Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 8

СРЕДНЕВЕКОВОЕ КОРОЛЕВСТВО

Средневековые государства прошли немалый путь за тысячелетие, отделившее первые вар­варские королевства от развитых и сложно организованных монархий XV—XVI вв. Француз­ский историк Жак Ле Гофф изображает франкских королей VII в. окружёнными сборищем пьяных солдат и неотёсанных служащих; вся эта толпа именовалась «славными, или именитыми, людьми» и была наделена пышными римскими титулами.

Короли этой эпохи не имели постоянного места жительства и всю жизнь переезжали от одного по­селения к другому, кормясь за счёт своих поддан­ных. Налоги не собирались, а все свои богатства

232

король возил с собой в сундуках и ларях — изделия из золота и стекла, драгоценные ткани и оружие...

Совсем других королей мы видим в Европе на рубеже XV—XVI вв. и даже раньше. По рассказам современников, многие французские короли из ди­настии Валуа (возьмём эту династию просто для примера) отличались широкими, разносторонними интересами, далеко выходящими за пределы войн, охот и придворных праздников. Карл V (1364— 1380 гг.; здесь и далее указываются годы правле­ния) часто беседовал с учёными докторами Париж­ского университета, имел большую личную библио­теку, пристроенную прямо к королевскому кабине­ту. Людовик XI (1461—1483 гг.) уделял исключи­тельное внимание развитию торговли и промыш­ленности во Франции. Он созывал специальные соб­рания купцов, чтобы «столковаться, какие принять меры для обеспечения безопасности торговли, что­бы наши подданные с Божьей помощью получали больше выгоды». Франциск I (1515—1547 гг.) был восторженным поклонником итальянских архитек­торов, скульпторов и живописцев; его с полным ос­нованием можно назвать одним из «отцов» фран­цузского Возрождения.

Таких примеров можно подобрать немало. К концу средневековья королевская власть начинает играть в жизни людей всё более важную роль. Ко­роли покровительствуют наукам и искусствам, сна­ряжают торговые экспедиции и основывают ману­фактуры; каждый человек чувствует на себе при­стальное внимание королевских судей и сборщиков налогов, королевских министров и полицейских... История средневековых королевств — это зеркало европейской истории средних веков. Заглянем же и мы в это зеркало и пройдём шаг за шагом тот путь, который европейцы одолели за тысячелетие. Много это или мало — тысяча лет? Ответ на этот вопрос зависит от длины пути.

Предводители готов, франков, лангобардов и других варварских народов, разгромивших Запад­ную Римскую империю, были типичными дружин­ными вождями. Они имели власть не столько над своим племенем в целом (племя жило и продолжало жить по древним неписаным законам, в которых королю отводилось довольно мало места), сколько над ватагой молодых дружинников, охочих до даль­них походов и грабежей. В королевской дружине царили древние обычаи воинского равенства и брат­ства — военную добычу по-прежнему делили поров­ну, складывая в кучу, после чего каждый воин брал из этой кучи свою долю. Короля франков провоз­глашали, поднимая его на щит (явно дружинный обычай); он не носил ни скипетра, ни короны — единственным отличием короля от прочих воинов было особое королевское копьё (что-то вроде капи­танской повязки в футбольной команде). Вождь ос­тавался во главе дружины до тех пор, пока он был в состоянии демонстрировать военную сноровку и особую магическую силу — «удачу». Старый или утративший «удачу» предводитель быстро отстра­нялся от власти; нередко его убивали его же вче­рашние соратники.

Франкский военный

(слева) и воин.

Все эти представления хорошо заметны в облике франкских королей из династии Меровингов. Ма­гическая сила Меровингов, по преданию, заключа­лась в длинных волосах, поэтому мужчины коро­левской крови никогда не стриглись. Средневеко­вые историки так и называют их — «косматые ко­роли». История дома Меровингов переполнена заго­ворами, междоусобицами и кровавыми расправами одних претендентов на трон над другими. Послед­ние Меровинги получили прозвище «ленивых ко­ролей» — они превратились во что-то вроде священ­ных талисманов или кукол, изображающих коро­ля; играла же этими «куклами» энергичная знать из королевской дружины.

Нас не должно вводить в заблуждение то, что короли-варвары издавали довольно много законов; историки называют собрания этих законов «варвар­скими правдами». Законы издавались во многом для того, чтобы отрегулировать отношения «своих» (франков, бургундов, баваров) с «чужими» — по­томками римлян, попавшими под власть варваров. По мере того как германцы смешивались с римским населением, необходимость в изобретении «специ­альных» законов становилась всё меньшей. Законы раннесредневековых королевств — это в первую очередь ещё племенные, а не государственные за­коны.

Очень долго средневековые королевства не име­ли устойчивых и определённых границ. Земли, ко­торыми правил король, рассматривались как его военная добыча; он мог свободно делить эту добычу на части точно так же, как он рассекал топором золотую чашу или гривну, чтобы разделить её между дружинниками. Франкский король вполне мог

233

Женские платья, накидки, украшения

причёски. Середина

XII

в.

преподнести жене в качестве «утреннего дара» (тра­диционный у германских народов подарок мужа молодой жене на следующий день после свадьбы) десяток городов, без которых само существование франкского королевства становилось весьма затруд­нительным. Они оставались в рамках государства, пока король был жив, но после его смерти вдова приносила эти земли в приданое своему второму супругу... Сыновья-наследники также неустанно занимались перекройкой владений умершего отца. При этом их не интересовали ни удобство и покой их подданных, ни языковое и культурное единство населения разделяемых земель. Главное — чтобы раздел был равным. Никто не должен быть обижен: каждый должен получить и морские порты, и соле­варни, и железные рудники.

Власть дружинных вождей была необходимой и достаточно сильной только в период завоеваний. Охранять мир и порядок такая власть умела плохо, к этому она вовсе не была приспособлена. Варвар­ские короли переняли у римлян красивые названия чиновничьих должностей и награждали этими звучными титулами своих приспешников, но соз­дать что-то, хоть отдалённо похожее на стройную систему римского управления, они так и не смогли. Навести хоть какой-то порядок король-вождь мог, опираясь не на чиновников, а на народные пред­ставления о своей особой, магической силе. В Анг­лии и во Франции ещё в позднее средневековье ве­рили, что короли одним прикосновением могут из­лечивать различные заболевания. Так вот, король-вождь раннего средневековья накладывал своё осо­бое покровительство, «мунт», на человека или об­ласть, которые он хотел защитить. Посягнуть на человека или общину, находящиеся под королев­ским «мунтом», означало посягнуть на саму свя­щенную персону короля, вступить в противоборство с таинственными и загадочными силами, которыми владеет король. Личность короля сливается с его

владениями точно так же, как она сливается с при­надлежащими королю драгоценностями, которые он всю жизнь возит за собой в сундуках; часть этих драгоценностей после смерти положат в его могилу. Ясно, что раннесредневековое королевство вряд ли стоит называть «государством» в современном смысле слова. Оно больше похоже на осевшую в одном месте бродячую военную дружину, распрост­ранившую своё влияние и на мирные слои общества и вынужденную заниматься «не своим делом» — сохранением мира и порядка.

Первым из королей раннего средневековья об из­менении основ королевской власти задумался Карл Великий (768—814 гг.). К этому его побуждало зна­чительное расширение пределов Франкского коро­левства, в 800 г. объявленного восстановленной им­перией. Все завоевания Карла оказались бы бес­смысленными, если бы они не были подкреплены созданием действенного управления державой. Карл пошёл двумя путями одновременно, выстраи­вая своё королевство на новых основаниях, и оба этих пути в конце концов оказались удачными. Во-первых, Карл стал посылать в наиболее важные об­ласти государства своих представителей — графов (в пограничных областях — «марках» — они назы­вались маркграфами). Графы следили за исполне­нием королевских приказов и наблюдали за дея­тельностью местных судов. Преемники Карла, гер­манские императоры Саксонской династии (X в.), посчитали, что ещё удобнее будет опереться на мес­тах не на графов, а на епископов, и полностью пос­тавили их под свой контроль.

Второй путь укрепления королевской власти Карл видел в том, чтобы привязать к королю круп­ных землевладельцев-сеньоров, сделать их предста­вителями короля на местах. Карл закрепил за сеньорами большие права, превратив их по сущест­ву в полновластных господ обширных областей, но

234

Просмотр книг при дворе короля.

связал их присягой королю и обязательством соб­людать государственные интересы.

Преимущества замысла Карла выявились дале­ко не сразу. Первый путь развития средневекового королевства в конце концов привёл его к острей­шему конфликту с церковью, второй — к быстрому росту феодальных отношений и феодальной раз­дробленности. Но другого пути возникновения средневековой государственности попросту не бы­ло. Средневековое общество было очень дробным, оно состояло из мельчайших «атомов» и «молекул»; королевская власть никак не могла охватить его «сверху», связать все эти атомы и молекулы воеди­но. Длительную и кропотливую работу «связыва­ния» разумнее было предоставить тем, кто находил­ся как можно ближе к общинам, объединениям ре­месленников и крестьянским дворам, — графам и баронам, рыцарям и епископам.

С IX в. королевская власть в Европе входит в период своего длительного становления. До конца XI в. феодальная вольница имела явный перевес над королями в большинстве европейских стран. Достаточно сказать, что домен (личные владения) французского короля был в это время значительно меньше доменов многих его вассалов. Это означало, что король в своих отношениях с графами и герцо­гами мог рассчитывать только на их верность вас­сальной присяге; силой принудить их к повинове­нию он чаще всего не был способен. Именно в это время и складываются представления о короле как о «первом среди равных», которыми ещё долго бу­дет тешить себя европейское дворянство позднего средневековья.

XII же век станет веком подлинного возникно­вения средневекового королевства как грозной си­лы, способной сломить любого непокорного поддан­ного короля. Даже люди церкви не могут чувство­вать себя в безопасности; вся Европа была потрясе­на, когда из Англии дошли вести о том, что в угоду

королю Генриху II (1154—1189 гг.) несколько ры­царей убили архиепископа Кентерберийского То­маса Бекета. Тот же Генрих II в своём послании императору Священной Римской империи Фрид­риху I Барбароссе горделиво писал: «Каждый ко­роль — император в своём королевстве», отвергая тем самым претензии Фридриха на особое положе­ние среди европейских монархов. Что же стало при­чиной быстрого усиления королевской власти в Англии и несколько позже — во Франции?

Первой причиной, несомненно, был бурный рост городов. В городах королевская власть нашла на­дёжных союзников в борьбе с непокорными сеньо­рами. Немаловажно, что это были богатые союзни­ки. Городские деньги позволяли значительно по­полнить королевскую казну. Англия и Франция по­степенно установили упорядоченный сбор королев­ских налогов; деньги казны позволили держать на местах платных королевских чиновников, отстаи­вающих интересы короны. В Англии это были ше­рифы, во Франции — прево, бальи и сенешали. Анг­лийские короли стали взимать налог и с рыцарей («щитовые деньги»), освобождая их взамен от во­енной службы. На вырученные деньги король нани­мал нужное количество воинов, тем самым стано­вясь независимым от непокорных вассалов.

Важной причиной укрепления королевской власти в XII в. было и окончательное утверждение вассальных отношений, пронизывавших все слои феодального общества. Не случайно королевская власть была сильнее всего именно там, где вассаль­ные связи были наиболее развиты и отрегулирова­ны законодательством, — в Англии, Сицилии, Иерусалимском королевстве. Чем запутаннее и сложнее становились сплетения сеньориальных прав и вассальных обязательств, тем больше возни­кала потребность в едином центре этих отношений, «сеньоре номер один», объединявшем вокруг себя весь феодальный класс.

235

Мы видим, что к XII в. средневеко­вое общество стало гораздо более слож­ным, чем раньше. «Атомы» его и «мо­лекулы» вошли в зависимость друг от друга, начали образовывать устойчивые «цепочки». Возникли и новые формы власти, закреплявшие выгодные для общества сочетания устремлений и интересов. Пути их возникновения были очень разными даже в со­седних странах. В Англии, к примеру, королевская власть была традиционно сильна с момента нор­мандского завоевания (1066 г.); в первых англий­ских королях нормандской династии и династии Плантагенетов ещё вполне различимы черты обли­ка удачливых дружинных вождей-завоевателей. На этом «запасе» авторитета Генрих I (1100—1135 гг.) и Генрих II успевают осуществить реформы, при­дающие королевской власти государственное обли­чье. Но быстрый и неконтролируемый прирост власти английских королей вызвал недовольство баронов; этот процесс был вовремя и достаточно ак­куратно «приторможен». В 1215 г. король Иоанн Безземельный был вынужден подписать представ­ленную ему баронами «Великую хартию вольнос­тей». Этот документ положил начало ограничению власти короля парламентом; в XIII—XIV вв. в Анг­лии отрабатывается сложная форма правления, со­гласующая права короля с правами «общин».

Во Франции всё происходит медленнее, но более надёжно. Короли постепенно увеличивают свой до­мен, превращаясь в крупнейших феодальных сеньоров страны. Так же понемногу властители Франции прибирают к рукам и судопроизводство — важнейшую отрасль средневекового управления. При Людовике IX Святом (1226—1270 гг.) были запрещены судебные поединки, любой желающий мог перенести своё дело из сеньориального в королевский суд. Был создан высший судебный орган — королевский парламент, который имел право пе­ресматривать решения прочих судов. Французское королевство окончательно складывается при Фи­липпе IV Красивом (1285—1314 гг.). Именно Фи­липп вводит во Франции подобие английского пар­ламента — Генеральные штаты. Штаты были раз­делены на три палаты по сословиям — духовенство, дворянство, горожане; все палаты заседали раз­дельно и имели скорее совещательный, а не решаю­щий голос (в отличие от английского парламента). Английское и французское королевства подверг­ли себя тяжелейшему испытанию на прочность, вступив в Столетнюю войну (1337—1453 гг.). В ходе этой войны Франция не раз была на волосок от ги­бели, разрушительный кризис пережила во второй половине XV в. и Англия, проигравшая войну. И всё же оба государства в конечном счёте доказали свою жизнеспособность; в XIV—XV вв. степень их внутреннего единства была уже такова, что наи­более мощные королевства средневековой Европы оказались в состоянии вынести любые потрясения. Престиж королевской власти неизмеримо вырос. Возникающие европейские нации видели в монархе своё выражение, свой символ. Королевствам Евро­пы предстояло ещё пережить и многочисленные войны, и борьбу католиков с протестантами, и вос­стания непокорной знати, и выступления крестьян против своих господ... Представление о националь­ном единстве оказалось сильнее всех этих бедствий, а выражалось это представление чаще всего в вер­ности королю. Фигура короля начиная с 1500 г. освещается особым светом: он — человек, как все, он — часть нации, и одновременно он — воплоще­ние всего могущества нации, существующей от­дельно от неё божественной власти.

ЗАМОК

…В середине XI в. в Англии развернулось грандиозное строительство замков. По­ка родственники покойного короля Ген­риха I выясняли, кому из них править страной, почувствовали свободу и силу английские бароны. Не дожидаясь появления твёрдой королевской ру­ки, они спешно принялись укреплять свои вла­дения. С поразительной скоростью — в несколько лет — баронские земли ощетинились башнями поч­ти 300 замков. Вступивший на трон король Ген­рих II Плантагенет был возмущён подобным само­управством своих подданных и приказал сровнять постройки с землёй. Но было поздно...

Сеньоры, властные и независимые, не слишком-то слушались царственного сюзерена и превращали свои земли в настоящие маленькие королевства. Чем свободнее они себя чувствовали, тем непри­ступнее были «столицы» их владений — замки.

Вся округа словно находилась в тени такого зам­ка. В нем сеньор сосредоточивал свою власть и военную мощь: здесь стояли его воины и собирались вассалы, чтобы выступить на защиту владений сво­его сюзерена. Здесь укрывались в дни нападения врага окрестные жители, которые за право считать хозяина замка защитником платили разные поборы и несли службы (например, чинили укрепления). В своём замке, как в настоящей столице государства, сеньор вершил суд над вассалами и крестьянами. И не было для них другого судьи, как и другого правителя.

Случалось, что неподалёку селились ремеслен­ники: ткачи; мастера, ковавшие оружие, делавшие конскую сбрую — те, чьи изделия больше всего нужны сеньору и его слугам. И для них замок ста­новился надёжным убежищем, а его хозяин — гос­подином. К замку привозили свой товар купцы — сеньор щедро платил за заморские шелка и пря­ности. Правда, для проезда по его владениям тор­говец сам должен был не единожды раскошелиться: проехал по мосту — плати, перевёз тебя паромщик

236

Дворянин выезжает на охоту.

— плати, но не паромщику, а его господину, пра­вителю всей округи, хозяину неприступной цита­дели.

Сердце владений сеньора, замок представлял со­бой грозное зрелище. Всего 100 лет назад сеньор с воинами и домочадцами в случае опасности укры­вался в деревянной башне, обнесённой частоколом. Теперь вместо этого на высоком холме в излучине реки спешно, но надёжно возводились могучие сте­ны высотой 50 футов (15 м) и толщиной 16 футов (5 м) и башни. В одной из башен были тяжёлые ворота из крепкого дуба, сверху окованные желе­зом. Замок окружал ров, через него к воротам вёл бревенчатый мост, который при нападении врага можно было легко и быстро разобрать. Сзади ворот оскалились острыми зубьями две подъёмные решёт­ки. Стоило опустить их, и тот, кому удалось про­рваться за ворота, оказывался в ловушке, не успев попасть во двор.

Двор замка делила на две части высокая (выше внешних) стена. Широкое пространство перед ней занимали разные службы: здесь должны были жить воины и слуги, располагаться конюшни. Во внут­реннем дворе, по ту сторону стены, высилась баш­ня, гораздо выше и надёжнее всех остальных, с ред­кими узкими окошками-бойницами — донжон (дом хозяина замка). Внутри донжона было сумрачно, холодно, да и не так просторно, как можно было подумать, стоя снаружи: три зала один над другим, разделённые деревянными перекрытиями, две ком­наты, кухня и оружейная. Не слишком богато для властительного сеньора, но и у самого короля Ген­риха II в доме кроме залов была всего одна спальня. Главным были не роскошные покои, а надёжные стены.

Не успевали строители уложить последние кам­ни, как замок начинали обживать те, для кого он и строился: сеньор со своими родными, воинами и слугами. Под мрачноватыми сводами часто звенели детские голоса: кроме детей хозяина в замке росли и воспитывались сыновья его вассалов.

Жизнь за крепкими стенами текла уединённо и размеренно. Если не было войны, сеньор охотился, упражнялся в фехтовании или развлекался игрой в кости и шахматы. Госпожа проводила дни за бес­конечным рукоделием. Только в начале лета замок по-настоящему оживал: играли свадьбы, принима­ли многочисленных гостей, устраивали турниры и давали пиры, которые вспоминали потом до следу­ющего года, если не случалось ещё чего-нибудь — нападения врага, пожара, приезда нежданного знатного гостя. В остальное время даже новости в замок доходили редко, и потому его обитатели не­сказанно радовались, если долгим зимним вечером просил приюта путник — бродячий монах или ме­нестрель. Они-то и рассказывали хозяевам, что тво­рится в местах отдалённых, куда за день верхом не доберёшься. Если же повествование было полно со­бытий невероятных и удивительных, то ещё лучше — было что вспомнить после ухода гостя.

Нередко к замку подступали враги. На высокие стены взобраться они пытались не часто — всё боль­ше томили осадой, но и это не всегда удавалось: в подвалах замка хранилось много запасов, воду для питья брали здесь же, в колодце, выручали и тай­ные подземные ходы.

Так в войнах и скучноватой мирной жизни про­шло 200 лет. За это время упрочил свою власть ко­роль, с которым не боялся прежде соперничать сеньор — основатель твердыни. Его потомок не был

237

больше безраздельным хозяином окру­ги — выше него стоял королевский чи­новник. Но войны по-прежнему были частыми, и потому нынешний сеньор следил за тем, чтобы его родовое гнездо оставалось грозным и не­приступным, но уже не как центр владений, а как крепость. Бревенчатый мост сменился подъёмным, на толстых железных цепях. Залы в донжоне те­перь разделяли не деревянные перекрытия, а ка­менные своды, которые мастера расписывали орнаментом. Толь­ко сама башня стала тесновата для жилья, и рядом с ней вырос прочный каменный дом.

За прошедшее время гораздо больше, чем сам замок, измени­лась его округа. По соседству за­шумел довольно большой город. Он вырос на месте посёлка ре­месленников, некогда поселив­шихся под стенами соседнего замка, оставшегося теперь без хозяина. Его выгнали горожане, которых этот сеньор терзал по­борами. Жители города — по­томки тех первых ремесленни­ков — больше не нуждались в его защите и сами могли за себя постоять.

Прошло еще 100 лет. Утихли усобицы, стёрлись чёткие гра­ницы земель некогда власти­тельных сеньоров. Их наследни­ки несли верную службу коро­лю, а замок уходил в прошлое вместе с независимостью своего хозяина. Он мог по-прежнему возвышаться на холме, но стены его уже сильно обветшали. Зато за ними выросла острая крыша маленькой часовни, появились новые пост­ройки — просторный дом с большими залами и мно­жеством комнат. Времена изменились: роскошные покои стали важнее надёжных стен.

Пролетели годы, и на полях сражений загрохо­тали первые пушки, против которых не могли ус­тоять окончательно одряхлевшие стены и башни старого замка. Нынешний хозяин, да и его отец мало интересовались судьбой замка — они жили при королевском дворе в столице. В бывшем гос­подском доме ютились только старые слуги.

Но пришло время, когда в полу опустевшие руи­ны вернулся исполняющий в соседнем городе (быв­шем посёлке ремесленников) ко­ролевскую службу владелец не­когда горделивой твердыни. Знатный придворный пожелал заново отстроить родовой замок. Мастера-каменщики приня­лись за работу. Воспользовав­шись камнями, взятыми из полу развалившегося донжона и башен, они перестроили, рас­ширили, надстроили старый дом, превратив его в совершенно новое нарядное здание с малень­кими башенками. Кусок рух­нувшей в ров стены переделали в изящный мост. Щербатые ос­татки стен разобрали и возвели из них нужные в хозяйстве по­стройки.

Так среди быстро разрастаю­щихся деревьев вырос новый за­мок, совершенно не похожий на своего грозного предка, пятью тяжёлыми башнями нависавше­го над округой. Он во всём отве­чал вкусам своего владельца, не собирающегося ни с кем воевать, но любящего рос­кошь и удобство. Его оборонительные качества пол­ностью соответствовали независимости хозяина — дворянина, состоящего на королевской службе. В силу традиций нарядный большой дом, стоящий среди парка, ещё довольно долго называли замком. Но это был уже настоящий дворец.

Вокруг рыцарей, которых одни называют не­устрашимыми воинами, преданными вассала­ми, защитниками слабых, благородными слу­гами прекрасных дам, галантными кавалерами, а другие — неустойчивыми в бою, нарушающими своё слово, алчными грабителями, жестокими уг­нетателями, дикими насильниками, кичливыми невеждами, вертелась в сущности история европей­ского средневековья, потому что они в те времена были единственной реальной силой. Силой, которая нужна была всем: королям против соседей и непо­корных вассалов, крестьян, церкви; церкви — про­тив иноверцев, королей, крестьян, горожан; влады­кам помельче — против соседей, короля, крестьян; крестьянам — против рыцарей соседних владык.

РЫЦАРИ

Горожанам, правда, рыцари были не нужны, но они всегда использовали их военный опыт. Ведь рыцарь — это прежде всего профессиональный воин. Но не просто воин. Рыцарь, рейтер, шевалье и т.д. на всех языках значит всадник. Но не просто всадник, а всадник в шлеме, панцире, со щитом, копьём и мечом. Всё это снаряжение было весьма дорогим: ещё в конце X в., когда расчёт вёлся не на деньги, а на скот, комплект вооружения, тогда ещё не столь обильного и сложного, вместе с конём стоил 45 коров или 15 кобылиц. А это величина стада или табуна целой деревни.

Но мало взять в руки оружие — им надо уметь отлично пользоваться. Для этого необходимы бе­спрестанные утомительные тренировки с самого

238

юного возраста. Недаром мальчиков из рыцарских семей с детства приучали носить доспехи — извест­ны полные комплекты для 6—8-летних детей. Сле­довательно, тяжеловооружённый всадник должен быть богатым человеком, располагающим време­нем. Крупные владетели могли содержать при дво­ре лишь очень небольшое число таких воинов. А где взять остальных? Ведь крепкий крестьянин, если и имеет 45 коров, то не отдаст их за груду железа и красивого, но не годного для хозяйства коня. Выход нашёлся: король обязывал мелких землевладельцев работать определённое время на крупного, снаб­жать его нужным количеством продуктов и ремес­ленных изделий, а тот должен был быть готов оп­ределённое количество дней в году служить королю в качестве тяжеловооружённого всадника.

На подобных отношениях в Европе выстроилась сложная феодальная система. И к XI—XII вв. тя­желовооружённые всадники превратились в касту рыцарей. Доступ в это привилегированное сословие становился всё более трудным, основанным уже на родовитости, которая подтверждалась грамотами и гербами. Ещё бы: кому хочется тесниться и допус­кать к жирному куску посторонних. А кусок был жирным, и чем дальше, тем больше.

За клятву верности сеньору рыцарь получал зем­лю с работающими на него крестьянами, право суда над ними, право сбора и присвоения налогов, право охоты, право первой ночи и т.д. Он мог ездить ко дворам владык, развлекаться целыми днями, про­пивать, проигрывать в городах деньги, собранные с мужиков. Обязанности его сводились к тому, чтобы во время военных действий служить на своих хар­чах сеньору около месяца в году, а обычно и того меньше. За «сверхурочную» службу шло большое жалованье. Военная добыча — трофеи, выкуп за пленных, сами пленные — тоже доставалась рыца­рю. Можно было во внеслужебное время и порабо­тать «налево» — наняться к постороннему сеньору или к городскому магистрату. Постепенно рыцари стали всё больше и больше манкировать своими обязанностями. Иногда по условиям ленного дого­вора рыцарь должен был служить то количество времени, на которое у него хватит продовольствия. И вот такой храбрый муж являлся с окороком, при­лагал все усилия, чтобы съесть его за три дня, и уезжал в свой замок.

Ну а как рыцари воевали? По-разному. Сравни­вать их с кем-то очень трудно, так как они в Европе были в военном отношении предоставлены самим себе. Разумеется, в сражениях участвовала и пехота — каждый рыцарь приводил с собой слуг, воору­жённых копьями и топорами, да и крупные владе­тели нанимали большие отряды лучников и арба­летчиков. Но до XIV в. исход сражения всегда оп­ределяли немногие господа-рыцари, многочислен­ные же слуги-пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Рыцари их в расчёт вообще не принимали. Да и что могла сде­лать толпа необученных крестьян против закован­ного в доспехи профессионального бойца на могу­чем коне? Рыцари презирали собственную же пехоту. Горя нетерпением сразиться с достойным про­тивником, то есть рыцарем же, они топтали конями мешающих им своих же пеших воинов. С таким же равнодушием рыцари относились и к всадникам без доспехов, лишь с мечами и лёгкими копьями. В одной из битв, когда на группу рыцарей налетел отряд лёгких всадников, они даже не сдвинулись с места, а просто перекололи своими длинными ко­пьями лошадей противника и только тогда поска­кали на достойного врага — рыцарей.

Вот тут-то и происходил настоящий бой: два за­кованных в железо всадника, закрытых щитами, выставив вперёд длинные копья, сшибались с налё­та, и от страшного таранного удара, усиленного тя­жестью доспехов и весом лошади в сочетании со скоростью движения, враг с треснувшим щитом и распоротой кольчугой или просто оглушённый вы­летал из седла. Если же доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Это было отнюдь не изящное фехтование: удары были редкими, но страшными. Об их силе говорят остан­ки воинов, погибших в сражениях средневековья, — разрубленные черепа, перерубленные берцовые кости. Вот ради такого боя и жили рыцари. В такой бой они кидались очертя голову, забыв об осторож­ности, об элементарном строе, нарушая приказы командующих. Хотя какие там приказы — рыца­рям лишь предлагали держать строй, их просили.

При малейшем признаке победы рыцарь кидал­ся грабить лагерь врага, забывая обо всём, — и ради этого тоже жили рыцари. Недаром некоторые ко­роли, запрещая бойцам ломать боевой порядок при наступлении и ход битвы из-за грабежа, строили перед боем виселицы для несдержанных вассалов. Бой мог быть довольно долгим. Ведь он распадался

Посвящение в рыцари.

239

обычно на нескончаемое количество по­единков, когда противники гонялись друг за другом.

Рыцарская честь понималась весьма своеобраз­но. Устав тамплиеров разрешал рыцарю нападать на противника спереди и сзади, справа и слева, вез­де, где можно нанести ему урон. Но если противни­ку удавалось заставить отступить хоть нескольких рыцарей, их соратники, заметив это, как правило, ударялись в паническое бегство, которое не в силах был остановить ни один полководец (как, впрочем, и управлять боем после начала атаки). Сколько ко­ролей лишились победы только потому, что преж­девременно теряли голову от страха!

Никакой воинской дисциплины у рыцарей не было и быть не могло. Ибо рыцарь — индивидуаль­ный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он про­фессионал от рождения и в военном деле равен лю­бому из своего сословия вплоть до короля. В бою он зависит только сам от себя и выделиться, быть пер­вым может, только показав свою храбрость, доброт­ность своих доспехов и резвость коня. И он показы­вал это всеми силами. Да кто же тут мог что-то ему указать, приказать? Рыцарь сам знает всё, и любой приказ для него — урон чести. Такое самосознание рыцаря было хорошо известно полководцам, госу­дарственным деятелям — светским и церковным. Видя, что несокрушимые всадники терпят пораже­ния из-за своей горячности и своеволия, вылетая в атаку разрозненными группами, и зная, что тяжё­лая конница непобедима, когда наваливается всей массой, государственная и церковная администра­ции принимали меры, чтобы навести хоть какой-то порядок. Ведь к тому же рыцарей было мало. На­пример, во всей Англии в 70-х гг. XIII в. насчитывалось 2750 рыцарей. В боях участвовало обычно несколько десятков рыцарей, и лишь в больших сражениях они исчислялись сотнями, редко переваливая за тысячу. Понятно, что это мизерное количество полноценных бойцов нельзя было растрачивать, распылять по мелочам. И тогда с конца XI в., во время крестовых походов, стали возникать духовно-рыцарские ордена (см. ст. «Рыцарские oрдена») со строгими уставами, регламентирующими боевые действия.

Но самый крепкий порядок был, разумеется, в бандах-отрядах рыцарей-наёмников, расплодившихся в XII—XIV вв., предлагавших свои услуги кому угодно и грабивших всех подряд в мирное время. Именно для борьбы с этими бандами и были созданы в XIV в. французскими королями впервые в средневековой Европе регулярные армии — маленькие, состоявшие из разных родов войск, где воины служили за плату постоянно. Надо сказать, что вся строгость рыцарских воинских распорядков иссякала в тех разделах, которые трактовали боевые действия. То есть строгость была, но требования были самыми общими: не покидать и не ломать строй, обороняться при неудаче, а не сразу бежать. Не начинать до победы грабить лагерь противника.

Итак, как же воевала рыцарская конница? Что­бы сохранить строй к решающему моменту схват­ки, она подходила к противнику шагом, была «по­койна и невозмутима, подъезжала не торопясь, как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впере­ди себя на седло невесту», как писал один средне­вековый автор. И только подъехав к врагу совсем близко, рыцари бросали коней в более быстрый ал­люр. Медленное сближение имело ещё и тот смысл, что экономило силы лошади для решающего броска и схватки. Пожалуй, самым удобным построением

240

был издавна придуманный для тяжёлой конницы «клин», «кабанья голова», или «свинья», как назы­вали его русские дружинники, любившие, кстати, это построение ничуть не меньше своих западных «коллег».

«Кабанья голова» имела вид колонны, слегка су­женной спереди. Давно известно, что конницу во­дить в колоннах очень выгодно, так как в этом слу­чае лучше всего сохраняется сила её массированно­го, таранного удара. Это не столько боевое, сколько походное построение — когда «клин» врезается в ряды противника, воины, едущие в задних рядах, немедленно «разливаются» в стороны, чтобы каж­дый всадник не топтал передних, но в полную меру проявил свои боевые качества, равно как и качества коня и оружия. У «клина» было и ещё одно пре­имущество: фронт построения был узок.

Дело в том, что рыцари очень любили сражаться, но совсем не хотели умирать — ни за сеньора, ни за святую церковь. Они должны были и хотели только побеждать. Этому, собственно, и служили их доспехи. Этому служил и «клин». Ведь когда отряд рыцарей медленно, шаг за шагом, прибли­жался к врагу, он становился великолепной мише­нью для лучников противника. Хорошо, если у того нет метких лучников. А если есть? Если у них вдо­бавок отличные дальнобойные, мощные луки? Мон­голы при Лигнице и англичане при Кресси и Пуатье именно из луков буквально расстреляли прекрасно защищенных доспехами рыцарей. А при построе­нии «клином» перед вражескими стрелками оказы­валось только несколько всадников в самом надёж­ном защитном снаряжении.

Да, рыцари умирали весьма неохотно. Они пред­почитали бежать или сдаваться в плен в случае не-

удачи. В европейских войнах гибло их очень мало — единицы, и лишь в круп­нейших битвах, решавших судьбы стран, — несколько сотен.

И дело тут не только в доспехах. Рыцари к XIII в. ощутили себя неким всемирным орденом, кастой, для которой не важны никакие территори­альные границы, никакое подданство. Ведь грани­цы всё время менялись, области переходили от од­ного короля к другому, а рыцари сидели в тех же замках, изъяснялись на французском языке и все, как один, считались слугами святой католической церкви. И убивать собрата, кто бы и откуда бы он ни был, становилось неприличным. Вот одолеть его

— сбить с коня, взять в плен и, главное, получить выкуп — это победа. А что пользы от трупа? Войны превращались в массовые турниры. Но не превра­тились.

Не позволили «грубые мужики» — крестьяне и горожане, воевавшие в пехоте. Им-то рыцари по­щады не давали. Но уж и они в долгу не оставались

— пленных не брали. А когда в XIV в.. сформиро­валась боеспособная пехота, сражающаяся в плот­ном строю, не боящаяся конных атак и с длинными алебардами сама бросающаяся в бой, рыцари обра­щались в бегство при одном виде швейцарских «ба­талий» и гуситских повозок, с ужасом и возмуще­нием рассказывая о непривычных кровавых побои­щах: ведь у швейцарцев, например, под страхом смерти запрещалось брать пленных. И когда рыца­ри тоже стали всё чаще применять глубокие плот­ные построения, так что отряд превращался в же­лезного дикобраза, их снова смела — теперь уже навсегда — пехота, вооружённая огнестрельным оружием.

Вооружение рыцарей с

XI

по

XVI

в.

241

РЫЦАРСКИЕ ОРДЕНА

С 1100 по 1300 г. в Европе образовалось 12 ры­царских духовных орденов. Наиболее мощными и жизнеспособными оказались три: орден тамплие­ров, орден госпитальеров и Тевтонский орден.

ТАМПЛИЕРЫ. Официально этот орден назы­вался «Тайное рыцарство Христово и Храма Соломона», но в Европе был более известен как Орден рыцарей Храма. (Его резиденция находилась в Иерусалиме, на месте, где, по преданиям, был расположен храм царя Соломона (tample — храм (франц.)). Самих же рыцарей называли храмовни­ками. Создание ордена было про­возглашено в 1118—1119 гг. де­вятью французскими рыцарями во главе с Хуго де Пейнсом из Шампани. Девять лет эти девять рыцарей хранили молчание, о них не упоминает ни один хро­нист того времени. Но в 1127 г. они возвратились во Францию и заявили о себе. А в 1128 г. цер­ковный Собор в Труа (Шампань) официально признал орден.

На печати тамплиеров были изображены два рыцаря, скачу­щих на одной лошади, что долж­но было говорить о бедности и о братстве. Символом ордена стал белый плащ с красным восьмико­нечным крестом.

Целью его членов было «по возможности заботиться о доро­гах и путях, а особенно об охра­не паломников». Устав запрещал любые светские развлечения, смех, пение и т.д. Рыцари долж­ны были дать три обета: целомуд­рия, бедности и послушания. Дисциплина была жёсткой: «Ка­ждый совершенно не следует соб­ственной воле, но более заботится о том, чтобы по­виноваться приказывающему». Орден становится самостоятельной боевой единицей, подчиняющейся только Великому магистру (им сразу был провоз­глашён де Пейнс) и Папе римскому.

С самого начала своей деятельности тамплиеры приобретают большую популярность в Европе. Во­преки и одновременно благодаря обету бедности ор­ден начинает накапливать большие богатства. Каж­дый вступающий безвозмездно приносил в дар ор­дену своё состояние. Крупные владения орден по­лучил в подарок от французского короля, англий­ского короля, знатных сеньоров. В 1130 г. тамплиеры уже располагают владениями во Франции, Анг­лии, Шотландии, Фландрии, Испании, Португа­лии, а к 1140 г. — и в Италии, Австрии, Германии, Венгрии и в Святой земле. К тому же храмовники не только охраняли паломников, но и считали сво­им прямым долгом нападать на торговые караваны и грабить их.

Тамплиеры к XII в. стали обладателями неслы­ханных богатств и владели не только землями, но и верфями, портами, имели мощный флот. Они ссу­жали деньги обедневшим монар­хам и тем самым могли влиять на государственные дела. Кстати, именно тамплиеры первыми вве­ли бухгалтерские документы и банковские чеки.

Рыцари Храма поощряли раз­витие науки, и не мудрено, что многие технические достижения (например, компас) оказывались в первую очередь у них в руках. Искусные рыцари-хирурги врачевали раненых — это была одна из обязанностей ордена.

В XI в. тамплиерам как «храб­рейшим и опытнейшим в ратном деле людям» была дарована кре­пость Газа в Святой земле. Но за­носчивость принесла немало вре­да «воинам Христовым» и яви­лась одной из причин поражения христиан в Палестине. В 1191 г. рухнувшие стены последней обо­роняемой тамплиерами крепости Сен-Жан-д'Акр погребли не только храмовников и их Вели­кого магистра, но и славу ордена как непобедимого воинства. Тамплиеры перебрались из Па­лестины сначала на Кипр, а за­тем окончательно в Европу. Ог­ромные земельные владения, мощные финансовые средства и наличие рыцарей ордена среди высоких сановников заставляло пра­вительства Европы считаться с тамплиерами и час­то прибегать к их помощи в качестве третейских судей.

В XIII в., когда Папа объявил крестовый поход против еретиков — катаров и альбигойцев, тамп­лиеры, опора католической церкви, чуть ли не от­крыто выступили на их стороне.

В своей гордыне тамплиеры возомнили себя все­могущими. В 1252 г. английский король Генрих III, возмущённый их поведением, пригрозил храмовни­кам конфискацией земельных владений. На что Ве-

Тамплиер.

242

ликий магистр ответил: «Пока Вы творите справед­ливость, Вы будете править. Если же Вы нарушите наши права, то вряд ли останетесь королём». И это была не простая угроза. Орден мог это сделать! Ры­царями-храмовниками были многие влиятельные люди в королевстве, а воля сюзерена оказалась ме­нее священна, чем клятва верности ордену.

В XIV в. король Франции Филипп IV Красивый решил избавиться от строптивого ордена, который за неимением дел на Востоке начал вмешиваться, и очень активно, в государственные дела Европы. Филиппу совсем не хотелось оказаться на месте Генриха Английского. К тому же королю было не­обходимо решить свои финансовые проблемы: он задолжал тамплиерам огромные деньги, а отдавать их совсем не хотелось.

Филипп пошёл на хитрость. Он попросил при­нять его в орден. Но Великий ма­гистр Жан де Мале вежливо, но твёрдо отказал ему, поняв, что король хочет в будущем занять его место. Тогда Папа римский (которого посадил на престол Филипп) предложил ордену там­плиеров объединиться с вечными соперниками — госпитальерами. В таком случае независимость ордена была бы утрачена. Но ма­гистр опять отказался.

Тогда в 1307 г. Филипп Кра­сивый приказал тайно аресто­вать всех тамплиеров на террито­рии королевства. Их обвинили в ереси, в служении дьяволу и в колдовстве. (Этому дали повод таинственные обряды посвяще­ния в члены ордена и последую­щее сохранение тайны его дея­ний.)

Семь лет длилось следствие. Под пытками храмовники при­знались во всём, но во время пуб­личного суда отреклись от своих показаний. 18 марта 1314 г. Ве­ликого магистра де Мале и при­ора Нормандии сожгли на мед­ленном огне. Перед смертью ве­ликий магистр проклял короля и Папу римского: «Папа Климент! Король Филипп! Не пройдёт и года, как я призову вас на суд Божий!» Проклятие сбылось: Папа умер через две недели, а король — осенью. Скорее всего их отравили хра­мовники, искусные в изготовлении ядов.

Хотя Филиппу Красивому не удалось организо­вать преследование тамплиеров во всей Европе, бы­лое могущество храмовников было подорвано. Ос­татки этого ордена так и не смогли объединиться, хотя его символику продолжали использовать. Христофор Колумб открыл Америку под флагом тамплиеров: белым полотнищем с красным восьми­конечным крестом.

ГОСПИТАЛЬЕРЫ. Официальное название — «Орден всадников гос­питаля святого Иоанна Иерусалимского» (gospitalis — гость (лат.); первоначально слово «госпи­таль» означало «странноприимный дом»). В 1070 г. в Палестине купцом Мауро из Амальфи был ос­нован госпиталь для паломников к святым местам. Постепенно там образовалось братство для ухода за больными и ранеными. Оно крепло, увеличивалось, начало оказывать достаточно сильное влияние и в 1113 г. было официально признано Папой в качест­ве духовно-рыцарского ордена.

Рыцари принимали три обета: бедности, цело­мудрия и послушания. Символом ордена стал вось­миконечный белый крест. Первоначально он нахо­дился на левом плече чёрной мантии. У мантии бы­ли очень узкие рукава, что симво­лизировало отсутствие свободы у инока. Позднее рыцари стали но­сить красное одеяние с нашитым на груди крестом. В ордене были три категории: рыцари, капелла­ны и служащая братия. С 1155 г. во главе ордена становится Вели­кий магистр, которым был про­возглашён Раймонд де Пюи. Для принятия важнейших решений собирался генеральный капитул. Члены капитула отдавали Вели­кому магистру кошель с восемью динариями, что должно было сим­волизировать отказ рыцарей от богатства.

Первоначально главной зада­чей ордена был уход за больными и ранеными. В главном госпитале в Палестине размещалось около 2 тыс. коек. Рыцари раздавали безвозмездную помощь беднякам, устраивали для них три раза в не­делю бесплатные обеды. Госпита­льеры располагали приютом для подкидышей и грудных младен­цев. Для всех больных и раненых были одинаковые условия: одеж­да и пища одного качества вне за­висимости от происхождения. С середины XII в. главной обязанностью рыцарей ста­новится война с неверными и охрана паломников. Орден уже располагает владениями в Палестине и Южной Франции. Иоанниты начинают так же, как и тамплиеры, приобретать большое влияние в Ев­ропе.

В конце XII в., когда христиан выбили из Па­лестины, иоанниты обосновались на Кипре. Но это положение мало устраивало рыцарей. И в 1307 г. Великий магистр Фалькон де Вилларет повёл иоаннитов на штурм острова Родос. Местное население, боясь потерять свою независимость, яростно сопро­тивлялось. Однако через два года рыцари оконча­тельно укрепились на острове и создали там силь-

Госпитальер.

243

ные оборонительные сооружения. Те­перь госпитальеры, или, как их стали называть, «родосские рыцари», стали форпостом христиан на Востоке. В 1453 г. пал Конс­тантинополь — Малая Азия и Греция полностью оказались в руках турок. Рыцари ожидали напа­дения на осжров. Оно не замедлило последовать. В 1480 г. турки атаковали остров Родос. Рыцари вы­стояли и отбили нападение. Иоанниты просто «мо­золили султану глаза» своим присутствием у самых его берегов, мешая хозяйничать на Средиземном море. Наконец терпение турок истощилось. В 1522 г. султан Сулейман Великолепный поклялся изгнать христиан из своих владе­ний. Остров Родос осадила 200-тысячная армия на 700 кораблях. Иоанниты держались три месяца, прежде чем Великий магистр Вилье де Лилль Адан сдал свою шпагу султану. Султан, уважая мужество противников, отпустил рыцарей и даже помог им с эваку­ацией.

У иоаннитов почти не было зе­мель в Европе. И вот защитники христианства прибыли к берегам Европы, которую они столь долго обороняли. Император Священ­ной Римской империи Карл V предложил госпитальерам для проживания Мальтийский архи­пелаг. Отныне рыцари-госпита­льеры стали называться Орденом мальтийских рыцарей. Мальтий­цы продолжили свою борьбу с турками и морскими пиратами, благо орден располагал своим флотом. В 60-х гг. XVI в. Вели­кий магистр Жан де ла Валлетт, имея в своём распоряжении 600 рыцарей и 7 тыс. солдат, отразил нападение 35-тысячной армии от­борных янычар. Осада длилась четыре месяца: рыцари потеряли 240 кавалеров и 5 тыс. солдат, од­нако отбились (см. ст. «Турецкие завоевания»).

В 1798 г. Бонапарт, отправля­ясь с армией в Египет, взял штурмом остров Мальта и изгнал оттуда мальтийских рыцарей. В очередной раз иоанниты оказались бездомными. На этот раз они нашли приют в России, императора которой, Павла I, они провозгласили в знак благодарности Великим магистром. В 1800 г. остров Мальта был захвачен англичанами, которые не собирались возвращать его мальтийским рыцарям.

После убийства Павла I заговорщиками у иоаннитов не было Великого магистра и постоянной штаб-квартиры. Наконец, в 1871 г. Великим ма­гистром был провозглашён Жан-Батист Чесчиа-Санта-Кроче.

Уже с 1262 г., чтобы вступить в орден госпитальеров, необходимо было иметь благородное проис­хождение. Впоследствии существовали две катего­рии вступающих в орден — рыцари по праву рож­дения (cavalieri di giustizzia) и по призванию (cavalieri di grazzia). В последнюю категорию попадают люди, которые не должны представлять доказа­тельств благородного происхождения. Им достаточ­но было доказать, что их отец и дед не были рабами и ремесленниками. Также в орден принимались мо­нархи, доказавшие свою верность христианству. В Мальтийском ордене могли состоять и женщины. Великие магистры выбирались только из рыца­рей благородного происхождения. Великий ма­гистр был почти что суверенным государем о. Мальта. Символами его власти являлись корона, «ки­нжал веры» — меч и печать. От Папы римского Великий магистр получил звание «стража иеруса­лимского двора» и «блюстителя рати Христовой». Сам же орден назывался «Державным орденом св. Иоанна Иерусалимского».

Рыцари имели определённые обязанности перед орденом — они не могли покинуть казармы без разрешения Великого магист­ра, проводили в общей сложности 5 лет в конвенте (общежитии, точнее — казарме рыцарей) на о. Мальта. Рыцари должны были проплавать на кораблях ордена не менее 2,5 лет — эта обязан­ность называлась «караван».

К середине XIX в. Мальтий­ский орден превращается из во­енной в духовно-благотворитель­ную корпорацию, коей остаётся и поныне. Резиденция мальтий­ских рыцарей сейчас находится в Риме.

Крест Мальтийского ордена служил с XVIII в. одной из выс­ших наград в Италии, Австрии, Пруссии, Испании и в России. При Павле I он назывался кре­стом Св. Иоанна Иерусалимско­го.

ТЕВТОНЦЫ (ТЕВТОНСКИЙ, ИЛИ НЕМЕЦ­КИЙ ОРДЕН. «ОРДЕН ДОМА СВЯТОЙ МА­РИИ ТЕВТОНСКОЙ»).

В XII в. в Иерусалиме существовал госпиталь (странноприимный дом) не­мецкоязычных паломников. Он и стал предшест­венником Тевтонского ордена. Первоначально тев­тонцы занимали подчинённое положение по отно­шению к ордену госпитальеров. Но затем в 1199 г. Папа римский утвердил устав ордена, а Генрих Вальпот был провозглашён Великим магистром. Однако лишь в 1221 г. на тевтонцев распрост­ранились все привилегии, которые имели и другие, старшие ордена тамплиеров и иоаннитов.

Тевтонец.

244

Рыцари ордена давали обеты целомудрия, послу­шания и бедности. В отличие от других орденов, рыцари которых были разных «языков» (нацио­нальностей), Тевтонский орден в основном состоял из немецких рыцарей.

Символами ордена были белый плащ и простой чёрный крест.

Тевтонцы очень быстро оставили свои обязаннос­ти по охране паломников и лечению раненых в Па­лестине. Любые попытки вмешательства тевтонцев в дела мощной Священной Римской империи были пресечены. Раздробленная же Германия не давала возможности развернуться, как это сделали тамп­лиеры во Франции и Англии. Поэтому Орден стал заниматься «благой деятельностью» — огнём и ме­чом нести слово Христово в восточные земли, пре­доставив сражаться за гроб Господень другим. Зем­ли, которые завоёвывали рыцари, становились их владением при верховной власти ордена. В 1198 г. рыцари стали основной ударной силой крестового похода против ливов и покорили Прибалтику, в на­чале ХШ в. основав г. Ригу. Так образовалось госу­дарство Тевтонского ордена. Далее, в 1243 г. рыца­ри покорили пруссов и отобрали у Польского го­сударства северные земли.

Существовал ещё один немецкий орден — Ливон­ский. В 1237 г. Тевтонский орден объединился с ним и решил двинуться на завоевание северных русских земель, расширяя свои границы и ук­репляя влияние. В 1240 г. союзники ордена — шведы потерпели сокрушительное поражение от князя Александра Ярославича на Неве. А в 1242 г.

та же участь постигла и тевтонцев — погибло около 500 рыцарей, а 50 было взято в плен. План присоединения рус­ской территории к землям Тевтонского ордена по­терпел полный крах.

Тевтонские Великие магистры постоянно опаса­лись объединения Руси и любыми способами пы­тались этому помешать. Однако на их пути стал мощный и опасный враг — Польско-Литовское го­сударство. В 1409 г. между ним и Тевтонским ор­деном вспыхнула война. Объединённые силы в 1410 г. в битве при Грюнвальде разбили тевтонских рыцарей. Но на этом несчастья Ордена не закончи­лись. Великий магистр ордена, как и у мальтийцев, являлся суверенным государем. В 1511 г. им стал Альберт Гогенцоллерн, который, будучи «добрым католиком», не поддержал Реформацию, борющую­ся против католической церкви. А в 1525 г. он про­возгласил себя светским государем Пруссии и Бранденбурга и лишил орден как владений, так и при­вилегий. После такого удара тевтонцы уже не оп­равились, и орден продолжал влачить жалкое су­ществование.

В XX в. германские фашисты превозносили прежние заслуги ордена и его идеологию. Они ис­пользовали и символику тевтонцев. Вспомните, же­лезный крест (чёрный крест на белом фоне) — важ­ная награда «третьего рейха». Однако самих членов ордена преследовали, видимо, как не оправдавших доверия.

Тевтонский орден существует в Германии и по сей день.

ГЕРАЛЬДИКА

У Аякса, помните,

Был на щите представлен змей свернувшийся,

И семеро у Фив таким же образом

Щиты снабдили знаками особыми.

Там можно было видеть звёзды с месяцем

Или мечи, и факелы, и лестницы,

Угрозу городов во время приступа,

В резьбе или в изображенье выпуклом.

Так говорит о гербах древности и средневековья Мефистофель в трагедии Гёте «Фауст»...

Одной из вспомогательных исторических дис­циплин является геральдика — наука о гербах и эмблемах.

Кому-то может показаться, что для истории ге­ральдика не представляет интереса. Однако щитки, кресты, розетки, девизы могут, как своеобразная визитная карточка, рассказать многое о странах, городах, людях.

Хотя слова «герб», «герольд» (составитель гер­бов) и законы геральдической символики появи­лись только в Средние века, корнями они уходят в

первобытные времена. Предшественниками гербов и эмблем можно считать изображения тотемов — животного, растения или предмета, которым по­клонялось то или иное племя. Например, в могиль­никах племён, живших на берегах морей, находят фигурки черепахи, нырка или дельфина, у племён степей — фигурки змеи, лесных племён — медведя, оленя или волка, считавшихся «предками» или бо­жествами. Такой же характер носят изображения растений — ели на Европейском Севере, оливы в Средиземноморье, лотоса в Северной Африке и Юж­ной Азии. В редких случаях символами служили предметы неживой природы, которым поклоня­лись: метеоритный камень, упавший с неба, рако­вина. Особую роль играли знаки Солнца, Луны, волны (воды).

Подобные символы существовали и в древней­ших государствах, образовавшихся в районе рассе­ления того или иного племени. Их можно увидеть на табличках с печатями и первых монетах (с VII в. до н. э..). Так, на печатях Древнего Египта появи­лись изображения богов и священных животных; корова — на известной печати из индийского города

245

Мохенджо-Даро. На монетах Афин изо­бражали сову — птицу богини Афины; Эгины — черепаху, Пантикапея — ми­фического грифона, ставшего гербом и современной Керчи. Наряду с этим у греков появляются изобра­жения богов: на афинских монетах — Афина, дель­фийских — Аполлон (см. ст. «Нумизматика»). Зна­ки царской власти становятся символами боль­ших монархий. Например, двойная секира была изображена на стенах дворцов критских царей («Лабиринт» — в буквальном переводе «дво­рец двойной секиры»). Восьмиконечная звезда встречается на личных вещах царей Македонии.

В более поздние времена в сим­волах городов и государств появ­ляются изображения знамени­тых достопримечательностей: у Родоса — Колосса, Александрии — Фаросского маяка и плывущего ко­рабля; на монетах Сердики (совре­менная София) в III в. н. э.. — храм Аполлона, который вошёл как один из символов в современ­ный герб столицы Болгарии. Были в древности прообразы личных гербов знатных людей, о чём оставил свидетельство Эсхил в трагедии «Семеро против Фив»: вожди, осаждаю­щие город Фивы, стоят против городских ворот, подняв щиты с изображениями звёзд и месяца, ге­роя с факелом, огнедышащего чудовища Тифона.

Символом Римской империи со времён Юлия Цезаря стал им­ператорский жезл с фигурой ор­ла (священной птицы Юпитера). После перенесения столицы в Константинополь в 330 г. импе­ратор Константин ввёл новую эмбле­му: чёрного двуглавого орла на золо­том фоне — символ власти императора над Западом и Востоком империи. Дву­главый орёл сохранился и как герб Византийской империи. В начале её существования императоры пыта­лись восстановить Римскую им­перию, а затем две головы ор­ла, обращённые в разные сто­роны, стали восприниматься как символ географического расположения Византии на стыке Европы и Азии. Впоследствии от римского и ви­зантийского орлов произошли гербы многих империй: Свя­щенной Римской (одноглавый чёрный), Арабского халифата, России (двуглавый чёрный). От орла Священной Римской империи впоследствии «отпочковались» австрийский, гер­манский и испанский (с 1521 г., когда императором стал испанский король Карл V, а его потомки — ветвь Габсбургов — оставили на гербе Испании им­перскую птицу). От византийского орла помимо российского произошёл албанский, без имперских

Французские лилии в сочетании с английскими леопардами напоминают о том, что Англия борется за владения во Франции.

Купеческий корабль

г. Бостона с городским

гербом.

246

Гербы итальянских городов.

знаков власти, когтей и раскрытого клюва — символ борьбы против турец­кого ига. Жёлтый орёл халифов возро­дился в Новейшее время в беркутах, халзанах и соколах гербов ряда арабских стран.

Если в раннем средневековье в Западной Европе гербовые символы имелись лишь у высшей фео­дальной знати, то в XII—XIII вв. гербы оформились у крупных и мелких феодалов, а к XIV—XV вв. — у городов, гильдий, цехов и университетов. В это время уже имелись люди, специально составляв­шие гербы, — герольды. Они разрабатывали прин­ципы составления прежде всего государственных и личных феодальных гербов. Само слово «герб» оз­начает по-немецки «наследство» (Erbe). Изначаль­но гербы помещались на боевом щите, имевшем раз­личную форму: итальянский — овальную, норман­нский — треугольную, французский — прямо­угольную с закруглением или выступом вниз, не­мецкий — вырезную. Чёткую символику стали иметь цвета: красный подчёркивал страсть (цвет ог­ня), голубой или синий — честь, возвышенность (цвет воздуха), пурпурный — власть, зелёный озна­чал свободу (вода), чёрный — постоянство (земля), золотой (жёлтый) подчёркивал знатность, серебря­ный (белый) — благородство. Таким образом, пер­воначальное толкование цветовой символики было узкофеодальным, но впоследствии значительно рас­ширилось, и красный цвет воспринимался как цвет борьбы (крови), жизни (солнца). В этих значениях он ранее уже использовался народными движения­ми на Востоке (восстание «краснобровых» в Китае в I в. н. э.., восстание «краснознамённых» в Иране в 772 г.). Зелёный цвет стал цветом живой природы, обновления, надежды, молодости, синий — цветом мира, чёрный — скорби, траура (лишь с позднего средневековья), белый — вечности, жёлтый — сла­вы. Как правило, именно в этих значениях цвета используются в гербах и флагах в наши дни. Лишь в редких случаях допускаются нетрадиционные цвета (например, оранжевый цвет князей Оранских в Голландии XVI—XVIII вв.).

В средние века целые гербовые щиты или части их начали заполнять сплошной или полосной ок­раской с изображениями и без. К геральдическим элементам отнесли линии и кресты, к негеральди­ческим — естественные (люди, животные, расте­ния, светила и стихии (например, туча)), искусст­венные (оружие, богиня, корабль и т.д.), легендар­ные (дракон, кентавр и др.) изображения. Все фи­гуры имели чёткое значение: лев — отвага, гнев, великодушие; роза — чистота, святость (однако под гербами Алой и Белой розы в Англии произошла кровопролитная война), лилия — расцвет (королев­ский и государственный французский герб), гриф — свирепость, единорог — непобедимость, ключ — открытость. Важно и то, как изображены фигуры: открытые ворота символизируют гостеприимство. Эти же фигуры на гербах Пуатье, Праги, Буды, Ри­ги говорят о занятии торговлей. Поднятый меч оз­начает оборону, опущенный — мир. На гербе девиз стали помещать обычно на ленте, а девизы на ободке щита были известны ещё с древности. Девиз фео­дала красноречиво говорил о его жизненных прин­ципах: «Я не король и не принц, а сеньор де Куси!», «Герцог Савойи, иду своей дорогой». Девиз англий­ских королей: «Бог и моё право!» Чем дальше, тем чаще практиковались гербы, разделённые на части, с различной символикой: ведь число людей с дво­рянским званием росло и надо было разнообразить их символику.

К XV в. сложилось большинство современных европейских государственных гербов. Львы с атри­бутами власти и силы стали символами Англии, Швеции, Дании. На гербе Польши в XIII в. в период борьбы с агрессией немецких феодалов в отличие от чёрного германского появился белый орёл в крас­ном поле, смотрящий в противоположную сторону. На гербах Болгарии и Чехии — белые львы без ког­тей и оружия — символ мира.

В период бурного роста самоуправляющихся го­родов в Европе появилось много городских гербов. Ряд гербов являются «говорящими» — объясняют название города (на гербе Гранады — гранат, Бер­лина — медведь (от западнославянского «берл» — медведь)). В ряде случаев отображена легенда о воз­никновении города (ладья в гербе Парижа). Башни на городских гербах говорят об их укреплённости.

Просты для понимания гербы ремесленных це­хов, отразившие рост самосознания горожан. Бу­лочники изображали на гербе крендель, кузнецы — молот, цирюльники — ножницы.

В Азии и частично Восточной Европе оказался распространённым восточный тип герба — круг­лый. Их символика значительно отличается от ев­ропейской. Так, роза в мусульманских странах оз­начала любовь, змея — мудрость (а в Европе — коварство). Место христианского креста в Азии за­нимают полумесяц и звезда, древневосточный знак Инь и Ян (единство противоположностей — две ры­бы, соединённые в круге; встречается в Китае, Мон­голии, Корее). В Японии роль гербов играют круг­лые моны — знаки личной собственности. Интерес­но, что в XII в. моны могли иметь лишь крупные феодалы; в XIV в. такое право получили и самураи, в XVI в. — все дворяне, в XVII в. — купечество, в XVIII в. — частично ремесленники и крестьяне, а после буржуазной революции 1868 г. — все япон­цы. Государственным гербом стал императорский мон — жёлтая хризантема. А индийцы употребля­ли многие века лишь один гербовый символ — знак Солнца, занявший место и в современной эмблема­тике страны.

За последние 200 лет начиная с образования США и особенно с Французской революции миро­вая геральдика претерпела значительные измене­ния. В обиход ряда стран широко вошли такие эм­блемы, как равноконечные звёзды (звезда — символ стремления к высокой цели), факел (символ рево­люции), оливковая и пальмовая ветви (символы славы и мира), фригийский колпак народных масс

— признанный революционный символ Франции; секира, венки — дубовый, оливковый, лавровый, пальмовый и т.д., заменившие в республиканских

248

государствах короны. В латиноамериканских стра­нах, завоевавших независимость, были восстанов­лены древние индейские символы — орёл, побеж­дающий змею (Мексика), радуга.

Большое влияние на мировую геральдику оказа­ло появление советской символики — серпа и мо­лота, венка из колосьев, изображения страны на фоне земного шара, символов труда — шестерёнки, плуга — при округлой форме герба. Интересно, что аналогично преобразовали свои гербы не только страны, входившие в социалистический лагерь, но и Италия (оливковый венок и шестерёнка), Новая Зеландия, Сенегал, Шри-Ланка, а австрийский орёл вместо меча и державы изображён с серпом и

молотом в лапах. Новая символика ока­залась удачной и оригинальной.

За последние десятилетия с образо­ванием новых независимых государств появились и другие совершенно новые геральдические формы и символы. Так, у гербов ряда африканских стран — форма ромба с округлёнными левым и правым углами. В Африке получили распространение сим­волы чёрной звезды — стремления Чёрного конти­нента к независимости; антилопы, страуса. В стра­нах Карибского бассейна популярен корабль, озна­чающий путь к новым горизонтам...

Так знание основ геральдики и в наше время поможет лучше ориентироваться в государственной символике различных стран мира.

КРЕСТОНОСЦЫ И КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ

В конце мая 1212 г. в немецкий город Кёльн на берегу Рейна нагрянули вдруг необычные странники. Целая толпа ребятишек заполнила городские улицы. Они стучали в двери домов и просили подаяния. Но это были не обычные поби­рушки. На одежду детей были нашиты матерчатые чёрные и красные кресты, а на расспросы горожан они отвечали, что идут в Святую землю, чтобы освободить от неверных город Иерусалим. Предво­дительствовал маленькими крестоносцами мальчик лет десяти, который нёс в руках железный крест. Мальчугана звали Никлас, и он рассказывал, как во сне к нему явился Ангел и поведал, что Иеруса­лим освободят не могучие короли и рыцари, а безоружные дети, которых поведёт Господня воля. По милости Божьей море расступится, и они посуху придут в Святую землю, а сарацины, устрашась, отступят перед этим воинством. Многие пожелали стать последователями маленького проповедника. Не слушая увещеваний отцов и матерей, они от­правлялись в путь — освобождать Иерусалим. Тол­пами и небольшими группами дети шли на юг, к морю. Сам Папа римский восславил их поход. Он говорил: «Эти дети служат укором нам, взрослым. Пока мы спим, они с радостью выступают за Святую землю».

Но на самом деле радости во всём этом было ма­ло. В дороге дети гибли от голода и жажды, и ещё долго крестьяне находили у дорог и хоронили тру­пы маленьких крестоносцев. Конец похода был ещё печальнее: разумеется, море перед с трудом добрав­шимися до него детьми не расступилось, а предпри­имчивые купцы, как будто взявшиеся перевезти па­ломников в Святую землю, попросту продали ребя­тишек в рабство.

Но об освобождении Святой земли и гроба Гос­подня, находящегося, по легенде, в Иерусалиме, помышляли не только дети. Нашив кресты на ру­бахи, плащи и знамёна, устремились на Восток кре­стьяне, рыцари, короли. Это произошло в XI в., когда турки-сельджуки, захватив почти всю Малую Азию, в 1071 г. стали хозяевами Иерусалима — священного города христиан. Для христианской Европы это было страшное известие. Турок-мусуль­ман европейцы считали не только «недочеловека­ми» — хуже! — приспешниками дьявола. Святая земля, где родился, жил и принял мученическую смерть Христос, оказалась теперь недосягаемой для паломников, а ведь благочестивое путешествие к святыням было не только похвальным делом, но могло стать и искуплением грехов как для бедного крестьянина, так и для знатного сеньора. Вскоре стали доходить слухи о злодействах, творимых «проклятыми нехристями», о зверских муках, ко­торым они якобы подвергали несчастных христиан. Христианин-европеец с ненавистью обращал взор на Восток. Но беды пришли и на земли самой Ев­ропы.

Конец XI в. стал тяжелейшим временем для ев­ропейцев. Начиная с 1089 г. множество несчастий обрушивалось на них. Лотарингию посетила чума, в Северной Германии произошло землетрясение. Суровые зимы сменялись летней засухой, после ко­торой случались наводнения, неурожай порождал голод. Вымирали целые деревни, люди занимались людоедством. Но не меньше, чем от стихийных бед­ствий и болезней, крестьяне страдали от непосиль­ных поборов и вымогательств сеньоров. Доведённые до отчаяния, люди целыми деревнями бежали куда

249

глаза глядят, а иные уходили в монас­тыри или искали спасения в отшельни­ческой жизни.

Феодалы также не чувствовали себя уверенно. Будучи не в состоянии довольствоваться тем, что давали им крестьяне (многих из которых унесли голод и болезни), сеньоры начали захватывать но­вые земли. Свободных земель уже не осталось, по­этому крупные сеньоры принялись отбирать поме­стья у мелких и средних феодалов. По самому нич­тожному поводу вспыхивали междуусобицы, и из­гнанный из своего поместья владелец пополнял ря­ды безземельных рыцарей. Без земли оставались и младшие сыновья знатных господ. Замок и земля доставались в наследство только старшему сыну — остальные же были вынуждены делить между собой коней, оружие да доспехи. Безземельные рыцари предавались разбою, нападая на слабые замки, а чаще безжалостно грабя и без того нищих крестьян. Особенно желанной добычей были не готовые к обо­роне монастыри. Объединившись в банды, благо­родные господа, как простые разбойники, рыскали по дорогам.

Злое и неспокойное время настало в Европе. Кре­стьянин, у которого солнце спалило посевы, а ры­царь-разбойник — дом; сеньор, не знающий, где раздобыть средства для достойной его положения жизни; монах, с тоской взирающий на разорённое «благородными» грабителями монастырское хозяй­ство, не успевающий отпевать умерших от голода и болезней, — все они в смятении и горе обратили взоры к Богу. За что он карает их? Какие смертные грехи ими совершены? Как их искупить? И уж не потому ли гнев Господень настиг мир, что Святую землю — место искупления грехов — топчут «слуги дьявола», проклятые сарацины? Снова взоры хри­стиан обратились на Восток — не только с нена­вистью, но и с надеждой.

В ноябре 1095 г. недалеко от французского горо­да Клермон перед огромной толпой собравшегося народа — крестьян, ремесленников, рыцарей и мо­нахов — выступил Папа Урбан II. В пламенной речи он призвал всех взяться за оружие и отправиться на Восток, чтобы отвоевать у неверных гроб Гос­подень и очистить от них Святую землю. Всем участникам похода Папа обещал прощение грехов. Люди встретили его призыв криками одобрения. Возгласы «Так хочет Бог!» не раз прерывали речь Урбана II. Многим было уже известно, что визан­тийский император Алексей I Комнин обратился к Папе и европейским королям с просьбой помочь ему отразить натиск мусульман. Помочь христианам-византийцам победить «нехристей» будет, конечно, богоугодным делом. Освобождение же христиан­ских святынь станет самым настоящим подвигом, несущим не только спасение, но и милость Всевыш­него, который вознаградит своё воинство. Многие из слушавших речь Урбана II тут же давали обет идти в поход и в знак этого прикрепляли на свою одежду крест.

Весть о предстоящем походе в Святую землю быстро разлетелась по Западной Европе. Принять участие в нем призывали священники в церквях и юродивые на улицах. Под влиянием этих пропове­дей, равно как и по призыву своего сердца, под­нялись в святой поход тысячи бедняков. Весной 1096 г. из Франции и прирейнской Германии они двинулись нестройными толпами по дорогам, из­давна известным паломникам: по Рейну, Дунаю и дальше — к Константинополю. Крестьяне шли с семьями и всем своим скудным скарбом, который умещался в маленькой тележке. Они были плохо вооружены, страдали от нехватки продовольствия. Это было довольно дикое шествие, так как по дороге крестоносцы нещадно грабили болгар и венгров, че­рез земли которых проходили: отбирали скот, ло­шадей, продукты, убивали тех, кто пытался защи­тить своё добро. Будучи едва знакомы с конечным пунктом своего странствия, бедняки, подходя к ка­кому-нибудь большому городу, спрашивали, «уж не есть ли это тот Иерусалим, куда они направля­ются?». С горем пополам, положив многих в стыч­ках с местными жителями, летом 1096 г. крестьяне добрались до Константинополя.

Появление этой неорганизованной, голодной толпы совсем не обрадовало императора Алексея Комнина. Правитель Византии поспешил отделать­ся от бедняков-крестоносцев, переправив их через Босфор в Малую Азию. Конец похода крестьян был печален: осенью того же года турки-сельджуки встретили их войско неподалёку от города Никеи и почти полностью перебили или, захватив в плен, продали в рабство. Из 25 тыс. «воинства Христова» уцелело только около 3 тыс. Оставшиеся в живых горемычные крестоносцы-бедняки вернулись в Константинополь, откуда некоторые из них стали возвращаться домой, а некоторые остались ждать прихода крестоносцев-рыцарей, надеясь до конца исполнить данный обет — освободить святыни или по крайней мере обрести на новом месте спокойную жизнь.

Крестоносцы-рыцари выступили в свой первый поход тогда, когда крестьяне начали свой печаль­ный путь по землям Малой Азии, — летом 1096 г. В отличие от последних сеньоры были хорошо под­готовлены к предстоящим сражениям и трудностям пути — они были профессиональными воинами, и им привычно было готовиться к битве. История со­хранила имена предводителей этого воинства: вы­ступивших первыми лотарингцев возглавлял гер­цог Готфрид Бульонский, норманнов Южной Ита­лии вёл князь Боэмунд Тарентский, а рыцарями Южной Франции предводительствовал Раймонд, граф Тулузский. Их войска не были единой спло­чённой армией. Каждый отправившийся в поход феодал вёл свою дружину, а следом за своим сеньо­ром снова тащились с пожитками сорвавшиеся с насиженного места крестьяне. Рыцари в пути, по­добно прошедшим перед ними беднякам, занялись было грабежом. Наученный горьким опытом пра­витель Венгрии потребовал от крестоносцев залож­ников, что гарантировало довольно «благопристой-

250

Крестоносцы.

1

. 1-й крестовый поход (1096—1099 гг.).

2. 4-й крестовый поход

(1202-1204

гг.).

ное» поведение рыцарей по отношению к венграм. Однако это был единичный случай. Балканский по­луостров был разграблен прошествовавшими по не­му «христовыми воинами».

В декабре 1096 — январе 1097 гг. крестоносцы прибыли к Константинополю. Они вели себя с теми, кого вообще-то собирались защищать, мягко гово­ря, недружелюбно: произошло даже несколько во­енных стычек с византийцами. Император Алексей пустил в ход всё непревзойдённое дипломатическое искусство, так прославившее греков, — лишь бы защитить себя и своих подданных от необузданных «паломников». Но уже тогда чётко проявилась та взаимная неприязнь между западноевропейскими сеньорами и византийцами, которая позднее при­несёт гибель великому Константинополю. Для при­шедших крестоносцев православные жители импе­рии были хоть и христианами, но (после церковного раскола в 1054 г.) не братьями по вере, а еретиками, что не намного лучше неверных. Кроме того, ев­ропейским феодалам — недальним потомкам вар­варских племён — казались непонятными и дос­тойными презрения древняя величественная куль­тура, традиции и обычаи византийцев. Рыцарей бе­сил высокопарный слог их речей, а богатство вы­зывало просто дикую зависть. Понимая опасность подобных «гостей», стремясь использовать их во­енное рвение в своих целях, Алексей Комнин хит­ростью, подкупами и лестью добился от большинст­ва рыцарей вассальной присяги и обязательства вернуть империи те её земли, которые будут отвоё­ваны у турок. После этого он переправил «христово воинство» в Малую Азию.

Разрозненные силы мусульман не смогли про­тивостоять напору крестоносцев. Захватывая крепости, они прошли Сирию и двинулись в Палес­тину, где летом 1099 г. штурмом взяли Иерусалим. В захваченном городе крестоносцы учинили жес­точайшую резню. Убийства мирных жителей пре­рывались на время молитвы, а затем начинались снова. Улицы «святого города» были завалены мёртвыми телами и залиты кровью, а защитники «гроба Господня» рыскали, растаскивая всё, что можно было унести.

Вскоре после взятия Иерусалима крестоносцы овладели большей частью восточного побережья Средиземного моря. На захваченной территории в начале XII в. рыцарями было создано четыре госу­дарства: королевство Иерусалимское, графство Триполи, княжество Антиохийское и графство Эдесское, — сеньоры начали обустраивать свою жизнь в новых местах. Власть в этих государствах строилась на феодальной иерархии. Возглавлял её король Иерусалимский, остальные три правителя считались его вассалами, но на деле были самосто­ятельны. Огромное влияние в государствах кресто­носцев имела церковь. Ей принадлежали и большие земельные владения. Церковные иерархи были од­ними из самых влиятельных сеньоров в новых госу­дарствах. На землях крестоносцев в XI в. возникли прославившиеся в дальнейшем духовно-рыцарские ордена: тамплиеров, госпитальеров и тевтонцев (см. ст. «Рыцарские ордена»).

В XII в. под давлением начавших сплачиваться мусульман крестоносцы начали терять свои владе­ния. Стремясь противостоять натиску неверных, европейские рыцари в 1147 г. предприняли 2-й кре­стовый поход, который закончился неудачей. По­следовавший за ним 3-й крестовый поход (1189— 1192 гг.) завершился столь же бесславно, хотя и

252

Битва крестоносцев с мусульманским

войском под


Антиохией.

С миниатюры

XIII

в.

возглавляли его три короля-воина: германский им­ператор Фридрих I Барбаросса, французский ко­роль Филипп II Август и английский король Ри­чард I Львиное Сердце. Поводом к выступлению ев­ропейских сеньоров послужил захват в 1187 г. Ие­русалима султаном Салах-ад-Дином (см. ст. «Ри­чард I Львиное Сердце»). Поход сопровождали сплошные беды: в самом его начале, переправляясь через горную речушку, утонул Барбаросса; фран­цузские и английские рыцари неустанно враждо­вали между собой; и в итоге освободить Иерусалим так и не удалось. Правда, Ричард Львиное Сердце добился от султана кое-каких уступок — крестонос­цам оставили кусочек Средиземноморского побере­жья, а христианам-паломникам разрешено было в течение трёх лет посещать Иерусалим. Победой это, разумеется, назвать было трудно.

Рядом с этими неудачными предприятиями ев­ропейских рыцарей совершенно отдельно стоит 4-й крестовый поход (1202—1204 гг.), сравнявший с неверными православных христиан-византийцев и приведший к гибели «благородный и прекрасный Константинополь». Инициатором его стал Папа Ин­нокентий III. В 1198 г. он развернул грандиозную агитацию за очередной поход во имя освобождения Иерусалима. Папские послания были разосланы во все европейские государства, но, кроме того, Ин­нокентий III не обошёл своим вниманием ещё од­ного христианского правителя — византийского императора Алексея III. Он тоже, по мнению Папы, должен был двинуть войска в Святую землю. Кроме укоров императору за равнодушие к делу освобож­дения христианских святынь, римский первосвя­щенник в своём послании поднял важный и давний вопрос — об унии (объединении разделившейся в 1054 г. церкви). На самом деле Иннокентий III меч­тал не столько о восстановлении единства христи­анской церкви, сколько о подчинении Византий­ской греческой церкви Римско-католической. Им­ператор Алексей это прекрасно понял — в резуль­тате ни договора, ни даже переговоров не вышло. Папа был в гневе. Он дипломатично, но недвусмыс­ленно намекнул императору, что в случае несговор­чивости византийцев на Западе найдутся силы, го­товые выступить против них. Иннокентий III не пу­гал — действительно, на Византию с жадным ин­тересом поглядывали европейские монархи.

4-й крестовый поход начался в 1202 г., и пер­воначально его конечным пунктом намечался Еги­пет. Путь туда лежал через Средиземное море, а крестоносцы, несмотря на всю тщательность под­готовки «святого паломничества», флотом не рас­полагали и потому вынуждены были обратиться за помощью к Венецианской республике. С этого мо­мента маршрут крестового похода резко изменился. Дож Венеции Энрико Дандоло затребовал за услуги огромную сумму, а крестоносцы оказались неплатё­жеспособны. Дандоло это не смутило: он предложил «святому воинству» компенсировать недоимки зах­ватом далматинского города Задара, купцы которо­го конкурировали с венецианскими. В 1202 г. Задар был взят, воинство крестоносцев погрузилось на ко­рабли, но... отправилось совсем не в Египет, а ока­залось под стенами Константинополя. Поводом для такого поворота событий послужила борьба за пре­стол в самой Византии. Дож Дандоло, которому по­нравилось сводить счёты с конкурентами (Византия соперничала с Венецией в торговле с восточными странами) руками крестоносцев, сговорился с пред­водителем «воинства Христова» Бонифацием Мон-

253

ферратским. Папа Иннокентий III под­держал предприятие — и маршрут крестового похода был во второй раз из­менён.

Осадив в 1203 г. Константинополь, крестоносцы добились восстановления на троне императора Иса­ака II, который за поддержку обещал щедро запла­тить, однако оказался не так богат, чтобы сдержать слово. Разгневанные таким поворотом дела, «осво­бодители Святой земли» в апреле 1204 г. штурмом взяли Константинополь и подвергли его погрому и разграблению. Столица Великой империи и право­славного христианства была разорена и предан

а ог­ню. После падения Константинополя была захваче­на часть Византийской империи. На её развалинах возникло новое государство — Латинская империя, созданная крестоносцами. Она просуществовала не­долго, до 1261 г., пока не рухнула под ударами заво­евателей.

После падения Константинополя призывы идти освобождать Святую землю на время затихли, пока дети Германии и Франции в 1212 г. не отправились на этот подвиг, обернувшийся для них гибелью. По­следовавшие следом четыре крестовых похода ры­царей на Восток успеха не принесли. Правда, во время 6-го похода императору Фридриху II удалось освободить Иерусалим, но «неверные» через 15 лет

вернули себе утраченное. После провала 8-го крестового похода французских рыцарей в Северную Африку и гибели там французского короля Людовика IX Святого призывы римских первосвященников к новым «подвигам во имя веры Христовой отзыва не находили. Владения крестоносцев на Востоке постепенно захватывались мусульманами, пока в самом конце XIII в. не перестало существовать Иерусалимское королевство.

Правда, в самой Европе крестоносцы существовали ещё долго. Крестоносцами были, кстати, и те немецкие псы-рыцари, которых разбил на Чудском озере князь Александр Невский. Римские Папы вплоть до XV в. организовывали в Европе крестовые походы во имя истребления ересей. Но это были лишь отголоски былого. Гроб Господень остался за «неверными», эта утрата сопровождалась огромными жертвами — сколько паладинов осталось навеки в Святой земле? Но вместе с вернувшимися кре­стоносцами в Европу пришли новые знания и мас­терство, ветряные мельницы, тростниковый сахар и даже такой привычный для нас обычай мыть пе­ред едой руки. Так, многим поделившись и забрав в уплату тысячи жизней, Восток не уступил ни ша­гу Западу. Великая битва, длившаяся 200 лет, за­вершилась вничью.

МОНАШЕСТВО

Монашество не было изобретением западно­европейского средневековья. Уже в первые века нашей эры в Египте, Сирии, Палестине и Малой Азии появились люди, желавшие «по­служить Богу» своим, особенным образом. Они поселялись в пещерах, пустынях, других труд­нодоступных местах, питались дикими плодами, корешками трав, съедобными насекомыми. Этих отшельников почитали как святых праведников — ведь они отказались от жизни в грешном мире рядом с грешными людьми и выбрали самый пря­мой путь к спасению. Первые монахи помнили о словах Иисуса, обращённых к ученикам; Христос советовал им не заботиться о еде и крыше над головой. Если человек по-настоящему верит в Бога, то Бог даст ему всё необходимое, как даёт птицам небесным. Поэтому уединённая и скудная жизнь монахов-отшельников была знаком истинной, не­поколебимой веры.

Многие из восточных монахов придумывали для себя дополнительные испытания на стойкость: они годами не выходили из специально вырытых ям или же не сходили с особых возвышений, называв­шихся «столбами». Некоторые брали на себя обя­зательство молчать всю жизнь, не менять одежду и не мыться... Таких монахов называли «подвижни­ками» (по «подвигу» веры, который они соверша­ли); они-то чаще всего и селились в горах и пус­тынях.

Подвижники стремились избежать людского со­седства и жили каждый поодиночке. На западе Ев­ропы такое монашество прививалось с трудом — климат здесь был более суровым, да и привычка к общественной жизни была сильна ещё с римских времён. Поэтому в западной части Римской импе­рии (в первую очередь — в Италии) распространи­лась другая разновидность восточного монашества: монашеские общежития, монастыри.

Первоначально они были очень невелики. Не­сколько «братьев» (так называли себя монахи) объ­единялись для праведной жизни под руководством настоятеля (его называли «отцом»), которого выби­рали все члены монашеской общины. Нельзя ска­зать, что братья, вступившие в монастырь, поры­вали с миром полностью, как это делали египетские столпники и молчальники. Просто монашеская об­щина заменяла им большой мир, полный неспра­ведливостей и насилия. Всё имущество братьев бы­ло общим, общим было и их небольшое хозяйство. Братья совместно молились Богу, вознося молитвы как за себя, так и за всех христиан, живущих мир­ской жизнью. Считалось, что молитвы монахов, людей «святой жизни», легче всего достигают Гос­пода.

Количество таких маленьких общежитий, оби­телей (каждую из них населяли, как правило, 5— 10 человек) стало быстро увеличиваться примерно с 500 г., когда Западная Европа подверглась разру-

254

Кармелит.

Бенедиктинец.

Средневековый хронист.

Миниатюра.

шительным варварским вторжениям. Теперь в обителях нередко спасали не только душу, но и жизнь, подчас — и богатство. Варвары не всегда щадили монастыри, попадавшиеся на их пути, но безоружные монахи не вызывали у них серьёзных опасений, да и располагались монастыри на отшибе от больших дорог, крупных городов и укреплённых сельских поместий знати. Монашеские обители превращаются в убежища множества случайных людей, нередко далёких не только от высоких помыслов о Боге, но и от веры вообще. Церковь ощущает, что монастырская жизнь начинает выходить из-под её контроля: нравы монахов портились, дисциплина падала, а произвол настоятелей возрастал. Напомним, что количество монастырей при этом постоянно увеличивалось. Простой перенос восточных «общежитий» на западную почву приносил самые опасные плоды.

К началу VI в. всем было ясно, что обители Запада нуждаются в самой серьёзной реформе. Кто-то должен был подать пример монастырской жизни, в которой братское обращение монахов друг с другом сочеталось бы со строжайшей дисциплиной. Молитву следовало сочетать с физическим трудом — ведь разрастающиеся монастыри вынуждены были содержать себя сами. Наконец, новичок, вступающий в братство, должен был проходить испытательный срок и заслужить одобрение братьев своим поведением. Все эти новшества были введены итальянским монахом святым Бенедиктом, происходившим из города Нурсия. В деятельности Бенедикта Нурсийского заметен последний отблеск римского административного гения — гения организации и порядка.

Главным творением святого Бенедикта стал ус­тав монашеской жизни — правила, которыми мо­нахи должны были руководствоваться во время труда и отдыха. По имени создателя устав этот стал называться бенедиктинским, а исполнявшие устав монахи — бенедиктинцами. До конца XI в. бенедиктинский «орден» (так называлось объединение всех монастырей, признающих устав святого Бене­дикта) был наиболее многочисленным и почитае­мым из всех монашеских орденов Западной Ев­ропы.

В обитель вступали для того, чтобы служить Бо­гу, поэтому устав организовывал всю жизнь монас­тыря вокруг церковных служб, в которых несколь­ко раз в день участвовали все братья. Размеренный ритм монастырской жизни обозначался ударами колокола, сзывавшего братию то к совместной мо­литве, то к общей трапезе. Даже сон бенедиктинцев был подчинён церковному ритму и разделялся на две части всенощной службой, проходившей глубо­кой ночью: «первый сон» — до всенощной, и «вто­рой» — после неё. Правда, разрешён был и корот­кий дневной отдых. От участия в совместных мо­литвах разрешение настоятеля освобождало лишь больных и занятых работой в дальних монастыр­ских владениях.

255

Часть дня, свободную от божествен­ных служб, монахи посвящали труду — как физическому, так и умственному. Все они так или иначе занимались хозяйством — заготовкой дров, помолом зерна, уходом за скотом, пахотой; умственный же труд сводился к чтению, размышлениям над прочитанными богословскими книгами и переписыванию книг. Последнее из за­нятий считалось особенно угодным Богу; даже сов­сем маленькие бенедиктинские монастыри непре­менно обзаводились «скрипториями» (так называ­лись мастерские по переписыванию и украшению книг) и библиотеками. Именно бенедиктинцам мы обязаны тем, что хотя бы некоторые произведения греческих и римских авторов дошли до наших дней. В основном же монахи, конечно, переписывали Библию и со­чинения отцов церкви. Книга рассмат­ривалась в бенедиктинских монасты­рях как сокровище, она могла изготав­ливаться несколько лет, украшалась богатыми иллюстрациями, фигурными заглавными буквами...

Наконец, устав святого Бенедикта учил братьев доброте и терпимости друг к другу. Бенедикт не был сто­ронником сурового отношения к себе и к ближним людям. Он считал, что от человека не нужно требовать полного самоотречения и самоуничижения — любовь к Господу может быть доказана и более простыми и скромными сред­ствами. Монаха украшают не столько «подвиги», сколько смирение и послу­шание...

Но не для всех христиан Западной Европы вера была делом кротости и ми­лосердия. В то же время, когда святой Бенедикт основывает свою образцовую монашескую общину в Монтекассино (к югу от Рима), примерно в 529 г. в Европе расцветает и другое направле­ние в монашеском движении — мона­шество «подвига». Зародилось оно в стране, населённой людьми с горячей кровью и неуёмной фантазией, люби­телями приключений и опасных схва­ток — в Ирландии. Ирландские мона­хи отчасти были похожи на своих еги­петских и сирийских предшественников — они тво­рили чудеса, жили на скалах, едва выступающих над поверхностью океана, совершали морские пу­тешествия в никому не ведомые страны. Обаяние ирландского монашества было настолько велико, что в VI—VII вв. основанные выходцами из Ирлан­дии монастыри появляются во многих странах Ев­ропы. Ирландские монахи вместе с бенедиктинца­ми сыграли исключительную роль в распростране­нии христианства на окраинах Европы.

Таким образом, в монастырях находилось дело и любителю приключений, и скромному тружени­ку, и почитателю мудрости Аристотеля и Платона.

Обитель была не только местом бегства от мира; она быстро превратилась в одну из важнейших частей мира средневековья. Долгое время монастыри оста­вались главными центрами науки, культуры и ис­кусства: они задавали моду в архитектуре и книж­ной иллюстрации, содержали монастырские шко­лы, в которых обучались дети знатных сеньоров. Именно монастырские мыслители напряжённо об­думывали ответы на главные вопросы, волновав­шие средневекового человека: когда и как Бог будет вершить Страшный суд? Что ждёт людей после смерти? Свободен ли человек в своих действиях в этой жизни или все его поступки раз и навсегда предопределены волей Господней? Оторванные от семейных связей и общественных обя­занностей монахи остро ощущали каждый свою индивидуальность, не­повторимость. Их внутренняя, эмоци­ональная жизнь была намного богаче переживаний, доступных мирянам. Лишь постепенно, к XIII—XIV вв. мысли и чувства углублённых в себя монахов будут переняты и усвоены средневековыми горожанами, а позд­нее — развиты философами Возрож­дения. Средневековая личность, по­добно слабому ростку, пробивается наружу и укрепляется в тени монас­тырской стены, после чего укореня­ется в тени другой стены — город­ской. И там, и здесь она была надёжно защищена от слишком жарких лучей прямого солнечного света — отноше­ний власти, силы и принуждения.

Немалую роль сыграло монашест­во и в хозяйственной жизни средне­вековья. Владения монастырей не дробились при наследовании, как это было с землями светских феодалов, а постоянно увеличивались за счёт по­жертвований и дарений. Монахи, не отвлекавшиеся военными походами и развлечениями, вели своё хозяйство более умело, чем рыцари. Новые типы упряжи лошадей, садовые и огород­ные культуры, более производитель­ные мельницы, плуги — всё это по­являлось в первую очередь в монас­тырских владениях и лишь потом рас­пространялось в хозяйствах светских сеньоров и крестьян. Крупные монастыри располагали доста­точными средствами, чтобы проводить расчистку лесов под пашни и осушать болота. В VIII—X вв. многие аббатства («аббатом» на Западе называли настоятеля монастыря; слово образовано от «авва» — отче, отец) превращаются в обширные феодаль­ные сеньории, в которых крестьянам жилось, по­жалуй, потяжелее, чем под властью светских сеньо­ров. В монастырских хозяйствах лучше был пос­тавлен учёт и контроль за исполнением крестьян­ских повинностей; вдобавок к этому грамотные мо­нахи оформляли все свои отношения с крестьянами

Францисканец.

256

на бумаге и в спорных случаях умели доказать суду свою правоту. От крестьян требовали такого же бе­спрекословного послушания, как и от братии: один английский аббат предписал своим кре­стьянам пользоваться только монас­тырскими мельницами (разумеется, за плату); крестьяне отказались повино­ваться. Тогда аббат добился своего си­лой, отняв у крестьян все мельничные жернова. В назидание непокорным он велел вымостить этими жерновами пол своей приёмной комнаты.

Удавалось ли обитателям монасты­рей сочетать возрастающее богатство и могущество с исполнением устава свя­того Бенедикта? Внешне — да. Колоко­ла всё так же отбивали всенощные и за­утрени, монахи постились, молились, пели гимны в церкви и переписывали книги. Но физическим трудом разбога­тевшие бенедиктинцы занимались всё реже и всё неохотнее. Посты аббатов в крупных монастырях были захвачены представителями видных феодальных родов и по существу передавались по наследству. С середины X в. часть бе­недиктинцев выдвигает идею реформы монастырской жизни; реформаторы, объединившиеся вокруг французского монастыря Клюни, считали необходимым избавить монастыри от контроля со стороны местной знати и вернуться к простым и строгим требованиям устава.

С конца XI в. в Западной Европе начинают оформляться новые монашеские орде­на, отчасти противопоставлявшие себя бенедиктинцам. Отличие подчёркива­лось тем, что «новые» ордена предпоч­ли другой цвет одежд и носили рясы из простого белёного полотна (бенедик­тинцы традиционно одевались в чёр­ный цвет). Самым популярным из но­вых орденов стал цистерцианский; название его было образовано от латин­ского написания французского города Сито, где располагалась главная оби­тель ордена. Уставы новых орденов требовали возврата монахов к ручному труду и удаления от мира; по мнению их основателей, бенедиктинцы слиш­ком сильно погрязли в мирских делах. Церковные службы отходят в жизни «белых» монахов на второй план, глав­ным же делом монаха становятся спа­сение своей собственной души, попыт­ки «увидеть» Бога мистическими сред­ствами. Монастыри «новых» орденов делаются прибежищем восторженных фанатиков веры и тонких богословов, вдохновенных проповедников кресто­вых походов и почитаемых народом пустынножи­телей. Основание новых монашеских орденов в XII в. превращается в моду: достаточно было слегка

изменить один из уже существующих уставов, ввести новые элементы одеж­ды и добиться разрешения папы на уст­ройство монашеской общины — и но­вый орден появлялся на свет. Опаса­ясь, как бы монашеское движение не вышло из-под римского контроля, Папы запретили основание новых ор­денов.

И всё же в начале XIII в. этот зап­рет был нарушен, причём новые ор­дена — нищенствующих монахов-проповедников — были созданы по почину самих Пап. В Риме поняли, что для борьбы с ересями и свободо­мыслием необходимо новое оружие, и увидели такое оружие в монашеском движении святого Франциска из итальянского города Ассизи. Фран­циск начал свою проповедь в 1206 г.; через 20 лет он скончался, изнурён­ный нищетой и болезнями. Первое время Франциск сам изрядно по­ходил на еретика и выглядел в глазах римской церкви очень сомнительно: он отказался от владения имущест­вом (а Франциск был сыном богатого купца), не брал в руки денег и вместе со своими учениками вёл бродячую жизнь. Фран­циск явно подражал Христу, чего он и не пытался скрывать. Уже это сближало Франциска в глазах Рима с еретиками-вальденсами; мало того, и уче­ники Франциска, уничижительно называвшие себя «меньшими братьями», миноритами, бродили по дорогам в рясах из грубой мешковины, перепоясанные верёвка­ми, группами из двух человек, точно так же, как и вальденсы.

Папа Иннокентий III пожелал встретиться с подозрительным пропо­ведником в Риме. Он смог оценить и чистоту помыслов Франциска, и иск­ренность его веры, и его огромное лич­ное обаяние. Франциск не был опасен для церкви, но он мог стать ей поле­зен. Папа согласился утвердить сооб­щество миноритов при условии, что они станут настоящими монахами, примут свой устав и подчинятся церк­ви. В противном случае над Францис­ком и его друзьями постоянно нави­сала бы угроза обвинений в ереси.

Франциск согласился на предложе­ние Папы, но руководство орденом ми­норитов (его ещё называли францис­канским) передоверил своим более предприимчивым товарищам. Второе поколение францисканцев во многом отказывается от легендарной простоты основателя ордена. Францисканцы пользовались огромной популярностью; орден принимает мно­жество дарений, которые он расходует на угодные

Цистерцианец (братство св. Бернара).

Доминиканец

257

Богу дела: устройство больниц, школ и приютов. Монастыри францисканцев основываются в самой гуще тогдашней жизни — в центре крупных городов; минориты ви­дят смысл своей деятельности не в бегстве от мира, а в проповеди слова Христова среди мирян.

Схожие изменения на протяжении XIII в. про­исходят и со вторым орденом нищенствующих мо­нахов, основанным примерно в то же время, что и францисканский, — доминиканским. Он был наз­ван по имени испанского монаха святого Доминика, учёного богослова, специалиста по борьбе с ереся­ми. Оба ордена пользовались особым покровитель­ством пап и нередко соперничали в учёных диспу­тах, благотворительных делах и распространении христианской веры. Постепенно между орденами сложилось распределение обязанностей: минориты в основном «работали с народом», проповедовали среди самых широких слоёв населения, а домини­канцы больше занимались церковной наукой, бо­гословием — ведь именно в богословских спорах католики в прежние времена подчас уступали ере­тикам.

Позднее средневековье окончательно превраща­ет монашество в одно из главных орудий «воинствующей церкви». Орден иезуитов (правильное название «Общество Иисуса») создаётся его осно­вателем Игнатием Лойолой и Папами как мощное средство влияния на души и умы верующих. Монас­тырские стены, в прежние времена отделявшие бра­тию от мира, становятся тонкими и прозрачными, как стекло. Иезуиты живут «в миру», как обычные люди, носят ту же одежду, что и все, занимаются преподаванием в школах и университетах, литера­турным творчеством, ведут политические интриги, ухаживают за дамами. В то же время они остаются преданными слугами церкви, тайно и явно отстаи­вающими интересы Рима.

Средневековый монах мог укрываться от мира за толстыми монастырскими стенами, как это де­лали бенедиктинцы, или же проводить между собой и миром незримую грань подобно иезуитам — в лю­бом случае он оставался частью общества, которое покидал. Монах не был свободен от печалей и забот большого христианского мира; этому миру он дарил свои чувства и идеи, рождённые уединением и по­коем. Средневековый монах вовсе не презирал ос­тавленное им общество, просто он хотел жить в об­ществе, которое выбрал он сам.

ПАПСТВО

Я говорю тебе: ты — Пётр (имя апостола «Петра переводилось как «камень»), и на этом камне создам я мою церковь .. .и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что раз­решишь на земле, то будет разрешено на небесах». Эти слова Иисус Христос, согласно Евангелию, сказал своему ученику апостолу Петру; принято считать, что с них началась история христианской церкви.

История же римских первосвященников, кото­рых позднее стали называть папами, началась поч­ти в то же самое время. После казни Христа его ученики проповедуют учение Иисуса в разных час­тях мира. Святой Пётр совершает путешествие в Рим и основывает там одну из христианских общин. По преданию, Пётр становится первым главой рим­ской общины, её епископом, и гибнет смертью муче­ника за веру во время преследований христиан при императоре Нероне.

Христианская церковь всегда утверждала, что она «не от мира сего» и установлена свыше, самим Богом. На гербе современного государства Ватикан, возглавляемого Папой, изображены два скрещённых золотых ключа и особый головной убор — пап­ская тиара. Герб читается так: Папа, наследник и преемник Святого Петра, держит в своих руках ключи от Царства Небесного. Тиара же представ-

Веласкес. "Портрет Папы Иннокентия Х".

258

ляет собой высокую белую епископскую шапку («митру»), на которую поочерёдно надеты три ко­роны. Поэтому тиара начиная с XIV в. называлась «трижды царственной»; она показывала, что Папа, оставаясь духовным лицом, епископом, одновре­менно превосходит своей властью всех светских го­сударей.

Необходима ли церкви светская власть, чтобы творить добро и способствовать спасению христиан­ских душ? «Власть» и «благо» были неразрывно связаны ещё в сознании древних римлян; может быть, поэтому и римские Папы ответили на пос­тавленный вопрос твёрдым «да». По-видимому, ис­тория западноевропейского средневековья и не да­вала возможности ответить на этот вопрос иначе. Не случайно Папы переняли у верховных жрецов древнего языческого Рима титул «понтифика» (в переводе: «строителя мостов»). Папство стало од­ним из главных «мостов» между античностью и средневековьем, а также между отдельными стра­нами раздробленной феодальной Европы. Власть Пап в конце концов оказалась благом для средне­вековья, но была ли она таким благом для самих Пап? Ответить на этот вопрос трудно...

Но поздняя античность и раннее средневековье ещё не знали Папы-государя. До 313 г., когда им­ператор Константин отменил преследования хрис­тиан и допустил открытое исповедание христиан­ской религии, римские епископы возглавляли го­нимую общину, время от времени уходившую в под­полье. Греческое слово «паппас» (отче, отец) ши­роко применялось тогда христианами для обраще­ния к любому священнику, наставнику в вере и не означало верховенства римского епископа над дру­гими служителями церкви. Да и необходимости в объединении разрозненных общин под единой цер­ковной властью в это время у христиан ещё не было.

После знаменитого эдикта Константина долж­ность римского епископа становится очень замет­ной — ведь Рим был древней и почитаемой сто­лицей империи, её религиозным центром (офици­альной столицей в это время уже был Константи­нополь). В 343 г. епископы западных областей им­перии признали в Папе своего главу; он получил право выносить окончательное решение в случае внутрицерковных споров. Выборы Пап (а нового Папу взамен умершего по-прежнему выбирала вся христианская община Рима) уже в IV в. нередко превращались в кровавые побоища между сторон­никами различных партий. Римский историк Аммиан Марцелин сообщает о десятках убитых во вре­мя избрания Папы Дамасия в 366 г. Далее он пи­шет: «...немало соперников в погоне за властью стремились всеми силами истребить друг друга. Они были уверены, что впоследствии смогут обога­титься...».

На руку Папам оказались и богословские споры между различными течениями христианской церк­ви. Им было проще занять в этих спорах позицию беспристрастного и справедливого судьи, чем, ска­жем, константинопольским патриархам, находив­шимся под постоянным присмотром императорской власти. Римская церковь была более независима от империи, а значит, за­служивала и большего доверия в глазах верующих. На Халкедонском церковном соборе в 451 г., когда зачитывалось послание собору Папы Льва I, епископы кричали из зала: «Это сам Пётр говорит голосом Льва!». В VI в. всеобщее уважение к римской церкви было уже настолько велико, что завоевавший Италию византийский император Юс­тиниан не стал производить никаких изменений в церковном устройстве Рима — а ведь константи­нопольской церковью он привык распоряжаться по-хозяйски.

Наверное, наиболее яркой фигурой на престоле Святого Петра был в это время Святой Григорий I, прозванный Великим (кроме него, за двухтысячелетнюю историю папства такое прозвище получили ещё лишь двое Пап). Понтификат его (так назы­вается время правления Папы) пришёлся на годы с 590 по 604. Для Италии это был тяжёлый период лангобардского завоевания, сопровождавшегося эпидемиями и неисчислимыми бедствиями. Тяже­ло больной и уже весьма пожилой (по средневеко­вым представлениям — Григорий стал Папой в 50-летнем возрасте) понтифик стал настоящим прави­телем Рима. Он снабжал римлян продовольствием, выменивал и выкупал пленных у лангобардов, за­ботился об обороноспособности города. Григорий I написал множество сочинений, адресованных не учёным богословам, а простым верующим. Папа на­ставлял их в основах веры, советуя каяться и го­товиться к концу света, который, как полагал Гри­горий, уже не за горами. «Зачем снимать жатву, если жнецу не суждено жить? Пусть каждый оки­нет взором течение своей жизни, и он поймёт, сколь мало ему было нужно». Эти строки, написанные рукой Григория Великого, кажутся странными — ведь сам он с удивительной энергией заботился о благе христиан, «собирал жатву». Но противоречия на самом деле здесь нет: Григорий учил не забывать о вечном за мирскими заботами.

Византийские императоры уже не были способ­ны защитить западную церковь от угрожающих ей опасностей — еретиков-варваров и вторгавшихся в Европу арабов. Более того, из Константинополя усиливали нажим на римских первосвященников, стараясь подчинить империи хотя бы Пап; планы византийского господства над всей Италией рухну­ли ещё в VI в. К 700 г. стало ясно, что папство нуждается в независимости от светской власти и одновременно в сильной военной и политической поддержке. В Риме делают ставку на франков — наиболее могущественный и воинственный народ молодой варварской Европы. Одновременно начи­нается разграничение восточной и западной церк­вей, православия и католицизма. Их окончатель­ный раскол произошёл намного позже, в 1054 г.

Расчёты римских политиков оказались точны­ми. В середине VIII в. правитель франков Пипин Короткий, совершив два похода против лангобар­дов в Италию, признал Папу римского правителем «Наследия Святого Петра» — так называлось соз-

259

данное в Центральной Италии папское государство. Одна из целей, поставлен­ных в Риме, была достигнута — Папы обрели независимость и встали вровень со светски­ми государями средневековой Европы. Между 756 и 760 гг. в папской канцелярии был составлен фаль­шивый документ — так называемый «Константи­нов дар». Согласно этому «дару», римский импе­ратор ещё в IV в. уступил Папам светскую власть над Римом и окружающими его землями. На Пасху 800 г. Папа Лев III короновал короля франков Кар­ла императорской короной; империя на западе была восстановлена. Таким образом, независимым Па­пам была обеспечена сильная имперская поддерж­ка.

В Риме потратили немало усилий, чтобы обосно­вать необходимость и даже неизбежность союза папства и империи. Говорили, например, о «двух мечах», светском и духовном, которые должны не­устанно разить врагов христианского мира. Свет­ский меч извлекается из ножен только во имя церк­ви, по знаку священника. Хранителем обоих мечей признавался Папа; поскольку именно он вручал «меч» (т. е. власть в мирских делах) императору, то его власть была наивысшей. Те же представления лежали и в основе речей о «двух светилах» — Солн­це и Луне. Как Луна отражает солнечный свет, не имея своего собственного, так и император получает свет (т. е. опять же власть) от Папы, а через его посредничество — от Бога.

Все эти красивые слова, однако, мало соответ­ствовали реальности. Западная церковь, сбросив­шая с себя ветхие византийские путы, угодила вза­мен в крепкие сети нарождающегося европейского феодализма. В IX—X вв. власть Пап могла быть только феодальной властью, если Папы желали стать настоящими государями. Церковь втягивает­ся в мирскую организацию власти: епископы при­носят вассальные клятвы светским государям, по­лучают от них лены во владение, несут военную службу и в свою очередь раздают церковные земли в держание рыцарям-мирянам. Престол Святого Петра становится игрушкой в руках нескольких знатных римских семейств. Церковь оказывается перед угрозой «обмирщения», растворения в мире насилия и греха... Кажется, что папство не выдер­живает испытания властью.

Восстановление западной империи в середине X в. не вносит существенных изменений в плачев­ное состояние римской церкви. Императоры Сак­сонской династии так же свободно меняют Пап на престоле, как несколько лет назад это делала ита­льянская феодальная вольница. Луна затмевает Солнце, второй меч отказывается покорствовать первому. Лучшие умы католической церкви нап­ряжённо ищут выход из сложившегося положения. Да, Рим не выдержал испытания властью — но, может быть, в этом виновата сама власть, она была попросту не та, какой ей следует быть? Папство, до сих пор послушно поспешавшее за развитием ев­ропейского феодализма, ставит перед собой гран­диозную задачу — создать совершенно новый механизм власти, противостоящий феодальному поряд­ку. Историки называют эту программу «универ­сальной теократией»; более простыми словами можно сказать, что в Риме вознамерились сделать власть Папы наивысшей и по существу единствен­ной во всём христианском мире.

Переустройство церкви началось как бы испод­воль, оно было не всегда заметным и на первых порах не казалось опасным для торжествующей им­перии. В Риме сменяли друг друга Папы-реформа­торы, заявлявшие о необходимости очищения церк­ви, обновления веры и о возврате к простоте нравов ранних христиан. Германские императоры относи­лись к подобным идеям весьма благосклонно, по­скольку под «простотой нравов» они понимали по­виновение своей власти. Однако подлинные наме­рения реформаторов были иными. Наиболее извест­ный из них, монах Гильдебранд, ставший позднее Папой под именем Григория VII (1073—1085 гг.), заявил: «Господь не сказал: Моё имя Обычай». Гри­горий имел при этом в виду, что время «обычая», феодального произвола, власти, основанной на гру­бой силе, подошло к концу. Папское государство намеревалось опираться теперь на другую силу — силу праведника, изгоняющего беса из одержимо­го, а этого, по словам того же Григория, не мог сделать ни один король и император. «Обычай», феодальное право, и был тем бесом, которого Папа намеревался изгнать из христианского мира.

«Заклинание дьявола» началось в 1059 г., когда церковный собор в Риме установил новый порядок избрания Пап. Теперь Папу выбирало собрание кар­диналов — высших священнослужителей католи­ческой церкви; император не мог воздействовать на их решение. Кардиналов же, в свою очередь, мог назначать только Папа, занимающий Святой Пре­стол. Собор высказался и против того, чтобы свет­ские государи утверждали поставленных Папой епископов. Церковь превращалась в независимое ни от кого самоуправляющееся государство, «хри­стианскую республику», охватывавшую почти всю Европу. Императорам нечего было возразить на это по существу — им напомнили, что ранняя, Хрис­това церковь тоже была независима от светских властей.

Тем не менее императоры заупрямились. Тогда в Риме объявили, что любая светская власть про­исходит от Дьявола, и потребовали беспрекослов­ного послушания. И случилось небывалое: потря­сённая Европа узнала о том, что император Ген­рих IV на коленях униженно молил Папу Григо­рия VII о прощении. Фантастические мечтания римских реформаторов начинали обретать плоть. Почему же это случилось?

Во-первых, к концу XI в. значительно измени­лось само европейское общество. Оно стало гораздо более пёстрым и сложным, управлять им по-ста­рому было всё труднее. Поэтому мысль о первенстве римского понтифика над светскими государями нашла неожиданно много сторонников среди ми­рян.

Во-вторых, Папам удалось превратить Святой

260

"Папа Пий

VII

в Сикстинской капелле" Энгр. 1814 г. Вашингтон.

Престол в наилучшим образом организованное го­сударство тогдашней Европы. Государственная ма­шина Рима была отлажена безукоризненно; многие королевские канцелярии средневековья были позд­нее созданы по образцу папской, нотариусы и за­коноведы Святого Престола высоко ценились во всех европейских странах.

В-третьих, Папам удалось привлечь на свою сто­рону значительную часть мелкого рыцарства. Этим людям тоже не нравился «обычай», ставивший их в жёсткую зависимость от могущественных сеньо­ров. К тому же папство на протяжении десятилетий усиленно внедряло в сознание рыцарства идею «во­инства Христова», в котором рыцарская отвага бы­ла бы поставлена на службу целям и идеалам всего христианского общества. Старания церкви завер­шились успехом: в 1095 г. «воинство Христово» с восторгом откликнулось на призыв Папы Урбана II

(1088—1099 гг.) выступить в поход на Иерусалим (см. ст. «Крестоносцы и крестовые походы»).

Наконец, Григорий VII позаботился и о «науч­ном» обосновании папских притязаний. На свет из­влекались всевозможные недостоверные легенды о жизни Святого Петра и его учеников, из которых делались далеко идущие выводы. К примеру, пу­тешествие Святого Петра в Испанию (а многие ис­торики церкви сомневаются в том, что апостол дей­ствительно побывал там) становилось основанием для утверждений о принадлежности Испании Свя­тому Престолу. Точно такой же обработке подвер­гались и библейские тексты. Ссылки на Библию и церковную историю были очень авторитетны, а поймать римских книжников на слове в XI в. было почти некому.

Великие преемники Григория VII — Алек­сандр III (1159—1181 гг.) и Иннокентий III (1198—

261

1216 гг.) завершили создание величест­венного механизма власти римских первосвященников. Средневековье ещё не видело ничего подобного — в этом механизме слаженно вращались тысячи шестерёнок самых различных размеров: кардиналы и епископы, юрис­ты и богословы, профессора и студенты, бродячие монахи-проповедники и короли, принимавшие свои короны из папских рук... В середине XIII в. этой грозной боевой машине удалось, наконец, сломить мощь империи.

Но торжество Пап оказалось преждевременным; в 1300 г. Рим вновь оказался на грани катастрофы. Конструкция, возведённая Гильдебрандом и его единомышленниками, лишь внешне казалась не­уязвимой. На самом же деле она сильно зависела от постоянного притока денег и хорошо работала лишь тогда, когда в Рим безостановочно текли зо­лотые ручейки. Отринув «обычай» и феодальные обязательства вассалов и сеньоров, Папы поставили себя в полную зависимость от труда чиновников-бю­рократов, получавших жалованье. Европа же с на­чала XIV в. входит в длительную полосу хозяйст­венных затруднений, и Папам становится всё труд­нее удовлетворять денежные запросы своих служа­щих. Быстро развивающиеся европейские государ­ства — Французское, Английское королевства — тоже научились хорошо считать деньги и вовсе не намерены были следовать в своей политике рим­ским предписаниям. Они готовились сразиться с Римом его же оружием: оружием богословских трактатов и законов, воспитанием грамотных чи­новников и аккуратным счётом денег в казне.

Пощёчина, которую посланец французского ко­роля Филиппа Красивого дал Папе Бонифацию VIII в 1303 г. в папском дворце в Аланье неподалёку от Рима (см. ст. «Филипп IV Красивый»), стала дос­тойным ответом на унижение, испытанное импе­ратором Генрихом IV в 1077 г. в Каноссе. Под на­жимом Филиппа преемники Бонифация переносят своё местопребывание во Францию, в Авиньон. На­чинается длительный период «Авиньонского пле­нения Пап» (1305—1376 гг.). Окончательное воз­вращение Пап в мятежный и неуправляемый Рим произошло только в начале XV в. Но в Рим вер­нулись уже другие Папы. Они легко шли на зна­чительные уступки светским государям, и не по­мышляя о верховной власти над ними. Папы стер­пели даже попытки ограничить их церковную власть: в 1414—1418 гг. Констанцский церковный собор выдвинул идею верховенства собора над Па­пой. Интересы Пап сводились к пополнению соб­ственной казны и поиску тёплых местечек для род­ственников. К 1500 г. Папская область превраща­ется в заурядное итальянское государство, вовле­чённое во все местные дрязги и лишившееся своего прежнего авторитета.

Рим вернул себе часть былого величия лишь пос­ле взрыва Реформации (см. ст. «Реформация»). В XVI—XVII вв. история папства была переосмыс­лена; политическими амбициями всё же пришлось пожертвовать ради сохранения духовного авторите­та. Но всякий раз, как Папа римский обращается к миру с увещеванием с телеэкранов или с огромной площади перед собором Святого Петра в Риме, он говорит с человечеством не просто как священно­служитель, а как владыка, наделённый свыше единственным правом «связывать и разрешать». Тени Каноссы и Аланьи по сей день витают над Святым Престолом: в Папу стреляет террорист, а коммунисты наносят ему дружественные визиты...

ФРИДРИХ
II
ГОГЕНШТАУФЕН

Фридрих II Гогенштауфен — одна из ярчайших фигур европейского средневековья.

Он родился на исходе XII в., в 1194 г. Когда Фридриху было три года, умер его отец, Ген­рих VI, император Священной Римской им­перии и германский король, завещав престол сыну. Но, несмотря на то что в жилах ребёнка текла кровь великого деда — Фридриха I Барбароссы, герман­ского императора, прославившегося своей воин­ственностью и жестокостью, мало кто видел в ма­лыше будущего главу могущественного государст­ва. Фридриха прозвали «апулийским мальчиком», благо заботливая мать Констанция Сицилийская укрыла и воспитывала ребёнка на юге Италии, в Апулии. По завещанию мужа Констанция должна была стать регентшей государства и опекуншей малолетнего короля.

Но, презрев завещание императора, большинст­во немецких князей, поддерживающих династию Гогенштауфенов, избрали королём дядю Фридриха — Филиппа Швабского, а антиштауфеновски на­строенная часть князей поддержала притязания на престол Оттона Вельфа. На германском престоле оказались уже три короля. К подрастающему в Неа­поле Фридриху никто всерьёз не относился, а меж­ду Филиппом и Оттоном началась ожесточённая борьба за первенство.

Фридриха пока не волновали династические спо­ры. На мальчика свалилось новое горе — смерть матери. Согласно её воле, его новым опекуном и регентом в Сицилийском королевстве (важной час­ти Священной Римской империи, состоящей из ост­рова Сицилия и Южной Италии) стал римский Па­па Иннокентий III.

Иннокентий III стремился к установлению пап-

262

ского господства над всем христианским миром. Он с удовлетворением наблюдал за династической сму­той в Германии и стремился разжечь её ещё больше. Когда короли-противники обращались к Папе как к арбитру в их споре за престол, он поддерживал то одного, то другого. Ослабление монархической власти в Священной Римской империи освобождало папство от давних и опасных соперников, какими долгое время были германские императоры. Юный Фридрих ни в коей мере пока не представлял такой угрозы Риму.

Иннокентий III внимательно оберегал наследст­венные сицилийские владения Фридриха от внеш­них посягательств. С помощью Папы рано проявив­ший способности к учению юноша получил пре­красное образование. Фридрих мужал, общение с энергичным и волевым Иннокентием помогало ему обрести уверенность в своих силах. Возможно, именно от этого мудрого наставника унаследовал молодой Гогенштауфен искусство тонкой диплома­тической интриги и политического лавирования, которым прославился позднее.

Тем временем с переменным успехом продолжа­лась борьба за престол между старыми противника­ми: Филиппом Швабским и Оттоном Вельфом. Ув­лечённые этой борьбой, они и не замечали, как под крылом могущественного римского первосвящен­ника набирается сил законный наследник герман­ского престола. После гибели Филиппа Оттон в 1209 г. успел даже короноваться в Риме, пообещав Папе не оспаривать его влияния в Италии. Нару­шив эти обещания, новоявленный император под­писал себе приговор. Иннокентий III отлучил ко­ронованного им Оттона от церкви и провозгласил германским королём своего юного подопечного — Фридриха Гогенштауфена. «Апулийский мальчик» вышел на политическую арену. Началось триум­фальное движение Фридриха к вершинам власти. Помимо Папы у юноши появились новые помощ­ники. Главным из них был французский король Филипп II Август. Он побудил генуэзских банкиров ссудить будущего императора деньгами. Так у Фридриха появились средства для борьбы с узур­пировавшим императорскую корону Оттоном. Деньги французского короля и влияние могущест­венного римского Папы сделали своё дело. Когда Фридрих Гогенштауфен с небольшим войском по­явился в Южной Германии, на его сторону один за другим стали переходить церковные и светские фео­далы. В декабре 1212 г. собрание князей во Франк­фурте в присутствии представителей Папы и фран­цузского короля торжественно избрало 18-летнего юношу римским королём. Он был коронован в Майнце архиепископом Зигфридом.

Однако в европейской политике всё было взаи­мосвязано. Окончательный исход борьбы за герман­ский престол и судьба Фридриха зависели от того, кто одержит победу в давно начавшейся войне — Англия или Франция. Французский король Фи­липп II Август боролся с английским монархом Ио­анном I Безземельным, стремясь включить в состав Франции английские владения на её территории.

Политическое будущее Оттона Вельфа было тесно связано с возможными ус­пехами английского короля. Франция, естественно, поддерживала противника Оттона (не случайно Филипп II помогал Фридриху деньгами). Всё решилось в 1214 г. в битве при Бувине. Оттон сражался на стороне англичан и разделил с ними полное поражение. Неудачник бежал с поля боя, потеряв боевой штандарт императора с позолочен­ным орлом. Другая потеря была намного горше: политическое влияние Оттона в Германии сошло на нет. Молодой Гогенштауфен в 1215 г. был ещё раз торжественно коронован, теперь уже в Ахене.

Когда в 1216 г. Иннокентий III скончался, Фрид­рих уже особенно не нуждался в чьём-либо покро­вительстве. Почувствовавший вкус к власти, пол­ный честолюбивых замыслов, он был готов к са­мостоятельным действиям. В 1220 г. преемник Ин­нокентия III Папа Гонорий III короновал Фридриха в Риме. Фридрих II Гогенштауфен стал полноправ­ным императором Священной Римской империи.

История этого государства началась в 962 г., ког­да германский король Оттон I короновался в Риме, надеясь возродить величие древнеримской держа­вы. Стремление к этому величию, к господству над всей Европой сохранили и последующие герман­ские короли — государи воссозданной империи. Оно заставляло их раз за разом снаряжать военные походы в Италию, толкало на борьбу с папством, с итальянскими городами, с независимыми феодала­ми — со всеми, кто стоял на их пути. Империя потерпела крах в середине XIII в., хотя формально просуществовала до начала XIX столетия.

К моменту вступления на престол Фридриха II лучшие времена Священной Римской империи бы­ли уже позади. Кризис, разразившийся в связи с династической смутой, показал рыхлость и искус­ственность этого государственного образования, не­способность его решать насущные политические за­дачи. Особенно плачевным было положение в самой Германии, где зарвавшиеся князья готовы были подняться против любого монарха, посягнувшего на их права и свободы. Но в глазах Фридриха Гер­мания уже не была центром империи. В качестве главной её части он рассматривал Италию и Си­цилийское королевство, завоёванное отцом Фрид­риха незадолго до смерти. Именно сюда перенёс мо­лодой император центр тяжести своей политики. Ещё при жизни Иннокентия III он обещал Папе после укрепления на германском престоле передать Сицилию своему сыну Генриху (Иннокентий III яв­но опасался чрезмерного усиления Священной Рим­ской империи и пытался предотвратить его). Теперь Фридрих будто забыл о своём обещании. Впрочем, сам Иннокентий учил своего подопечного гибкости в политике.

Владея с рождения титулом Сицилийского ко­роля и получив свободу действия, Фридрих II за­нялся прежде всего преобразованиями в Сицилий­ском государстве. Именно здесь ему удалось добить­ся того, что невозможно было сделать в рамках всей Священной империи. Двор Фридриха в Палермо на-

263

поминал своей роскошью и стилем жиз­ни дворы восточных арабских султа­нов. Император явно был очарован вос­точной культурой. Восточная музыка и танцы, ли­тература и поэзия, архитектура — всё привлекало его внимание и поощрялось. Фридрих II основал университет в Неаполе и несколько школ. Сам он знал арабский и греческий языки, писал трактаты по-латыни и стихи по-итальянски, особенно любил естественные науки и прославился трактатом «Об искусстве охотиться с птицами». В Палермо жили арабские, византийские, еврейские учёные, пригла­шённые императором, веротерпимость которого по­ражала его сподвижников и приводила в бешенство папский Рим. Талант государственного деятеля поз­волил Фридриху создать в Сицилийском королев­стве образцовую по тем временам систему управ­ления. Похоже, Фридриху не давала покоя безгра­ничная власть восточных деспотов. В Сицилии Фридрих формировал наёмные отряды из мусуль­ман и с их помощью подавил ряд восстаний сици­лийских феодалов. Император проявил немалые способности в законотворчестве. В 1231 г. он издал так называемые «Мельфийские конституции». В соответствии с ними сильно урезывались права местных феодалов и вольности городов. Приказыва­лось срыть до фундамента феодальные замки, вы­строенные за последние 40 лет. Вся полнота власти сосредоточивалась в руках короля. Королевство бы­ло разделено на административные округа, управ­ляемые королевскими губернаторами. С населения взимался поземельный налог; кроме того, сущест­вовали многие косвенные налоги. Высшим чинов­ником Сицилийского королевства стал юстициарий, который по своим громадным полномочиям напоминал визирей арабских халифов. Постоянная наёмная армия и флот дополняли картину центра­лизованного Сицилийского государства, по сути построенного Фридрихом II Гогенштауфеном. По­жалуй, любой европейский государь мог бы гор­диться такими достижениями. Для Фридриха же сицилийская политика была пусть важным, но всё же одним из многих направлений его деятельности. Сильное Сицилийское королевство служило для императора базой, источником средств для укреп­ления своей власти и влияния в Италии. Завоевание Северной и Центральной Италии, необходимое, по его мнению, для процветания Священной империи, стало целью всей его жизни. Борьба с римским пап­ством, которое само стремилось к мировому господ­ству, и североитальянскими городами, которые пы­тались сохранить свою независимость, стала неотъ­емлемой частью этой жизни.

В начале своего царствования Фридрих II ста­рался сохранять добрые отношения с римскими Па­пами. «Возлюбленный духовный отец» — Иннокен­тий III — благословил Гогенштауфена на герман­ский престол. За это Фридрих клятвенно обещал ему сохранить папский сюзеренитет (верховенство) над Сицилийским королевством и рядом областей в Центральной Италии, расширить права духовен­ства и искоренить ереси на подвластной территории. Из всех этих обещаний выполнено было, по­жалуй, лишь последнее. Это не помешало Фрид­риху повторить все эти обещания в 1220 г. Папе Гонорию III, чтобы тот короновал его император­ской короной. Он окончательно умилостивил Папу, торжественно поклявшись не позже чем через год отправиться в крестовый поход. На самом деле им­ператор был совершенно равнодушен к движению крестоносцев, не ведущему к усилению император­ского господства. К тому же Фридриху был чужд религиозный фанатизм (гонения на еретиков были лишь данью Риму). Учитывая неотложные дела в Сицилийском королевстве и Италии, Фридрих ста­рался избежать похода во что бы то ни стало. Папа же стремился отправить Гогенштауфена в далёкую Палестину, чтобы ослабить его влияние в Италии. В 1225 г., после долгих просьб, угроз и увещеваний Гонория III, Фридрих был вынужден заключить с ним соглашение, по которому не позже августа 1227 г. был обязан выставить тысячный отряд ры­царей и снарядить флотилию для переброски крес­тоносцев в Святую землю. В случае нарушения обе­щания Фридриха ожидало отлучение от церкви.

В том же году Гогенштауфен женился на дочери иерусалимского короля Изабелле, обеспечив в слу­чае удачи крестового похода пополнение своей кол­лекции ещё одним венцом. Династические браки вообще были одним из излюбленных политических приёмов Фридриха II. Позднее он женился на сест­ре английского короля Генриха III, с политическим расчётом устраивал браки своих сыновей.

Первые разногласия с папством совпали с ухуд­шением отношений Фридриха с североитальянски­ми городами. Как и во времена Фридриха I Барба­россы, папство и Ломбардская лига (союз городов) стали сближаться перед лицом общего потенциаль­ного врага, стремящегося усилить свои позиции в Италии, — Фридриха II.

В 1226 г. ломбардские города возобновили свой прежний союз и свою военную организацию. В от­вет на это Фридрих II объявил о лишении городов привилегий, полученных ими по Констанцскому мирному договору (1183 г.). Дело шло к войне, а император не располагал достаточными военными силами. В этот затруднительный для Фридриха мо­мент умер Гонорий III, и на его место был выбран Папа Григорий IX, потребовавший немедленного начала крестового похода и обещавший за это упо­требить всё своё влияние для успокоения ломбард­ских городов. Война с Ломбардской лигой была от­срочена, а Фридрих в 1227 г. отплыл из Бриндизи в поход на Иерусалим. Но через несколько дней император неожиданно вернулся из-за болезни, и начатый поход расстроился. Папа не стал выслу­шивать объяснений посланцев Фридриха и отлучил его от церкви. В ответ император обнародовал рез­кий памфлет против Григория, а его приверженцы принудили Папу временно бежать из Рима.

Желая снять с себя папское проклятие, Фрид­рих II в 1228 г. вновь отправился в Святую землю. Со сравнительно небольшими силами ему удалось добиться того, чего не могли достигнуть огромные

264

армии крестоносцев со времени 1-го крестового по­хода. Фридрих показал себя разумным военачаль­ником и блестящим дипломатом, способным на не­традиционные решения. Казалось, за что бы ни брался Фридрих, всегда ему сопутствовал успех. Иерусалим был освобождён, император надел на се­бя ещё и иерусалимскую корону, заключил мир с египетским султаном и уехал из Святой земли, ос­тавив там своего наместника. Однако в Европе по­бедителя ждала отнюдь не триумфальная встреча. Раздражённый успехами своего противника, Гри­горий IX объявил крестовый поход пиратским пред­приятием, а освобождение Иерусалима — нечести­вой сделкой. Одновременно вероломный Папа под­стрекал подданных Сицилийского королевства к выступлениям против Фридриха и отправил пап­ские войска в Южную Италию.

Защитив с оружием в руках Сицилийское ко­ролевство от папских притязаний, Фридрих II за­ключил в 1230 г. договор с Григорием IX, означав­ший временное затишье в их вражде.

На фоне активных действий императора в Ита­лии его германская политика выглядела слишком бледно. С тех пор как Фридрих покинул страну в 1220 г., отправившись за императорской короной в Рим, он ещё только два раза (в течение 30 лет!) удосужился побывать в Германии. В глазах его — полунемца-полуитальянца — Германия была лишь периферией империи. Желая развязать себе руки для бурной итальянской политики, Фридрих II стремился умиротворить германских князей, чтобы они и прочие феодалы не предпочли ему какого-либо другого кандидата в императоры. Если его дед Фридрих I Барбаросса шёл на уступки отдельным немецким князьям, сталкивая их между собой, то Фридрих II шёл навстречу всем князьям как осо­бому сословию. Он наделял их верховными госу­дарственными правами, становился на сторону гер­манских князей в их споре с городами.

Вероятно, реально оценивающий свои силы Фридрих понимал невозможность быть самодерж­цем одновременно и в Италии, и в Германии. Он сознательно жертвовал размерами своей власти в Германии, чтобы сконцентрироваться на укрепле­нии позиций в Сицилийском королевстве и борьбе в Северной и Центральной Италии. Подобное от­ношение к немецким делам позволяло сохранять в Германии относительно спокойную обстановку. Но оно способствовало усилению территориальной раз­дробленности страны, уничтожало надежды на централизацию. Гибкой и осторожной политикой в Германии Фридрих смог предотвратить возможные политические потрясения, но скорый крах Священ­ной Римской империи сделался ещё более неизбеж­ным.

В 1235 г. Фридрих пережил личную драму. От­крытый мятеж против императора поднял его сын Генрих, правивший от имени отца в Германии. Ни­ти заговора тянулись в Рим. Сыновний мятеж был легко подавлен. Генрих хотел лишь вырваться из-под опеки отца и не мог прельстить немецких князей чем-нибудь таким, что заставило бы их перейти на его сторону и отвернуть­ся от Фридриха.

В 1236 г. Фридрих вновь решил покончить с вольностями ломбардских городов и, получив во­енную поддержку немецких князей, направился в Северную Италию. Первое время императору сопут­ствовал успех. В 1237 г. в битве при Кортеново он нанёс сильное поражение союзным войскам. Но го­рода не хотели сдаваться, и лига отвергла требо­вание о безусловном подчинении. Военное счастье изменило Фридриху. После неудачной трёхмесяч­ной осады города Брешия императорское войско было вынуждено отступить. В борьбу на стороне ломбардских городов открыто вступил Григо­рий IX. После того как Фридрих назначил своего побочного сына Энцио, женатого на наследнице Сардинии, королём Сардинии и тем самым нару­шил сюзеренитет Рима, Папа в 1239 г. вновь от­лучил императора от церкви и призвал к сопро­тивлению его власти.

Фридрих I обратился к светским государям хри­стианского мира, указывая, что Папа — естествен­ный враг их, ибо имеет притязание всех их под­чинить своей власти. Борьба между императором и Папой кипела во всех концах Европы, оба вербо­вали себе сторонников и союзников, оба устами сво­их приверженцев возводили друг на друга самые тяжёлые обвинения. Папа называл Фридриха мед­ведем, леопардом, богохульником, сыном Вельзе­вула. Император не оставался в долгу. В 1241 г. Папа созвал в Риме собор для осуждения Фридри­ха, но Энцио, талантливейший и любимый сын Фридриха, перехватил на море корабли с еписко­пами, ехавшими в Рим, и собор не состоялся. Вой­ска императора подступили к Риму, опустошая его окрестности; агенты Фридриха готовили почву для вступления в город. Но Григорий IX внезапно умер. Полтора года папский престол пустовал, и снять отлучение от церкви, к чему стремился Гогенштауфен, было невозможно.

Несмотря на готовность Фридриха пойти на серьёзные уступки папству, новый Папа Иннокен­тий IV занял по отношению к императору ещё более жёсткую позицию, чем его предшественник. Со­званный Иннокентием IV в 1245 г. Вселенский со­бор в Лионе почти единодушно поддержал Папу и вынес постановление об отлучении многократно уже отлучённого Фридриха II от церкви и лишении его всех званий и почестей. Император обвинялся не только в посягательстве на права папства и церк­ви, но и в еретичестве и склонности к магометан­ству.

Но проклятый император и не думал смиряться, обычное спокойное расположение духа не изменяло ему. Антиштауфеновская папская агитация давала свои плоды. Священная Римская империя, сохра­нению и усилению которой посвятил свою жизнь Фридрих II, трещала по швам. Гогенштауфен едва успевал латать дыры. Заволновалась знать в Гер­мании. Часть князей избрала антикороля — Ген­риха Распе. Вновь разгорелась война с Ломбард-

265

ской лигой, и опять не в пользу Фрид­риха — его войско проиграло сражение под Пармой. Однако 56-летний импера­тор не унывал. Неудачи лишь подстёгивали его не­утомимую деятельную натуру. Фридрих II жаждал реванша, готовил поход на Лион, чтобы отомстить Папе, собирал силы для новой большой войны с Ломбардской лигой, грозил немецким князьям-от­ступникам.

Но в 1250 г. император внезапно умер. Весть о смерти Фридриха привела его противников в бе­зумный восторг. Кипучая деятельность императора

поддерживала Священную Римскую империю. С кончиной Фридриха крушение её стало неотврати­мым. Папство торжествовало. Германия вступила в полосу смут.

В европейской истории Фридрих II Гогенштауфен несомненно остаётся среди тех её действующих лиц, за рутиной государственных дел которых, кру­жевом дипломатических ходов, напряжением воен­ных походов и помпезностью придворной жизни яв­ственно видны сильный характер, ясный ум и жи­вая душа.

ЕПИСКОП

Епископ —
высший священнический сан, третья ступень в иерархии христианской церкви.

Первые епископы появились, когда вера в Хри­ста только завоёвывала человеческие души. Считается, что сами апостолы, желая со­хранить и упрочить церковь, избрали себе пре­емников — «епископов» (в переводе с греческого — «блюстители», «начальники»). Уже в «Послании к филиппийцам» апостол Павел приветствует и бла­гословляет епископа в Филиппах.

Христиан, однако, становилось всё больше, и од­новременно увеличивалось число епископов. Уже с середины II в. все крупные христианские общины возглавлялись епископами. Этот чин был выбор­ным. Его выбирали священники и верующие об­щины. Однако в те времена быть епископом было не только очень почётно, но и небезопасно. Хри­стиане подвергались преследованиям, и человек, занимавший такое видное место среди своих еди­новерцев, мог раньше других оказаться, подобно своему Спасителю, распятым на кресте или брошен­ным в клетку с дикими зверями. Поэтому еписко­пом становился не только достойный, уважаемый, но и мужественный священник.

Впрочем, ещё апостол Павел разъяснял, какими качествами должен обладать епископ. Кандидат на эту должность должен был пользоваться хорошей репутацией, уметь проповедовать и наставлять в христианском учении, содержать в послушании свой дом и детей, «ибо кто не умеет управлять соб­ственным домом, тот будет ли заботиться о церкви Божьей?». Епископом не мог сделаться глухой, сле­пой, пьяница, буян и забияка. Кроме того, епис­копу следовало быть «одной жены мужем». Вскоре, однако, установился вначале обычай, а потом и за­кон — епископам запрещалось вступать в брак.

До IV в. епископ управлял отдельной церковной общиной, к которой относились город и окружаю­щие его сёла. В управлении принимали участие клир (священники) и миряне. Подвластная еписко­пу территория называлась епархией. Здесь он как

Сюблейра П.

"Император Василий перед Епископом Василием".

266

преемник апостолов имел всю полноту духовной власти и никому не подчинялся. Епископ избирал и посвящал клириков, распределял церковные должности. Епископы соседних епархий устраива­ли совещания наподобие первых апостольских со­боров.

Но уже тогда между епископами существовало определённое неравенство. Владыки церквей, осно­ванных самими апостолами (Римской, Антиохийской, Александрийской), или те из них, к чьей епархии принадлежал большой город, получали «преимущество чести» (находились в большем по­чёте) перед теми, кто руководил церквами малень­ких городов. «Преимущество чести» со временем развилось в «преимущество власти».

Константин Великий (306—337 гг.) покрови­тельствовал христианам и, подметив, какое влия­ние эта религия оказывает на людей, решил исполь­зовать её на благо государства. Он провёл реформу государственного устройства, поделив империю на четыре префектуры, префектуры — на диоцезы, диоцезы — на провинции. При таком делении на­чальники меньших территорий подчинялись на­чальникам больших.

Церковь также быстро перестроила своё управ­ление по образцу светской власти. Этому способст­вовало то, что главными городами диоцезов чаще всего были те, епископы которых пользовались «преимуществом чести». Оставалось только предо­ставить им «преимущество власти» (право главен­ствовать над епископами маленьких городов), что и было сделано в IV и V вв. Таким образом уста­навливалась церковная иерархия. Епископы про­винций стали подчиняться епископам диоцезов, ко­торые теперь именовались архиепископами. Выше них стояли патриархи. Так стали называть иерар­хов церквей, по преданию основанных самими апос­толами (патриархи Римский, Александрийский, Антиохийский, позднее — Константинопольский). Правда, патриархи Рима и Александрии предпочи­тали называть себя «Папами» («papa» — отец), как было принято издавна (см. ст. «Папство»). Измени­лась и сама система избрания епископов. Теперь это делали все епископы провинции. Рукополагал же новоизбранного патриарх.

Император с удовлетворением наблюдал за тем, как переплеталась жизнь церкви и государства. Се­бя он называл «епископом внешних дел церкви», утвердил за церковью право приобретать земли, од­новременно согласившись с тем, чтобы епископы осуществляли нравственный контроль за правите­лями областей и высшими государственными чи­новниками. Император возвысил суд церкви, по­велев, чтобы решение суда епископов почиталось выше приговора всех других судей. Так церковные иерархи — епископы — оказались в выгодном сою­зе с государством.

Такое положение сохранялось и тогда, когда Римская империя пала под ударами варваров и на её территории возникли одно за другим новые ко­ролевства. Правители их со временем стали хри­стианами, а короли и епископы как высшие цер­ковные властители старались с выгодой использовать друг друга. Епископы, всемогущие в своих епархиях, стремились пользо­ваться такой же властью и в делах го­сударства. Часто прекрасно образованные, особенно по сравнению с малограмотными или вовсе негра­мотными правителями, умеющие вести спор, епис­копы становились близкими советниками королей, наставниками их наследников. Достигнув желае­мых высот, они неустанно заботились о выгоде церкви, не забывая, естественно, и себя.

Короли не оставались в долгу. Они и знатные сеньоры жаловали церкви земли, имения, иногда целые области — на содержание епархии или из милости. Епископы, становившиеся обладателями таких земель, превращались в вассалов дарителя. Вассальная зависимость епископов привела к тому, что власть светских сеньоров стала простираться и на церковные дела.

В X в. распространился обычай, названный ин­веститурой: епископов назначал король или знат­ный феодал, на землях которого находилась епар­хия будущего «князя церкви». Светский власти­тель вручал новоизбранному иерарху символы его власти: пастырский жезл и кольцо. Одновременно короли и сеньоры присвоили себе право судить епископов и даже лишать их по своему усмотрению сана, что раньше было совершенно недопустимо. Вместо смещённого прелата мог быть назначен тот, кого на этом месте было выгодно видеть в данный момент, — от покорного вассала до (и такое бы­вало!) неразумного ребёнка. Инвеститура привела к тому, что власть над церковью попала в руки свет­ских властей.

Но даже это не могло принизить роль и могу­щество епископов. Они не раз противостояли влас­ти королей, соперничая с ними в силе и влиянии. Так, безраздельно господствуя в своих владениях, получив по милости короля Оттона I духовную и светскую власть, германские епископы в XI в. вста­ли в оппозицию императорской власти. И ещё долго в Германии существовали на правах самостоятель­ных государств архиепископства Кёльн, Майнц, Бремен, Трир. Архиепископ Кентерберийский (гла­ва английской церкви) Томас Бекет, в 1170 г. не позволивший королю Англии прибрать к рукам церковные суды, был убит. Но самому Генриху II пришлось жестоко (в буквальном смысле этого сло­ва) каяться в содеянном — лёжа долгие часы на холодной могильной плите убиенного им священ­ника. Папа римский пригрозил королю интердик­том (отлучением от церкви). Интердикт могли на­лагать на зарвавшихся светских властителей и са­ми епископы. И это было грозным оружием.

Впрочем, многие епископы тех времён имели возможность разить противника не только отлуче­нием и анафемой (проклятием), но и мечом, т. к. владели им не хуже графов и баронов.

По полю битвы носится архиепископ Турпин;

Не бывало священника, чтоб пел обедню

и выказывал такую удаль и телесную ловкость..
.

...Говорят французы:

«Лихо разит наш архиепископ».

267

Так в «Песни о Роланде» говорится о священнике и воине Турпине — архи­епископе Реймсском.

Надо заметить, что многие епископы, хорошо владеющие мечом, просто не умели петь обедню, поскольку до назначения были людьми светскими. Приняв сан от светского же сеньора, они и не ду­мали исполнять обязанностей церковного иерарха. Зато пользоваться доходами с епископских земель были всегда готовы. Некоторые же прелаты не скрывали того, что служба их утомляет. Один реймсский архиепископ откровенно признавался, что его епархия была бы ему куда милее, если бы для получения доходов с неё не надо было служить обедню.

Потребовалось много сил и лет, чтобы искоре­нить беспорядки, вызванные инвеститурой. Ещё больше сил ушло на разграничение сфер влияния

светских и духовных властителей. И всё-таки они так и остались связанными невидимыми нитями, так как государство всегда заинтересовано в церк­ви, а церковь в большей или меньшей степени за­висит от государства.

Епископы утратили своё прежнее могущество. Но их роль велика и поныне. И сегодня епископ — высшее духовное лицо в католической, православ­ной и протестантской церкви (правда, в последнем случае епископ — не священник, а скорее чинов­ник, выполняющий чисто административные фу­нкции). Из высших церковных иерархов епископ ближе всех к прихожанам. По большим церковным праздникам он обращается к ним с проповедью. Он рукополагает священников, совершает миропома­зание, как бы наделяя при этом человека божест­венной благодатью.

ИНКВИЗИЦИЯ

Инквизиция — трибунал католической церк­ви, осуществлявший сыскные, судебные и карательные функции; имеет многовековую историю. Возникновение её связано с борьбой про­тив еретиков — тех, кто проповедовал религиозные взгляды, не отвечающие установленным церковью догмам. Первым известным еретиком, сожжённым на костре за свои убеждения в 1124 г., был Пётр из Брюи, требовавший упразднения церковной иерар­хии. Под этот акт ещё не было подведено никакой «правовой» основы. Она стала складываться в кон­це XII — первой трети XIII вв.

В 1184 г. Папа Луций III собрал в Вероне собор, решения которого обязывали священнослужителей собирать сведения об еретиках и проводить их ро­зыск. Согласно папской булле, кости ранее умер­ших еретиков, как оскверняющие христианские кладбища, подлежали эксгумации и сожжению, а имущество, унаследованное кем-либо из близких, — конфискации. Это была своего рода прелюдия появления института инквизиции. Общепризнан­ной датой его создания является 1229 г., когда цер­ковные иерархи на своём консилиуме в Тулузе объ­явили о создании трибунала инквизиции, предназ­наченного для сыска, суда и наказания еретиков. В 1231 и 1233 гг. последовали три буллы Папы Гри­гория IX, обязывавшие всех католиков претворять в жизнь решение тулузского консилиума.

Церковные карательные органы появились в Италии (за исключением Неаполитанского коро­левства), Испании, Португалии, Франции, Нидер­ландах, Германии, в португальской колонии Гоа, а после открытия Нового Света — в Мексике, Бра­зилии и Перу.

После изобретения книгопечатания Иоганном Гутенбергом в середине XV в. трибуналы инкви­зиции фактически взяли на себя функции цензоров. Год от года пополнялся список запрещённых книг

и к 1785 г. составил свыше 5 тыс. наименований. Среди них — книги французских и английских просветителей, «Энциклопедия» Дени Дидро и др.

Наиболее влиятельной и жестокой инквизиция оказалась в Испании. По существу представления об инквизиции и инквизиторах сложились под вли­янием сведений о преследованиях и расправах с еретиками, связанных с именем Томаса де Торкемады, с его жизнью и деятельностью. Это самые мрачные страницы истории инквизиции. Личность Торкемады, описанная историками, теологами, врачами-психиатрами, и по сей день вызывает ин­терес.

Томас де Торкемада родился в 1420 г. Его дет­ство и отрочество не оставили свидетельств серьёз­ных душевных потрясений и отклонений в психи­ке. В школьные годы он служил примером добро­порядочности не только для однокашников, но да­же и для учителей. Став затем монахом ордена до­миниканцев, он отличался безупречным отношени­ем к традициям ордена и монашескому образу жиз­ни, досконально выполнял религиозные обряды. Орден, основанный в 1215 г. испанским монахом Доминго де Гусманом (латинизированное имя До­миник) и утверждённый папской буллой 22 декабря 1216 г., был главной опорой папства в борьбе с ере­сью.

Глубокая набожность Торкемады не осталась не­замеченной. Молва о ней дошла до королевы Иза­беллы, и та не раз предлагала ему возглавить круп­ные приходы. Он неизменно отвечал вежливым от­казом. Однако, когда Изабелла пожелала иметь его своим духовником, Торкемада посчитал это за ве­ликую честь. По всей вероятности, ему удалось за­разить королеву своим религиозным фанатизмом. Его влияние на жизнь королевского двора было зна­чительным. В 1483 г., получив титул Великого инк-

268

Наказания инквизиции.

Аутодафе (сожжение еретиков и еретических книг).

Пытка водой.

Пытка огнём.

Пытка колесом.

Замуровывание.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР

В середине
XVII
в. германский поэт Фридрих фон Логан, рассуждая
о природе греха, заметил: «Человеческое
— впасть в грех, дьявольское
— упорствовать в нём, христиан­ское
— ненавидеть его, божественное
— простить». Если исходить из здравого смысла, Томасу де Торкемаде
(около 1420
—1498) было присуще только «дьявольское». Ведь всё, что он делал во имя защиты религии, было огромным, нескончаемым грехом перед человеком эпохи Возрождения, перед его стремлением к познанию.

Страшен арсенал пыток, придуманных инквизицией за несколько веков её существования: сожжение на костре, пытка колесом, пытка водой, замуровывание в стены. Торкемада прибегал к ним намного чаще других инквизиторов.

Воспалённое воображение Торкемады сначала изобре­тало противников, дрожавших при одном упоминании его имени, а затем в течение всей жизни инквизитор сам испытывал страх перед неминуемой местью своих жертв.

Куда бы он ни выходил из своей монастырской кельи, его сопровождал преданный телохранитель. Постоянная неуверенность в собственной безопасности иногда зас­тавляла Торкемаду покидать не столь уж надёжное убежище и укрываться во дворце. На какое-то время он находил приют в покоях самого охраняемого в Испании здания, одна­ко страх не оставлял инквизитора ни на мгновение. Тогда он пускался в многодневные поездки по стране.

Но разве можно скрыться от вездесущих призраков? Они поджидали его и в маслиновой рощице, и за каждым апельсиновым деревом, и даже пробирались в храмы. И днём, и ночью они караулили его, всегда готовые свести с ним счёты.

Кажется, психиатры называют такое состояние меланхо­лической эпилепсией. Всепоглощающее беспокойство вызывает в
больном ненависть, отчаяние, гнев, может внезапно толкнуть его на убийство, самоубийство, воровство, поджог жилища. Его жертвами могут стать ближайшие родственники, друзья, первый встречный. Вот таким был Торкемада.

Внешне всегда сумрачный, чрезмерно экзальтированный, подолгу воздерживавшийся от пищи и усердствовавший в покаянии в бессонные ночи, Великий инквизитор был беспо­щаден не только к еретикам, но и к самому себе. Современников поражали его импульсивность, непред­сказуемость
его поступков.

Однажды в разгар борьбы за освобождение Гранады от арабов (80-е гг.
XV
в.) группа состоятельных евреев решила вручить на эти цели 300 тыс. дукатов Изабелле и Ферди­нанду. В зал, где проходила аудиенция, неожиданно ворвался Торкемада. Не обращая внимания на монархов, не извиняясь, не соблюдая никаких норм дворцового этикета, он вытащил из-под сутаны распятие и закричал: «Иуда Ис­кариот предал своего Учителя за 30 сребреников, а Ваши Величества собираются продать Христа за 300 тысяч. Вот он, берите и продавайте!»
С этими словами Торкемада бросил распятие на стол и стремительно покинул зал... Короли были потрясены.

История церкви знала немало случаев крайнего фанатиз­ма. Сколько садизма исходило, например, от инквизиции при сожжении Мигеля Сервета (латинизированное имя Серветус), испанского медика и автора нескольких работ, ставивших под сомнение рассуждения богословов о Святой Троице. В 1553 г. он был арестован по приказу верховного инквизитора Лиона. Ему удалось бежать, но в Женеве еретика вновь схватили агенты инквизиции и приговорили по приказу Жана Кальвина к сожжению на костре. В течение двух часов его поджаривали на медленном огне, и, несмотря на отчаянные просьбы несчастного подбросить ради Христа побольше дров, палачи продолжали растяги­вать собственное удовольствие, наслаждаясь конвульсиями

визитора, он практически возглавил испанский ка­толический трибунал.

Приговором тайного суда инквизиции могло быть публичное отречение, штраф, тюремное за­ключение и, наконец, сожжение на костре — цер­ковь применяла его в течение 7 веков. Последняя казнь состоялась в Валенсии в 1826 г. Сожжение ассоциируется обычно с аутодафе — торжествен­ным оглашением приговора инквизиции, а также исполнением его. Такая аналогия вполне правомер­на, т. к. все другие формы наказания обставлялись инквизицией более буднично.

В Испании Торкемада намного чаще, чем инк­визиторы других стран, прибегал к крайней мере: за 15 лет по его приказу сожжено 10 200 человек. Жертвами Торкемады можно считать и 6800 чело­век, приговорённых к смерти заочно. Кроме того, подверглись различным наказаниям 97 321 чело­век. Преследовались в первую очередь крещёные евреи — марраны, обвиняемые в приверженности к иудаизму, а также мусульмане, принявшие хрис­тианство, — мориски, подозревавшиеся в тайном исповедании ислама. В 1492 г. Торкемада склонил испанских королей Изабеллу и Фердинанда к вы­сылке из страны всех евреев.

Этот «гений зла» умер естественной смертью, хо­тя, будучи Великим инквизитором, постоянно тряс­ся за свою жизнь. На его столе всегда находился рог носорога, с помощью которого, согласно пове­рью той эпохи, можно было обнаружить и нейтра­лизовать яд. Когда он передвигался по стране, его сопровождали 50 всадников и 200 пехотинцев.

К сожалению, Торкемада не унёс с собой в мо­гилу варварские методы борьбы с инакомыслящи­ми.

XVI столетие стало веком рождения современ­ной науки. Наиболее пытливые умы посвящали свои жизни осмыслению фактов, постижению зако­нов мироздания, ставили под сомнение веками устоявшиеся схоластические догмы. Обновлялись житейские и нравственные представления чело­века.

Критическое отношение к так называемым не­зыблемым истинам приводило к открытиям, в кор­не меняющим старое мировоззрение. Польский астроном Николай Коперник (1473—1543) заявил, что Земля наряду с другими планетами вращается вокруг Солнца. В предисловии к книге «Об обраще­ниях небесных сфер» учёный писал, что 36 лет он не решался обнародовать этот труд. Сочинение было издано в 1543 г., за несколько дней до смерти ав­тора. Великий астроном посягал на один из глав­ных постулатов церковного учения, доказывая, что Земля не является центром Вселенной. Книга ока­залась под запретом инквизиции до 1828 г.

Если Коперник избежал преследований лишь потому, что выход книги совпал с его кончиной, то судьба Джордано Бруно (1548—1600 гг.) оказалась трагической. В молодости он стал монахом домини­канского ордена. Бруно не скрывал своих убежде­ний и вызвал недовольство святых отцов. Вынуж­денный покинуть монастырь, вёл бродячий образ

270

жизни. Преследуемый, бежал из родной Италии в Швейцарию, затем жил во Франции и Англии, где занимался наукой. Свои идеи изложил в сочинении «О бесконечности, вселенной и мирах» (1584 г.). Бруно утверждал, что пространство бесконечно; оно наполнено самосветящимися непрозрачными тела­ми, многие из которых обитаемы. Каждое из этих положений противоречило принципиальным уста­новкам католической церкви.

Читая лекции по космологии в Оксфордском университете, Бруно вёл ожесточённые дискуссии с местными теологами и схоластами. В аудиториях Сорбонны силу его аргументов испытали француз­ские схоласты. В Германии он прожил целых 5 лет. Там был издан ряд его трудов, вызвавших новый взрыв ярости итальянской инквизиции, готовой на всё ради того, чтобы заполучить самого опасного, по её мнению, еретика.

По наущению церкви венецианский патриций Мочениго пригласил Джордано Бруно в качестве домашнего преподавателя философии и... выдал инквизиции. Учёный был заточён в застенки. В те­чение 8 лет католический трибунал безуспешно до­бивался публичного отречения Джордано Бруно от его научных трудов. Наконец последовал вердикт: наказать «насколько возможно милосердно, без пролития крови». Эта лицемерная формулировка означала сожжение на костре. Запылал костёр. Вы­слушав судей, Джордано Бруно сказал: «Быть мо­жет, вы с большим страхом произносите этот при­говор, чем я его выслушиваю». 16 февраля 1600 г. в Риме на Площади Цветов он стоически принял смерть.

Такая же участь едва не постигла и другого ита­льянского учёного — астронома, физика, механика Галилео Галилея (1564 —1642). Созданный им в 1609 г. телескоп позволил получить объективные доказательства справедливости выводов Коперника и Бруно. Первые же наблюдения за звёздным небом показали полную абсурдность утверждений церк­ви. Только в созвездии Плеяд Галилей насчитал не менее 40 звёзд, невидимых до тех пор. Какими на­ивными выглядели теперь сочинения богословов, объяснявших появление звёзд на вечернем небе лишь необходимостью светить людям!.. Результаты новых наблюдений всё больше ожесточали инкви­зицию. Открыты горы на Луне, пятна на Солнце, четыре спутника Юпитера, непохожесть Сатурна на другие планеты. В ответ церковь обвиняет Галилея в богохульстве и мошенничестве, представив выво­ды учёного как следствие оптического обмана.

Расправа над Джордано Бруно стала серьёзным предостережением. Когда в 1616 г. конгрегация из 11 доминиканцев и иезуитов объявила учение Ко­перника еретическим, Галилею частным образом было указано на необходимость отмежеваться от этих взглядов. Формально учёный подчинился тре­бованию инквизиции.

В 1623 г. папский престол занял друг Галилея кардинал Барберини, прослывший покровителем наук и искусств. Он принял имя Урбана VIII. Не без его поддержки в 1632 г. Галилей опубликовал

жертвы. Однако даже этот варварский акт не идёт ни в какое сравнение
с жестокостью Торкемады.

Феномен Торкемады одномерен: жестокость, жестокость и ещё раз жестокость. Инквизитор не оставил после себя ни трактатов, ни проповедей, ни каких-либо за­меток, позволяющих оценить его литературные способности и теологические воззрения. Имеется несколько свидетельств современников, отмечавших несомненный литературный дар Торкемады, как-то проявлявшийся в молодости. Но, видимо, ему не суждено было развиться, т.
к. мозг инквизитора, попав во власть одной идеи, работал только в одном на­правлении. Инквизитору были просто чужды интеллек­туальные запросы.

Более того, Торкемада стал непримиримым противником печатного слова, видя в книгах прежде всего ересь. Вслед за людьми он часто посылал на костёр книги, превзойдя и в этом отношении всех инквизиторов.

Воистину прав был Диоген: «Злодеи подчиняются своим страстям, как рабы хозяевам».

*

«Диалог о двух главнейших системах мира — птоломеевой и коперниковой» — своего рода энцикло­педию астрономических воззрений. Но даже бли­зость к Папе не защитила Галилея. В феврале 1633 г. римским католическим судом «Диалог» был запрещён, его автор объявлен «узником инк­визиции» и оставался им в течение 9 лет вплоть до смерти. Кстати сказать, только в 1992 г. Ватикан оправдал Галилео Галилея.

Общество с трудом очищалось от заразы инкви­зиции. В зависимости от исторических, экономиче­ских, национальных и многих других причин стра­ны Европы в разные сроки освобождались от трибу­налов церкви. Уже в XVI в. под воздействием Ре­формации они прекратили своё существование в Германии и во Франции. В Португалии инквизи­ция действовала до 1826 г., в Испании — до 1834 г. В Италии её деятельность была запрещена лишь в 1870 г.

Формально инквизиция под названием Конгре­гации святой канцелярии просуществовала до 1965 г., когда её службы были преобразованы в Конгрегацию вероучения, продолжающую бороть­ся за чистоту веры, но уже другими, отнюдь не средневековыми средствами.

271