Образ "Младенца на штыке" как комплекс военно-государственной и морально-нравственной символики Советской России
Емельянов-Лукьянчиков М. А.
Борьба добра со злом... Сколько символов она имеет! Мало того, и само зло в понимании разных людей, религий, государств и идеологий тоже разное, зачастую превращаясь в то, что в другой идеологии именуется добром... Ярким примером тому образ драконоборца.
Византия, III век. Святой Георгий убивает змия и сразу же становится символом Победы над злом, и отцом его — диаволом.
XI век Грузия (Georgia) В иконографических изображениях образ дракона-змия — заменяется на неправедную власть. И вот уже Св. Георгий убивает императора Диоклетиана — своего мучителя (1).
Древняя Русь. Образ "ездеца", попирающего змия постепенно отождествляется с Православным Правителем — великим князем, царем, попирающим внешних и внутренних врагов.
Российская империя, 1782 год. В Санкт-Петербурге установлен "Медный всадник", памятник Петру I. Фальконе пишет в письме Екатерине II: после смерти Петра "его памятник потопчет этот безобразный символ (змия — Е.-Л. М.) тех кто причинял столько слез в течение его жизни" (2), т.е. всех тех, кто был против нововведений, ломавших патриархальную Русь — духовенство, крестьянство, еще невестернизированную элиту.
Явный смысловой перевертыш...
Дальше — больше.
ХХ век, РСФСР. Белая гвардия изображает своих противников в виде красного дракона, убиваемого всадником с российскими национальными цветами.
1930-е годы. Фашистская Германия. Здесь также изображали врага в виде дракона. Только если для белогвардейцев это были лишь большевики, обманувшие народ, то для гитлеровцев — вся "дикая" Россия...(3)
1990 год. Советский Союз преподносит в дар Подворью ООН в Нью-Йорке статую Св. Георгия, торжествующего... над остатками баллистических ракет. Символ либерального мира? (4).
Несть числа этим примерам, но везде одна суть — добро (или "добро") торжествующее.
Но есть в Российской символике образ, призванный показать почему надо защищать и что защищать, попирая этого самого змия — зло. Речь идет об образе, который условно назван "Младенец на штыке". Прекрасной его демонстрацией стал плакат времен Великой Отечественной "Воин Красной Армии, спаси!", где мать держит своего ребенка на руках, пытаясь заслонить его от окровавленного штыка с фашистской свастикой (5).
Здесь надо сказать, что внешним символическим атрибутам, выраженным в геральдике и ей подобных дисциплинах, в России до XVIII века не придавалось такого значения как на Западе. Это не значит, что они не существовали — нет, просто существуя в рамках государственно-церковной символики, они либо имели другие формы выражения, либо, совпадая внешне с западными аналогами, несли другую смысловую нагрузку.
Поэтому-то до некоторых пор скульптуры — даже царей, плакаты — даже в честь 300-летия Дома Романовых, для русского сознания были незнакомы, чужды.
Поэтому одной из наиболее ярко выраженных форм символического сознания у нас всегда был комплекс церковно-государственного осмысления морально-нравственных представлений народных верований, связанных с одним каким-либо образом.
Таким комплексом является и "Младенец на штыке", содержащий в себе отражение четырех смысловых функций:
1) родителя
2) рожденного
3) защитника
4) опасности
В церковно-государственной проекции осмысления символа Георгия-драконоборца мы видим царя как олицетворение православной, правильно верующей державы, с сильной государственностью, властью и развитой функцией охранения.
С коренной насильственной трансформацией института правления в Советской России, в период Великой Отечественной войны эхо дореволюционных идеологических построений сильной патриотичной державы стало все больше слышно, будучи отраженным от опасного блеска оружия очередного нашествия иноплеменных.
Именно в этот период во время войны священной, народной, обратившись от борьбы за мировую революцию, Россия вспомнила о своих корнях, в них одних видя спасение и взывая "Воин Красной Армии, спаси!"
И этот воин, наложив на грудь Георгиевскую ленту ратной Славы, на плечи "царские" погоны и в сердце — воспоминания о святых Александре Невском, Дмитрии Донском и Федоре Ушакове под звон колоколов вновь открывшихся церквей, защитил родную землю — Родину-Мать.
Государство, хоть уже и без царя, по однозначной оценке многих историков, в войну вновь обрело ту державность, которую олицетворял и олицетворяет Всадник герба Российского. В этом смысле именно образ Драконоборца стал тем защитником (третья смысловая функция образа "Младенца на штыке") тем воином, которого призывала мать с младенцем, чтобы он защитил ее от очередного змия — германского фашизма.
Здесь как бы сама Россия, Родина, Русская земля, пусть обкраденная и орошенная кровью одних своих сыновей, призвала этого Воина защитить последнее что у нее осталось — других, еще живых детей, которые быть может, уже не будут свергать царей, взрывать храмы и искоренять память о святых (в том числе о Св. Георгии).
Однако помимо подсознательных (и не только) христианских корней образ "Младенца на штыке" в силу исторической специфики подвергся и другим влияниям. Речь идет как о характерном для Европы неоязыческом восторге в искусстве (ничем иным нельзя назвать многие творения европейских художников и скульпторов, воспринявших идею Возрождения и Просвещения), так и об отечественном "двоеверии" или околоцерковных рудиментах русского язычества.
Еще древние римляне возвращались "к своим пенатам", т.е. существам, духам — покровителям конкретного места. Были и покровители местности, страны и т.п. И вот появляются статуи и другие изображения этих покровителей. Так же и у нас cо времен Древней Руси сохранялась вера в домовых, банщиков, полевиков, леших, гуменников и т.п. духов — хранителей определенной местности.
В Библии сказано: "Когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу Ангелов Божиих" (6), т.е. речь опять-таки идет о духах местности. Очень похоже. Похоже, да не то. Раз речь идет о христианской цивилизации, то это — ангелы, а то — бесы. Достаточно вспомнить эпизод о посещении Богоматерью полуострова Афон (современные Халкидики в Греции). Эта местность служила в I веке средоточием поклонения Аполлону. Услышав проповедь о Христе, статуи разрушились...(7).
Выросшие в конце XIX века в количестве, изображения "Британии", "Франции" и других стран в виде молодых прекрасных женщин (не миновало это Россию — здесь тоже при Александре III появилась "Россия" в кокошнике), имеют корни в языческих цивилизациях Древнего Мира, возрожденных в сознании европейцев стараниями Боэция и энциклопедистов (8).
Изображения же Родины-Матери, появившиеся в период Великой Отечественной войны, гораздо ближе по своей смысловой содержащей к "матери-сырой земле", представление о которой сохранилось в рамках русского двоеверия (9).
Так что же говорит нам о матери-земле русская народная традиция?
"...Самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям". Однако земля призывает людей ,вскормленных ею, жить достойно, соблюдая традиции своей земли, иначе "лихих недоброхотов... земля "не принимает". Это происходит потому, что "вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, называется родительскою и считается священною: она могущественна до такой степени, что горсточка ее, взятая с семи могил, спасает всех родичей, оставшихся в живых, от всяких бед и напастей".
Когда русский человек находится вдали от дома, а тем паче переживает "лютую годину", воюет за свободу родной земли "землю зашивают в сумочку ... и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом можно избавиться от тоски по Родине".
Приведенные цитаты взяты из работы известного русского этнографа XIX века Сергея Васильевича Максимова (1831–1901) (10).
Но вот уже в начале Великой Отечественной войны уроженец Черниговской губернии Артемий Иванович Бородуля уходит на фронт.
Отец — Иван Филлипович, известный на всю стародубскую округу целитель, бывший царский моряк, крестит сына. А жена Вера Егоровна зашивает ему в мешочек родной земли, чтобы иметь связь со своим мужем, где бы он ни был.
Через несколько лет Вера Егоровна видит во сне — раненый ястреб, истекая кровью, падает к ее ногам. Просыпаясь, говорит дочери — "пиши отца в розыск". Ответ приходит — похоронка (11). Артемий Иванович погиб 21 февраля 1944 года и похоронен в Белоруссии... Тоже родная земля...
"Нет большего горя, как известие что... умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее" (12).
И вот уже мы видим многочисленные памятники советским воинам и плакаты. И через один это — Родина-Мать, мать — сыра-земля, просто чья-то мать — молодая и красивая или убеленная сединами, убитая горем...
Мать под Новосибирском только что проводила сыновей на фронт — не всех она дождется (13). А мать на Дукельском перевале в Чехии потеряла своих сыновей, но чужой — русский сын спас жизнь многим другим сыновья Европы (14).
В атеистическом государстве образ "Младенца на штыке" сформировался, как и многое до этого (вспомним хотя бы Сырную седмицу — Масленицу, праздник Рождества Иоанна Предтечи — Ивана Купалы) на стыке христианских и языческих представлений, став на период существования Советского государства смысловым заменителем символики заложенной в образе Св. Георгия, или ездеца, драконоборца.
Можно возразить, что рассматриваемый образ характерен для Великой Отечественной. Да, но как до этой войны шел постоянный поиск, попытки осмысления государственной российской символики, так и после войны — в период начавшейся "холодной войны", закончившейся лишь в "распадом" СССР — что могло сравниться с мощью, красотой и емкостью символов Великой Отечественной, к которым постоянно возвращались не только историки, но и военные?!
Образ "Младенца на штыке", которым во многом стала сама "распятая Россия", насаженная на штык новых идеалов, в СССР стал на всем протяжении существования Руси — России — Российской империи и в современной Российской Федерации хранителем символики, отраженной в образе Св. Георгия, змия разящего. Точно так же орден Славы на Георгиевской ленте "хранил в себе" дореволюционные российские орден и крест Св. Георгия Победоносца, возрожденные в современной России.
В связи с образом "Младенца на штыке" нельзя не сказать об отношении христианских цивилизаций к самому факту убийства детей.
Хорошо известен евангельский сюжет об убийстве по приказу иудейского царя Ирода Великого 14-ти тысяч детей в Вифлееме. Преступление царя, став первым в новой эре массовым убийством детей, выразило всю совокупность причин, побудивших и побуждающих воинов убивать безвинных детей.
Ирод полагал, что родившийся Иисус Христос будет владеть земным царством. Не будучи евреем Ирод прекрасно знал, что они ждут Царя — Машиаха, который огнем и мечом создаст великое земное царство — Иудейское. Но будучи не в состоянии найти своего, как он считал, соперника, Ирод излил свой гнев на неповинных детей (15).
Как писал Димитрий, митрополит Ростовский в XVII веке: Ирод "ка
Из этого сюжета мы видим две основных мотивации, побуждающие власть имущих и воинов расправляться с детьми: "Слепой гнев, вымещаемый на самом беззащитном создании, который может быть подпитан как ощущением успеха (по принципу "что хочу, то ворочу"), так и понесенным фиаско (по принципу "отыграться хоть на ком-то").
Вторая мотивация: это осознание того, что дети когда-то вырастут и могут стать соперниками за власть, борцами за права своей социальной группы или мстителями обиженных отцов.
Второе прекрасно охарактеризовано в историческом плане о XIX веке Владимира Короткевича "Дикая охота короля Стаха", в финале которого крестьяне расправляются с преступниками из среды шляхты, терроризировавшими всю округу.
Отвечая на просьбу одного из участников дела, пожалеть хотя бы молодого шляхтича, один из главных героев романа отвечает: "Дурень ты дурень... Думаешь, мне не жалко? Сердце кровью обливается. Спать спокойно, кажется, никогда в жизни не смогу. Но терпеть — так терпеть, а уж коли начали, дак до конца. Чтоб ни одного не покинуть, чтобы только мы одни, под круговой порукой, знали... "Молодой"! Ты думаешь, из этого молодого не вырастет старый гад? Вырастет! Особенно при воспоминаниях об этой ночи. Так будет нашего брать "жалеть", что диву дашься" (17).
Потрясающи по своей силе описания убийства детей у богослова IV века Григория Нисского. Убийство воином ребенка, это "всеобщее рыдание, это жалостный вопль детей, матерей... отцов, издающих пронзительные стоны при угрозах палачей? Кто изобразит палача с обнаженным мечом, стоящим над младенцем? Взгляд его суров и дышит убийством; речь его страшна; одною рукою он тащит к себе младенца, другою простирает меч; между тем мать с другой стороны влечет свое дитя к себе; и собственную грудь подставляет острию мяча, чтобы только не видеть очами своими, как бедное дитя ее будет умерщвлено руками палача! Как описать положение родителей, их стенания, вопли, последнее прощание с чадами своими:
"За что вы убиваете наших детей? Какую обиду причинили они... ? Разве у вас самих нет матерей? Разве вы не ведаете любви материнской? Разве у вас нет жен? Разве вы не были любимы вашими матерями? Неужели вы не страшитесь, что и с вашими детьми случится то же?" (18).
Следующее описание принадлежит уже веку ХХ: "Однажды перед боем ст.сержант Илларион Меркулов получил письмо из родного села... Неровные строки письма дышали горем и гневом. В нем сестра рассуждала о том, как ночью к ней в дом ворвались немцы. Проснулся ее трехлетний ребенок. Он испуганно посмотрел на немцев и расплакался. Один из солдат — с зверскими лицом, рыжей щетиной, стал кричать на ребенка, но он еще больше испугался и продолжал плакать.
— Клейне швайн! (грязная свинья (нем.) — Е.-Л. М.) — рявкнул немец и всадил штык в тело ребенка. Вот что они сделали, эти детоубийцы, палачи" (19).
В любой войне и в любой армии ребенок воспринимался как тот, на кого нельзя поднимать руку. Но во всех войнах детей убивали. Свои дети воспринимались как моральный стимул для защиты ("чтобы росло наше будущее"), а дети врага — как "вражье семя", которое недостойно жить на земле.
И всегда убитый ребенок, особенно если это дитя твоего народа, твоей земли и не твое дитя, был мощнейшим стимулом для продолжения войны до победного конца, стимулом для мести. Этот стимул был внутренним, нравственным.
Под Волгоградом, на "Солдатском поле" есть памятник — маленькая девочка стоит и задумчиво смотрит в даль, в руках она держит василек: "Моя черноглазая Мила! Посылаю тебе василек... Представь себе: идет бой, кругом рвутся вражеские снаряды. Кругом воронки и здесь же растет цветок... и вдруг очередной взрыв ... василек сорван. Я его поднял и положил в карман гимнастерки. Цветок рос, тянулся к солнцу, но его сорвало взрывной волной, и если бы я его не подобрал, его бы затоптали. Мила! Папа Дима будет биться с фашистами до последней капли крови, до последнего вздоха. Чтобы фашисты не поступили с тобой как с этим цветком. Что тебе не понятно, мам объяснит" (20).
Это письмо гвардии майора Петракова Д.А. дочери, написанное 18 сентября 1942 года — живой символ. Лежащий в одной плоскости с тем, который послужил названием для исследуемого образа, — "Младенец на штыке".
И вот уже мы видим плакат "Воин Красной Армии, спаси" — на стенах военного завода, где под лозунгом "Дадим больше танков фронту!" рабочие недосыпая и недоедая, поставляют оружие русскому воину, чтобы ему было что противопоставить окровавленному штыку (21).
Мы видим этот плакат на стенах домов блокадного Ленинграда: "Если ненависть твоя стала остывать, если ты к ней привык, погладь хотя бы мысленно теплую головку своего ребенка. Он взглянет на тебя ясно и наивно. И ты поймешь, что с ненавистью свыкнуться нельзя, пусть горит она в тебе как неутомимая боль, как видение черной фашистской руки, сжимающей горло твоего ребенка" (22). И призыв был услышан.
Вот уже мы видим пулеметчика, который в одиночестве, у груди стреляных пулеметных лент, в горящем городе продолжает убивать врага, потому что на стене дома висит пробитый пулями образ матери и ребенка, взывающих "Воин Красной Армии, спаси!". Эту картину мы видим на другом плакате — "Бей насмерть", потому что граница между художественным отображением реальности и самой жизнью уже преодолена (23). Образ "Младенца на штыке" сошел с плаката — в дом каждого русского солдата.
Младший лейтенант Трофименко А.И. (Аджимушкайские каменоломни): "Порой имел желание хотя бы закончить такую муку смертью, но подумал о доме, хочется еще раз увидеть свою любимую жену. Обнять и поцеловать своих любимых крошек деток, а после и жить вместе с ними" (24).
Мы видим, что образ "Младенца на штыке" широко использовался государством для агитации, поднятия боевого духа бойцов, для возникновения в них чувства "ярости благородной". Думается, это было вполне оправданно.
Другой красноармеец Великой Отечественной, описывая в письме домой, то что он увидел при освобождении лагеря смерти Освенцим, делает акцент именно на страданиях женщин и детей. Опубликованное в дивизионной газете письмо бойца передают их рук в руки — даже в конце войны, насмотревшись на ее ужасы, они не верят, что то, что там происходило — возможно. Описываемые зверства находятся за гранью здорового человеческого сознания:
"Я видел в Освенциме страшное место — оно находится в конце лагеря... Это место, где сжигали людей. Вот они, перед моими глазами — эти печи из железобетона и кирпича. ...Мы видели обугленные кости людей, мы видели приготовленные к сожжению трупы и мы вдыхали запах жженного мяса, которым пропитан и воздух и земля лагеря.
...Я видел груду одежды — женские платья и детские туфельки недалеко от жарких печей.
...Какие надо придумать пытки, чтобы хотя бы частично расплатиться с этими извергами!
...Нет слов, дорогие товарищи, чтобы описать увиденное мною. И приходишь к единой мысли — нет, тот не человек, кто способен был создать такой комбинат смерти!
...И мы все, кто был там, поклялись над пеплом миллионов людей, может быть близких наших, знакомых, сожженных в печах — нет, мы никогда не забудем Освенцим! Не забудем и сделаем все, чтобы стереть с лица земли фашистскую гадину!" (25).
В восприятии воина русской армии вообще, и советской армии в частности, расправа над детьми становится чуждой нравственного облика русского человека.
Хорошим примером тому эпизод из Гражданской войны, рассказанный ветераном войск НКВД и ветераном Корейской войны Михаилом Максимовичем Лукьянчиковым (1927–2001).
Во время боевых действий на Украине красноармеец Иванов в порыве гнева поднял на штыке ребенка из украинской семьи, лежавшего в люльке. Его приговорили к расстрелу, но благодаря пожалевшему его командиру, оказавшемуся его односельчанином (это был дядя Михаила Максимовича) Иванов остался жив. После окончания войны у него родилось несколько детей — мальчики и девочки — все они были немыми. "Вот говорят — Бог, а ведь что-то такое есть" — заключает свой рассказ Лукьянчиков, давая понять, что Иванов на себе ощутил, что такое несчастье с родным ребенком (26).
Таким образом, мы проследили за тем какова морально-нравственная и смысловая основа для комплекса представлений, сложившегося в восточно-христианской цивилизации, выраженного в образе "Младенца на штыке".
Образ ребенка, воспитанного конкретной матерью, или русский человек, вскормленных Родиной-Матерью — вот тот стимул, который побуждает Св. Георгия охранять мир от диавола, побуждал Царя охранять Русь от любой угрозы, и подвиг Русского солдата оборонить Советскую Россию от очередного врага в период Третьей Отечественной войны.
И за этим образом стоит даже не только, и не столько смысл защиты своих кровных родичей или одноплеменников, сколько защита религиозных, государственных и культурных основ России.
Список литературы
1. Сендерович С.Я. Георгий Победоносец в русской культуре: страницы истории — М., 2002, — с.98.
2. Там же — с. 173.
3. Артамонов В.А. Флаги социализма // Герб и флаг России Х-ХХ века. — М., 1997 — с.486.
4. Сендерович С.Я. Георгий... — с. 324.
5. Великая Отечественная война в фотографиях и кинодокументах. 1941. — М., 1985 — с.92.
6. Пятая книга Моисеева. Второзаконие // Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Заветов. — М., 1993 — с.202 (глава 32, стих. 8).
7. Жития святых, на русском языке изложенные по руководству Четьих-Миней Св.Димитрия Ростовского. Кн. 12. М., 1911 — с. 263.
8. Артамонов В.А. "Во благо славянского дела" // Герб и флаг" — с.456.
9. Великая Отечественная... — с.40.
10. Максимов С.В. Мать-сыра земля // Нечистая, неведомая и крестная сила. Куль хлеба. — Смоленск, 1995 — 446, 449.
11. Генеалогические записи за 1995-1996 годы — Архив автора.
12. Максимов С.В. Мать... — с.449.
13. Все для фронта. // Венок Славы. Антология худ. произведений о Великой Отечественной войне. Т.9 — М., 1985 — с. 558.
14. Освобождение Европы // там же, т.10, — м, 1986. — с.597.
15. Евангелие от Матфея // Библия... — с. 1012 (глава 2, стихи 16-18).
16. Память 14000 младенцев от Ирода в Вифлееме избиенных // Жития святых... Кн. 4 — М., 1906 — С.804-805.
17. Короткевич В. Дикая охота короля Стаха — М., 1990 — с.170.
18. Сказания о земной жизни Пресвятой Богородицы. Изд. 8, испр. И доп. — М., 1904 — с. 129.
19. "Призыв Родины", газета 276 стрелковой дивизии, 15 февраля 1945 года. Центральный архив Министерства обороны РФ. (далее — ЦАМО), ф.1572, оп.1, д.178, л.5 об.
20. Всероссийская книга памяти 1941-1945. Оборный том — М., 1995 — с.306.
21. Вставай, страна огромная... // Венок славы... т.1. М., 1983— с.581.
22. Всероссийская книга... — с.122.
23. Сталинградская битва // Венок славы... т.4 — М., 1984 — с.356.
24. Война в тылу врага // Венок славы... т.8 — М., 1985 — с.239.
25. Шуев Павел. "Что я видел в Освенциме" // Призыв Родины., 25 марта 1945 г. ЦАМО, ф.1572, оп.1, д.178, л.25 об.
26. Запись беседы с Лукьянчиковым М.М. — Архив автора.