Придворное общество Франции по мемуарам герцога Сен-Симона

Московский государственный университет

им. М.В. Ломоносова

Исторический ф-т

Курсовая работа по новой истории

на тему:

"Придворное общество Франции

по мемуарам герцога Сен-Симона"

Выполнил:

студентка III курса

д/о кафедры ННИ Греции

Кучма В.Д.

Научный руководитель:

Романова Е.В.

Москва 20
10

Содержание

Введение

1. Историографический очерк

1.1 Жизненный путь Сен-Симона

2. "Мемуары" Сен-Симона как творческий итог его жизни

2.1 Характеристика источника

2.2 Из истории создания "Мемуаров"

3. Придворное общество в видении Сен-Симона

3.1 Анализ придворного общества

4. Общие пояснения к докладу

Заключение

Список источников и литературы

Введение

"
Никаких особенных искусств не имеется:

не следует давать имя искусства тому,

что называется не так; для того,

чтобы создавать произведения искусства,

надо уметь это делать"

А. Блок "О назначении поэта"

Дабы понять саму суть придворного общества и процессов, его наполняющих, обратимся всего лишь на мгновение ко времени правления Людовика XIII, явившееся важным моментом становления французского абсолютизма, королевский двор которого был одним, а по сути дела и главнейшим, институтом (1610-1643) во всем этом лицемерии. Роль двора как культурного и социально-политического центра Франции усиливалась по мере его экспансии, постепенно охватывавшей все французское дворянство, "главнейший нерв государства". В целом, "общество двора" эпохи Людовика ХIII и кардинала Ришелье мало изучено в литературе, хотя историки неоднократно обращались к характеристике социального положения и структуры различных слоев французской элиты, связанных с двором[1]
. Но не будем зацикливаться на данной личности, как велики не были его поступки и деяния и продвинемся дальше, ко времени, когда родился Людовик XIV - старший из двух сыновей Людовика XIII и Анны Австрийской - на 23 году их весьма недружного брака, когда надежд на наследника, казалось, уже не было.

Ему не исполнилось и пяти лет, когда в 1643 умер отец, и маленький Людовик стал королем Франции (как всегда это было в истории - маленького Людовика пожалели пол часика и решили огородить государство, в кавычках ребёнка, от глупостей маленькой головки с такими же маленькими мыслями - дали в руки игрушку и посадили в уголок играться). Государственную власть мать-регентша передала Мазарини. Первый министр обучал мальчика "королевскому мастерству", и тот платил ему доверием: даже достигнув совершеннолетия, он сохранил за кардиналом всю полноту власти (ну а как же по-иному: если бы Людовик решил отстранить доброго дядечку Мазарини, то он навлёк бы на себя как минимум пару отравленных кубков вина, а как максимум - покушения и заговоры, а ему этого совсем нужно не было).

Людовик XIV правил с необычным профессионализмом (воздадим должное Мазарини с его уроками, пускай и не прибавившими уму королю, и прямо-таки отеческой заботой). Этот профессионализм основывался на природных способностях и на том практическом опыте, который Мазарини сумел передать ему, целенаправленно привлекая к участию в заседаниях и совещаниях королевского совета, а также многочисленных поездках по стране - ведь не подобает королю сидеть в своём замке и не видеть своих же владений! Путешествуем со всеми удобствами - all inclusive, как говориться.

Королевский двор при Людовике XIV представлял собой сложный социально-политический институт. Все в придворном мире - одежда, темы и тон разговоров, распорядок дня, траты - было строго обусловлено местом в этом хорошо отлаженном механизме, центром которого был сам король, который заказывал музыку, не платя ни копейки. Театр абсурда отдыхает, дамы и господа.

Представляется, что действенным способом реконструкции социального облика дворянской элиты французского общества и выяснения процесса складывания придворных партий и их борьбы является рассмотрение биографических данных главных персонажей двора, с акцентом на их происхождение, родственные связи и карьеру, а также определение места этих лиц в придворной иерархии, но представления - представлениями, а ко всему этому мы добавим ещё и анализ источника, дабы конкретные примеры отразились в данном исследовании, ведь Сен-Симон не просто так написал свои мемуары, а в надежде на долгое и кропотливое их изучение, уж мы-то догадались и раскрыли его "зверски-злостные" планы по завоеванию мира.

Самому же Людовику XIV посвящены целые исторические монографии, однако ни одна из них не уделяет столько внимания к личности короля так, как это удалось герцогу Сен-Симону.

Историческая и мемуарная проза издавна заняла заметное место во французской словесности. Причем границы между историей и воспоминаниями были достаточно зыбкими и легко преодолимыми. Речь идет, конечно, о прозе с элементами художественности, без чего, по сути дела, не могло быть ни широких исторических обобщений, ни увлекательного рассказа о событиях прошлого, ни повышенного внимания к личности автора, без которой в нашем деле уж никуда.

Именно таким произведением в полной мере являются мемуары видного придворного деятеля эпохи "Короля Солнца" сына одного из фаворитов Людовика XIII, герцога Луи де Рувруа Сен-Симона.

Целью данной работы является характеристика придворного общества и его анализ на основе "Мемуаров" герцога Сен-Симона.

Для достижения указанной цели необходимо решение следующих задач:

изучить биографию Сен-Симона, оказавшую непосредственное влияние на его произведение;

дать общую характеристику "Мемуарам";

проанализировать портрет Людовика XIV в видении Сен-Симона

на основе анализа источника составить наиболее подробную картину придворного общества и сделать соответствующие выводы.

1. Историографический очерк

"
Цель творчества - самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех"

Б. Пастернак - Быть знаменитым некрасиво.

О "Мемуарах" герцога Сен-Симона существует обширная литература, эта книга изучалась с разных точек зрения - как исторический источник, как памятник эпохи, как художественное произведение, но с какой сторон бы ни подходили авторы - результат оставался одним и тем же: восхваление Сен-Симона, передача основного содержания источника и акцентирование на биографиях автора и Людовика, т.е. в принципе, ничего более или менее не относящееся к нашей теме или помогающее её раскрыть. Что ж, переплывать болото как всегда нужно самому, ведь все байдарочники "на своей волне" и их не переубедить. Помимо этого, "Мемуары" рассматривались и в плане проблем понимания и изображения характера, где автор выступает в качестве портретиста.

Первые читатели "Мемуаров", знакомившиеся с ними еще в рукописи в конце XVIII в., при всем увлечении "колоритными" рассказами Сен-Симона, как утверждает в одной из своих статей Малов В.Н., приходили в ужас от его стиля. Они привыкли к языку ясному, классически прозрачному синтаксису Фенелона и Вольтера. Вместо этого - длинные, запутанные фразы, через которые читателю приходится продираться, как сквозь чащу, путаясь в связях между местоимениями и существительными; смесь языковой архаики и грубо простонародных выражений. Подчас автор начинает и бросает одну тему, переходит к другой, возвращается обратно, не берет в расчет, что знает и чего не знает читатель[2]
.

Гинзбург Л.Я., в свою очередь, в своем труде "О психологической прозе", предполагает, что стиль Сен-Симона не случаен, что это "сознательно выбранное орудие больших художественных задач"[3]
. Неоднородность, подчас сумбурность стиля "Мемуаров" действительно находится в определенном адекватном соответствии со сложностью, пестротой описываемой в них жизни. Именно так решили этот вопрос романтики, в частности автор предисловия к изданию 1856-1858 гг. французский литературный критик Сент-Бев Ш.О. Он сравнивал Сен-Симона с Рубенсом и Шекспиром, назвал его "Тацитом, несущимся во весь опор"[4]
. "Любая эпоха, - писал Сент-Бёв, - у которой нет своего Сен-Симона, сначала кажется пустынной, и безмолвной, и бесцветной; что-то в ней есть нежилое"[5]
.

В целом, о творчестве герцога Сен-Симона, в особенности, удивительно остром сен-симоновском видении деталей писали много. Но самые большие писатели, историки, литературоведы, даже предвосхищая будущее, выражают все же сознание своего времени. В этом их ограниченность и их сила. И ничего, что самое забавное, про общество они не говорили конкретного. "Догадывайтесь обо всем сами, дорогие читатели, вам зачтётся!"

В литературе о Сен-Симоне давно уже обращено внимание на особую, почти театральную наглядность нескольких больших сцен с многочисленными, подробно изображенными персонажами: двор после смерти старшего дофина, захват власти герцогом Орлеанским на заседании парламента 1715 года, королевское заседание парламента 1718 года и другие. Эти вопросы рассматривали в своих работах Михайлов А.Д. ("Поэзия и правда истории") [6]
, Гревс И.М. ("Сен-Симон, его жизнь и мемуары") [7]
и другие.

Как о талантливом портретисте, о Сен-Симоне говорили такие исследователи, как Петрышева О.В. ("Художественный портрет в "Мемуарах" Сен-Симона") [8]
, Тартаковский А.Г. ("Русская мемуаристика XVIII - первой половины XIX в. ") [9]
и мн. др. Ученые отмечают, что Сен-Симон в своих "Мемуарах" сделал ставку на конкретизацию вместо обобщения, литературный портрет - вместо литературного характера.

Конкретность как яркую черту произведений Сен-Симона отмечал задолго до этого и Ипполит Тэн в своем объемном произведении "Происхождение общественного строя современной Франции", утверждавший, что Сен-Симон познал индивида и противопоставлял его современной ему классической литературе, оперировавшей общими идеями и абстракциями[10]
.

Таким образом, характерными особенностями сен-симоновского творения, по признанию большинства литературоведов, историков и других исследователей, является "непохожесть" "Мемуаров" на произведения той эпохи. "Мемуары" написаны языком по стилю, абсолютно непохожим на тот классический стиль, характерный для начала XVIII века; но все же стиль этот, весьма сочный и живописный, рождает в сознании читателя яркие и детальные картины придворной жизни. Однако несмотря на то, что анализу "Мемуаров" Сен-Симона посвящены многочисленные материалы в книжных изданиях, периодике и монографиях, данный аспект до сих пор остается малоизученным.

1.1 Жизненный путь Сен-Симона

"
Страшно, когда человек, не желая осознавать своей неспособности угнаться за временем, выносит приговор времени, а не себе"

А. Макаревич "Сам овца"

Если мы вдруг решим узнать или просто полюбопытствовать насколько фамилия "Сен-Симон" известна во Франции, то можно даже не вставать со стула, а набрать в любом французском поисковике и увидеть, что однозначно, знают, а ещё уважают и помнят, и знают очень многие и для большинства французов она в первую очередь ассоциируется именно с Луи де Рувруа, герцогом Сен-Симоном, известным мемуаристом, автор подробнейшей хроники событий и интриг версальского двора Людовика XIV. Был у него конечно и брат, но это не нашла история, хотя и он оставил в ней заметный след.

Родившись 16 января 1675 г. в семье Версальского вельможи, Сен-Симон получил своё родовое имя, известное нам как "де Рувруа", а заодно и оказался сыном дальнего родственника Конде, одного из фаворитов выше упоминаемого Людовика XIII - уж ли не совпадение ли это?

Возможно, но более забавным и интересным с точки зрения его дальнейшей "придворной" судьбы является то, что его крёстными родителями стали король и королева - вот уж поистине удача для маленького Луи, который уже в пелёнках был обречён (или же всё-таки балован) на проведение всей своей жизни при дворе, Версале и всех этих "чарах" и "соблазнах", которыми так богат королевских двор (а точнее сказать - пронизан вдоль и поперёк). Так что нет ничего удивительного в том, что Сен-Симон тяготел ко всей этой королевской атмосфере, так называемой жизни, окружению, оболочке красоты и состоятельности, к которым он и стремился так неудержимо.

Есть много способов сделать карьеру, но самый верный из них - родиться в нужной семье, как и сделал Луи, но даже это ему не помогло, как видно из последующей истории его жизни.

Двор для него стал смыслом жизни, что и не удивительно - путь ему был заказан, положение забронировано, а мягкая постель заранее застелена - оставалось лишь протянуть руку и взять, да только не уронить ненароком, о Боже.

Вот было бы ему горе, родись он в семье прислуги - он бы умер от разрыва сердца, жадно поглощая лишь глазами всю эту придворную метафизику, до которой его бы никогда не допустили. Так что воздадим хвалу, как всегда поступают счастливые детки-баловни судьбы, дорогим родителям, вовремя оказавшимся в нужном месте и в нужное время в нужной жизни, или, скажем, в судьбе, и двинемся дальше - у Луи де Рувруа ещё много идей на уме (что не удивительно - дворец, двор, вельможи - ну как же тут не подсуетишься и не примкнешь ко всему этому великолепию?)

Успехи при дворе были его постоянной заботой, даже в какой-то мере смыслом жизни, ибо смысл жизни при дворе было найти так же сложно, как и изменить - что уж тут говорить об индивидуальности и оригинальности? Воздадим должное герцогу, который сумел-таки найти свою нишу и смог, как мы увидим в дальнейшем, в ней удержаться. И пускай это не та ниша, в какой бы он хотел оказаться, ведь главное - это её занять.

Он и провел почти всю жизнь при дворе, знал его досконально, изучил его сложную структуру, в основу которой был положен строгий иерархический принцип, эту структуру всячески оберегал, ополчаясь на любые посягательства на нее, и ею восхищался[11]
. Искренне печалился, когда замечал, что заведенный издавна придворный этикет дает трещины, искренне веря в непоколебимость его принципов и его же бессмертность, не зная, наверное, что ничто не вечно под луной. Хотя так всегда и получается в мире: и масло было раньше жирнее, и квас слаще.

И, как и следовало ожидать, Клод де Рувруа сразу же решил ввести сына в королевское окружение, исходя из принципа - чем быстрее тем лучше. Авось и приживётся парнишка. Но вот незадача - Людовик не воспылал горячими чувствами к Луи - слишком уж молод, не удался ростом и слабовато выглядит, хотя все эти отговорки были чрезвычайно банальны - проще было бы открыто сказать о нежелании принимать в своё общество непонятное дитя, пускай и хороших родителей - Луи по праву можно было называть "чужаком", потому что никто и никогда во все времена не любил сыновей отцов - дочерей матерей, которых за ручку приводили в покои и представляли влиятельным лицам, ища их благословления и любви.

Про болезненный вид Сен-Симон мог бы возразить - родители постарались дать сыну то воспитание, какое полагалось тогда дворянину. Отец кормил Луи сказками о том, что во времена Людовика XIII "и масло было жирнее, и хлеб вкуснее" (и уж простите за повторение, но как уж тут удержаться, прямо-таки ирония судьбы), когда честь была синонимом знати и каждый знал своё место, словом - воспитывал сына на добрых старых сказках, которые вроде бы и не испортили психику ребёнка, но зато даровали ему глупую веру в лучшее в людях и справедливость в обществе, чего не было и быть не могла в те времена во Франции, да и не будет никогда, как ни крути.

Мать всячески поддерживала честолюбивые замыслы сына, она хотела и даже требовала от него, чтобы он непременно добился заметного положения в свете, стал "кем-нибудь", создал "нечто не совсем заурядное"[12]
. Шарлотта, как и свойственно любой матери, считала своего сына самым лучшим и самым умным, достойным только лучшего - возможно благодаря этому и бежит самомнение Сен-Симона впереди него самого, сообщая за километр: "Сен-Симон идёт, посторонись!". Как раз-таки она-то и ориентировала его на то, чтобы продвигаться в жизни самому, рассчитывая только на свои силы, а в сторонке любила замолвить словечко за любимого сына, прося снисхождения и лучшего отношения.

Отец же пошёл в своих надеждах ещё дальше - считал, что его сын обладает всеми возможными качествами, ведь он герцог, а там и до пера недалеко.

Так что не сложно догадаться, откуда у Сен-Симона все эти "великие идеи" - герцог и пэр, он должен был подтвердить свое право носить эти высокие титулы (через все писания Сен-Симона проходит мысль, что высшее дворянство сдает свои позиции, именно сдает, то есть недостаточно противостоит упорному натиску буржуазных выдвиженцев). Герцог и пэр, ведь это звучит так красиво и громко - мама с папой будут довольны, а большего и не надо благодарному сыну.

Образование у Луи де Рувруа было, естественно, домашнее, да вот только внимания он большого ему не уделяет - это и понятно, ведь зачем образование человеку, который уже уяснил себе цели своей жизни - рядышком с королём, в тепле и покое? Пер, герцог - больше только в короли. И лишь истории он сделал исключение - это ведь не формулы. Не растворы. Историю можно сделать самому, а лучше - быть её частью. Собственно, именно историей Сен-Симон в идеале и хотел стать - тогда бы его эго успокоилось и вязало бы носочки и шарфики внукам, хотя это тоже вряд ли. Эго у таких людей никогда не успокаивается и не уходит на пенсию, у неё лишь один конец, всем известный.

И вот, после роты королевских мушкетёров, командиром которой конечно же был друг отца (ну куда уж без тётей-дядей-родствеников-друзей в нашем мире, кишащем правдой и честью?"Я успешен и популярен. Я всего добался сам" - как знакомо, не правда ли?), после звания рядового (в окружении множества слуг, конечно же) и после своего первого похода он, наконец, в 1693 г. наследовал титул герцога и пэра и был произведён в бригадные генералы. Овации и звон кубков - вот она, слава! Да вот только он не получил ожидаемого повышения в компаниях Людовика XIV и, пристегнув своё ущемлённое достоинство к пряжке, подаёт в отставку, да вот только король принял это на свой счёт, как оскорбление (вот незадача - не этого добивался бедный герцог, всячески стараясь угодить королю). И вот она, кульминация - вражда Сен-Симона с Людовиком становиться неприкрытой, к огромному негодованию и сожалению желаемого лица (как мама с папой постарались - такой и результат вышел, слишком они понадеялись на мозговитость многообожаемого дитяти).

И Людовик был отчасти прав - какой смысл убивать противника? Ведь тогда он никогда не узнает, что он проиграл, а стать настоящим победителем можно только при наличии противника, который побит тобой и признаёт это.

Так вот рухнули все мечты и надежды идеального сына своих идеальных родителей. "Мемуарист" постоянно кричал Вселенной: "Это нечестно!" и слышал в ответ: "Правда? Ну что ж."

Автор будущих "Мемуаров" добился лишь одного действительно почетного назначения - он возглавил в 1721 году пышное французское посольство в Мадрид (правда, политическое значение этого посольства было минимальным) [13]
, но, как говориться, один рвётся до ветра, другой - до бури.

Бывали у Сен-Симона приступы раздражения, и он не раз хотел было оставить двор, но друзья и жена всякий раз его отговаривали. Ведь, на самом деле, Сен-Симону не хватало минимума, чтобы достичь максимума. Да он и сам не мог существовать без двора, без придворной жизни, такой насыщенной и одновременно пустой[14]
, которая была как раз по нему, ведь всем нам достаётся именно то, чего мы заслуживаем. Вот почему он купил домик в Версале, вот почему был так рад, когда получил, наконец, (в 1710 году) более чем скромные апартаменты в Версальском дворце, хотя сам он, на самом-то деле, уже и мечтать не мог ни о чём, кроме кола-двора-жены-стряпни.

Смерть в 1723 г. Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV, положила конец дипломатической карьере Сен-Симона и надеждам восстановить влияние своей семьи на государственные дела, влияние, которое никогда и не было настолько большим, как Луи хотел бы. Все эти мечты и надежды на положение в обществе с родителями и родственниками за спиной рано или поздно бы обрушились на него, но вот - получилось рано, как и следовало ожидать. И засунув свою нереализованную карьеру далеко и надолго, Сен-Симон завершает восхождение по придворной лестнице (которое остановилось, так и не начавшись) в общем-то, потому что наблюдать торжество врагов во время падения с пьедестала, который был хоть и не высоким, но был - было слишком больно для седалищного нерва бедного герцога. А ведь изменить своё отношение, своё восприятие самого себя было бы намного проще и действеннее, чем потом падать с высоты воробьиного полёта в небытие и семейный быт в имении Лаферте-Видам, хотя, не буду спорить: лучше алиби - быть жертвой, каковой и изображает себя Сен-Симон на страницах своих мемуаров.

Именно в имении Сен-Симон и посвятил себя изливанию своей желчи и несбывшихся надежд в мемуары, ну а затем его не удавшаяся жизнь так же неудачно закончилась, оставшись лишь на страницах мемуаров и доске с его именем, в Париже, 2 марта 1755 г. Уронив своё достоинство, Сен-Симон сделал вид, что оно не его. В принципе, это подтверждает изречение - "Каждому воздастся по делам его".

После смерти Сен-Симона многочисленные его бумаги были конфискованы по распоряжению двора и сданы в государственный архив, тем самым заперев под замком ещё одно напоминание о данной личности. Как мило, не правда ли? Всю жизнь Сен-Симон доказывал, что он достоин быть частью жизни государства, а под конец его и вовсе изолировали от общества. Бедняга.

В своих мемуарах Сен-Симон раздаёт меткие характеристики и не лезет в карман за острым словом, в полной мере отыгрываясь на других за свои же ошибки (Сен-Симон - людоед-гурман: предпочитает людей с изюминкой). Они стали появляться в печати только с 1784 года, а первое полное издание (хотя и смягчённое) увидело свет в 1818 году, вызвав фурор в стане романтиков, которые, не зная самой личности Сен-Симона, с восторгом и упоением внимали его козням и обидам.

"Мемуары" Сен-Симона не всегда объективны и точны, но, тем не менее, они представляют собой весьма важный и ценный материал для людей, которые не могут и не хотят открыть глаза на реальное положение вещей и на настоящие лица людей, надежда умирает последней, зависть - никогда. Эти записки обнимают собою век Людовика XIV и эпоху Регентства. Сен-Симон умело раскрывает не только придворные интриги, но и политическую обстановку в стране, в которой ему так и не удалось принять участия. Сатирически описывает придворную жизнь, новую знать, критикуя Людовика XIV за ущемление прав родовитой знати, Сен-Симон, как и Гитлер, обиженный в детстве всем миром, в сознательные годы всему этому миру мстит. Надо отдать ему должное - месть, злоба и нереализованный карьеризм его были настолько мощны, что их хватило на 11 томов и столь долгосрочны, что изучаются и по сей день.

Сен-Симон работал над мемуарами более тридцати лет (и не было же других целей в жизни!) - пням ещё долго слышится шелест листьев. Благодаря дружеским отношениям со многими влиятельными людьми и долголетнему постоянному пребыванию при дворе он имел возможность получать информацию из первых рук, а острая проницательность позволяла ему угадывать скрытые мотивы человеческих поступков и бережно скрывать свои истинные мотивы от других. Невзирая на поддержку высоких покровителей, карьера его не задалась (чего и следовало ожидать - рыбак рыбака видит из далека, а Людовик был не полным дураком по части разгадывания загадок человеческих личностей) - поэтому он часто пристрастен, искажает факты и судит людей в зависимости от своего к ним отношения, воспроизводя в своей голове свои нереализованные амбиции (и карьеризм, который до конца его дней не давал Сен-Симону спокойно жить).

Его сочинение изобилует грамматическими ошибками (нам, сливкам общества, не до грамотности) и стилистическими погрешностями, что позволяет читателю ещё раз убедиться в "гениальности" и умственном потенциале автора. Правильно говорят - искусство говорить вредит умению думать.

В своих мемуарах автор выступает как представитель гибнущего феодального дворянства. Сен-Симон резко осуждает Людовика XIV, умалившего значение дворянства и поощрявшего возвышение буржуазного чиновничества, ещё раз напоминая всем какой он бедный-несчастный и что жизнь чертовски несправедлива. (Да и вообще: "Как страшно жить!")

В отношении языка Сен-Симон является таким же "запоздалым человеком", как и по мировоззрению: его язык - скорее язык начала XVII в., чем начала XVIII; он лишен классической стройности, изобилует устаревшими словами и оборотами; однако стиль его все же сочен, живописен[15]
, если можно так назвать неимоверное количество страниц обличения и обиды на всех, кроме себя самого.

Таким образом, различные периоды жизни герцога Сен-Симона, его знакомства и отношения наложили непосредственный отпечаток на содержание "Мемуаров". В них автор пытался угадывать скрытые пружины поступков тех или иных исторических личностей, но вместе с тем на первый план часто выступала его пристрастность и личная неприязнь, без которых Сен-Симон не был бы тем, кем он в итоге стал, а точнее - никем особенным.

"Сен-Симон рассказывает мне важно важные пустяки двора важного Людвига XIV", - иронически подметил ещё А.И. Тургенев[16]
.

Стоит ли напрягать зрение, если можно смотреть на мир чужими глазами? - так давайте же изучать мемуары Сен-Симона дальше! Но нужно запомнить раз и на всегда, что не всё так точно запоминают ученики, как ошибки своих учителей.

2. "Мемуары" Сен-Симона как творческий итог его жизни
2.1 Характеристика источника

"
Настоящая литература может быть только там,

где ее делают не исполнительные,

благонадежные чиновники,

а безумцы, еретики, отшельники, мечтатели,

бунтари, скептики.

А если писатель должен быть благоразумным,

должен быть сегодня - полезным,

не может хлестать всех как Свифт,

не может улыбаться над всеми как Анатоль Франс,

тогда нет литературы бронзовой,

а есть только бумажная,

которую читают сегодня

и в которую завтра завертывают глиняное мыло"

Е. Замятин "Я боюсь"

Луи де Рувруа герцог де Сен-Симон жил в эпоху абсолютизма и тирании, когда "поэзия жизни" была главным пунктом государственной политики[17]
, особенно когда никакие выдающиеся способности не выделяются в человеке, а заниматься чем-то надо.

Своей "истинной" целью Сен-Симон поставил себе написание так называемой "правды" о "ежедневном и ежечасном механизме" придворной жизни. Говорить правду во времена абсолютной лжи уже революционный факт, чего не скажешь о Луи. Для Сен-Симона всегда находилось логическое объяснение происходившим событиям, даже если их приходилось придумывать. Хотя это представляется весьма сомнительным - его целью скорее было ополчение на не принявших его людей, в частности Людовика, как на корень всех зол в его жизни. Но в этом мире лишь оригиналы в ходу, поэтому Сен-Симон противопоставляет себя официальным историкам короля (а всё потому, что таковым у него стать не получилось, хотя очень хотелось, но признать это было ни в коем случае нельзя), пытавшимся создать эпос о "самом порядочном человеке королевства" и "самом блистательном правлении"[18]
со времён античных героев, хотя кто, скажите мне, безгрешен в этом мире, в особенности во Франции?

Этот его импульс "мемуариста", которым возомнил себя Сен-Симон, легко объясняется личной обидой на Людовика, которую он не сможет забыть в течение всего своего существования (ибо жизнью "это" я назвать никак не могу), на короля, продвигавшего гибкое третье сословие в ущерб непокорной знати, и историческим самосознанием личности, ответственной перед будущими поколениями[19]
. И, как и его предшественники, Сен-Симон обратился к мемуарному жанру с намёком на оригинальность.

Двоякая ценность мемуаров может быть объяснена очень просто: исторически - это свидетельство о конце царствования Людовика XIV и периоде Регентства, литературно - это произведение с необычным для того времени стилем, на поверхности которого - вроде бы и описание личностей и судеб, но на деле - скрытые и нереализованные мотивы и желания, довольно приземлённые и предсказуемые (делать открытия - это наука, делать вид, что делаешь открытия - это искусство, которым Сен-Симон под конец своей жизни научился владеть в идеале).

Автор сам становился свидетелем, а зачастую и активным участником описанных им как военных кампаний, так и событий придворной жизни, был лично знаком с подавляющим большинством упоминаемых им монархов, аристократов, священнослужителей, политических деятелей, писателей, художников и других примечательных личностей, игравших хоть сколько-нибудь заметную роль во Франции конца XVII - начала XVIII века, и хоть сколько-нибудь уделявших внимание личности "мемуариста".

В самих мемуарах автор скорее строит казни "неверных", упоение собой сопровождается закусыванием другими, что скрывается под маской так называемого "неповторимого стиля, тонкой иронией и точёными характеристиками", как это теперь принято считать в нашей литературе.

И никто не обращает внимание на то, насколько большое удовольствие получает Сен-Симон (в перерывах между закусыванием), описывая ту или иную личность, умело вставляя в нужные места уколы, упрёки. Свою обиду.

Перед взором читателя раскрываются тайные пружины внутренней и внешней политики французского королевского двора и ряда европейских держав, но опять же всё это происходит в воспалённом сознании Сен-Симона, поэтому всё написанное должно подвергаться жёсткой критике и анализу. Поистине - самое прочное на земле - глупость, её можно вбить даже в чугунную голову.

И вот, дабы внести хоть какое-то разнообразие и отличить своё произведение от миллиона таких же, "мемуарист" решает изобрести шкалу измерений значимости персонажа. Но вот этим автор лишь ещё больше усугубляет своё положение - тут на поверхность по-настоящему всплывают все авторские "грехи" и действительное отношение к людям, а точнее к фигурам, так как человеком Сен-Симон считает лишь себя.

Ценность личности в видении Сен-Симона предстаёт очень банально - чем больше эта личность сливалась с общей картиной, но меньше представляла угрозы для самого Сен-Симона, тем меньше ударов с его стороны на эту личность сыпалось, и наоборот. Не столько ума, сколько острый язык. А если учесть, что при жизни самого "галантного человека в государстве" личность терялась безвозвратно, то оценки Сен-Симона идут тоже очень далеко, а чем сильнее обида, тем изощрённее месть в виде неприглядных характеристик, да и вообще, всю жизнь Сен-Симон засучив рукава, мешал работать другим. Лицемерие, наряду с умением петь, танцевать, охотиться, вести остроумную беседу и ухаживать за дамами, являлось составной частью куртуазности, или порядочности в новом понимании этого слова. Тяжкие смертные грехи с успехом маскировались под светские достоинства. Смерть, которая, казалось бы, должна была высветить правду и фальшь, сама оказалась заложницей этикета - всё это буквально будоражило воображение "мемуариста".

Сочетание трагического и комического в устах Сен-Симона вызывает лёгкую улыбку сочувствия, так как пытаться таким образом показать обратную сторону общества, но на самом деле лишь в очередной раз его поносить на все лады - уже неоригинально и в который раз наводит на мысль о действительно смысле данных мемуаров.

"Но Сен-Симон ведь задался целью сказать всю правду о своей эпохе!" - возразит любой. Конечно, но для каждого человека правда своя и для Сен-Симона правда представляет собой лишь сплав низкого с так называемым высоким, из его уст представляющим собой неумело написанную картину с претензией на шедевр. А ведь всё ещё намного проще - ничего выдающегося Сен-Симон не высказал в своих мемуарах, истинную поднаготную эпохи так и не изобразил, а лишь под конец жизни решил оставить хоть какое-либо воспоминание о себе, нацеленное на неискушённого читателя, которому достаточно едкого слова автора чтобы поверить в изображаемую картину действительности, и пускай это не так - в сущности, правда в этом мире никогда не была по-настоящему востребована.

И пускай авторы многочисленных книг и статей взывают к лучшему в "мемуаристе", утверждая, что Сен-Симон мучительно переживал безбожие под маской порядочности, фарисейство под покровом этикета, но мы-то знаем, что он лишь рьяно хотел стать частью, хотя бы малой, всего этого притворства и коварства, но так как у него этот номер не вышел - пришлось состроить гримасу отвращения и примкнуть к группировке праведников, ратующих за непоколебимость чести и моральных принципов. Совесть, в данном случае - скромная иждивенка: довольствуется угрызениями.

Сен-Симон не скрывает своего личного отношения к историческим личностям и упрекает придворного Данжо, дневники которого он использовал в работе над воспоминаниями, в "трусливом молчании автора о своих мнениях и чувствах" (великие умы сходятся, мелкие - объединяются, как злость и зависть к дневникам Данджо). Суждения самого Сен-Симона отличаются резкостью, суровостью и по своему воздействию похожи на серную кислоту, которой поливают своих соперников. Всякие языки хороши, если на них говорить по-человечески, но Сен-Симону эта вековая мудрость была не знакома - мемуары всему результатом.

И конечно же теперь он в праве утверждать, что притворные придворные не достойны быть героями "высокого" жанра. И, разумеется, их глава - венценосный комедиант Людовик XIV- не заслуживает даже поддельных слёз по поводу своей кончины, но это лишь потому, что сам Луи не в их числе, а если бы вдруг стал, то мемуары наполнились бы дифирамбами в адрес "короля-солнце" и лучшей в мире стране - Франции. Когда нет новых заслуг начинают переоценивать старые. Но жизнь - забавная штука и Сен-Симон под конец становиться никому не нужным стариком в своём имении и парой свечей на письменном столе. Ах да, и дивно - длинным самомнением на поводке у колена. Каждому своё, как написал Гитлер на воротах концлагеря Майданек, списав эту фразу из Библии.

Не столь живой ум, как утверждают многие, сколько длинный язык, познавший грех злословия, поистине отличал Сен-Симона от других его коллег, возможно, поэтому, мемуары его и вошли в число мировых произведений, полежав какое-то время до этого под замком у Людовика.

И, конечно же, именно кончина Людовика XIV, которого оплакивала лишь буржуазия, обязанная ему своим величием, была так приятна Сен-Симону, но его способностей хватило на умение тактично завуалировать свою радость по этому поводу.

В спорах рождаются истины, но умирают они, как известно, в склоках - так, возможная истина Сен-Симона и не увидела свет своей жизни, умерев в продолжительном "союзе" с Людовиком.

Картину мира Сен-Симон так же перестраивает на свой лад в стиле "своё-чужое" где царит "порядок - порядочность". Как это удобно!"Не будем прогибаться под изменчивый мир - пусть лучше он прогнётся под нас" воистину воспринято Луи и претворено в жизнь - умно, что скажешь. Не многим удаётся. Старый порядок для Луи становиться идиллическим феодальным прошлым. Правильным и разумным, а новый - это этикет, абсолютизм и тирания "короля буржуазии"[20]
. Сен-Симон рисует образ умирающей империи и показывает превращение государственной пирамиды в библейский ковчег, готовый пойти ко дну: "cettearchechancelanteprête à tomber"[21]
, да только он никак не может понять, что на ковчег его бы ни за что не позвали, а если бы и позвали, то он бы сам его и потопил.

Отвлекая умы человечества, разработав концепцию Высшего порядка, основанную на вере в Бога и его справедливый Суд, "мемуарист" думал, что теперь отстранился от морально разлагающихся аристократов, но на деле он лишь в очередной раз доказал свою пламенную принадлежность к ним, причём более к "разлагающимся" чем к "аристократам". Внутри гнило, а вера в Бога в данном случае - лицемерие. Сен-Симон решил сделать из себя отстранённо взирающего на историю рода людского и указующего главам государств на их ошибки, умудрённого годами старца: "Здесь содержатся уроки для тех королей, которые захотят, чтобы их уважали, и которые захотят уважать самих себя"[22]
, да вот только сующий нос в механизм власти рискует не только носом, что с Луи в конечном счёте и случилось. Чем давать советы главам государств, лучше бы он посмотрел на себя в зеркало и спросил: "Кто я такой, чтобы учить?"

Смыслом своего творчества Сен-Симон считал вечную правду, но какая может быть правда в устах человека, который так стремительно выбивал себе место под солнцем, что не заметил, как наступил вечер?

После смерти Сен-Симона многочисленные его бумаги были конфискованы по распоряжению двора и сданы в государственный архив. За время с 1784 по 1818 г. были напечатаны лишь отрывки его сочинений. Лишь при Карле Х бумаги Сен-Симона были возвращены его потомкам, после чего Сотеле издал полные, хотя в некоторых местах смягченные, "Мемуары". Кроме мемуаров, осталось еще много бумаг Сен-Симона, до сих пор не изданных и мы можем только гадать до чего додумался столь "величайший" ум, а скорее - прозорливый язык, человечества.

2.2 Из истории создания "Мемуаров"

"
… Никому Отчета не давать; себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья - Безмолвно утопать в восторгах умиленья - Вот счастье!"

А. Пушкин

История работы над "мемуарами" крайне проста (а как же ещё - тридцать лет труда, а потом - замок под подушкой у Людовика, о чём ещё можно мечтать? Сен-Симон ведь хотел оказаться в ближайшем окружении короля).

В 1729 году Сен-Симон получил дневник Ф. Данджо от герцога Д. Люина, который был наслышан об интересе (единственном, но занятном) Луи к истории, дабы отвлечь беднягу от несостоявшейся карьеры и занять хоть чем-нибудь, да не прогадал - Сен-Симон оценил подарочек. Данджо был мемуарист болтливый, но неглубокий, плоский в своих суждениях и подобострастный в оценках[23]
. И Луи проникся двойственными чувствами к дневнику: то - ли радоваться, то - ли плакать - прямо и не знал из чего выбрать.

Хотя автора Сен-Симон знал, но ввиду зависти, с которой он с детства был на короткой ноге, Сен-Симон над ним посмеивался и абсолютно "маркиза" не уважал (хотя он в своей жизни вообще не уважал никого, кроме себя любимого), так как тот был карьеристом и пронырой (к слову, карьеристом ведь был и сам Луи, да только если у него это не удалось, то у Данджо хотя бы жизнь была весёлая, что и раздражало беднягу герцога неимоверно, ведь ущемленное достоинство - это одно, но когда его защемляют знакомые тебе лица - о, это адская боль!), хоть и не сумевшим свои амбиции реализовать. Словом, они друг друга нашли, хотя свадьбы с салютом так и не получилось.

Но вот незадача, - каким бы пронырой не был Данджо, он - таки написал огромный труд, представляющий немалую ценность, а Сен-Симон (одарённое дитя и самый лучший сын в мире, как мы все помним) так и остался храбрецом и умняшкой лишь на словах, ждущий обещанных сливок. Его поразил этот факт. Потому что труд длинной в пятьдесят лет для герцога был явно запредельным, но факт, что он написан таким человеком, как Данджо, заставил Сен-Симона прикусить язык и замолчать, параллельно пробуя чужие лавры на вкус. "Трудно понять, как могло хватить у человека терпения и настойчивости, чтобы работать ежедневно в продолжение пятидесяти лет над таким сочинением, тощим, сухим, натянутым, полным всяких предосторожностей и формализма, давать только отталкивающую бесплодную шелуху".

Всё началось с замечаний к дневнику, а продолжилось созданием мемуаров (чем дальше в лес, тем больше липы), которые мы можем созерцать в данный момент - вот что значит уязвлённое достоинство в действии, желание вбить в грудь противника осиновый кол творит чудеса, как и адреналин, к слову. так что, Данджо могу только "Merci" сказать. И в мемуары Сен-Симон заодно вылил свою горечь по поводу несостоявшейся жизни наряду с доказательствами своего превосходства над "маркизом". Который всё-равно никогда не смог бы создать полноценное произведение - он ведь не был выдающимся Луи де Рувруа де Сен-Симоном.

"Мемуары" Сен-Симона это своеобразный реванш "годам. Прожитым зря", за которые теперь если не стыдно, то как минимум хочется переиграть: Сен-Симон судил теперь всех, отправлял на плаху любого не верного, кого в прошлой реальной жизни и пальцем бы не тронул.

"Мемуары" стали для Луи "альтернативной реальностью", в которой он проживал жизнь так, как он этого хотел. MMORPG отдыхает. К тому же писать о событиях прошлого ретроспективно было, конечно. Легче, чем оценивать их в момент совершения (не будем забывать о несовершенности человеческой памяти, в особенности памяти Сен-Симона через призму его "миролюбивости"). И хоть оценка прошедших событий была довольно-таки взвешена, но на каждой лежала горькая печать Сен-Симоновских неудач реальной жизни; как не крути, а правда - впереди.

Но надо признать - "мемуары" как минимум ценны картиной последних десятилетий ушедшего века и начала нового. Пускай и не совсем достоверной, но погрешности, как всегда, поможет залатать чудесная WiKi.

Стоит лишь напомнить, что рука Луи дотянулась лишь до излета Людовика XIV, времени глубоких трансформаций и упадка (который автору удался слишком уж хорошо, как, впрочем, и другие картины падений личности). Но не всё дошло до конца в уме Сен-Симона, потому что период затяжного кризиса абсолютизма Сен-Симон не особо то и затронул. Решив оставить побольше места козням, а волнению и голоду уделил внимание, хотя это настолько обычно уже в истории, что даже не вызывает скупой слезы (лишнее лучше сказать, чем съесть, но во Франции ведь вышеупомянутый кризис и голод - сами понимаете…)

Выводы, его, в принципе, не так уж и плохи, хоть и не реальны, но направление правильно, как жаль, что ума не хватило довести их до нужного конца.

Вывод: чудес не бывает: из одной мухи можно сделать лишь одного слона, либо - 11 томов "мемуаров".

3. Придворное общество в видении Сен-Симона

"
Болезнь, которая, развиваясь много веков,

постепенно охватывала человеческое общество,

и которая, наконец, теперь,

в нынешнюю эпоху технических совершенствований,

уже повсеместно заразила человека.

Эта болезнь - пошлость.

Пошлость, которая заключается в способности человека относиться с презрением ко всему тому,

чего он не понимает,

причем глубина этой пошлости

увеличивается по мере роста никчемности

и ничтожества тех предметов,

вещей и явлений,

которые в этом человеке вызывают восхищение."

Михаил Агеев "Роман с кокаином"

На протяжении веков литература, искусство, музыка, словом всё, чем можно прославлять, было пропитано и направлено на закреплении в умах людей клише: "придворное общество - это успех, богатство, элита, лучшие умы страны", словом - члены придворного общества представали для простых обывателей некими небожителями, которые и по траве не ходят, а парят над ней, и руки у них не пачкаются в грязи, ведь она их обходит стороной да и другие "чудесные" мифы и поверья. И самое забавное во всей это ситуации - люди им верили, мечтали быть частью этой "богемы", считали их показателем счастья и что их жизнь удалась в полном смысле слова.

Пожалеем же дружно бедняг, которые позарились на красивую упаковки и поленились её же содрать.

Испокон веков уж так повелось - народ у нас - серая масса, с которой никто не считается, что, в принципе, я одобряю - серая масса на то и саря масса, какое у неё мнение? Куда кинешь кость туда она и побежит. В то время во Франции этой самой "костью" стало придворное общество - все его любили, но никто не знал, что под покровом красоты и величавости скрывается разврат, сплетни, прогнившие умы и абсолютная невозможность здраво мыслить и оценивать свои способности, преклонение непонятно кем установленным правилам и принципам, а затем и их тщательное избежание и нарушение. Одним словом - сарказм, фальшь, ложь и гниль.

Страна начала гнить изнутри - а гниение изнутри самое страшное. Потому что оно заметно лишь когда летальный исход не предотвратить. О Франция, воздадим хвалу твоему "блистательному" прошлому! Такого больше не будет.

В основном общество описывалось практически не касаясь верхов. Не вдаваясь в неблагозвучные подробности дабы не показывать пагубное влияние критики на рядового, по сути дела, человека, хотя и входящего в аристократические круги. Моральное разложение под покровом красивых тканей и пёстрых занавесок. Не дай Бог упасть лицом в салат.

Сен-Симон же ставит вопросы мора в центр, к чему и сводит всё повествование (что крайне удивительно для такого человека, как Луи) и начинает он, неожиданно для всех, с самого верха, хотя это легко объяснимо: пойти наперекор отвергнувшему его миру дабы показать где раки зимуют. Всё просто, дамы и господа. Но сводиться всё в итоге к обобщению, под которым кроются личности конкретно исторические.

Очень знаменателен промежуточный "финиш" в "Мемуарах" Сен-Симона - , которая становиться временем переоценки ценностей и рубежом, когда одна эпоха сменяет другую. Фактически в истории - это просто факт, сильный и серьёзный - не спорю. Но давайте посмотрим правде в глаза - Луи был рад этому, прошлые обиды дают о себе знать. Этот "финал" можно назвать книгой в книге - так много изливает автор мыслей на бумагу мелким почерком.

Автор объёмно оценивает бывшего короля, к сожалению скончавшегося, период его царствования, его личность и, конечно, его политику (как же без оценки политики мемуаристом, без этого ведь и праздник не праздник!), что делаем Людовика главным персонажем сен-симоновского сочинения, потому что называть это мемуарами язык больше не поворачивается.

Что такое общество, предстающее на страницах 11 томного "наследия"? Объективно - это общество, в котором исчез страх. Люди в нём видят слабость государственной власти, но противостоять власти может лишь пробуждённый рассудок его граждан, чтобы можно было затем с чистой совестью и ясным взором заявить, как Макмерфи из "Полёта над гнездом кукушки": "Ну, я хотя бы попытался". То, что народ достоин своей власти - гнусная ложь, так же, как и то, что власть достойна своего народа. Потому что всё на деле куда проще - каждый сам за себя и действует лишь в своих эгоистических интересах.

И читатели, аналитики, исследователи повторяют день за днём ошибку землемера К. из "Замка" Кафки, пытавшегося одолеть силой разума абсурд. Неудивительно, что это оказалось безумной затеей, ведь возможности разума ограничены, абсурд же не знает границ. И Сен-Симон был частью операционной системы государства (общества) абсурда. Не поддаваясь понимаю, эта система обладает крайне удобным функционалом (что и оставляет эту систему на плаву на какое-то время), доступный любому "умному" пользователю. Принцип выживания в подобном обществе - не искать ни в чём смысл.

Чего не хватало Сен-Симону? Лишь призыва перестать кошмарить государство, а вместе с ним и общество в целом. Эдакая трагедия из серии государство vs. люди. Только с одной принципиальной чертой - государство не допускает проявления слабости, жестоко наказывая, а многие "члены общества" же у Луи скажем так, реабилитированы в какой-то степени, т.к он объясняет их слабости. Возможно, так он оправдывает и самого себя? Отрицательных персонажей в произведении не так уж и много, на удивление - Фекье, д’Аркур, герцоги Мэнский и Вандомский, г-жа де Ментенон, да и их он старается оправдать (хотя и так ясно его к ним отношение, в принципе).

Так или иначе, забудем об объективности в данном литературном труде. И не будем вспоминать нарочитую религиозность. Которая была обсуждена выше, дабы не испортить и так уже не очень позитивно сложившееся впечатление о данной личности и его творении в целом. Мемуариста сравнивали с Рубенсом, не думая, наверное, как оскорбили последнего.

Перед тем, как перейти к непосредственному анализу придворного общества по материалам самого источника, хочется заметить ещё одну особенность. Которую в наше время некоторые назовут лицемерием, а некоторые - просто желанием показаться лучше: в своём введении писатель говорит о качествах, которыми должен обладать настоящий историк, одном из которых является ясность суждений, истина и беспристрастность. Многие заявляют, что всем этим Сен-Симон обладал в полной мере. Я же смею отметить, что для него это было крайне чуждо. Почему? Все это объяснено выше, просто подчеркиваю весь комизм данной ситуации. Fortherecord.

3.1 Анализ придворного общества

"
- А разве у вас при дворе нет должности шута? Ну, такого специального полезного идиота, который крутится под ногами, порет чушь и корчит рожи.

Идиотов-то у меня при дворе сколько угодно, - признался Король. - Но специальной должности нет. Официально у этих господ совсем иные звания."

Макс Фрай "Чуб земли"

Приступая к анализу придворного общества по материалу источника, сначала следует обозначить примерный план, которого будем стараться придерживаться дабы максимально понять и описать это самое общество глазами Сен-Симона:

А) Людовик XIV глазами автора

Б) Общая картина двора до и после Людовика XIV

В) Внешняя атрибутика (сервировка, этикет, свадьбы, обстановка, интерьеры, экипажи, одежда, "путешествия" и "выходы в свет" и т.п.)

Г) Смена поколений, борьба за власть

Что ж, на этом и остановимся в рамках данной исследовательской работы, оставив самое сладкое и точное на волю более искушенным исследователям и плавно перейдём к анализу вышеупомянутых пунктов, общей картиной которых и является в итоге общество Сен-Симона.

А) Людовик
XIV глазами автора

Власть - страшный наркотик,

всегда порабощающий человека,

склонного к этому виду наркомании.

(с) Народный фольклор.

Что за характеристика придворного общества без лавной фигуры всего цирка - короля? Да, Людовик XIV был истинным знатоком своего дела - будь в то время во Франции премия "Оскар", то он заработал бы ни одну статуэтку. Но не будем как преувеличивать его возможностей, поддакивая многочисленно прославляющей литературе данную личность, так и преуменьшать, уподобляясь Сен-Симону хотя бы потому, что именно король разгадал этого "гениального" автора как человека и личность, что является огромным плюсом к характеристике Людовика.

Обратимся ненадолго к самому Людовику и истории. Лично он начал править лишь после кончины Мазарини, чего с нетерпением ждал и, когда "момент настал", рьяно приступил к выполнению и достижению своих целей.

С первых дней стало ясно, как белый день: никто не думает о пользе государства, о его чести и целях - всем отныне заправляет король в лишь одному ему выгодных интересах. Он сам желал быть своим первым министром, дабы держать всю страну на коротком поводке (прозорливый малый, что сказать). Теперь стало ещё яснее, почему именно Людовик - центральный персонаж "мемуаров" (помимо его королевского статуса), по-другому и быть не могло.

Людовик XIV - рычаг. Педаль привода швейной машинки. Тем более не удивительно, что с ним безмолвно соглашались, трепетали и всячески старались угодить, что поднимало эго короля на доселе невиданные вершины. Сен-Симон отзывается о главе государства с не вызывающей удивления фразой о том, что он "родился с умом не более, чем посредственным", но прибавляет "с умом, способным развиваться и изощряться"[24]
, что является попыткой уколоть героя своих "мемуаров" при каждой возможности - ах, без этого Сен-Симон не Сен-Симон. Ей Богу.

Подробно рассматривая болезнь, а затем и смерть короля, автор, уже с лёгкой на тот момент, душой, критически раздирает личность Людовика и период его царствования. Он крайне враждебен автору, что является, несомненно, отпечатком "бурной" молодости. Да и вообще, стоило лишь Луи признать, что все его проблемы - детские травмы, как мир стал бы для него цвета радуги. Но, видимо, не в этой жизни.

Просто давайте признаем - Людовик XIV совершил много ошибок, причиной чему и его личностные качества, и чрезмерное тщеславие, которое так роднит его с Луи, и переоценка своих способностей, но не будем забывать и о его добросовестности по отношению к своим обязанностям, здравомыслии по отношению к ним и способности царствовать, что дано не каждому.

Как идеолог аристократии Сен-Симон мечтает о короле-аристократе, которого он противопоставляет Людовику XIV - "королю буржуазии"[25]
. Стиль Людовика XIV становиться классическим выражением политики деспотизма внутри Франции, и вне её - в Европе. [26]

Королём король, как пишет Луи, стал "чуть ли не с колыбели" (т.е. родился он в 1638 и вступил на престол в 1643 году) [27]
. Он боялся ума и одарённости, возвышенных чувств даже у своих полководцев, хотя тут надо было бы наоборот благодарить судьбу за подарок - такие качества вообще в людях редкость, а в то время во Франции - пару процентов из ста, как минимум. Но мы никогда не увидим иголку в стоге сена и не поймём своего счастья, если смотрим не под ноги, а куда-то в сторону - так же и Людовик: "Если пересмотреть всех, кто окружал короля, с тех пор как ему стали подозрительны ум и достоинства людей, то найдётся очень немного придворных, у которых ум не стал бы препятствием к милостям короля"[28]
, исключением были лишь приближённые к королю люди, выбранные до его непосредственного вступление во власть - т.е. не им самим, естественно. И король, как маленький ребёнок, до последнего прятался за чужими решениями и боялся выдуманных страхов (монстры под кроватями переросли в манию преследования и подозрительность). Таких было не много, к примеру - де Вивонн, герцог де Люд и пр.

Тема ума по отношению и в отношении короля у Сен-Симона вообще занимает приличное количество места - практически целая глава, в течение которой он, от момента к моменту, много раз возвращается к самой забавной и глупой слабости короля - боязни и не любви к уму: "Его утомило превосходство ума и достоинств его прежних министров, прежних полководцев, этой немногочисленной породы весьма одарённых фаворитов"[29]
и причиною было желание короля властвовать и первенствовать во всём, во всех областях, даже в которых лучше было бы отдать первенство специалисту. Он чувствовал, что не мог достигнуть этого превосходства, стоя рядом с умным и знающих человеком и этого было для него более, чем достаточно. На лицо самый распространенный психиатрический случай неуверенности в себе, утверждения за счёт других, травмами в детском возрасте и потребностью в самоутверждении за счёт удаления других от силы и власти. Лечиться было надо, а не в игры играть.

Это представляло из себя "безграничную власть, которая могла делать всё, что захочет, и слишком часто хотела всё, что могла, не наталкиваясь никогда на сопротивление"[30]
- и это классический пример золотой молодёжи в рамках изучаемого времени, переоценка своих возможностей и постоянное ношение розовых очков вне зависимости от погоды. Чего не хватало королю по-настоящему? Отцовского толстого ремня с железной пряжкой, всё просто.

Король любил воздух. Физические упражнения, игру в мяч и охоту, отличался в танцах, "ему нравились породистые лягавые собаки, и он держал их по насколько штук в своих кабинетах и имел обыкновение сам кормить их, чтобы приручить к себе"[31]
, всё это мы не один раз ещё встретим на страницах "мемуарах".

Первое вступление его в свет совпало с эпохой, богатой всевозможными выдающимися людьми. Волнения, так бурно потрясавшие государство внутри и извне со времени смерти Людовика XIII, образовали при дворе многочисленное общество ловких прославленных личностей и хитрых царедворцев которых король собирал вокруг себя как коллекцию редких монет или марок. "Можно сказать, - он был как бы создан для этого величия, и его рост, и осанка, изящество, красота, а позднее представительный вид, сменивший красоту, всё выделяло его среди остальных до самой его смерти, как царя пчел"[32]
. Отсюда следует вопрос - что бы было с Людовиком родись он простым человеком? И этот вопрос предусмотрел Сен-Симон, продолжая своё повествование: "Родись он простым смертным, он проявил бы ту же склонность к празднествам, удовольствиям, галантным приключениям и беспутным любовным похождениям. Следует признать короля более достоянным сожаления, чем порицания, за то, что он так отдавался любви, и заслуживающим похвалы за то, что временами он умел отрываться от неё ради славы"[33]
. Но так ли это было на самом деле, так ли король отдавался любви и была ли это любовь в том самом понимании, которое люди испокон веков вкладывали в это слово? Не думаю. Десятки женщин, множество побочных сыновей, угодливость и 24/7 работающий принцип короля-серцееда убивает веру в искренние чувства короля по отношению к кому-либо ни было в его жизни. Это даже смешно и как-то ну совсем не по-королевски, не по-взрослому. Не имея любви родительской Людовик искал её везде, где только мог, и находил, что не удивительно. Но внутри него всё время, до самой его смерти сидел маленький мальчик, который так и не получил в жизни самого главного - родительского признания и маломальского детства. С самого раннего возраста заведомо став однажды королём он остался им до конца дней, не зная другой жизни и даже мысли не имея о чем-то отличном.

И в процессе чтения мы снова натыкаемся на тему ума, которая Сен-Симону не даёт покоя, теперь уже по отношению к самому властителю: "Надобно сказать ещё раз: ум короля был ниже среднего, но обладал большой способностью к совершенствованию. Король любил славу, требовал порядка и системы. По природе он был благоразумным. Умеренным, скрытным и хорошо владел своими чувствами и языком" и далее следует один из моих любимых моментов "мемуаров" - "Можно ли поверить, что он родился добрым и справедливым? Бог достаточно одарил его для того, чтобы он стал хорошим, может быть даже до известной степени великим. Королём всё зло пришло к нему извне. Ребёнком он был так заброшен, что никто не осмеливался приблизиться к его комнатам. Он часто с горечью вспоминал об этом времени и даже рассказывал, как однажды его нашли в бассейне, куда он упал в саду Палэрояльского дворца в Париже, где тогда находился двор"[34]
- комментарии тут излишни, стоит только обратить внимание на местоположения двора до его переезда в Версаль, что очень важно для исследуемой темы. Теперь-то мы наглядно видим, откуда пошли все эти привычки, страхи, пристрастия и многое другое. Детство. Всё идёт из детства, дорогие мои.

Хотелось бы ещё раз отметить меткость и точность характеристик Сен-Симона. Ему присуще порывистость повествования и лаконичность. краткость, но тем не менее местами он даёт настолько изощрённые характеристики и подмечает такие стороны характера. не только Людовика, но и других персонажей, что невольно задаёшься вопросом: а ту ли стезю выбрал для себя мемуарист, не ошибся ли с призванием? Роль психолога была бы ему очень даже по силам.

Всё своё детство Людовик был очень зависим от внешних обстоятельств и окружения. Его научили лишь читать и писать, что крайне странно для будущего короля, так что он был большим невеждой и не знал ничего общепринятого о жизни государства, людей, делопроизводства и т.д.; а отсюда - и грубые ошибки в первые годы царствования, которые не будут здесь упоминаться, но могут быть прочитаны в главе о характере Людовика XIV. Вопрос образования Людовика XIV крайне интересен и необычен, потому что фигура короля, а точнее - короля-солнца, как он себя позиционировал, должна была отвечать определённым критериям в государстве, а рассуждая логично - критериям весьма и весьма высоки, раз уж ставить себя во главе всего. Но почему же тогда фигура столь могущественная и высокая оказывается не столь развитой и искушенной? Ошибки родителей? Скорее всего они уже тут не причём - человек, желающий развиваться найдет способы и выходы, но данная ситуация вводит в ступор и просто не понятно как такое могло произойти, что король умел и был научен столь малому. Мы не будем строить догадки о том, был ли он мелкой пешкой в больших руках, лишь заметим, что факт необразованности первого человека государства как минимум является странным. а как максимум, да и просто как факт - неприемлемым. Но, видимо, Людовику это не особо мешало, что говорит и, в принципе, рисует красочную картину не только общества, но и всей Франции того времени, которая управлялась человеком, умевшим лишь читать и писать. Хотя не спорю, жизнь учит и со временем так или иначе ты научишься хоть чему-нибудь, лишь с тем отличаем, что ты - король, а это факт. И это уже даже не ошибки учителей.

Многие почему-то думают, что король любил старинную знать и не терпел сравнения с ней кого-либо другого. По словам Сен-Симона - это сущая ложь: "Антипатия, которую он питал к благородству чувств, и слабость его к министрам, ненавидевшим и уничтожившим ради личного возвышения всех, кто был тем, чем они не были и не могли быть, внушили ему столь сильное охлаждение к людям знатного происхождения. Он боялся родовитого так же, как боялся ума, и если эти качества соединялись в одном и том же лице и король знал об этом, карьера этого человека была кончена"[35]
- о чём говорит нам этот великолепно-написанный пассаж человека, убитого завистью и горем в свете несостоявшегося будущего, Сен-Симона? Да всё о том же - о бесхребетности короля. О подверженности чужому влиянию, о неумении отстаивать свою точку зрения и лишь взамен топать ножками и кричать о своих желаниях. Воспитание вроде бы должно было быть королевским, а получилось, будто бы он жил в детском доме и сам с собой играл в куличики всю жизнь, как в случае и с вышеописанным образованием.

Людовик был частью огромного механизма, но надо понимать и смотреть на вещи реально - за его спиной стояли сотни других шестерёнок, без которых он бы просто заглох. "Он чувствовал, что в его распоряжении недостаточно милостей для того, чтобы производить впечатление непрерывно. Поэтому он заменил действительные милости воображаемыми, вызывая зависть, оказывая мелкие предпочтения, которые благодаря своей изобретательности отыскивал всякий день, можно даже сказать - всякую минуту... Одним из таких знаков отличия было право держать подсвечник при раздевании короля, (королевский церемониал отхода к сну был публичной церемонией) право, которое он предоставлял каждый вечер после молитвы кому-нибудь из самых высокопоставленных лиц, громко называя его имя. Еще одним изобретением того же рода был кафтан, даруемый по грамоте... Государственный секретарь, ведавший делами королевского двора, выдавал патент на такой кафтан, и никто другой не имел права его надеть"[36]
. Но, как и каждый возвеличивающий себя механизм, он не понимал, что его удаление не повредит основы и лишь будет резать глаз неприглядностью нового внешнего облика, но некому было поднимать веки Людовика, а поэтому он так и остался слеп к действительному положению вещей.

Сен-Симон был неравнодушен к славе, а кем являлся король? Именно, самым что ни на есть её воплощением. А что делает ребёнок, когда ему нравиться игрушка, но её у него нет? Завидует и ищет ей замену, а если есть возможность - пытается отобрать. К сен-симоновскому сожалению, этот номер не прошёл, но горечь во рту осталась. Звёзды, на которые мы ориентируемся, всегда светят ярче и кажутся прекраснее. но мы никак не можем уяснить, что это - лишь отблески, ибо на деле они погасли уже давным-давно и мы видим лишь иллюзию, которой позволяем себя обманывать. Как говориться, народ, который может быть спасен лишь одним человеком. заслуживает кнута.

Личная слава, личное достоинство для Людовика XIV были связаны с властью и благополучием государства самым тесным образом, пускай это и не бросалось в глаза так явно. Воля к власти - это стремление от чувства неполноценности к богоподобному превосходству. В решении государственных вопросов он всегда придерживался нескольких общих принципов - ответственность перед Богом (именно ответственность в истинном её пониманию, а не наигранное раболепие Луи), высокая королевская решительность и оценивание своих возможностей беспристрастно. Но и к этому можно отнестись крайне критически, как и следует относиться к произведениям такого рода, ведь какая может быть "высокая королевская решительность" при отсутствии знаний и банальной невозможности принимать решения самостоятельно? Думаю, это был букет цветов, дарованный Сен-Симоном Людовику дабы хоть как-то сделать углы меж ними менее острыми.

"Министры, генералы, фаворитки, придворные очень скоро после того, как он стал властелином, подметили, что тщеславие было в нём гораздо сильней, чем подлинная любовь к славе. Они стали восхвалят его и этим избаловали. "[37]
Преклонение и восхваление вообще было неотъемлемой чертой и характеристикой придворной жизни - без этого невозможно себе представить ни дня жизни при дворе. Такими способами заполучались должности, так пробивались люди в "свет", только так и никак более проводили свой досуг большинство членов этого "общества". Хотя что можно было ещё ожидать от этих высокоинтеллектуальных людей? Соревнование в "любезности" было даже большей забавой, чем остроумие. Коллекция похвал была столь обширна, что ни разу не произносилась повторно. Преклонение и восхваление стали сами по себе в каком-то роде ритуалами и, позволю себе заявить, частью этикета наряду с правами великих входов, занятиями тех или иных стульев, сниманий шляп и подаваний дамам ручки. Они даже перестали так явно показывать истинное отношение и положение вещей и всё чаще стали в более скрытной форме поддевать и унижать собеседника или восхваляемое лицо. Чтобы унизить Людовика было достаточно похвалить его гибкий и великолепный ум и чуткую душу - все всё поняли, кроме счастливого лица Короля.

"Его ум, от природы направленный на мелочи, с собой охотою останавливался на всякого рода подробностях. Он всегда считал, что может чему-нибудь научить людей, знавших гораздо больше него. "[38]
Но самое смешное - на это уходила уйма времени. Занимало это короля так, что он забывал обо всём на свете, а лучше бы было выучить алфавит и таблицу умножения. "С удивительной лёгкостью и самодовольством он приписывал всё себе и верил, что он в самом деле таков, каким его изображали, обращаясь к нему. Отсюда его пристрастие к парадам, которое он довёл до того, что враги прозвали его "королем парадов"; отсюда его пристрастие к осаде городов, при которой можно было проявить дешёвую храбрость. "[39]
Ну конечно - же Сен-Симон и тут богат на характеристики человека, который пнул его. Всегда легко осуждать того, кем ты никогда не будешь являться и даже не сможешь попробовать. Но согласимся - недостаток в обучении не пошёл Людовику на пользу, всю жизнь отыгрываясь на нём. Я бы назвала его человеком недалёкого ума, но, боюсь, меня четвертуют за непотребное отношение к королю. Людовик любил слушать о похвалах в свой адрес, о своей превосходной осанке и красивом наряде, заслугах при государстве и просто в жизни (хотя какие уж там заслуги), он выставлял на показ свои "Дарования", любил голодать, дабы подчеркнуть свою стойкость телом и духом, а любовниц своих он часами занимал рассказами о походах и войсках (что женщинам жутко "интересно" слушать!).

А на тщеславии короля превосходно умели играть министры, продвигавшиеся по карьерной лестнице и влиявшие на мнение короля и его поступки. Пошептать на ушко любил каждый, а каждого пятого король слушал и одобрял. Таким образом, секретари и министры скинули свои чиновничьи мантии. Затем черную одежду, а после и простую и скромную и начали одеваться как люди самого знатного происхождения. А в целом никто вроде бы и не заметил такого незначительного изменения. У граждан отбирались воинские почести, а это считалось нормальным или не замечалось. Отсюда - возросшая по предела личная власть министров, которые в последствии стали пренебрегать даже приказаниями короля - что ж, за что боролись на то и напоролись. Глупость никогда не была высшим благом, а отсутствие ума - тем более. Как бы ни враждовали между собою министры и чиновники и прочие "кадровики", общие интересы тесно связывали их друг с другом, о котором не будет говорить вслух, ибо и так понятно. Хотя очень забавное обстоятельство существует в связи с занятием министерского поста: "От занятия министерского поста был далек всякий, кто принёс бы на этот пост нечто своё собственное, чего король не мог ни уничтожить, ни сохранить"[40]
по причине опасности для короля такого "мозгового центра. Хотя по самой сути управления государством новшества, играющие на руку ему, должны лишь приветствоваться и поощряться - так что там у нас про любовь короля к государству?

Очень "хорошо" и красиво Сен-Симон делает мини-итог Людовику, его личности и фигуре: "Есть полное основание слезно оплакивать весь ужас воспитания, которое направлен было исключительно на то, чтобы задушить ум (опять проехался по ахиллесовой пяте короля!) и чувства этого государя, вот почему надо проклинать отвратительный яд лести, которая обоготворяла его в самом лоне христианства, и жестокую политику министров, которые ради собственного великолепия, могущества и богатства ограждали его от окружающих, опьяняли его властью, величием, славой до такой степени, что извратили его. Жертвами этого стали он сам и его государство"[41]
. Как ещё замечает автор, у короля даже не было страха перед Дьяволом, что более красноречиво описывает его личность! А вообще, более красочного пассажа о личности короля и не найти во всём этом "произведении". Не будите спящую власть, ибо дурость, помноженная на неисполнительность её, непредсказуема.

Тема страха перед Дьяволом получает у Сен-Симона особое освещение в повествовании о Маркизе де Монтеспан, у которой страх перед Дьяволом сочетался с неискоренённой манерой держать себя на царственный вид, которую она присвоила себе во времена фавора. "Все настолько привыкли к этому и никто не роптал". [42]
Как это относиться к придворному обществу? Это имеет наипрямейшую с ним связь, ибо тема Дьявола в XVIII веке мотивировала поступки многих и "исподлобья" главенствовала и при дворе. Хотя и не всеми, как мы можем видеть. Но главное - она не властвовала над королём. по крайней мере на первых порах, который имел собственных священников и был постоянным посетителем месс, но Дьявола отрицал как такового. Может быть от недостатка воспитания? Или же образования? Как по мне, так это отрицание Дьявола связано с божественным толкованием самого себя, "король-солнце" выше всех, выше Бога и Дьявола, куда уж там. Выше только…а выше уже ничего и нет. если призадуматься!

Но далее мы опять видим динамику развития личности короля: "Король стал набожен", но Сен-Симон осаждает читателя, только начавшего было улыбаться и радоваться за короля: "но набожность его вытекала из крайнего невежества. К набожности присоединились политические соображения". [43]
Король с начало был для нас вроде как потерян, но Сен-Симон делает как нам реверанс, так и самому королю, вспоминая мимоходом, что нет же, верил король во что-то высшее, не зря же он практически дневал и ночевал на мессах, пропуская их в последствии лишь по болезни. Но так ли была искренне его вера, или она более походила на его чувства "любви", о котором мы говорили выше? Если исходить из умственного развития короля - вполне можно заявить что верил он искренне, ибо самая фанатичная вера происходит от не совсем развитого ума. Но это так же могла быть дань времени. происки любимой церкви и влияние побочных личностей. В целом, много нюансов "за" и "против" искренности его душевных порывов, но одно нужно заметить точно - чему бы не был привержен король и к чему бы его не привлекали, быстро он охладевал к тому или иному занятию, даже Дьявол в последствии стал для него просто словом, что не удивительно - он же солнце.

Король был прекрасным наездником и обожал охоту, что так же стало частью придворной жизни с его подачи. "Страстно любил всякого рода пышность при своём дворе, особенно в торжественных случаях". [44]
Он при любом моменте танцевал, ценил театр и придворные праздники, но, к сожалению, у него отсутствовали достоинства солдата и военачальника, хотя в ситуациях, связанных с опасностью для его личности, он выказывал замечательное бесстрашие.

Сен-Симон дал ещё одну, а скорее - очередную великолепную характеристику короля в одной из глав: "Как я был прав в своём давнишнем мнении, что король никого не любит и не считается ни с кем, и сам для себя является последней целью существования"[45]
по отношению к смертям при дворе, о которых мы поговорим чуть позже. И хотя мы уже знали, откуда исходить корень всего зла автора и всё же каждый раз, видя такого рода характеристику, невольно удивляешься, как может быть в человеке столько злобы. Вроде бы не от хорошей жизни, скажете вы, но она у него не была такой уж плохой, по сравнению с жизнью остальных в государстве. Но своя ноша не тянет и всегда хорошо там, где нас нет, а точнее - все хуже тех, кто не мы.

"Обладая большей светскостью, чем умом, и никакой начитанностью, хотя широко и точно знакомый с историей знатных домов, их генеалогии и родственных связей, он не способен был ни на что"[46]
- так характеризует Сен-Симон герцога Орлеанского и в этой характеристике так много от короля, что даже страшно становиться (кроме истории, конечно). Глаза красивые, умные, вдумчивые, одного не хватает…

По словам Сен-Симона, король всю жизнь ограждал себя в делах от всего света, особенно в делах религиозных, он кичился всего более тем, "что управляет совершенно самостоятельно"[47]
, но на деле всё обстояло совсем не так - он был под каблуком у госпожи де Ментенон, царствование которой было полно "постоянных ухищрений, а царствование короля - постоянных обманов"[48]
- в принципе, они стояли друг друга. Король думал, что всё находиться в его единоличной власти и его распоряжении, "между тем как в действительности он распоряжался только ничтожной частью всех дел, и то случайно, за теми исключениями, когда ему приходила фантазия непременно назначить кого-нибудь"[49]
или же другие мусли того же рода, что являлось ещё одни доказательством власти госпожи де Ментенон, которая во внутренней жизни двора пользовалась всеми преимуществами королевы - "таковы были обращения к ней, право сидеть в кресле в присутствии короля" и кого бы-то ни было[50]
. Сен-Симон замечает, что она следила за каждым шагом Людовика и особенно большое значение придавала его врачам. Сен-Симон, упорно подвергавший критике Людовика XIV и его близких, считал Ментенон женщиной "амбициозной, ненасытной и скрытной", стремившейся все захватить, все взять в свои руки: дела государства и церкви, выбор генералов и адмиралов, назначения епископов, послов и придворных. Сен-Симон называл Ментенон интриганкой, любыми средствами добивавшейся влияния не только на короля, но и на его брата, на наследника престола, на других членов королевской семьи. Идеал Ментенон - всеобщее обожание ее персоны. "Все хорошо, если это связано с ней; все отвергается, если делается без нее. Люди, дела, назначения, правосудие, помилования, религия - все без исключения в ее руках; король и государство являются ее жертвами". Эти слова Сен-Симон дополнил выводом: "В одном только она не изменяла себе: в страсти к господству и властвованию".

Теперь мы видим Людовика XIV совсем в другом свете - как ребёнка, которого посадили играть с машинками, сказав, что это игры взрослых. Он искренне верил в свою власть, в силу своего слова и в самого себя, покуда за его спиной вершились судьбы людей и государства: "Король действительно так всю жизнь и держал себя с министрами, они всегда управляли им, даже самые молодые и непосредственные, - и вместе с тем он всегда остерегался, как бы ни попасть в такое положение, и был вполне уверен, что ему удалось его избежать"[51]
. Вы говорите, что выбирать надо из двух зол?! Тоже мне - ассортимент! Я король и буду делать что захочу! - вот как надо было играть в такие игры.

Параллельно с анализированием личности короля перейдём ко двору, не отрываясь и от "солнца": двор служил королю инструментом контроля над мощной и влиятельной частью дворянства, "великих" страны, которые могли в своих провинциях мобилизовать значительные силы. Это высшее дворянство различными методами, в том числе раздачей прибыльных доходных мест и пепсин, привлекалось ко двору, где оно, учитывая высокие расходы на представительство и соответствующий их рангу образ жизни, все больше и больше зависело от короля. А эта зависимость даже радовала его. Потому что так он ощущал свою важность и значимость. Замкнутый круг: они хотят его, а он машет ручкой, делая вид, что болит голова, но так или иначе они зависят друг от друга. Комедия, не иначе. "Неоправданная, слепая покорность власти приводит к массовому принятию пагубных последствий её деятельности"[52]
.

Ещё одной задачей двора являлось включения высшего дворянства (по возможности) в сферу влияния короля, тем самым привязывая его к личности короля через этикет, придворную жизнь и обусловленный ими контроль (что абсолютно не удивительно - не позолотишь ручку не получишь кусочек сахара).

Королевский двор служил демонстрацией власти и благополучия, авторитета короля всему миру (вспомним, хотя бы, Версаль с его ансамблями, обширными и ухоженными садами или хотя бы ту же самую "лестницу послов" - это уже зрелище!).

Вокруг себя король стремился собирать "лучших" мира сего - художников, писателей, актеров, словом - он хотел, чтобы все таланты Франции сидели вокруг него на маленьких стульчиках и смотрели ему в глаза преданным взглядом. Как банально. Он "был окружен выдающимися людьми всякого рода"[53]
. Талантливые полководцы, министры - Тюренн, Конде, Ле Теллье, Лионн, Кольбер и многие другие - составляли для него такую свиту, которая не имела ничего себе подобного в Европе.

А если учитывать публичность жизни короля, его постоянное нахождение "у всех на виду", то его одежда, внешний вид, речь играли первостепенное значение. Поворот головы, взгляд порой решали судьбы людей.

Но и королю не чуждо было развлекаться - поэтому в придворной жизни важное место заняли разного рода развлечения, театры, лотереи, представления, охота, походы, смотр войск и принятия гостей и т.п. Но так как король - лицо государства, то ему нужно было проявлять сдержанность даже в развлечениях, хотя не будем его жалеть - сам виноват. Главное то, как ты себя позиционируешь.

Должно отметить особое внимание Людовика к дворцовым интригам - они были для него сродни хорошему роману или романтической комедии с элементами боевика и мелодрамы. Вспомним хотя бы маркизу Помпадур - уж как Людовик веселился! Вкусы его фавориток откладывали отпечаток на Версале и его придворной жизни, что так же надо учитывать - ведь Людовик, как и любой мужчина, по большинству являлся головой, а не шеей. "... никто не мог равняться с ним в обхождении с женщинами. Никогда не проходил он мимо любого чепца, не приподняв шляпы; я имею в виду горничных, и он знал, что это горничные, - как это часто бывало в Марли. Перед дамами он снимал шляпу, но то издали, то на более близком расстоянии; перед титулованными лицами он снимал ее наполовину и держал ее несколько мгновений (иногда больше, иногда меньше) в воздухе или возле уха. По отношению к нетитулованным он довольствовался прикосновением руки к шляпе. Для принцев крови снимал ее, как для дам. Если вступал с дамами в разговор, то надевал шляпу, только отойдя от них"[54]
.

Вся высшая аристократия домогалась придворных должностей, так как жить вдали от двора для дворянина являлось признаком фрондерства или королевской опалы. Этот культ Короля-Солнца, который будет разобран чуть позже, при котором способные люди все более оттеснялись куртизанами и интриганами, неминуемо должен был вести к постепенному упадку всего здания монархии. Что ожидаемо было задолго до этого, к слову. "Абсолютный без возражения Людовик уничтожал и искоренял любую другую власть во Франции, кроме тех, которые исходили от него: ссылки на закон, на право считались преступными"[55]
.

"Уничтожив по возможности всякий церемониал, все отличия, сохранив лишь тень их и те, какие слишком укоренились, для того, чтобы упразднить их, но и тут засорял он все плевелами, которые сделали эти отличия отчасти тягостными, отчасти смешными"[56]
- так, к примеру, Сен-Симон рассказывает нам о перереформировании армии, чинов, должностей и прочих отличительных черт, в результате чего "родовитые люди попали в гущу офицеров всякого происхождения" и произошло постепенное забвение различий, личных и родовых. Чего король, собственно говоря, и добивался[57]
. Всё это было сделано под предлогом почета всякой службы, и что сначала надо научиться повиноваться прежде чем командовать - так король обязал всех, кроме принцев крови, начинать с низших чинов и нести службу в качестве простых солдат.

За этими изменениями последовало введения специального надзора за людьми, не принадлежавши ко двору, табель о рангах и далее вниз по тексту. В итоге, "введённый королём порядок производства окончательно всё исказил", запутал всё в конец - и выдающиеся заслуги и деяния, и происхождение[58]
. И так было везде во Франции - "всё смешалось в доме Облонских".

А возвеличивание побочных!? Король довёл его до неслыханной высоты и идиотизма - это было "несчастьем его жизни и постепенно усиливающейся язвой Франции"[59]
, особенно последние годы жизни короля, которые он посвятил "укреплению величия побочных, которых он делал всё более могущественными и опасными"[60]
.

Сен-Симон потрясающе суммирует всё вышесказанное лаконичным абзацем, которое я не могу не передать дословно: "Такое смешение самой чистой крови наших королей и, можно смело сказать, самой чистой крови всего мира с зловонной грязью двойного прелюбодеяния было, поистине, делом всей жизни короля. Он получил ужасающее удовлетворение в том. Что обессилил и ту и другую и довёл до последней крайности смешение, неслыханное от века, после того как он, первый из всех людей во всех нациях. Извлек из безвестности плоды двойного прелюбодеяния и создал им такое существование, перед которым содрогнулся весь мир, и народы просвещенные и варвары, но к которому король в конце концом сумел приучить. Между тем как счастье всегда освещало путь побочных и покровительствовало им, судьба принцев крови, начиная с месье, неизменно препятствовала счастью"[61]
, как говориться - за двумя зайцами погонишься от каждого пинок получишь. В данном пассаже можно уловить всю истинную гениальность мемуариста и преклонить перед ним колено - он в своей желчи превзошел сам себя и, начав поедать короля и закусывать его деяниями, даже не побоялся подавиться какой-нибудь косточкой невзначай. Только надо бы вспомнить один прекрасный факт - дворянские идеологи вместе с Сен-Симоном не возражали, когда вешали крестьян, они считали это жизненным циклом и естественным веянием ветра, но когда начали лететь на право и на лево головы дворян, то им стало казаться, что злейшего тиранства и вообразить себе нельзя, быть может это и является ещё одной из тысяч предыдущих причин высказывании такого рода?

"Долгое царствование Людовика XIV на самом деле было очень малым его собственным царствованием, но постоянно и последовательно являлось царствованием кого-нибудь другого"[62]
.

Чем же ещё обладал Людовик по словам Сен-Симона? Сен-Симон говорит, что "Эта посредственность сводилась к тому, что король был одарен преимущественно здравым смыслом. Он говорил своему сыну, что "обязанности королей заключаются главным образом в том, чтоб подчиняться требованиям здравого смысла", то есть здраво смотреть не вещи и на людей и для этого изучать их.

По наблюдению Элиаса, Людовик XIV был человеком целеустремленным и дисциплинированным: он согласовывал все свои поступки и склонности, чтобы расширить и укрепить свою власть. Надо отдать ему должное: "ремесло короля" - "трудное дело", это служение идее, а не удовлетворение личных прихотей. (Ошибаются авторы исторических романов, подробно расписывая всевозможные приключения "короля-солнце")"Необходима ловкость канатоходца, чтобы при всех искушениях так направлять свои шаги, чтобы власть, имеющаяся в распоряжении монарха, не уменьшалась". Это слова Элиаса.

"Я всем приказываю: если вы заметите, что женщина, кто бы она ни была, забирает власть надо мной и мною управляет, вы должны меня об этом предупредить. Мне понадобится не более 24 часов для того, чтобы от нее избавиться и дать вам удовлетворение". Так говорил Людовик XIV своим придворным. Он любил подчеркивать, что государственные интересы для него всегда выше личных. "Время, которое мы отдаем нашей любви, никогда не должно наносить вреда нашим делам". Высказав в "Мемуарах" эту мысль, король заметил: "Как только вы дадите свободу женщине говорить с вами о важных вещах, она заставит вас совершать ошибки"[63]
.

Смесь правды и лжи! Истинно редкий случай в истории: трудолюбивый король. Плохо ли, хорошо ли, но государственными делами Людовик XIV занимался ежедневно, всю свою жизнь (после смерти Мазарини, разумеется). Правда, и для женщин у него оставалось время. Они игр

али в жизни монарха большую и важную роль. В молодости король часто менял свои привязанности. И каждая из его фавориток имела официальное положение при дворе.

В процессе правления король всегда внимательно прислушивался к мнениям и советам близких ему женщин. Но играли ли дамы сердца короля политическую роль? На этот вопрос трудно дать однозначный ответ. Все они с помощью короля получали выгодные должности, титулы и звания для своих родственников и друзей, возвышали одних, изгоняли других. Но реальное и многолетнее влияние на внутреннюю и внешнюю политику страны оказывала лишь вторая, хотя и официально непризнанная, жена Людовика XIV - Франсуаза де Ментенон, о которой уже говорилось выше.

В чем же был секрет успеха Людовика? Наверное, в том, что он каким-то задним чувством понимал, что окружение и правителя, элиту страны создают не приказы и распоряжения, а привычки, навыки, общая культура, в которых достоинства короля были, конечно же, неоспоримы.

А потом - последняя болезнь и смерть короля, траур и борьба за власть. "Удрученный самыми горькими превратностями судьбы после столь долгой привычки господства над нею, он ещё в гораздо большей степени был отягощен домашними несчастиями"[64]
, король боялся, что его постигнет участь его детей, которых отравили, в то время как госпожа де Ментенон на пару с герцогом Манским поставили перед собой задачу максимально воспользоваться оставшимся временем и начали ещё больше воздействовать на короля. К слову, под воздействие король всю жизнь попадал очень быстро. Поэтому герцогу и герцогине это не составило труда - "они хотели захватить в свои руки все величие престола и обеспечить за собой власть"[65]
, опираясь на поддержку внутренних слуг и мнения общества, настроение которого передалось всему Парижу.

Везде говорили про заговор против короля, который стал единственным предметом разговора, особенно из уст графа Тулузского, который про заговор-то на деле и не знал ничего. Но постепенно всё замолкло и даже внутренние слуги решили замолчать дабы не накликать на себя чего-нибудь страшное. "Время шло, и в обоих покоях, где была сосредоточена личная жизнь короля, тоска всё усиливалась"[66]
. С корабля на бал, от веселья к тоске - это так характерно для общества Людовика.

Большинство лиц при дворе надеялись на почести и чрезвычайные милости после смерти короля, т.е. на его завещание, в то время как король в последний раз напоминал им о себе и о своём величие, будто бы оправдывая себя в последний раз: "Вы этого хотели, но знайте, что сколько бы я вас ни вознёс,, ваше величие продлиться только пока я жив, после меня вы ничто…"[67]
- это можно было бы записать в мировую копилку цитат, только бы если всё не было бы так грустно.

Во время составления завещания Двор находился в Версале, об искусственном виде которого мы поговорим чуть позднее. По мере распространения этой вести двор начинал впадать в уныние, между тем как весь Париж и всевозможные льстецы из кожи вон лезли, прославляя столь замечательного государя.

По мере ухудшения здоровья аппетит, "обыкновенно очень хороший и всегда ровный, значительно уменьшился. Если у нас при дворе на это было обращено большое внимание, то и иностранные дворы так же не менее тщательно следили за его здоровьем. В Англии многие начали держать пари, проживёт ли король или нет до 1 сентября"[68]
, - даже смерть при дворе перерастала в развлечение. Что же можно ещё сказать, дабы понять, что эти люди не отличались большой духовностью? Больше и нечего.

В итоге в завещании король подчинил всё дворцовое ведомство и королевскую гвардию герцогу Манскому, который в итоге стал во главе всей гвардии, всей дворцовой службы, бедовавшей покоями, гардеробами, дворцовой церковью и столом короля и конюшнями. Что ж, зато теперь мы знаем, кто всем этим управлял.

Заведовал же распределением помещений в королевском дворце Кавуа [Cavoye], по крайней мере до смерти короля, как же дела обстояли после сведений не имеется.

В виде заключения, дабы перейти непосредственно к придворному обществу, можно с уверенностью сказать, что у кормила власти оказался человек с недалекими интеллектуальными способностями, считающий, что он лучше всех знает "как надо", сильно ударенный по голове Церковью. Мы видим, от странице к странице, как абсолютная власть способная и развратить человека абсолютно.

У абсолютной монархии есть рамки. Они, в общем, у всего есть. Король ограничен то собственными законами, то традицией, а слово короля нехорошо нарушать, не поймут!

Да и что уж тут рассуждать - абсолютную власть в мире имеет лишь время, поэтому я отрицаю такое понятие как абсолютная монархия и считаю Людовика лишь не слишком искушенным правителем не совсем своего времени. Если абсолютная власть развращает абсолютно, то как же быть Господом Богом? Но так или иначе, нашу власть критикую - не критикуй, а всё равно не получишь, это, думаю, Людовик и понял под конец.

"Мужчина - всегда ребёнок, даже если это большой ребёнок, - ребёнок, который держит в руках власть"© Жорж Санд.

Б) Общая картина двора до и после Людовика XIV

"
- И кто виноват? - сердито сказал я.

Никто, конечно же. Все, что взрослый человек делает с собой, со своей жизнью и смертью, он делает сам.

Зато расхлебывать все это обычно приходится большой компанией."

Макс Фрай "Горе господина Гро"

Уже перейдя к характеристике двора и воссозданию его общей картины, надобно обозначить, что конкретно это картина отражает для меня лично, а именно - двор в его трёх стадия, или же - проявлениях: двор до Людовика, двор при Людовике и после его смерти со всеми вытекающими, а так же двор до и после смерти монсеньера. Каждая из этих стадий развития двора наполнена множеством моментов, главными из которых всегда являются люди, контингент этого общества и лишь оно неизменно "сквозь время" - во всех трех фазах всё те же самые лица. играющие те же самые роли. но не будем забегать в перёд.

Во втором томе мемуаров Сен-Симон отводит специальную главу, посвященную происхождению Версаля и росту деспотизма, который мы частично опустим.

Известно, что лишь благодаря двору королевы-матери, "которая изумительно умела его держать, наложила на короля отпечаток изысканной вежливости, важности даже в ухаживаниями за дамами, достоинства, величия всегда и повсюду, которые он сохранял всю жизнь, даже перед концом, когда он предоставил двор запустению"[69]
. Именно этот двор и являлся базой, зародышем из которого появился двор Людовика - комедия XVIII века с элементами трагедии. Людовик постарался уничтожить весь церемониал, оставив лишь ту его часть, которую искоренить просто не удалось.

В течение всего повествования мы можем проследить динамику развития двора - до, во время и после смерти Людовика, а так же до и после смерти монсеньёра, что так же является важной частью общей "картины нравов", которая похожа на пирамиду - сначала, восхождение вверх, т.е. период расцвета, затем медленный, но верный спад вниз, т.е. период упадка и забвения, связанного со смертью короля и периодом регентства, а так же игра чувств и маскарад эмоций, связанные со смертью монсеньёра.

Двор, как живой организм, очень остро реагировал на перемены в настроении короля, на его болезни и горести, а так же на смерти его близких, надевая на себя подобие траура, хотя так и не распространившийся на кулуары и задворки. Двор менялся вместе с упадком в стране монархии. За глаза, как говориться, там царил покой и безмятежность, но на деле разруха и апатия поглощала двор по происшествии чего-нибудь крайне важного для продвижения одного или смещения другого.

Двор стал ареной деспотической политики, включив в свои границы всю Францию, в которой король стремился ведать не только самыми отдалёнными уголками своей страны, но и всего мира и каждой семьи, так до конца и, не поняв, что он то, может, и видит, но сделать ему ничего не удастся.

При дворе царила теснота и грязь, отличительной чертой придворных было обжорство и изощрённые вкусы, а любимыми персонажами придворной жизни были шуты, карлики и подальщики, в какой-то степени играя роль отражения всего этого ужаса и низости. Главной забавой была картёжная игра, неотъемлемо связанная шулерством, которое царило и в повседневной жизни его членов, а кровосмешения, отравления и убийства были обыденностью этого прекрасного общества и высокими нравами. Что говорить о справедливости, когда само это слово поросло таким слоем пыли, что его можно было услышать лишь в сказке на ночь?

По многим причинам двор покинул Париж и находился за городом. Это объяснялось отвращением к Парижу из-за смут короля и его многочисленных любовных похождения, которые отягчали ему жизнь. И там он начал завлекать свет всевозможными празднествами, блеском и роскошью, дабы дать всем понять и самому себе почувствовать, что это общество ему приятно. И общество, как ни странно, но это повелось, даже улыбнулось своей щербатой улыбкой и дало поцеловать свою ручку. Королю нравилось внимание к себе общества, а он делал вид, что даже угодить ему становиться приятным времяпрепровождением, эдакая пиар-акция XVIII века.

Если попытаться проследить местопребывание двора, ориентируясь на даты, то можно увидеть, что при Людовике XIV двор вначале не имел постоянного местопребывания: сначала Фонтенбло в 1661 и 1679, затем Лувр в период с 1662 по 1666 и Тюильри, а с 1666 по 1671 двор уже находился в Париже, где он проводил зиму, переезд в Сен-Жермен-о-Лэ состоялся в 1666 и по1673 с остановкой в 1676 и 1678-1681 и, наконец, Версаль (1674, 1675, 1677), который с 1682 г. стал постоянной резиденцией двора и правительства. Кроме того, двор пребывал до этого и в Шамборе на Луаре и в Винсенне. Примечательно, что Людовик XIV между апрелем 1682 г. и днем своей смерти был в Париже в общем сложности 16 раз с короткими визитами.

Появление многочисленных строений было вызвано постоянными поездками Людовика в Версаль, который до этого являлся "игрушечным домиком, построенным по приказу Людовика XIII"[70]
, а незадолго до смерти королевы в 1682 году король перенёс в Версаль своё постоянное местопребывание для большего удобства двора. Он устроил во дворце бесчисленное количество помещений, в свете чего все придворные угождали ему, дабы заполучить себе долгожданное место под солнцем, а король в свою очередь ещё долго раздумывал. Что усиливало желание придворных ему угодить.

Вообще это желание угодить королю всеми возможными способами явилось опорным пунктом всего общества, чему король и не препятствовал, а лишь поощрял. Ему приятно было видеть на какие ухищрения идут его подчиненные, дабы увидеть улыбку на его лице, или же какой-либо жест.

Двор кишел соглядатаями разного рода и доносчиками. Почта вскрывалась и зачитывалась королю - так называемая "почта на откупе", что позволяло королю быть в курсе всех событий.

Управителем Версаля был Бонтан, который так же занимал должность главного слуги короля [premier valet du chambre].

Все обитатели двора и король были погружены в глубокое невежество во всех областях, в котором они так же старательно пытались оставаться ни смотря ни на что. К слову, им это ничуть не мешало, ведь незнание истории или географии не помещает играть в карты или забавляться с гончими на прогулке, особенно когда рядом всегда есть кто-то кто шепнёт на ушко нужный факт или фразу, гаджет XVIII века.

Если сравнить или просто постараться выделить категории людей, из которых состоял двор до и после смерти короля, то можно с уверенностью утверждать - мало что изменилось. Изменились лишь рамки и условия, в которые они вписывались, но смысл же остался одинаковым. Практически те же люди играющие в те же игры. Например, после смерти короля "двор состоял из людей двух сортов: один, в надежде выдвинуться, вмешаться в дела, были в восторге, что окончилось царствование, от которого им было нечего ожидать; другие, утомленные тяжелым и непрерывным гнетом, были рады, почувствовав себя на свободе"[71]
. При короле дела обстояли примерно так же: одна группа людей пыталась пробиться поближе к королю (например, и сам автор), другая вела паразитическое существования при дворе, а третья делала поскорее сбросить оковы царствующего деспотизма и желала сама им стать. В принципе, всё было гораздо проще, чем казалось на самом деле.

После смерти генерала Мазарини местопребыванием двора был дом графини Суассонской - Туильрийский дворец, которая в качестве суперинтендантки короля обитала в Париже. Царила она во дворе благодаря покойному Мазарини, своему дяде, хотя и не без собственного ума ловкости рук. Она сделала этот дом центром придворного общества, и притом весьма избранного. "Там ежедневно собирались все наиболее выдающиеся мужчины и женщины, превратившие её дом в центр придворной галантности, интриг и происков честолюбия, на которое сильно влияли родственные связи. В те времена настолько же чтимые и уважаемые, насколько теперь они в небрежении". [72]

На протяжении всего повествования мы видим множество маленьких дворов внутри одного большого - королевского, который сочетал в себе их всех, возвеличивая, к сожалению, до невозможности не самые лучшие их стороны. "В этот блестящий вихрь честолюбия король и бросился прежде всего, там он приобрёл ту галантность и утонченную любезность, которые сохранил на всю жизнь. Умея отлично сочетать их со скромностью и величием"[73]
. Двор внутри двора, как государства в государстве играли роль мини-отражения всего состояния и положения вещей, царивших во Франции. и хотя в конце концов все они сливались в один поток, эта сатира с замашкой на что-то большее не может не веселить.

Вокруг графини Суассонской постоянно кружился вихрь интриг и приключений, в который так неудачно попал король и который произвел на него такое сильное впечатление, в последствие, оказавшееся пагубным, ибо оно было сильнее него. Отсюда и идёт его ненависть и неприятия ума в любом проявлении, благородства чувств и крайняя самоуверенность и самоуважение. А с возрастом это отвращение лишь увеличивалось - он хотел быть единственным и царствовать самостоятельно, не до конца понимая, что процесс царствования как код ДНК, в котором переплетаются множество частиц, благодаря которым всё существует. Он наивно полагал, что своими силами сможет быть Францией. Его подозрительность приняла болезненные обороты, хотя в малом он действительно царствовал, в то время как в большом он совершал непростительные ошибки, так или иначе подчиняясь чужой воле, даже в мелочах. О чём мы говорили выше.

Похвала и лесть в любых проявлениях нравилась королю до такой степени, что он охотно принимал самую грубую, смаковав сильнее самую низкую. А между тем он упивался мнимым успехом. Тут и проявился во всей красе его недалекий ум и нежелание открыть глаза на реальное положение вещей - всегда проще и приятнее упиваться вином в бокале, не зная, из какой бутылки оно налито.

Любивший во всём пышность король превратил это в предлог для угождения ему. "Чтобы понравиться королю, надо было роскошествовать в столе, в одежде, в экипажах, в обстановке, в игре. Основной целью было стремление таким способом истощить средства придворных (он достигал этого, превратив роскошь в дело чести, в некоторых отношениях необходимость). Кроме того, его гордость удовлетворяла двор, во всех отношениях великолепный, и всё большее и большее смешение придворных. Которое сглаживало все природные отличия"[74]
. Это была своего рода язва, поглотившая Париж, захватившая провинции и армию, глее люди оценивались лишь в зависимости от их стола и роскоши. это был рынок, где торговали людьми, цена которых варьировалась в самых разных последовательностях. До Людовика не знали такого размаха и расточительства празднеств и охот.

Но, не смотря на все капиталовложения и вливания финансов, Версаль Людовика так и остался незаконченным, каким-то незавершенным. Большие перестроечные работы ил новые сооружения начали приобретать форму лишь со второй половины 60-х г. и находились под непосредственным и постоянным контролем короля. "Сен-Жермен представляет единственное в своём роде место, где собраны вместе все чудеса пейзажа. Король покинул его дл Версаля, самого унылого и неблагоприятного места, без вида, без леса, без воды, без земли, - стало быть, без воздуха, который не может быть там хорош. "[75]
Королю просто нравилось властвовать и покорять природу деньгами и властью его мнимого слова и он стал застраивать это обширное пространство чередой зданий, в которых в итоге стало сочетаться красота и безобразие, обширное пространство и теснота. Сады его, сначала поражавшие глаз, затем просто стали надоедать и символизировать урной вкус. Щебневые дорожки жгли ноги и прогулки становились не в радость. Словом, насилие над природой не прошло бесследно и картина перед глазами в итоге стояла не совсем радостная. "Но, не смотря на все старания, недоставало воды, фонтаны - чудеса искусства - высыхали, что повторяется постоянно и до сих пор, не смотря на целые моря резервуаров и на миллионы, потраченные на то, чтобы вырыть их и провести в них воду по сыпучему песку и топи. Кто бы мог подумать! Недостаток воды сокрушил нашу пехоту"[76]
. так не проще ли было оставить двор на его прежнем месте? Это загадка для нас.

Но Версаль постепенно превращался в обманчивый, внешний фасад, потому что двор начал все больше отгораживаться от внешнего мира. Из Версаля по внешний мир поступало все меньше импульсов, он перестал задавать тон. После 1690 г. меценатство короля практически уже не имело значения. Жизнь из Версаля уходила, чтобы переместиться в Париж и провинциальные города. Причинами изменений были финансовые трудности из-за войн и экономических проблем, старение короля и не в последнюю очередь растущее влияние мадам де Ментенон.

Герцог и герцогиня Бургонские держали открытый двор, который был похож "на первые лучи рассвета"[77]
, где собирался весь Париж и весь двор вместе со всем Медоном, "так как скромность и осторожность не являются французскими добродетелями"[78]
. обширные покои едва вмещали всю толпу, гостившую там, занимавшиеся прогулками и ужинами с дамами, одеваниями и раздеваниями и часовыми разговорами после стола, а так как всё это было приурочено к болезни монсеньера, то каждые четверть часа ко двору прибывали различного рода курьеры с донесениями о состоянии здоровья оного и каждый в это время думал о грядущих переменах, стараясь заранее к ним приспособиться.

Как мы видим, не зависимо от обстоятельств, состояние двора можно было, как и его обитателей, подразделить на группы, в данном смысле на две: внутреннее и внешнее. Внутри двор полыхал и негодовал, гадая и пытаясь понять, что будет завтра и как лучше к этому завтра подготовиться, дабы занять наиболее выгодные позиции. А внешне двор напоминал беспечного ребёнка, наслаждающегося жизнью, проводящего часы за игрой в карты и разговорами. Ярмарка тщеславия в лучших её проявлениях, не так ли?

И вот монсеньер умер, и двор резко переменился (эти перемены во многом были похожи на перемены после смерти короля, потому что в нём действовали одни и те же, практически, персонажи и царили равные настроения): "В то время, как Медон полон был ужаса, в Версале всё было спокойно. "[79]
Весь Версаль, прибывающий и прибывший, можно было найти у герцогини Бургонской. "Все дамы в спальных костюмах, двери раскрыты, все в смятении. "[80]
Церемония раздевания происходила при новых обстоятельствах. а именно - в присутствии толпы людей, полной смущения. "Все присутствующие представляли собой фигуры по истине выразительные. Надо было только иметь глаза, ничего даже не зная о жизни двора, чтобы различать заинтересованность, написанную на одних лицах, или равнодушие - на лицах других, которые не были затронуты событием; одни оставались спокойными, другие были проникнуты скорбью или принимали скорбный или сосредоточенный вид, чтобы скрыть чувства освобождения и радости"[81]
- ничего не напоминает? Конечно напоминает - состояние двора после смерти короля. Только масштабы варьируются. Монсеньера больше не было - это факт: "об этом знали, об этом говорили, никто больше не чувствовал никакого стеснения по отношению к нему"[82]
- люди и их мелкие душонки стали свободны от политики и просто тревожно бегали из угла в угол дабы создать картину хоть какого-то движения. Лакеи "хныкали" по господину в дальних углах в то время как другие "бежали за новостями и всем видом показывали, чью лавку они сметут"[83]
. Другие стонали и хвалили монсеньёра на все лады, третьи уже начинали беспокоиться о здоровье короля, четвёртые были довольны собой и своей игрой, а пятые уже "погрузились в раздумье о последствиях неожиданного события и больше всего о собственной судьбе"[84]
. Нельзя более детально описать состояние и вообще всю картину двора чем посмотреть на всех этих членов так называемого общества в такие минуты и моменты - здесь открывается как раз-таки вся подноготная придворного общества в самых мельчайших подробностях. Если бы Людовик только мог увидеть всё это и если бы только у него хватило смелость постараться понять её, эту картину, то, возможно, он бы понял что и кто находиться вокруг него день и ночь. Но, увы, это не произошло.

И, будто бы читая мысли читателя, Сен-Симон замечает далее: "надо признаться, что для тех, кто хорошо знаком с интимной картой какого-нибудь двора, первые впечатления от редких события такого порядка представляют чрезвычайный интерес. Каждое лицо напоминает вам заботы, интриги, пот, пролитый для продвижения карьеры, для создания и организации заговоров; молочность, низости всякого рода; чрезвычайные и неожиданные достижения одних (и я был в числе таких!), бешенство, какое от этого испытывают другие, их досада и необычайные трудности это скрыть"[85]
. Все они смущены из-за расстроенных замыслов и планов, в растерянности, что же делать дальше и что ожидать теперь, когда всё вроде бы рушиться прямо у них на глазах, - "вся эта груда живых картин и важных происшествий дает огромное удовольствие тому, кто умеет охватить их, удовольствие, которое, - как бы ни было оно непрочно, - самое сильное из тех, какими можно насладиться, наблюдая за жизнью какого-нибудь двора"[86]
. И тому удовольствию Сен-Симон предавался долго и упоительно, смакуя каждое по отдельности.

Самое ужасное, или наоборот - комичное, что люди просто напросто ещё не осознали всё происшедшее в полном объёме, они только прикоснулись к этой обстановке после смерти монсеньёра, но так и не прочувствовали что его действительно больше нет и что теперь всё по-настоящему измениться. Но это - уже отдельная история.

Сен-Симон, специально для лучшего понимания читателя, подробно рассказывает нам о распределении королевских апартаментов в период последней болезни короля, который перестал выходить из своей спальни: двор целый день занимал галерею и никто не задерживался на долго в смежной с комнатой короля передней зале, кроме служащих аптеки и близких слуг, она лишь имела свойство быть проходной в данное время. Имевшие право входа, которое будет разобрано в другой главе, проходили через зеркальные двери из галереи, их каждый раз закрывали, через них входили и министры с секретарями и пребывали в соседнем кабинете. Принцессы и принцы крови тоже не проходили дальше без вызова короля. в течение всего дня никто не входил в комнату короля кроме как через кабинет совета, кроме уже упоминавшихся первых слуг и служащих при аптеке[87]
. Месса совершалась, как и прежде, король обедал в постели и исповедовался. В целом, мало что изменилось с болезнью короля, только лишь размеренность и спокойствие теперь стали главными законодателями образа жизни двора, дабы не волновать больного.

При дворе короля царствовало изумительное смешение света и тьмы, кто на первый взгляд казался другом и соратником под покровом ночи превращался в злейшего врага. Выбраться из огромного числа слуг и подданных человека, который по-настоящему стоил бы приближения было практически невозможно, так как скрытые мотивы пестрили своим разнообразием, а честность и благородство уже давно вышло из употребления. Двор представлял собой театр, где управителем был король, а актерами придворные, но над ним всегда стояли люди ума и рассудка. которых так управитель не любил, но искоренить не смог бы никогда - иначе бы весь театр потерпел фиаско. Театр переезжал с места на места временами, декорации сменяли друг друга, актеры менялись ролями, но смысл оставался всегда одним и тем же - сделать приятное управителю, угодить ему и не потерять по возможности своё лицо. Иногда действие разбавлялось каким-либо происшествием на подобие смертей из-за заговоров или в результате других обстоятельств и тогда весь ход игры менялся, но не надолго. Как и любая река она рано или поздно опять возобновляет свой темп и её течение крайне сложно изменить. Так же и Двор - всё рано или поздно возвращалось на круги своя.

"Этот надменный монарх, который держал в оковах всю Европу, который наложил тяжелые цепи на своих подданных всякого звания. а так же на членов своей семьи всех возрастов, который гнал свободу, вплоть до того, что отнял её у совести людей, притом самых святых и правоверных, - этот монарх стонал под бременем оков. Какой конец царствования, которым так долго восхищались, которые в минуты самых крайних неудач блистало величием, благородством, отвагою и силой! И какую бездну слабости, ничтожества, стыда, унижения он почувствовал, отведал, испил до дна, возненавидел и всё же пережил во всей полноте, не имея сил ни ослабить, ни облегчить возложенные на себя узы! О Навуходоносор! Кто сможет измерить глубину справедливости божьей, кто осмелиться не пасть ниц перед лицом его!"[88]
.

После смерти регента "при дворе мало было заметно сочувствия, так как здравый смысл развращен там страстями"[89]
, одни понимали и чувствовали тяжесть утраты, другие были огорчены, но не жалостью о бывшем регенте, а скорее о грядущем будущем, а преобладающее большинство двора и вовсе не жалело бедного почившего регента, потому что одни были против него, а другие - потому что были возмущены его жизнью и им самим, "это толпа неблагодарных, которым полон мир и которые при дворе составляют огромное большинство"[90]
. Словом, все были рады смерти регента, даже больше, чем всем предшествующим смертям.

Так мы может видеть как менялся двор, его обитатели на протяжении всего времени. описываемого в "мемуарах" Сен-Симоном, динамику изменения его настроения, людей в нём и сценариев. Потому что, как и любой живой организм, двор откликался и реагировал на мельчайшие изменения внутри, а иногда и вне его. Всё больше отгораживаясь от внешнего мира, придворное общество начинало принимать вид отшельников - затворников, которым важны лишь собственные происшествия. у которых имеются свои традиции и верования, которые живут лишь в этих рамках или стенах и не хотят, и не желают выбираться за них. Внешняя жизнь - чужая жизнь, а чужого им не надо, по крайней мере, в таком понимании чужого.

В) Внешняя атрибутика (сервировка, обстановка, интерьеры, экипажи, одежда и т.п.)

"
В стране следует продвигать людей,

способных к управлению,

не руководствуясь при этом ни родственностью,

ни враждебностью,

ни личными предпочтениями"

Чжан Ян Хао

Если подразумевать придворное общество как отшельников, затворников, живущих в своём маленьком мире, то тогда становиться более понятно, почему церемониал, отношения и маленькие происшествия, а иногда и большие, столь сильно находили отражения и столь громко отзывались в каждом члене общества. Тогда становиться более ясно, почему так важно было быть кем-то, пускай ценой невероятных усилий, для них цели оправдывали средства. Всю совокупность символов придворной жизни двора, а именно этикет, сервировка, обстановка и интерьеры, внешняя и внутренняя жизнь, одежда, обращения и многое другое я объединила в группу под названием внешняя атрибутика дабы просто не запутаться во всём этом многообразии и попытаться пошагово разобраться во всём.

Пошаговый разбор внешней атрибутики нам упрощает автор, по ходу повествования сам объясняя тот или иной церемониал, высказывая своё к нему отношение и проводы параллели с ещё одним, так е заслуживающим внимание.

Внешняя атрибутика придворного общества является если не главной, то одной из центральных частей повествования. Одно "правило (церемония) стула" чего стоит, о котором будет рассказано позже, или утренняя церемония переодевания короля, которая повторяется вечером с точностью да наоборот. А держание свечи? Этому вообще можно посвятить отдельную главу, потому что цинизм и эгоизм здесь неисчерпаемо велик и колоритен. Одежда прислуги, сервировка стола, перечень блюд, подставка для дам (в этом и выражается положение, титул и личностные отношения, к слову), занавески для карет, парадные и не очень въезды в замки, обувь, разнообразные шляпы, обстановка спальни короля и её разделение на "зоны" или "части" (называть можно по-разному, суть не меняется), интерьер самого замка - перечислять можно до бесконечности все составляющие внешней атрибутики, но смысл всего этого - её подчинение и направленность на титулы, положение, власть, внешнюю оболочку и связи человек в обществе, что составляло всю их жизнь и являлось для них самой важной её частью.

Придворная жизнь короля носила в основном публичный характер по причине самой сути его фигуры - вечная публичность и никакой личной жизни, по крайней мере, уж совсем личной, точно. Вокруг него постоянно крутилось человек 15-20 разных званий, чинов и мастей, все они были подчинены одной "великой" цели - угодить, помочь, нашептать, ублажить. И не дать упасть в грязь лицом, а точнее - короной. К этому придворному обществу нередко могли примешаться любопытствующие или просителя (хотя они не надолго задерживались, ведь двор у нас предстаёт в образе некоего затворника, не будем об этом забывать). Отсюда и проистекает право прошения, которое мог передать королю в принципе каждый подданный, да вот только не факт ещё, что король это прошение рассмотрим - вот в чем лошадь то закопана! И тем не менее, по инициативе Людовика эта практика была введена примерно с 1661 года, дабы познакомиться с непосредственными заботами и нуждами своих подданных. Прошения обрабатывались государственными секретарями и, снабженные соответствующим рапортом, передавались королю, который выносил решение по каждому случаю лично.

Отдельно хотелось бы выделить "Путешествия" и выходы в "свет" как одну из составных частей картины нравов: Что же за придворное общество без постоянных выходов в свет, путешествий, так называемых пикников, смотров войск и прочих увеселительных мероприятий? Право дело, в такие моменты человеческая личность предстаёт ещё более многогранной и неожиданной. Приток персонала и членов общества постоянно рос и усиливался и Версаль уже просто не мог вмещать их всех в себе одном (мир большой, а я такой маленький!) и своеобразные путешествия, выезды на смотр войск стали очень хорошим выходом из создавшейся ситуации.

Его армия была самой многочисленной, лучше всего организованной и руководимой, что прекрасно знал Людовик и чем постоянно хвастался. Его дипломатия господствовала над всеми европейскими дворами. Французская нация своими достижениями в искусстве и науках, в промышленности и торговле достигла невиданных высот. Версаль стал центром всей великосветской жизни, в которой царили вкусы самого Людовика и его многочисленных фавориток. что и не удивительно - неужели бы никто не воспользовался возможностью привить свои вкусы всему миру?

В самом начале Сен-Симон рассказывает о выезде короля с дамами во Фландрию 10 мая. Как и ожидалось, сначала король "выписал своих дам в лагерь"[91]
, затем конечно же накормил, дабы смотр войск прошел для них наилучшим образом. В главе, посвященной лагерю в Компьене мы можем более детально рассмотреть традицию смотра войск и церемониал по этому поводу: "Король захотел блеснуть перед Европой своим могуществом, которое она считала истощенным такою долгою войной…он повелел устроить лагерь в Компьене под командованием маршала Буффлера"[92]
. Вообще, главной целью таких смотров и соответствующих выездов на них, являлось хвастовство и доказательство собственной силы и мощи, и пускай ни того, ни другого не было и в помине. Дама же такие "вылазки на природу" доставляли чисто эстетическое удовольствие и служили лишь развлечением. В итоге это приобрело вид соревнования, в которых иногда приходилось раскаиваться, как в случае с Компьеном. "Командиры прибавили к величественной и воинственной красоте людей, вооружения, лошадей убранство и великолепие двора, и офицеры истощили все средства на мундиры, которые могли бы украсить роскошное празднество"[93]
- данный вид развлечения я могу присоединить к категории азартных и расточительных, так как огромные количества средств тратились на организацию и постановку данного действа, но результат был непредсказуем.

"Полковники и капитаны держали обильный и тонкий стол, не щадили расходов. Бесчисленные столы были всегда уставлены новыми яствами, которые подавались во всякое время"[94]
. А самое забавное - ко столу приглашались абсолютно все - будь ты просто зевакой или не туда забредшим путником. а затем их ещё и удерживали дабы не расходились по домам. Вслед за яствами рекой лились разного рода напитки, словом - ни на что не скупился двор, когда решал развлечься - в ход шло всё, любые ухищрения и цена не имела значение.

"Королю не было равных на парадах, на празднествах, везде, везде, где присутствие дам давало повод быть галантным". [95]

Но причина, по которой я решила выделить эти поездки в отдельную категорию не только картина излишеств и пьянства, тщеславия и дерзости, но и церемониал, который в данной поездке король решил опустить, да и дамы, с другой стороны, решили им пренебречь, чего до этого никто никогда не делал: король не назвал их по именам, а просто разрешил всем ехать. Этот церемониал может показаться сущим бредом, но нужно вспомнить, что любое внимание со стороны короля к придворным воспринималось как дар или благо с его стороны и если сегодня тебя не назвали по имени - день прожит зря. Поворот головы короля в твою сторону уже расценивался как величайшая милость с его стороны, а если он предложил тебе ручку при вылезании из кареты - жизнь удалась, счастье есть!"До тех пор король во всех путешествиях называл имена дам. которые должны были находиться в свите. Тут же всё казалось хорошо, лишь бы поехать"[96]
.

И всё, после таких вот поездочек предметом разговора пары вечеров после становятся впечатления и обсуждения - кто в чём, как, с кем и когда, о чём и почему. В целом - обычный треп обычного общества, только чуть более циничного, ненастоящего, развращенного и глупого.

При дворе организовывались большие праздничные представления, театральные и музыкальные спектакли, но было много и других возможностей развлечься. Наряду с большими великолепно поставленными праздничными представлениями в памяти придворного общества, благородных семейств Парижа и потомства остались многочисленные представления, названия которых, к сожалению, Сен-Симон не приводит, но самые заинтересованные смогут узнать о них из мемуаров самого Людовика. Увеличение числа участвовавших в этих празднествах придворных позволяет ясно увидеть растущую привлекательность двора. Приток дворян, а также растущее число придворного персонала и прислуги вызвали необходимость расширения официально основанного в 1671 г. города Версаля.

К примеру, лотереи - "с музыкой и игрой, в них принимали участие наиболее приближенные дамы"[97]
, но королю быстро наскучило такое развлечение, и он перестал его посещать.

На протяжении всего повествования мы можем заметить, что средство передвижения, карета, является тоже частью церемониала, а не просто коробкой на колёсиках дабы доехать из пункта А в пункт Б. Карета всегда отделывалась изысканными тканями внутри и украшалась снаружи орнаментами или рельефами, кучера всегда были одеты в праздничные и красивые камзолы, потому что никогда не знаешь куда поедешь завтра. На задних местах обычно сидел король или месье, а у дверцы и впереди - принцессы и герцогини. Если дамы приезжали в карете на уе вышеупомянутые смотр войск, то король помогал сойти с кареты самым близким или высоко стоящим дамам, а иногда даже подсказывал и разъяснял суть происходящего действия. Хотя это всегда зависело от его настроения и ситуации. Но, так или иначе, карета играла очень важную роль в жизни каждого члена двора - без неё было не обойтись, и она должна была соответствовать, ведь первое впечатление, как говориться, самое важное - а карету видят впереди всего. "Король путешествовал всегда в карете, полной женщин - его любовниц, потом незаконных дочерей, невесток, иногда приглашались мадам, а когда оставалось место, и другие дамы. На охоту, прогулку или ночевку в Марли и в Медон он ездил один в коляске. В карете короля во время путешествия полагалось всегда большое количество съестных припасов: мясных блюд, пирожков, фруктов". [98]
Самое забавное - король через какое-то время спрашивал голоден ли кто-нибудь, но сам не ел, а наслаждался видом жующих за обе щёки дам и даже просил их голодать дабы они ели вдвойне интенсивно, а если они если плохо - он обижался, так как считал, что они рисуются. А сам-то любил поголодать дабы подчеркнуть силу своего духа!

Так же король, как заядлый любитель свежего воздуха, настаивал на постоянно открытых окнах и отдёрнутых занавесках, так что дамы даже и не пытались их задернуть дабы не огребсти с полна и не будить в короле зверя, потому что не знали о том, что на деле он - хомячок. В целом, женщинам надо было просто делать вид, что они не замечают чудачества короля, а мужчинам поддакивать и соглашаться, будто бы так и надо.

Ну и кто после этого у нас самый умный во Франции?

Иногда король гулял в садах Марли с г-жой де Ментенон в присутствии всего двора, где король выказывал своей спутнице столь огромную дозу галантности, что челюсть сводит - даже с королевой он держал бы себя менее официозно. Но мы уже наслышаны о влиянии, которое оказывала на короля г-жа де Ментенон, а поэтому, комментарии излишни. Она даже перед королевской обстановкой и самим королём сидела как минимум в кресле, стоящем в самом удобном месте её комнаты, хотя всё называли её скромной и вежливой, а на деле она была чрезмерно самоуверенной взбалмошной особой, хоть и мудрой женщиной, истинной шеей. При разговоре с ней король постоянно снимал шляпу и наклонялся, дабы информация дошла до г-жи де Ментенон в лучшем виде и не испортилась по дороге, а так как она всегда боялась плохой погоды, то стекло опускала лишь на три пальца - её максимум был равен хорошему минимуму, чем она гордилась.

В конце прогулки король провожал её до дворца, прощаясь, а затем продолжая всё шествование. "Это было зрелище, к которому никак нельзя было привыкнуть"[99]
.

Ранее мы уже говорили о праве первого входа - теперь давайте поподробнее его разберём: право первого входа представляло собой право во всякое время входить к королю. "Право великого входа было вершиной милости, возвышавшей над родовитостью - и именно оно из всех высочайших наград, дарованных маршалам Буффлеру и Виллару, приравняло их к пэрам и позволило передать по наследству своим ещё малолетним сыновьям губернаторства, в то время как король уже перестал давать это право кому бы то ни было"[100]
. И всего-то? Про пролезания во все места без мыла мы уже и так знаем, как и про закрытые на это глаза короля, но вот это очередное возвеличивание, дошедшее до абсурда просто умиляет. На самом деле всё намного проще, чем кажется - всего - лишь право в любое время входить к королю, но Людовик поднял эту "церемонию", которую даже и церемонией-то назвать сложно, на совершенно другой уровень. Помните - кабинет начальника как общественный туалет - зайти туда можно только по крайней нужде.

Переодевание короля происходило в хорошо освещённой комнате, но это не мешало очередному придворному священнику с подсвечником в руке передавать свечу по окончании молитвы первому камердинеру, который нес её перед королём, когда тот подходил к своему креслу. Затем король громко называл стоящего близ него и камердинер, в свою очередь, передавал подсвечник названному. Это был знак отличия, своего рода милость, которая высоко ценилась: "таким искусством обладал король создавать ничто из ничего". [101]
Вызванный выходил и снимал перчатку, брал подсвечник и держал его до конца раздевания, после чего возвращал его камердинеру и так далее. Как мы можем теперь видеть всё, даже самые банальные вещи приобретали рядом с королём по истине великое значение и становились милостью с его стороны.

По утрам король ужинал один с принцами и статс-дамами, а для каждого вечера он составлял список статс-дам, которых хотел увидеть.

"Обед всегда происходил за "малым прибором", то есть король обедал один в своей комнате. за столико против среднего окна"[102]
, так же существовали "большой" и "очень малый" приборы, варьировавшиеся в зависимости от количество лиц, присутствующих на обеде у короля и от случая. Стол имел удобную квадратную форму. осле этого король выходил из-за стола и шёл в свой кабинет дабы лица высокопоставленные могли поговорить с ним. [103]
десять часов подавали ужин - уже за "большим прибором" вместе со всем королевским домом. Словом, процесс поглощения пищи и связанные с этим процессом события являлись своего рода рутиной, в которую король и двор окунались изо дня в день, разбавляя её разнообразными разговорами и своими нарядами.

К слову о нарядах - всем известно об отменном вкусе Людовика, но мало кто может нарисовать его портрет, так обратимся же непосредственно к словам Сен-Симона, дабы не переиначить их на свой лад: "Король одевался всегда в различные оттенки коричневого цвета, со скромными вышивками, но никогда не носил одежды, расшитой по всем швам. Снизу он носил суконный, либо атласный камзол, красный или синий, много зеленого, весь расшитый. Не носил колец и драгоценностей (лучшие друзья девушек - бриллианты, поэтому и не носил - всё пожертвовал), кроме как на пряжках башмаков, подвязках и шляпе, которая всегда была отделана испанским кружевом и белым пером"[104]
. Если бы у Людовика была возможность поучаствовать в программе "подиум", то он бы точно выиграл и поехал бы на NYFashionWeek. О чём говорит нам его облик? Он так и светиться силой, благосостоянием, вызовом и уверенностью, говорит всем, что "Я - король! Поклонитесь!", чего и следовало ожидать.

Одежда вообще всегда служила символом самовыражения. Она пытается либо загладить глупость, которая приходит с рождения, либо выдать мудрость, которая приходит с годами. Но, так или иначе, двор без одежды не двор и ни одна уважающая себя дама не выйдет из дома одетая с ног до головы в драгоценности, пышные платья и с мужем под мышкой за место ридикюля. И за рассолом - напитком завтрашнего дня.

Где можно было поговорить с королём? Конечно на аудиенции, но на неё можно было надеяться только в редких случаях (даже королевское поручение иногда пролетало мимо). Короткие аудиенции получить было проще - нужно было просто уезжать и накануне ты мог встретиться с королём (так поступали уезжающие генералы в присутствии генсека по военным делам) или ещё более короткие - по их возвращении, "но часто не давалось ни тех, ни других"[105]
. А почему так было сложно? Потому что из этого вытекала одна очень большая выгода - разговор один на один (практически) с королём на тему, которую ты выбираешь сам - всем по сосиске, официант, я угощаю! Оставалось просто добиться этой аудиенции "и умело вести себя, выказывая почтение, должное по установленному обычаю королевскому сану"[106]
. Король, что было ему не свойственно, крайне спокойно выслушивал говорящего, дабы точно узнать что ему требуется, "в нём пробуждался дух справедливости, стремление узнать истину, даже когда он бывал разгневан, - и так было до конца его жизни"[107]
, но, мы уже знаем положение дел по поводу истины в отношении короля - даже если бы он пытался у него бы вряд ли получилось, ведь для этого нужны мозги, а не ходячие энциклопедии с ушами и ртом за спиной.

Раз уж мы начали говорить о правах, то остановимся ненадолго о праве наследования - droitdesurvivance- на места государственных секретарей, и только на госсекретарей, ибо король дал себе зарок ни на какую другую должность больше прав не давать - и баста!"вот почему мы нередко видели, что совершенно неопытные новички, чуть ли не дети, занимали эти ответственные места, и иногда, вполне самостоятельно, тогда как для занятия должностей меньшей важности на это нечего было и надеяться"[108]
, поэтому основным принципом, которым здесь руководствовался Людовик, был его собственный вкус и такое качество, как посредственность человека. И таким порядком вещей король был крайне доволен, хлопая в ладоши от счастья с улыбкой во все свои 32 белых. Ведь он считал, что воспитывает их, честно верил в эту иллюзию, которую сам себе и создал. Эти люди нравились ему безмерно именно из-за их невежества, и чем оно было больше, тем больше Людовик любил их и доверял им, и пускай иногда оно было наигранно - не важно, главное, что всё хорошо. Чем бы дитя не тешилось, только бы не вешалось, честное слово. Искусству угрожают два чудовища: художник, который не является мастером, и мастер, который не является художником.

В итоге в обществе господствовал не ум, как должно было быть по идее, а невежество и его отсутствие. И человеку умному было огромное горе, от его же ума, потому что его судьба была бы тогда решена. Театр абсурда, как минимум. Вместо того, чтобы стремиться к совершенству, король тянул всех в низ, а общество ему потакало и мечтало о мягкой подстилке поближе к его ночному горшку любой ценой.

Хотелось бы привести очень длинную, но абсолютно к месту, цитату из сказки Ганса Христиана Андерсона "Новый наряд короля", которая подходит под наше повествование настолько, что я не прощу себе, если остановлюсь: "Много лет назад жил-был король, который страсть как любил наряды и обновки и все свои деньги на них тратил. [...] На каждый час дня был у него особый камзол, и как про королей говорят: "Король в совете", так про него всегда говорили: "Король в гардеробной". Город, в котором жил король, был большой и бойкий, что ни день приезжали чужестранные гости, и как-то раз заехали двое обманщиков. Они сказались ткачами и заявили, что могут выткать замечательную ткань, лучше которой и помыслить нельзя. И расцветкой-то она необыкновенно хороша, и узором, да и к тому же платье, сшитое из этой ткани, обладает чудесным свойством становиться невидимым для всякого человека, который не на своем месте сидит или непроходимо глуп. "Вот было бы замечательное платье! - подумал король. - Надел такое платье - и сразу видать, кто в твоем королевстве не на своем месте сидит. А еще я смогу отличать умных от глупых! Да, пусть мне поскорее соткут такую ткань!" И он дал обманщикам много денег, чтобы они немедля приступили к работе. Обманщики поставили два ткацких станка и ну показывать, будто работают, а у самих на станках ровнехонько ничего нет. [...] "Хорошо бы посмотреть, как подвигается дело!" - подумал король, но таково-то смутно стало у него на душе, когда он вспомнил, что глупец или тот, кто не годится для своего места, не увидит ткани. И хотя верил он, что за себя-то ему нечего бояться, все же рассудил, что лучше послать на разведку кого-нибудь еще. Ведь весь город уже знал, каким чудесным свойством обладает ткань, и каждому не терпелось убедиться, какой никудышный или глупый его сосед. "Пошлю к ткачам своего честного старого министра! - решил король. - Уж кому-кому, как не ему рассмотреть ткань, ведь он умен и как никто лучше подходит к своему месту!" И вот пошел бравый старый министр в зал, где два обманщика на пустых станках работали. [...] А обманщики приглашают его подойти поближе, спрашивают, веселы ли краски, хороши ли узоры, и при этом все указывают на пустые станки, а бедняга министр как ни таращил глаза, все равно ничего не увидел, потому что и видеть-то было нечего. "Господи боже! - думал он. - Неужто я глупец? Вот уж никогда не думал! Только чтоб никто не узнал! Неужто я не гожусь для своего места? Нет, никак нельзя признаваться, что я не вижу ткани!" [...] И вот уж весь город заговорил о том, какую великолепную ткань соткали ткачи. А тут и сам король надумал посмотреть на нее, пока она еще не снята со станка. С целой толпой избранных придворных, среди них и оба честных старых чиновника, которые уже побывали там, вошел он к двум хитрым обманщикам. Они ткали изо всех сил, хотя на станках не было ни нитки.

Великолепно! Не правда ли? - сказали оба бравых чиновника. - Соизволите видеть, ваше величество, какой узор, какие краски! И они указали на пустой станок, так как думали, что другие-то уж непременно увидят ткань. "Что такое? - подумал король. - Я ничего не вижу! Это ужасно. Неужто я глуп? Или не гожусь в короли? Хуже не придумаешь!" - О, это очень красиво! - сказал король. - Даю свое высочайшее одобрение! Он довольно кивал и рассматривал пустые станки, не желая признаться, что ничего не видит. И вся его свита глядела, глядела и тоже видела не больше всех прочих, но говорила вслед за королем: "О, это очень красиво!" - и советовала ему сшить из новой великолепной ткани наряд к предстоящему торжественному шествию. "Это великолепно! Чудесно! Превосходно!" - только и слышалось со всех сторон. Все были в совершенном восторге. [...] Всю ночь накануне торжества просидели обманщики за шитьем [...], они резали воздух большими ножницами, они шили иглой без нитки и наконец сказали:

Ну вот, наряд и готов! [...] Все легкое, как паутинка! Впору подумать, будто на теле и нет ничего, но в этом-то и вся хитрость! - Да, да! - говорили придворные, хотя они ровно ничего не видели, потому что и видеть-то было нечего.

А теперь, ваше королевское величество, соблаговолите снять ваше платье! - сказали обманщики. - Мы оденем вас в новое, вот тут, перед большим зеркалом! Король разделся, и обманщики сделали вид, будто надевают на него одну часть новой одежды за другой. [...] - Ах, как идет! Ах, как дивно сидит! - в голос говорили придворные. - Какой узор, какие краски! Слов нет, роскошное платье! [...] - Я готов, - сказал король. - Хорошо ли сидит платье? И он еще раз повернулся перед зеркалом, ведь надо было показать, что он внимательно рассматривает наряд. Камергеры, которым полагалось нести шлейф, пошарили руками по полу и притворились, будто приподнимают шлейф, а затем пошли с вытянутыми руками - они не смели и виду подать, что нести-то нечего. Так и пошел король во главе процессии под роскошным балдахином, и все люди на улице и в окнах говорили:

Ах, новый наряд короля бесподобен! [...] Ни один человек не хотел признаться, что он ничего не видит, ведь это означало бы, что он либо глуп, либо не на своем месте сидит. Ни одно платье короля не вызывало еще такого восторга.

Да ведь он голый! - сказал вдруг какой-то ребенок.

Господи боже, послушайте-ка, что говорит невинный младенец! - сказал его отец. [...] - Он голый! - закричал наконец весь народ.

И королю стало не по себе: ему казалось, что люди правы, но он думал про себя: "Надо же выдержать процессию до конца". И он выступал еще величавее, а камергеры шли за ним, неся шлейф, которого не было."

Данной цитатой я высказала до конца всё, что я думаю о короле и его обществе, осталось только разобрать те части общества, что мы не затрагивали, а именно:

Шпионство, которым был полон двор и которое являлось ещё одной забавой его обитателей. Не нашкодил два-три раза, день прожит зря. Не донёс королю - тем более. Двор кишел шпионами всевозможных видов, а доносы имели оттенок радуги, что так забавляло короля.

Наказания, которые доходили иногда до увольнения, ну или минимум - до покаяния во всех смертных грехах и обещаниях начать жизнь заново.

Материал для поддержания разговоров, который составлялся из событий последний тридцати минут жизни Франции и в которых более всего фигурировало имя госпожи де Ментенон, короля и его побочных, естественно. Подробности были столь пестрыми, что иногда непосредственные участники узнавали много интересного о произошедшем от чужих. Что и говорить, светская беседа - это целое искусство!

Свадьбы при дворе играли скорее политическую роль и принимали окраску скорее государственную, чем личную, как мы понимаем этот процесс в наши дни. Свадьба была таким же важным ритуалом, как и похороны, лишь с другой окраской. Выбор невесты во все времена отличался большой важностью и скрупулезным подходом, в невесты не могла попасть какая-нибудь посторонняя особа. По поводу новобрачной сначала давался большой обед, после которой она принимала в своей кровати во дворце всю Францию, "этот общественный обычай и любопытство привлекли туда (т.е. в апартаменты дворца де Лоржей) толпу народа"[109]
. Поле этого как обычно следовали различные увеселительные мероприятия, такие как танцы или балы, прогулки и игрища между которыми все ужинали и общались и так проходило пара дней прежде чем начиналось самое интересное.

Торжественное одевание по поводу свадьбы было очень важным пунктом всего действия, на него приезжали король и королева Английские вместе со всем двором, к нему приурочен был так же торжественный обед и месса, проходившие всё в той же одежде. А в целом это была обычная брачная церемония, лишь масштабнее и политически более значимая.

К слову о церемониале вокруг тел скончавшихся принцев, что представляется мне довольно интересным: вокруг их тел не должно было быть ничего такого, чего не было бы при них во время жизни. Так как в церкви все сидели на складных деревянных сиденьях - стульях, то и здесь всё должно было быть так же - никаких подушек, кроме королевских особ и побочных, а так же герцогов или герцогинь, а так же принцы или принцессы в правом почетного табурета. Затем входят особы в мантиях, окропляющие тело святой водой, а герольды, в военной одежде и с жезлом в руках (признак силы и власти, как я понимаю), стоящие по бокам гроба в ногах покойного, кладут на пол квадратную подушку. Затем входят люди и молятся. преклонив колено, а когда они поднимаются герольд убирает подушку. Они же вручают кропила тем, кому даются подушки (подушка здесь знак покоя и спокойствия, по-видимому, язычество по ним плачет). По завершении церемонии подушки возвращаются, а герольды предлагают кропила уже придворным сановникам и их женам

И как же не упомянуть азартные игры, которые проводились на заранее приготовленных столах, такие как ландскнехт или бильярд, по ту сторону которых находились комнаты с едой и напитками что было крайне удобно устроено - проиграл-выпил-к столу и так по кругу до лица-салат-домой. Вначале, когда этот обычай только был установлен и не успел приесться, король часто посещал собрания и некоторое время играл, но потом ему надоело и он перестал туда приезжать, хотя всё ещё желал, чтобы игры проводились с прежней периодичностью. В данной атмосфере царило любопытство и возбужденность, но заканчивалось всё банально - ужином. Все хорошие мероприятия так и заканчиваются - банальным удовлетворением своих физиологических потребностей.

Стоит так же упомянуть можно и в наши дни - сборы для бедных. Они происходили на больших праздниках, например, в 1703 году, в котором король посещал торжественную обедню и всенощную, где одна из дам двора и собирала-таки пожертвования для бедных. Но со временем и эта традиция канула в небытие и год за годом сборы сходили на нет. По причине ли неудобства проведения самой церемонии, или по причине её скучности и серьёзности, ведь серьёзность не веселье, а значит - не интересно, причин, словом, найти много можно, но факт - в обществе тратятся деньги лишь на себя, но уж точно не на других. Благотворительность появилась слишком рано, чтобы закрепиться столь прочно.

Говоря о церемониале и разбирая различные его аспекты, нужно упомянуть и о том, что иногда он был обузой, особенно в государственных делах. Именно в государственных делах особой важности церемониал можно было бы и убрать, но Людовик никогда не отличался дальновидностью, и поэтому убрал его там, где не надо, и так же его оставил там, где лучше бы убрать: "Мирные переговоры медленно тянулись в Рисвике, где ушло много времени на церемониал, на пересдачу и проверку прав". [110]
Этот церемониал затягивал принятия договоров, законов, быстрых решений, потому что пути сообщения и так медленны и неудобны, так ещё и церемонии и приличия отрывают жуткое количество времени.

А как же очень интересная привилегия "Для"? Происхождение этой привилегии неизвестно даже Сен-Симону, но зато её можно объяснить крайне просто: "Состоит она в том, что на двери помещения пишется мелом "для господина такого-то"[111]
, но она не обуславливает никакого первенства, а значит, по логике общества, в котором первенство и соревнование - всё, бессмысленна. Все привилегии заключены в этом одном слове - "Для", которое не имеет последствий, "но когда король находиться при армии, его квартира разделяется - двор с одной стороны, военные чины - с другой"[112]
. И не более того.

Так где же золотая середина в придворном обществе? А её нет, скажу я вам прямо и откровенно, потому что двор - не место для середин и срединных. Двор - это всегда через край, чрезмерно и слишком, иногда абсурдно и ненужно, но главное - на показ и для всех глаз, чтобы знали, видели и почитали. А ещё коленоприклонства и лживые улыбки. Двор это место, где собираются толпы зевак дабы вкусить то, что они называли роскошью, почетом, благосостоянием, но куда их упорно не пускали, потому что придворное общество - отшельники и затворники, которые признают лишь собственные обряды и поклонения своим личным богам в виде церемониала, которые построили свою жизнь по образу и подобию солнца, к которому тянут свои руки, не понимая, что до солнца не достать, а если вдруг достанешь - обожжешься. Да и какое уж тут солнце - так, маленький уголёк в большом камине.

Так был ли смысл в этом театре? Безусловно, был, как же мы тогда бы ещё научились не повторять ошибки молодости, как не на примерах чужой глупости?

Г) Смена поколений, борьба за власть.

"
Завидуй не тому, кто добился большой власти,

а тому, кто хорошо, с похвалой покинул ее"

И, наконец, хотелось бы упомянуть важный факт, характеризующий придворное общество, а именно - смена поколений и борьба за власть. В обществе всегда один сменяет другого, а в промежутках - козни, сплетни, заискивания и наступания на пятки проявляются с ещё большей силой, чем когда бы то ни было. Это было всегда, будет всегда, меняется лишь частота и сила, направленность и конкретика. С переходами на личность и вечными обмороками субтильных дам.

За смертью одного следует возвышение другого, за унижением одного - счастье третьего.

А что правит и руководит каждым, кто вступает в борьбу за власть, смысл которой никому не надо объяснить? Конечно деньги. И именно Нои постоянно куда-то деваются, как, например, в 1790 году, когда никто не знал как все деньги государства могут испариться в один момент.

Исчезли честь и взаимное доверие, хотя, по-моему мнению, их никогда не было в помине, "Никто не в силах больше платить, потому что никто уже не оставался самим собою"[113]
и люди просто начинают разрушать сами себя и сбрасывать друг друга с насиженных мест - всё это предсказуемо и крайне просто, но забавно.

Помните, что было, когда умер монсеньёр? Все поплакали 5 минут, а затем начали рассуждать, кто какую должность займёт и кто окажется выше, а кто ниже, кто урвёт ножку, а кто крылышко. Монсеньёр вечно трепетал перед королём, а значит - нужен был кто-то, кто будет повторять его действия, ибо король привык и отвыкать не собирается.

В принципе - тут выбрать не сложно, желающих много. И начинается самое забавное действие из всех - постоянные подножки друг другу и лесть королю, попытки втереться в доверия и умаслить его больше других - вот истинные лица двора, вот истинные люди королевства!

Лицемерие процветает в моменты борьбы за власть, потому что именно оно - один из двигателей прогресса.

Все знают святой принцип: "государи созданы для народов, в не народы - для государей"[114]
, но так ли это в период закулисной борьбы? Вряд ли, потому что тут уж короли созданы для королей и ни грамма больше. Королю главное чтобы рядом с ним оказались наиболее глупые и посредственные люди, с подвешенным языком и морем комплиментов - а остальное ерунда.

И можно отдельную работу написать по поводу смены поколений и борьбы за власть, но я скажу кратко - пустота. Пустота и разруха государства и его членов, моральное оболванивание и опустошение. Как можно восхвалять и петь дифирамбы тому, кто хочет видеть у себя на носу оркестр, но не признаёт уродства и ужаса?

В государстве постоянно кто-то умирает и его место не стоит долго свободным, ибо оно дорого и желаемо всеми. Смерть не является чем-то из рода вон выходящим, потому что большинство только её и ждут. Ну что же ещё говорить о нравах общества и его обитателей, когда все они желают смерти друг друга?

4. Общие пояснения к докладу

"
Надо быть смелым, чтобы видеть скрытое."

Морис Метерлинк - Синяя птица.

Данная глава играет роль некоего "пост скриптума" в деле разъяснения для обычного читателя для большего понимания что, о чем, зачем и почему общество эпохи Людовика XIV столь подробно и с рвением изучается и разбирается ныне. Так же, дабы более подробно разъяснить весь смысл данной работы в этой главе будут опять-таки упомянуты цели и задачи работы, а так же ответы на них. Но будет ошибкой полагать, что глава эта дублирует заключение, ибо это совсем не так - здесь мы не подводим окончательных итогов, а лишь возвращаемся к самому началу и напоминаем читателю смысл, потому что в течение долгого повествования что-то могло забыться и потеряться в глубинах нашей несовершенной памяти. Так начнём же!

Общее мнение таково, что правление Людовика - апогей абсолютизма, которое описывают знакомой всем фразой "Государство - это я!". "Век Людовика XIV", как многие именуют период с 1661 по 1715 (чтобы не было путаница со временными рамками изучаемого периода и дабы понять об обществе какого времени мы говорим), был временем действия скорее дворянского класса, чем короля, как мы могли видеть это на протяжении всего исследования. Каким же должен или являет себя абсолютизм? Сначала, он являет собой деспотичность, то есть мнения, и желания подданных отодвигаются на второй план и возобладают лишь желания и требования короля, свобода, скажем так, отсутствует при абсолютизме. Затем, абсолютизму, как мы уже знаем из учебников истории, присущ автократизм с централизованными принятиями решений, а сословные представительства отодвигаются на задние планы государями и власть сосредотачивается всецело в руках монарха. Отсюда следует следующее положение о бюрократическом характере абсолютизма, действия которого зиждутся лишь на зависимых от короля людей, подчиненных его воле и желаниям. И, наконец, абсолютизм отделает короля от народа - король и народ становятся вещами несовместимыми.

Можно ли считать власть Людовика абсолютистской с точки зрения данного определения абсолютизма? Что ж, давайте посмотрим:

А) деспотичность - желания и мнения подданных у Людовика действительно отодвигались на второй план и музыка играла лишь заказанная королём, свобода была лишь та, в которой Людовик чувствовал себя удобно и которая не наступала ему на пятки, т.е. она была ограничена зоной комфорта короля и не более.

Б) автократизм - власть действительно была сосредоточена в руках монарха, с тем лишь отличием, что она им всё-таки не осуществлялась всецело, хоть король и думал, что своей рукой творит он закон. Он опирался на армию и чиновничество, но это было тоже двояко и совсем не внушает доверия. Поэтому автократизм в данном случае нельзя понимать буквально.

В) бюрократизм - люди действительно были подчинены королю и находились в зависимости от него, они были тщательно отобраны Людовиком лишь по ему одному ведомым критериям (отсутствие ума, к примеру - дабы не затмить своей фигурой фигуру короля-солнце и пр)

Г) отделение от народа в данной обстановке тоже можно истолковать двояко - всё же, каким бы Людовик не был, он действительно заботился о государстве и народе, быть может не так, как хотелось бы на тот момент, но он действительно думал о нём. Но король с народом по факту не могут быть единым целым, хотя бы потому, что народ и король - это два разных ингредиента, которые при смешивании вряд ли будут представлять собой приятный для употребления коктейль.

Абсолютизм так же характеризуют постоянной армией в королевстве, которой в принципе, не было при Людовике, а постоянные смотры войск, целью которых была демонстрация своего призрачного могущества не внушает доверия. Так же гражданские свободы подданных при Людовике нарушены не были, как это бывает при упомянутом выше режиме. Идея абсолютной монархии была сформулирована в целом и общем уже давно - божественное происхождение и сакральность королевской власти. Не знаю уж что там было от бога, но пускай будет так. Но у любой власти есть ограничения, так же они есть и у абсолютной монархии - монарх должен уважать и придерживаться законов королевства, то есть основным правил, салического закона о наследовании, что является гарантом единства государства, в котором король отступает на вторую роль в то время как государство выдвигается на первую, государственная собственность является неотчуждимой, естественно, потому что король лишь пользуется ею и не является её владельцем, а так же - свобода французской Церкви 1614 года и, наконец, идея неразделенность суверенитета, по которой суверен - король и в теории, его власть не может ограничиваться ни одни органом, так как вся власть - от рук короля и ими же создается, он арбитр. И, наконец, всеми нам известная идея суверенитета L’raisond’etat, так много изучаемая нами в предшествующее время на страницах учебника.

Далее, выяснив вопрос с абсолютизмом, перейдём к выяснению вопроса, почему же общество времен Людовика ΧIV стало таким пустым и извращенным, ведомым одной единственной целью и идеей - стать если не королём, то стулом, на котором он сидит? Думается мне, пошло всё это ещё с древности, когда короля возводили на престол, а люди преклоняли перед ним свои колени и гнули спину, показывая, что они - лишь второстепенные механизмы, подчиняющиеся его воли. Но время от времени ситуация менялись и ко времени правления Людовика, под его руководством и пытаясь соответствовать его желаниям, дабы не переиграть и не "пересиять" его сияние общество начало паразитическое существование дабы хоть как-то приблизиться к солнцу и попасть под его лучи. Как мы уже говорили выше - его можно было ещё спасти, нужна была лишь грубая мужская сила и правильная трезвая голова, но таковой не оказалось. Людовик как мог подстроил под себя и по своему образу и подобию двор, который и рад был этому, потому что после Мазарини людей поистине умных там практически не осталось, а те, что остались - ум свой старались не показывать, а то это за общество, да и государство в целом, в котором главенствует не ум, а толщина кошелька, родственные связи, благодаря которым происходит выдвижение людей, и игрища под бокал хорошего бургундского?

Поставив себе целью исследовать придворное общество Людовика XIV по мемуарам Сен-Симона критериями оценки его были три основным момента:

А) картина нравов, принципы поведения

Б) регулирование процессов, происходящих внутри двора

В) есть ли будущее у этого общества, т.е. прогрессирует оно или деградирует?

Ходе проведенного исследования было выяснено, что будущее есть у всякого, но иногда оно не является желаемым и уместным, так как с деградацией сохраняется существование, которое в итоге не является жизнью, а картина нравов довершает общую характеристику, конечно же по Сен-Симону, а не по собственному уразумению, которая лишь констатирует общепризнанный факт упадка и невозможности дальнейшего развития. Всеобщая безразличность к подъёму моральных принципов в регулировании дворцовой жизни и лишь повторение изо дня в день церемоний, которые утратили свою глубинность уже много лет назад, лишь давая понять всем вокруг, что это желание короля, а оно не обсуждается.

Нашему исследуемому обществу присуще было строгое иерархическое разделение, формальное (а иногда и не формальное) статусное подчинение, высокая эмоциональность отношений и их красочная психологическая окраска в виде "хорошо-плохо", "люблю-не люблю" и т.д. Так же данному обществу можно приписать социальную идентичность или идентификацию с фигурой короля. В концепции З. Фрейда, к примеру, решающую роль в формировании личности ребенка играет его идентификация с родителем того же пола, которая ведет к усвоению нравственных ценностей родителей и формированию "сверх-я" (Суперэго) как внутреннего механизма самоконтроля. Каждый индивид обладает несколькими различными идентичностями, что порождает проблему личностной интеграции. Если личности не удается решить эту проблему, возникает ситуация, получившая название кризиса идентичности. В различных типах общественных систем идентификация личности происходит по-разному. Для традиционных обществ характерна локальная, малогрупповая идентификация (в семье, общине, касте и т.п.). В модерном обществе уровень идентичности повышается - до классового, национального и гражданского[115]
. В нашей ситуации уровни идентичности повысился до самого высшего - идентификации общества с королем, откуда так же идут все его, общества, проблемы.

Общество Людовика можно назвать социальной элитой, обладающие влиянием в обществе и силой над низшими его слоями. С тем лишь отличием, что под элитой понимают людей, достигших наивысших показателей в своей деятельности, обладающих интеллектуальным и моральным превосходством над массой, наивысшим чувством ответственности, которыми данное общество не обладает, но так как оно находиться действительно выше массы людей и однозначно имеет чувство морального, хоть и не интеллектуального, превосходства - то общество эпохи Людовика можно сравнить с социальной элитой, причём с закрытой элитой, вхождение в которую крайне тяжело.

Интерес представляет небольшой вопрос - считал ли Людовик процессы и само общество неправильным, неуместным во время своего правления? Смею заметить, что нет. Всё, что он делал, он считал правильным и делал до конца, все свои слова он говорил, свято в них веря и все его действии были наполнены уверенностью и, с его стороны, уместностью. Считал ли он обрядовую часть, к примеру, лишней и ненужной? Вряд ли, иначе он бы не поленился и убрал её всю до конца. И так со всем в обществе. И, наверное, это было правильно с его стороны - всегда нужно быть уверенным в себе, даже если говоришь истинную глупость.

Можно было бы оценить данное общество по его более или менее приближенность к шаблонному варианту, к идеальному обществу и затем вынести вердикт, но в данном докладе всё делается гораздо проще - вердикт Сен-Симона данному обществу прост: "Виновен!", наш же доклад был построен на анализе общества по его мемуарам, а значит, и по его вердиктам. С одним лишь отличием - виновен-ли, не виновен - ничего уже не исправить, можно лишь надеяться, что последующие поколении не будут делать ошибки прошлых лет.

Заключение

"
У Пушкина тоже были долги и неважные отношения

с государством. Да и с женой приключилась беда.

Не говоря о тяжелом характере...

И ничего. Открыли заповедник.

Экскурсоводов - сорок человек.

И все безумно любят Пушкина...

Спрашивается, где вы были раньше?. .

И кого вы дружно презираете теперь?."

Сергей Довлатов "Заповедник"

Что же в итоге представляют из себя мемуары Сен-Симона и придворное общество, описанное в них? Одно ясно точно - нет предела совершенства глупости человеческого разума.

"Поскольку властители являют образ всемогущего на земле, надо, чтобы они по возможности и походили на него. Бог - это бог порядка, который сказывается во всех вещах сотворенных. И чем больше носители его земного образа стремятся походить на него, тем больше нужно поддерживать порядок в делах собственных. Толпа (pobel) равняется скорее на пример своего властителя, чем на законы. Если она находит полезный порядок в его образе жизни, она будет следовать ему, чем и подвигается благополучие всей страны. Ежели она в чем-то обнаруживает только сумятицу, то судит так, что-де такой повелитель - ненастоящая копия оригинала (т.е. Бога). Пропадает почитание, и страны могут стать жертвами хаоса. Оттого властители и создали правила, коим следовать полагается придворному штату и к коим они сами приспосабливаются". Золотые слова, не так ли? В них всё, всё, что можно сказать об этом произведении и его основным мыслях.

Старые французские короли до ужаса боялись заглушить уловками этикета свежий и свободный глас галльского острословия. Они действительно переняли церемониал бургундского двора, но позаботились оставить достаточно щелочек для непосредственного общения с окружающими. Всякий владетельный двор являл собой закрытый мир, как в блестящем Версале и мрачном Эскуриале, так и в замках немецких князьков, чуть не лопавшихся от обезьянничанья. Этот мир простирался не вширь, а ступеньками. Его надо представлять, как ступенчатую пирамиду: на самой вершине восседает властелин, а по ступенькам карабкается вверх придворный люд, достигая лишь той ступеньки, которая обозначена ему его титулом.

Но ведь Франция была и образцом для других держав - в исследуемое время, например: покорный королю народ и его безграничная власть, которую никто не думал оспаривать, поэтому впоследствии авторы обращались так много к этой эпохе и представляли придворную жизнь как нечто феерическое, вечный праздник и постоянный банкет.

Главная проблема, по мнению Элиаса, определить, как повседневная культура: сумма взглядов, обычаев привычек, ритуалов - заставляет повиноваться, сгибаться в поклоне, создает особый тип отношения людей к власти. Многочисленные факты, которые традиционно признавались незначительными ("фоновыми"), могут стать главными "инструментами" властного господства. Укрепляя свою власть, Людовик XIV использовал старинный образец "патримониальной монархии", когда правитель устанавливает политическую власть в стране по образцу патриархальной большой семьи. "Король-солнце" переехал из Парижа и устроил новый центр королевской власти, огромный "дом короля", дворец в Версале. Современники признали поступок короля мудрым и правильным. В XVIII веке авторы знаменитой "Энциклопедии", просвещенные и либеральные, писали в ней, что король постарался привлечь ко двору знатных дворян, которые привыкли находиться в отдалении от Парижа, среди "народа, привыкшего им повиноваться".

Мы можем читать литературу и верить, что Людовик и его общество были великолепным примером глубокого и интересного этикета и церемониала, великолепных и умных людей, можем просто обратить свой взор на истинное положение вещей и с отвращением отвернуться от них, потому что общество Франции XVIII века, по крайней мере в изображении Сен-Симона, не представляется мне чем-то, что нужно прославлять и помнить всю жизнь. Это общество, которое только и ждёт, чтобы его уничтожили и закопали в землю дабы больше не вспоминать.

Была ли это ошибка короля, или самих людей - мы уже не узнаем. Да и надо ли?

Отсюда следует, что придворное общество Франции по мемуарам Сен-Симона представляло собой закрытый круг людей, живущих по своим собственным законам, выработанным королём и ему же поклоняющихся, чтящих свои собственные традиции и стремящихся к одной цели, сплочающих их всех - быть как можно ближе к королю и его кормушке. Общество застоя, я бы сказала, в котором редко происходят новые процессы или важные изменения, лишь смерть и рождение, изменение должностей и новые забавы. Общество Людовика было зеркальным его отражением, по сути своей. Абсолютизм сделал своё дело, абсолютизм может уходить. Но это общество бессмертно - оно никогда не умрет и никогда не исчерпает себя, потому что каждый правитель формирует общество, страну, людей ему подчиняющихся по своему образу и подобию и даже с его уходом обществу ещё долго это аукивается, хоть и начало оно уже впитывать удобрения последующего - и в итоге, через много сотен лет всё то же общество, возможно уже на другом месте, но всё с теми же чертами лица, только стало их больше и стали они разнообразнее - потому что общество с годами собрало в себе их всех, всех оно помнит и всеми является так или иначе.

Наверное это и есть его истинное лицо, наверное в этом есть и его прелесть и функция - быть как картой памяти, на которой сохраняются документы с огромном количестве, или Интернет - в котором сейчас, как в сборной солянке, есть всё, что только можно и оно в итоге из всего этого и состоит - каждого по отдельности, по частям и крупинкам.

Список источников и литературы

1. Mandrou R. Louis XIV en son temps. - Paris, 1973

2. O'Hara C. The philosophy of punk: More than noise. London; San Francisco; Edinburgh: AK Press, 1999

3. Агеев, М. Роман с кокаином. http://lib.ru/AGEEV/kokain. txt

4. Борисов Ю.В. Фаворитки Людовика XIV // Новая и новейшая история. - 1991. - №4. - с.111-137.

5. Гинзбург Л.Я. Мемуары Сен-Симона. - Saint-SimonL. de. Memoires, т.I.М., 1976.

6. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. - Л.: Ленинградское отделение, 1977.

7. Гревс И.М. Сен-Симон, его жизнь и мемуары. - Сен-Симон. Мемуары, т.1.М. - Л., 1934.

8. Замятин Е. Я боюсь. Изд. "Наследие", 1999

9. Кирнозе З.И. Культура и культурология. - Н. Новгород, 2002.

10. Макаревич, А. Сам овца. http://obuk.ru/literature/14641-andrejj-makarevich. - sam-ovca.html

11. Малов В.Н. Герцог Сен-Симон: человек и писатель / В.Н. Малов // Новая и новейшая история. - 2004. - № 3. - с. 191-202.

12. Метерлинк Морис, Синяя птица, изд. "Художественная литература", М., 1972

13. Митфорд Н. Франция. Придворная жизнь в эпоху абсолютизма / Н. Митфорд. - Смоленск: Русич, 2003.

14. Михайлов А.Д. Поэзия и правда истории - М.: Лит. издат., 1991.

15. Пастернак Борис. Быть знаменитым некрасиво. http://lib.rus. ec/b/77354/read#t341

16. Пушкин, А.С. Из пиндемонти. http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push10/v03/d03-336. htm

17. Петрышева (Чижова) О.В. Художественный портрет в "Мемуарах" Сен-Симона. // XV Пуришевские чтения. Всемирная литература в контексте культуры. М.: 2003. С.308-309.

18. Сен-Симон Луи де. Мемуары: Полные и доподлинные воспоминания герцога де Сен-Симона о веке Людовика XIV и Регентстве. Избр. главы / Academia, 1934 под общей редакцией И.Т. Смилги - Т.1-2

19. Сент-Бев Ш. Литературные портреты. Критические очерки. Перев. с французского. Памятники мировой эстетической и критической мысли. - М.: Художественная литература, 1970.

20. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII - первой половины XIX в.: От рукописи к кн. - М.: Наука, 1991.

21. Тургенев А.И. Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.). - М. - Л.: Наука, 1964.

22. Тэн И. Происхождение общественного строя современной Франции. - С-Пб.: Издание И.И. Билибина, 1880.

23. Французские короли и императоры, под ред. Петера К. Хартманна; Ростов-на-Дону: "Феникс", 1997.

24. Фрай Макс, Горе господина Гро. http://readr.ru/maks-fray-gore-gospodina-gro.html

25. Шишкин В.В. Дворянское окружение Людовика XIII // Французский ежегодник. - 2001. - №12. - с.12-15.

26. Шишкин В.В. Французский королевский двор и политическая борьба в конце XIV-первой трети XVII вв. - СПб: Санкт-Петербургский гос. ун-т, 1996.

27. Элиас Н. Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с введ.: Социология и история / Н. Элиас; Пер. с нем.А.П. Кухтенкова [и др.]. М.: Языки славянской культуры, 2002.

28. http://www.chem. msu. su/rus/teaching/sociology/dic.html

[1]
Митфорд Н. Франция. Придворная жизнь в эпоху абсолютизма / Н. Митфорд. – Смоленск: Русич, 2003.

[2]
Малов В.Н. Герцог Сен-Симон: человек и писатель // Новая и Новейшая история. - 2004. - № 3. - С.15.

[3]
Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. – Л.: Ленинградское отделение, 1977.

[4]
Сент-Бев Ш. Литературные портреты. Критические очерки. Перев. с французского. Памятники мировой эстетической и критической мысли. - М.: Художественная литература, 1970.

[5]
См. там же.

[6]
Михайлов А.Д. Поэзия и правда истории – М.: Лит. издат., 1991.

[7]
Гревс И.М. Сен-Симон, его жизнь и мемуары. - Сен-Симон. Мемуары. т. 1. - М. -Л.: 1934.

[8]
Петрышева (Чижова) О.В. Художественный портрет в «Мемуарах» Сен-Симона. // XV Пуришевские чтения. Всемирная литература в контексте культуры. М.: 2003. С. 308-309.

[9]
Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII - первой половины XIX в.: От рукописи к кн. - М.: Наука, 1991.

[10]
Тэн И. Происхождение общественного строя современной Франции. – С-Пб.: Издание И.И. Билибина, 1880.

[11]
Малов В.Н. Герцог Сен-Симон: человек и писатель / В. Н. Малов // Новая и новейшая история. – 2004. – № 3. – с. 191–202.

[12]
Французские короли и императоры, под ред. Петера К. Хартманна; Ростов-на-Дону: "Феникс", 1997.

[13]
Малов В.Н. Герцог Сен-Симон: человек и писатель / В. Н. Малов // Новая и новейшая история. – 2004. – № 3. – с. 191–202.

[14]
Борисов Ю.В. Фаворитки Людовика XIV // Новая и новейшая история. - 1991. - №4. - с. 111-137.

[15]
13.Шишкин В.В. Французский королевский двор и политическая борьба в конце XIV-первой трети XVII вв. – СПб: Санкт-Петербургский гос. ун-т, 1996.

[16]
Тургенев А.И. Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.). - М. - Л.: Наука, 1964.

[17]
Элиас Н. Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с введ.: Социология и история / Н. Элиас; Пер. с нем. А.П. Кухтенкова [и др.]. М.: Языки славянской культуры, 2002.

[18]
Mandrou R. Louis XIV en son temps. – Paris, 1973. – P. 558.

[19]
Гревс И.М. Сен-Симон, его жизнь и мемуары. - Сен-Симон. Мемуары, т. 1. М. - Л., 1934.

[20]
Митфорд Н. Франция. Придворная жизнь в эпоху абсолютизма / Н. Митфорд. – Смоленск: Русич, 2003.

[21]
Saint-Simon. Mémoires. 2 vol. – Moscou: Edition du Progrès, 1976. - Vol. I. - P. 270.

[22]
Сен-Симон. Мемуары 1969-1701. – М.: Наука Ладомир, 2007.

[23]
Тургенев А.И. Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.). - М. - Л.: Наука, 1964.

[24]
Сен-Симон. Мемуары 1969-1701. – М.: Наука Ладомир, 2007.

[25]
Там же, Т.1., стр. 36

[26]
Там же, Т.1., стр.38

[27]
Там же, Т.1., стр.67

[28]
Там же, Т.1., стр.92

[29]
Там же, Т.1. , стр.94

[30]
Там же, Т.1. , стр.101

[31]
Там же., Т.1., стр.124

[32]
Там же, Т.2., стр.60

[33]
Там же, Т.2., стр.61

[34]
Там же, Т.2., стр.69

[35]
Там же, Т.2., стр.70

[36]
См. там же.

[37]
Там же, Т.2., стр.70

[38]
Там же, Т.2., стр.71

[39]
Там же.

[40]
Там же, Т.2., стр.74

[41]
Там же, Т.2. стр.76

[42]
Там же, Т.1., стр.227

[43]
Там же, Т.1., стр.114

[44]
Там же, Т.1., стр.241

[45]
Там же, Т.2., стр.48

[46]
Там же, Т.2., стр.297

[47]
Там же, Т.2., стр.147

[48]
Там же, стр.157

[49]
Там же, стр.161

[50]
Там же, стр.167

[51]
Там же, стр.165

[52]
O'Hara C. The philosophy of punk: More than noise. London; San Francisco; Edinburgh: AK Press, 1999

[53]
Там же.

[54]
Там же.

[55]
Там же.

[56]
Там же. Стр. 101

[57]
Там же., стр.103

[58]
Там же, стр.109

[59]
Там же., стр.180

[60]
Там же.

[61]
Там же., стр.181

[62]
Там же., стр.174

[63]
См. там же.

[64]
Там же, Т.2., стр.9

[65]
Там же., стр.11

[66]
Там же., стр.19

[67]
Там же., стр.20

[68]
Там же, стр.29

[69]
Там же, стр.101

[70]
Там же, стр.114-115

[71]
Там же, стр.206

[72]
Там же, стр.60

[73]
Там же.

[74]
Там же, стр.124

[75]
Там же, стр.125

[76]
Там же, стр.127

[77]
Там же, Т.1., стр.138

[78]
Там же.

[79]
Там же, стр.316

[80]
Там же.

[81]
Там же, стр.316-317

[82]
Там же, стр.320

[83]
Там же.

[84]
Там же, стр.321

[85]
Там же, стр.324

[86]
Там же.

[87]
Там же, Т.2., стр.42

[88]
Там же, Т.2., стр.179

[89]
Там же, стр.414

[90]
Там же.

[91]
Там же, Т.1., стр.62

[92]
Там же, стр.115

[93]
Там же, стр.116

[94]
Там же.

[95]
Там же, Т.2., стр.123

[96]
Там же, стр.117

[97]
Там же, Т.2., стр.202

[98]
Там же, Т.2. стр.167

[99]
Там же, Т.2. ст.р172

[100]
Там же, Т.2., стр. 76

[101]
Там же, Т.1., стр.95

[102]
Там же, Т.2., стр.198

[103]
Там же, стр.200

[104]
Там же, Т.2., стр.206

[105]
Там же, Т.2., стр.75

[106]
Там же, Т. 1., стр.76

[107]
Там же.

[108]
Там же, стр.91

[109]
Там же, Т.1., стр.79

[110]
Там же, Т.1., стр.107

[111]
Там же, стр. 118

[112]
Там же.

[113]
Там же, Т.1., стр.452

[114]
Там же, стр.414

[115]
http://www.chem.msu.su/rus/teaching/sociology/dic.html