руководстве стало приходить к мнению, что необходимо искать какой-то выход из опасного тупика в отношениях с США, прежде всего на путях возобновления переговорного процесса по ограничению ядерного оружия. Несколько позже советское руководство пошло на трудный для себя в тот момент шаг: отказ от своего давнишнего требования - условия возобновления переговоров по ограничению вооружений - о предварительном выводе американских ракет "Першинг-2" и крылатых ракет из Европы, нарушавших стратегическое равновесие в этом районе.
Однако настоящего диалога с Вашингтоном сразу не получилось. В Москве все еще сильны были подозрения, что наметившиеся в это время некоторые подвижки в позиции администрации Рейгана в пользу такого диалога объяснялись главным образом предвыборными соображениями. Да и в самой администрации в этот период не было еще никакого отработанного курса на активизацию отношений с Советским Союзом.
Однако вскоре после переизбрания Рейгана на второй срок в начале 1985 года в Женеве была достигнута важная договоренность относительно рамок начинавшихся двусторонних переговоров: впервые речь шла о включении в них вопроса по ядерно-космическим вооружениям.
После смерти Черненко в марте 1985 года идея первой за шесть лет советско-американской встречи на высшем уровне начала обретать конкретные очертания. Новый Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев с самого начала стал сторонником личных контактов на высшем уровне. Рейган тоже высказался за проведение встречи с Горбачевым.
19-25 ноября 1985 года в Женеве состоялась их первая встреча. К удовлетворению обоих участников обнаружилось, что они могут разговаривать не только как непримиримые идеологические антагонисты, но и как лидеры, ведущие практический диалог поиска путей к решению давних проблем. Открывалась новая эпоха советско-американских встреч на высшем уровне, которые в конечном счете привели к изменению отношений обеих стран, да и не только их одних.
Сокровенные надежды на восстановление и развитие сотрудничества времен разрядки, не покидавшие посла А.Ф. Добрынина даже в мрачные годы конца президентства Д.Картера и первой половины правления президента Р.Рейгана, стали вроде сбываться.
Как никогда цель сохранения и развития высокого уровня связей между двумя странами входила в высшую задачу обеспечения национальных интересов собственной страны. Посол считал, что эта задача достигается применением широкого арсенала средств, среди которых умная, расчетливая дипломатия занимает ведущее место. Вся деятельность его в Вашингтоне подтверждала это.
Он не был сторонником сугубо декларативных ходов, на которые падки некоторые из политиков, поддакивающие настроениям зачастую неинформированной общественности. Публичным конфронтациям он предпочитал терпеливые переговоры с целью нахождения компромиссных решений. В этой связи он придавал особое значение такому практически важному для дипломатов вопросу, как умение вести переговоры (или строить ответственные беседы). В МИДе была неплохая практическая "школа дипломатов-переговорщиков", к которой принадлежал прежде всего сам министр А.А. Громыко, ряд послов и ответственных сотрудников, среди них был и наш посол в Вашингтоне.
Вот несколько примеров-афоризмов из неписаных правил и традиций для переговорщиков: дипломат - официальный представитель своего государства, он не имеет права нести отсебятину или произвольно импровизировать; если не уверен, что говорить, лучше промолчи. Компетенция - непременное качество дипломата, нельзя давать в переговорах волю эмоциям, но надо использовать эмоциональность другой стороны. К каждому партнеру по переговорам важен свой подход, с учетом его сильных и слабых качеств. Нельзя торопиться в переговорах, иначе проиграешь, абсолютно недопустимо сразу раскрывать все карты, хотеть решить проблему одним махом. Это - иллюзия!.. И конечно, главное для дипломата - внутренняя убежденность в том, что он отстаивает правое дело во имя интересов своей страны.
Сам посол умел выстраивать варианты бесед в зависимости от характера собеседника и ситуации. Тщательно к ним готовясь, он раскладывал в уме (тут ему помогало хорошее знание тактики в шахматной игре) систему собственных аргументов и пытался предвидеть систему защиты или нападения другой стороны. Получалось некое ветвистое логическое древо будущих переговоров. В запасе всегда было несколько шуток или юмора для разрядки напряженных моментов встреч. А.Ф.Добрынин вообще нестандартно вел даже официальные беседы. Он крайне редко брал с собой помощников, никогда, досконально владея английским языком, - переводчиков. Он не приглашал с собой записывающего беседу, что делают обычно другие послы, а представители американской администрации полагаются на специалистов-стенографов. Он же приходил на беседу, как правило, один, по ходу диалога мало что записывал.
Обладая феноменальной памятью, он по возвращении с важной беседы обычно закрывался в кабинете и бисерным почерком точно записывал содержание разговора в виде шифротелеграммы в Москву. Но этим посол не ограничивался: он либо в той же телеграмме, либо сразу вслед за ней давал анализ беседы или полученного сообщения, вскрывал мотивы демарша, предлагал конкретные ответные ходы.
Добрынин понимал, что для принятия решений Москве важны не только информация о том, что происходит, но и анализ событий, мотивов, скрытых пружин происходящего и, что особенно важно, истинных намерений другой стороны. Выявление намерений - всегда труднейшая задача дипломатии. Такой она остается и сегодня. И только опытность посла, его профессиональная экспертиза, умение, вращаясь в элитных кругах страны пребывания, отбирать из вороха фактов золотники - сведения, дающие возможность проникнуть в сферу настроений другой стороны, могут помочь правительству принять верное решение, предостеречь его от ходов, таящих риск для интересов государства. Добрынин поднял роль посла до участника выработки решений по крупнейшим вопросам мировой политики.
С середины 1980-х годов начали исподволь создаваться уникальные возможности для постепенного завершения "холодной войны" на конфронтационной договорной основе с Западом. В этом была немалая заслуга нашей отечественной дипломатии. Непоследняя роль в указанном процессе на американском направлении принадлежала нашему послу в Вашингтоне, характерной особенностью дипломатической деятельности которого была постоянная заинтересованность в сохранении и развитии стабильных отношений с США.
Видимо, эти соображения, наряду с другими обстоятельствами, привели руководство в Москве к решению о переводе А.Ф. Добрынина на другую, еще более ответственную работу в центре. Весной 1986 года он был избран Секретарем ЦК КПСС по международным вопросам и заведующим соответствующим отделом ЦК. Назначение это явилось определенной неожиданностью для самого посла, ибо всю свою жизнь он посвятил только дипломатической работе и ни разу не был на партийных постах.
Кстати, госсекретарь Шульц рассказывал послу эпизод полуанекдотического порядка. Когда он, Шульц, сообщил президенту Рейгану, что посол Добрынин уезжает в связи с избранием его на высокий партийный пост по международным вопросам, то президент с изумлением спросил: "А разве он коммунист?!" Рейган, видимо, не знал, что в то время все советские дипломаты обязательно были членами партии. Во всяком случае в устах Рейгана такой вопрос - в условиях идеологического противостояния - звучал чуть ли не комплиментом.
Нужно сказать, что накануне отъезда посла из США президент Р. Рейган получил личное послание М.С. Горбачева, в котором, в частности, говорилось следующее: "Хочу сказать, что мы (советское руководство) ценим многолетнюю деятельность А.Ф. Добрынина на посту посла в Вашингтоне, его энергичные усилия по налаживанию взаимоотношений между нашими народами. Этому, конечно, в значительной степени помогали те постоянные контакты, которые у него были с американским руководством, в том числе при Вашей администрации". В таком же духе высказался и сам Рейган при прощальной встрече с послом, подарив ему с личной подписью цветную фотографию, сделанную в Белом доме при их встрече вместе с супругами.
Среди многочисленных писем и посланий выделялось письмо бывшего президента Никсона: "... ни один из послов, которых я знал в течение последних сорока лет, не служил своей стране с большей отдачей, чем Вы. Без Вашей деятельности невозможно было бы развить новые взаимоотношения между нашими странами, кульминацией которых была встреча на высшем уровне в 1972 году".
Так в 1986 году завершилось рекордное в истории отечественной дипломатии 25-летнее пребывание А.Ф. Добрынина на посту Чрезвычайного и Полномочного Посла в США.
Сам посол считал, что для развития советско-американских отношений складывалась благоприятная обстановка. Придя к власти, М.С. Горбачев заявил о новом мышлении во внешней политике, основную ставку делая при этом на взаимодействие и сотрудничество с США. Только так, конечно, можно было покончить с "холодной войной". Кроме того, у нас для дипломатического торга с Западом к тому времени были достаточно сильные военно-стратегические позиции. Вывод наших войск из Восточной Европы и объединение Германии, к чему стремился Запад и был готов "заплатить" за это немалую цену, в конце 1980-х годов продолжали целиком зависеть от решения Москвы. А такое знаковое решение на неконфронтационной основе было бы вполне закономерно обусловить в договорном порядке одновременными встречными обязательствами Запада, и в первую очередь США, - не расширять границы НАТО и не усиливать ее военную инфраструктуру, а также согласием на совместную выработку эффективной архитектуры общеевропейской безопасности.
Именно такую схему масштабного урегулирования предлагали эксперты МИДа. Их этого исходила и наша дипломатия в долгосрочном плане. Об этом же писал и наш посол в Вашингтоне.
Однако бурные события в нашей стране конца 1980-х и начала 1990-х годов, вызванные сильными социальными потрясениями, немалыми эмоциями вокруг идей перестройки и острой борьбой за власть в высшем руководстве страны завершились трагическим результатом: распадом нашего единого государства.
Все это привело к тому, что Запад во главе с Вашингтоном - по существу уже без согласования с нами - сам стал стремиться подвести свою одностороннюю черту под итогами второй мировой войны и под завершением "холодной войны" путем перекройки политической карты Европы. При этом проводившаяся перекройка не фиксировалась уже как будущий статус-кво, а открыто провозглашалось дальнейшее продвижение границ НАТО на восток.
Таков был драматический итог наших взаимоотношений с Соединенными Штатами на критическом, переломном этапе от советско-американских к российско-американским отношениям.
Нет нужды подробно говорить о событиях последующего постсоветского десятилетия. Они всем хорошо памятны. На повестку дня для нас стала необходимость суровой адаптации к реалиям международной обстановки и международной политики.
Президентство В.В. Путина знаменует этап, когда утверждается новый образ демократической России, отрабатываются и реализуются ее собственная внутренняя и внешняя политика. Активизируется российская дипломатия на базе утвержденной новой государственной доктрины. Заметно расширяется личная роль президента в установлении и развитии прямых связей с главами других стран. Россия и российская дипломатия готовы сотрудничать с другими государствами, в том числе, разумеется, с США.
С 1988 года А.Ф. Добрынин перешел с партийных постов на государственную службу, став советником по международным вопросам председателя Президиума Верховного Совета СССР, а с 1990 года - Президента СССР.
С 1992 года он вернулся в Министерство иностранных дел в качестве советника-консультанта, имея пожизненный ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.
Свидетельством признания его дипломатических заслуг стало присвоение ему высокого звания Героя Социалистического Труда (1982). Это был единственный посол в нашей дипломатии, удостоенный такого звания, работая за рубежом. А.Ф. Добрынин награжден также пятью орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени, медалями. В 1997 году первым в МИДе он удостоен звания Заслуженного работника дипломатической службы Российской Федерации.
На протяжении уже 50 с лишним лет Анатолий Федорович в той или иной форме связан и сотрудничает с Дипломатической академией. В 1997 году ему, первому из отечественных дипломатов, присвоено звание Почетного доктора Дипломатической академии МИД РФ. В том же году он избран академиком Международной академии информатизации.
А.Ф. Добрынин - автор многочисленных публикаций в отечественной и зарубежной прессе. Он часто выступает с лекциями и по телевидению (в США и России) по различным аспектам внешней политики.
Заметным событием научной жизни стал его фундаментальный мемуарный труд "Сугубо доверительно", изданный на нескольких языках. Книга повествует не только о жизненном пути дипломата, но и является своеобразным пособием по дипломатии, документально раскрывающим сложнейшие процессы международных отношений. Те, кто долго работал с послом в Вашингтоне, порой упоминают о "добрынинской школе" на практике, как подчас полушутливо говорят между собой сотрудники посольства.
В 1999 году А.Ф. Добрынину исполнилось 80 лет.