Курсовая работа по теме:
Революции: как и почему они случаются
1. РЕВОЛЮЦИЯ КАК ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ
Первое, с чем сталкивается исследователь, занявшийся проблемой революций - это неопределенность предмета. Специалисты не могут договориться не только об определении понятия революции, но и о том, можно ли считать революцию самостоятельным объектом анализа. В общем, это неудивительно. События, однозначно относимые к революционным, достаточно немногочисленны. Разные исследователи насчитывают во всей мировой истории от трех-четырех до десятка «бесспорных» революций. К тому же эти события происходили в столь различные времена и в столь различных экономических, политических и культурологических условиях, что схожесть происходивших процессов скорее вызывала удивление и недоумение, чем давала базу для научного анализа. В то же время известно множество явлений, которые близки к революциям, но по ряду признаков отличаются от «классических» случаев, причем подобных явлений насчитывается много больше, чем «бесспорных» революций.
Исследователи часто пытаются выйти из этой ситуации, либо подменяя революции более общими понятиями, такими как коллективное насилие, развал государства; либо разделяя случаи революционных ситуаций и результативных революций; либо, наконец, ограничивая свое исследование сопоставлением нескольких конкретных революций и отрицая возможность более глобальных обобщений. Подобные тенденции сейчас являются преобладающими, они отодвинули на задний план поиски универсальных подходов к исследованию революций.
Однако отличие «классических» или «великих» революций от всей совокупности близких к ним явлений и по радикальности, и по воздействию на мировую историю столь велико и очевидно, что попытки сгладить эти различия, свести их к чисто количественным параметрам в конечном счете обречены на неудачу. Если рассмотреть работы, в которых сопоставляются несколько революций, становится очевидным: никому не приходит в голову всерьез сравнивать российскую революцию 1917 года с французской 1830 года или с восстаниями в испанских провинциях в 40-х годах XVII века. Зато сопоставление с английской революцией XVII века, Великой Французской, а также китайской и мексиканской революциями представляется вполне правомерным, и к нему достаточно часто прибегают исследователи.
Вопрос о месте «классических» революций в мировой истории стал особенно актуальным в последние годы, когда произошел крах мировой коммунистической системы - сложное и многогранное историческое событие, в котором переплелись национально-освободительные движения, политические перевороты, радикальные социальные и экономические преобразования. Можно ли отнести все эти процессы к революционным? На этот счет нет единого мнения, однако некоторые исследователи ставят, например, события в России конца XX века в один ряд с Великой Французской революцией и большевистской революцией 1917 года. (Причем число сторонников такой позиции по мере продвижения российской революции постоянно возрастало).
В какой-то мере эта книга идет наперекор сложившейся традиции. Ее задача - исследование именно полномасштабных, «классических» революций, случавшихся в мировой истории достаточно редко, но оставивших в ней неизгладимый след. Причем революций, происходивших на самых различных этапах развития цивилизации: от еще не знавшей машинного производства Англии середины XVII века и до России конца XX века, времени информационных технологий и освоения космоса. Мы не обойдем вниманием и другие способы социальной трансформации, но рассмотрим их в контексте либо предпосылок, либо последствий великих революций.
Определенный подобным образом предмет исследования вызывает серьезные проблемы. Можно ли найти нечто общее в причинах, предпосылках явлений, происходивших в столь разное время, в столь различных регионах, в столь несхожих условиях? Положительный ответ на этот вопрос подразумевает, что общность причин может быть определена на достаточно абстрактном уровне: в каждой стране, в каждую эпоху они будут иметь свое конкретное обличие.
И все же схожесть просматривается достаточно четко. Революции происходят в тех странах, которые сталкиваются с принципиально новыми, нетипичными для них проблемами, порожденными как процессами внутреннего развития, так и общемировыми, глобальными тенденциями. При этом институциональная структура и психологические стереотипы населения этих государств не позволяют гибко приспосабливаться к новым требованиям; и эти встроенные ограничители, препятствующие адаптации, не удается устранить в процессе эволюционного развития. Если в системе общественных отношений нет внутренних преград, не позволяющих обществу адекватно реагировать на возникающие проблемы, приспособление возможно без революционных катаклизмов, хотя оно бывает достаточно болезненным. Таким образом, принципиальный фактор устойчивости структур и отношений, сложившихся в обществе - это их адаптивность, способность приспосабливаться к изменяющейся среде.
Таков самый общий ответ на поставленный вопрос. В дальнейшем он будет развиваться и конкретизироваться, выявляя все более полную картину революционной динамики.
2. НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ И ВСТРОЕННЫЕ ОГРАНИЧИТЕЛИ
Авторы отнюдь не являются первопроходцами в применении подхода, декларированного выше. Среди ранних исследований революций Тед Роберт Гурр, например, выделяет так называемые теории «социальных изменений» («social change»), выводящие политическое насилие из неспособности социальных и политических институтов, обычаев, норм гибко реагировать на объективные перемены. С позиций этих теорий конец адаптации - это начало революции.
Из современных исследователей наиболее последовательно использует этот подход Дж. Голдстоун: в конечном счете он связывает революционные потрясения с циклическими волнами роста населения. На протяжении веков эти волны периодически повторялись, однако интервал между ними был столь велик, что в каждом случае перед властью и обществом возникали совершенно новые проблемы, подрывающие основы традиционного порядка. Рост населения вызывал увеличение спроса на товары, а значит, и неизбежный в условиях неэластичности предложения рост цен. Рост цен приводил к расстройству государственных финансов и снижал покупательную способность населения. В результате усиливающейся конкуренции между работниками падали заработки, увеличение крестьянского населения приводило к нерациональному дроблению земельных участков. Среди элиты усиливалось соперничество за государственные должности. В быстрорастущих городах возникали новые очаги недовольства, особенно этому способствовали демографические сдвиги, увеличивающие долю молодежи в структуре населения. В результате типичным для предреволюционной ситуации оказывался кризис государственных финансов, усиление конфликтов в элите и резкий рост потенциала массового неповиновения. Однако, по мнению Голдстоуна, рост населения далеко не всегда должен вести к катастрофическим последствиям. «Важно то, достаточно ли гибки существующие социальные и политические институты, чтобы легко реагировать на это давление. Там, где институты гибки, как в современных демократических государствах, перевыборы и изменения в проводимой политике обычно могут ослабить давление. Там, где институты относительно негибкие, - в наследственных монархиях или империях с традиционной системой налогообложения, рекрутирования элит и экономической организации - с большей вероятностью возможны революция или восстание».
В других подходах среди причин революции также фигурируют и новые проблемы, и неспособность общества к ним приспособиться, хотя и не в столь систематизированном виде, как у Дж. Голдстоуна. В марксистских исследованиях акцент, как правило, делается на невозможности обеспечить простор для новых экономических процессов в рамках сложившейся структуры старого общества, когда существующие производственные отношения становятся оковами для развития производительных сил. Для нас здесь интересно в первую очередь внимание к экономическим процессам, которые часто игнорируют исследователи других, немарксистских направлений.
Среди экономических проблем, обострявшихся в предреволюционное время, особо выделяется рост городов и его воздействие на развитие рыночных отношений. Как отмечал Баррингтон Мур применительно и к предреволюционной Англии, и к предреволюционной Франции, «центральная проблема сельского хозяйства состояла в том, как обеспечить зерном те классы, которые ели хлеб, но не выращивали пшеницу». В росте городских товарных рынков он усматривал один 8из ключевых индикаторов «буржуазного коммерческого импульса». Необходимость снабжать города продуктами питания и другими предметами потребления порождала проблемы, требовавшие выхода за пределы сложившихся местных рынков и использования рыночных отношений в более широких масштабах. Существовавшая в то время структура общества не могла безболезненно приспособиться к новой ситуации. Еще один фактор, действующий в том же направлении - усиливающаяся интеграция в международную торговлю, в результате чего экономические.
Полемизируя с марксистской точкой зрения, Т. Скочпол и Э. Тримбергер утверждают, что решающую роль в возникновении кризисных революционных явлений играют не внутренние, а внешние факторы, к которым они относят «военно-политическое давление со стороны экономически более развитых зарубежных стран». Объективные противоречия в рамках старого режима для них - в первую очередь «политические противоречия в структуре и положении государств, находящихся под перекрестным давлением военных конкурентов на международной арене, с одной стороны, и ограничений существующей экономической системы и (в некоторых случаях) сопротивления политически значимых классовых сил внутри страны попыткам государства мобилизовать ресурсы для того, чтобы справиться с международной конкуренцией, с другой стороны».
Наконец, многие исследователи обращают внимание на роль социальных барьеров в вызревании революционной ситуации. Традиционные механизмы вертикальной мобильности, препятствующие «открытию карьер талантам», не удовлетворяли новые элитные группы, появляющиеся в динамично развивающемся обществе. Так, одну из общих черт российской, иранской, мексиканской и китайской революций, протекавших (или, по меньшей мере, начавшихся) в 1905-1911 годах, усматривают в том, что «экономический рост породил новые социальные группы, важные с экономической и технологической точек зрения, но не имеющие доступа к власти».
Итак, исследования революций дают богатый материал, позволяющий проиллюстрировать формирование революционных ситуаций: появление в обществе принципиально новых проблем, оказывающих давление на сложившуюся систему отношений в целом и структуру государства в частности; ограниченные возможности общества и государства адаптироваться к изменившейся ситуации из-за негибкости существующих институтов. Однако мозаика не складывается в цельную картину, поскольку эти проблемы рассматриваются в несистематизированной форме, с акцентом на один из типов проблем либо ограничений, а также применительно к ограниченному историческому периоду.
Попытаемся посмотреть на проблему с более общих позиций.
Во-первых, для возникновения в обществе напряжения, которое может привести к революционному взрыву, важно не только появление новых проблем, но и существование барьеров, препятствующих институциональной и психологической адаптации к этим проблемам. Что касается конкретного содержания и новых проблем, и имеющихся барьеров, то со временем оно может существенно изменяться. Совершенно не обязательно, что тенденции, вызывавшие кризисные явления в XVII-XVIII веках, будут столь же значимы сегодня. Та роль «возмутителя спокойствия», которую в доиндустриальных странах играл рост населения, в современных условиях принадлежит научно-технической революции и острой международной конкуренции.
Характер ограничителей, препятствующих переменам, также может меняться. В современных условиях принципиально важна неспособность к гибкой адаптации систем, основанных на централизованном управлении. Поскольку этот момент существенен для дальнейшего анализа, мы позволим себе привести достаточно подробное рассуждение, иллюстрирующее данный тезис. Специалисты по кибернетическим системам отмечают, что «система с централизованным управлением отличается большой жесткостью структуры, отсутствием пластичности вследствие того, что приспособление ее к изменениям, как случайным (флуктуации), так и выражающим эволюцию самой системы и окружающей среды, происходит не в отдельных частях системы, а лишь в центральном пункте управления. Централизованное управление позволяет долгое время осуществлять стабилизацию системы, подавляя как флуктуации, так и эволюционные изменения в отдельных частях системы, не перестраивая ее. Но в конечном счете это может оказаться роковым для системы, так как противоречия между неизменной структурой системы и изменениями, связанными с эволюцией, вырастают до глобальных размеров и требуют такой радикальной и резкой перестройки, какая уже невозможна в рамках данной структуры и приводит к ее разрушению (т.е. переходу к качественно новой структуре)».
Во-вторых, особенность кризисной ситуации в предреволюционном обществе заключается в том, что перед этим обществом встает не одна, а целый комплекс непреодолимых проблем - внутренних и внешних. Внутренние трудности могут быть результатом новых демографических, технологических, экономических, социальных процессов, воздействующих на механизмы функционирования общества и сферу государственного управления. Внешних факторов давления тоже немало, они могут быть связаны не только с непосредственной военной угрозой извне, но и с межгосударственной конкуренцией, а также с необходимостью противостоять внешним «шокам» - внезапным колебаниям спроса на внешних рынках, региональными мировым экономическим кризисам, глобальным военным конфликтам и т.п. В каждом конкретном случае соотношение внутренних и внешних факторов может быть различным. Поэтому бесперспективно искать один универсальный фактор, объясняющий предреволюционный кризис. Напротив, требует объяснения тот факт, но и определенные моменты общество сталкивается с целым комплексом проблем, требующих кардинальных изменений в механизмах его функционирования. Далее, мы покажем, что это не случайное совпадение, что революционная ситуация в любой стране вызывается кризисами экономического роста, возникающими на строго определенных этапах ее развития.
В-третьих, столь же многообразны и варианты встроенных ограничителей. Их также возможно классифицировать, разделив на внутренние и внешние. К внутренним ограничителям относятся экономические, социальные, политические и психологические.
Экономические ограничители - это такие экономические формы и отношения, которые либо совсем не способны реагировать на изменение экономических условий, либо реагируют на них совершенно неадекватно. Наиболее очевидные примеры - средневековая цеховая система в городах и общинные отношения в деревне". Высокомоно-полизированная экономика, характерная для развитых стран конца XIX - начала XX века, также представляет собой структуру с ограниченным адаптационным потенциалом. Низкую приспособляемость централизованной плановой системы мы уже упоминали выше.
Социальные ограничители включают в себя различные формальные и неформальные механизмы, которые затрудняют горизонтальную и вертикальную мобильность, препятствуют приведению в соответствие реального экономического и общественного положения и формального статуса индивидов и социальных групп, а также изменению их социального статуса в соответствии с новыми экономическими возможностями и потребностями. Очевидные примеры социальных ограничителей - сословная система, различные формы крепостного права, а также номенклатурная система и прописка, характерные для стран «социалистического лагеря» в недалеком прошлом.
Политические ограничители проявляются в основном в двух формах. С одной стороны, это невозможность в рамках легальных политических механизмов сменить господствующий режим и его политический курс, когда он не способен адекватно реагировать на изменение внутренних и внешних условий. С другой стороны, это невозможность обеспечить политическое представительство новых экономически влиятельных кругов, дать им институциональные возможности защиты собственных интересов. В той или иной степени эти ограничители существуют в любом недемократическом обществе.
Все рассмотренные выше ограничители носят институциональный характер. Между тем адаптация необходима и в социокультурной, психологической области. «Психологически люди должны так трансформировать или адаптировать старую культуру, чтобы она стала совместимой с современной деятельностью и институтами, - отмечал, например, В. Ростоу применительно к процессу модернизации. Личные отношения, теплые и сильные семейные узы традиционного общества должны в значительной степени уступить место новым, более обезличенным системам оценки, когда о людях судят по тому, как они выполняют в обществе специализированные функции». Барьерами на пути подобной адаптации выступают психологические стереотипы, оставшиеся от традиционного общества в экономической, политической, культурной и религиозной сферах.
Социокультурные ограничители не только существенно влияют на способность общества приспосабливаться к изменениям, но и могут играть негативную роль в устранении институциональных ограничителей. Так, например, широко распространенные в массах представления о божественном происхождении монархии могут препятствовать снятию политических ограничителей, демократизации общества.
Внешние ограничители характерны в первую очередь для колониальных и полуколониальных стран, а также для формально независимых государств, находящихся под контролем извне. Такие страны в экономике и политике вынуждены ориентироваться не на собственные интересы, а на навязанные им другими государствами цели. Это, естественно, никак не способствует приспособлению общества к решению новых задач и резко обостряет связанные с этим проблемы. Подобные факторы сыграли существенную роль при вызревании причин Американской войны за независимость, мексиканской революции, а также других революций в странах «третьего мира».
3.
МЕХАНИЗМЫ УСТРАНЕНИЯВСТРОЕННЫХ ОГРАНИЧИТЕЛЕЙ
Было бы непростительным упрощением утверждать, что революция - единственный способ преодолеть барьеры, препятствующие адаптации общества к новым требованиям. На самом деле, в каждойстране ограничители устранялись в ходе длительного и противоречивого развития. И в каждом случае действовали различные исторические механизмы. Наряду с революционными процессами, которые составляют предмет нашего исследования, к подобным механизмам можно отнести реформы, революции «сверху», вынужденные преобразования в странах, потерпевших поражение в войне.
Наиболее очевидным противовесом революции в трансформации общества являются реформы, проводимые существующим режимом. Стремление власти к реформам вполне естественно, поскольку именно она в первую очередь и в полном объеме ощущает на себе давление новых обстоятельств и усиление недовольства населения. История знает немало примеров успешных преобразований подобного рода: реформы Петра I, реформы в Пруссии 1807-1814 годов, реформы Кольбера во Франции времен Людовика XIV и т.п. Хотя в большинстве своем они не были направлены на подрыв основ существовавшего экономического и политического порядка, с их помощью удавалось мобилизовать новые возможности развития в рамках существующих ограничителей либо даже снять часть из них. В результате жизнеспособность системы хотя бы частично восстанавливалась, а необходимость более радикальных перемен на какое-то время откладывалась. Такие реформы, например, сыграли важную роль в истории России и Германии, повышая их способность к адаптации.
Однако и предреволюционные режимы нередко стремились проводить достаточно радикальные преобразования. Современные исторические исследования подрывают сложившиеся представления об их консерватизме и реакционности. Карл I, например, инициировал совершенствование методов ведения сельского хозяйства на королевских землях12(осушение земель в Восточной Англии), а «корабельные деньги», при всей ненависти к ним современников, были первой попыткой установления современной системы налогообложения. Французские власти в предреволюционный период стремились активно поддерживать развитие промышленности и сельского хозяйства, в том числе по английскому образцу. Хорошо известны попытки Людовика XVI провести реформу налогообложения и усовершенствовать систему государственного управления в целом. Реформы Тюрго, во многом так и не осуществленные на практике, включали в себя, наряду с преобразованием налоговой системы, свободную торговлю зерном, отмену монополий и цеховой системы в городах. Широко признаны и многовековые усилия царского режима в России модернизировать страну. Но все эти действия не только не увенчались успехом, но даже, по мнению которых исследователей, способствовали приближению революции.
Тот же необъяснимый на первый взгляд парадокс характерен и для так называемых революций сверху, которые некоторые исследователи выделяют в особый класс революций. Для них характерна смена режима в рамках прежнего господствующего слоя, приводящая к изменению политической формы правления и приходу к власти наиболее радикальных представителей существующей элиты. В дальнейшем новая власть выходит за рамки политических преобразований и проводит политику реформ, направленных на более или менее радикальное устранение существующих экономических и социальных ограничителей развития общества. Революции «сверху» отличаются от реформ или переворотов тем, что глубокие преобразования, проводимые в их рамках, приводят к «разрушению доминирующей социальной группы».
Но на самом деле практически любая революция начинается как революция политическая, и смена власти ограничивается рамками существующей элиты. Однако в некоторых случаях господствующей элите удается удержать власть, в других же события выходят из-под ее контроля, и революция превращается в движение снизу. Так, лидеры революции Мэйдзи в Японии (1868 г.) сумели сохранить власть и закрепить успех достигнутых преобразований. В ходе же Великой Французской революции, например, достичь этого не удалось. Как отмечает А. Коббан, французская революция началась сверху, а продолжалась под нажимом снизу, в первую очередь со стороны беднейших слоев городского населения.
Причины успеха революции «сверху» Элен Тримбергер, одна из основных исследователей этого феномена, видит в первую очередь в существовании сильного бюрократического аппарата, не связанного непосредственно с интересами господствующего класса и потому способного в кризисной ситуации пожертвовать его интересами, чтобы осуществить глубокие социальные преобразования. Но не менее решительно, чем в революциях «сверху», действовали власти и на первых этапах Великой Французской революции. Франсуа Фюре утверждает, что во Франции буржуазная революция была осуществлена без всякого компромисса со старым режимом уже в 1789-1791 годах. Действительно, наряду с преобразованием политического строя, а именно формированием представительной власти и переходом от абсолютной к конституционной монархии, была разрушена сословная система, осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом, сняты ограничения на свободное движение рабочей силы, устранены препятствия для торговли и предпринимательства. Контрреволюционно настроенная часть знати эмигрировала. Фактически был решен вопрос о преобразовании отношений собственности: выкуп крестьянами феодальных прав остался лишь на бумаге. Крестьяне-собственники в массовом порядке отказывались от выкупа прав, предусмотренных декретами 4-11 августа 1789 года, и более поздние решения об освобождении их от уплаты стали лишь юридическим оформлением свершившегося факта.
Лидеры революции Мэйдзи реализовали очень схожую программу: уничтожили феодальные барьеры на пути развития торговли и производства в городе и деревне, ограничения на передвижение рабочей силы и свободный выбор рода занятий. Были сняты статусные перегородки и осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом. Крестьянам предоставили право частной собственности на землю. Большая радикальность преобразований в рамках революции Мэйдзи обычно аргументируется тем, что в ее ходе удалось разрушить экономическую и социальную базу традиционной аристократии, самураев. Однако нельзя забывать, что самураи были достаточно своеобразным господствующим классом. Они не имели собственной экономической базы, а жили на получаемые от государства рисовые стипендии. Отмена этих стипендий в чем-то схожа с резким ограничением расточительных и непроизводительных трат двора, которые были поставлены под контроль на первых этапах как Английской, так и Французской революций. Что касается социального слоя, который реально господствовал в деревне и контролировал крестьянство, то его позиции в условиях революции Мэйдзи существенно упрочились. Классовая структура традиционного общества не была радикально разрушена. «Японская бюрократия... согласилась разделить власть с докапиталистическим земельным классом».
Напрашивается вывод: весьма схожие по характеру и степени радикальности действия властей в различных странах и разных условиях приводили к совершенно противоположным результатам, в одних случаях предотвращая обострение кризиса и позволяя избежать полномасштабной революции, в других же оказываясь бессильными остановить революционный процесс и едва ли не ускоряя его. Можно предположить, что разница определяется различием исходных условий, в которых власть инициировала процесс трансформации. Эти условия и станут предметом нашего дальнейшего рассмотрения.
4.
ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕИ ФРАГМЕНТАЦИЯ ОБЩЕСТВА
Исследователи революции давно заметили, что предреволюционное общество чрезвычайно фрагментировано и расколото на многие противостоящие друг другу слои и группы. Еще де Токвиль отмечал бесконечную раздробленность французского общества, в котором «однородная толпа разделена огромным количеством мелких преград на множество частей, каждая из которых выглядит особым сообществом, занимающимся устройством своих собственных интересов и не принимающим участия в общей жизни». Он объяснял это жесткими сословными перегородками, разделившими общество на небольшие группы, чуждые и безразличные друг другу. Дж. Голдстоун также останавливается на этом феномене, связывая его с ростом населения и усилением в связи с этим конкуренции за землю, рабочие места, государственные должности. Некоторые исследователи выводят предреволюционную фрагментацию общества непосредственно из разрушения единой системы ценностей, норм, правил, мифов, верований, символов, нравственных установок и т.п., полагая, что «согласие в вопросе о социальных ценностях и нормах - главное для консолидации общества», тогда как «любое общество, где существуют противоположные мифы, в определенной степени подвержено дезинтеграции и расколу».
Центральный фактор, вызывающий высокую раздробленность общественных сил и интересов - это длительное и бурное (по меркам своего времени) экономическое развитие в предреволюционный период, сопровождающееся началом экономического роста и значительными структурными сдвигами. Подобные процессы характерны практически для всех стран, переживших полномасштабные революции. Во Франции активное преобразование сельского хозяйства начинается со второй половины XVIII века, а период с 1760 по 1790 год характеризуется успешным промышленным развитием на основе заимствования английского опыта, что обычно рассматривается как первая фаза промышленной революции. Хорошо известны периоды активного роста и индустриального развития в конце 30-х - первой половине 40-х годов ХІХ века в Германии, а также на рубеже ХІХ - Х Х в е -ков и в период между революцией 1905 года и началом Первой Мировой войны в России. Сложнее обстоит дело с Английской революцией, где информационная база для комплексного анализа предреволюционного периода достаточно ограничена. Но и здесь некоторые исследователи, в первую очередь Джон Неф, относят раннюю стадию промышленной революции к предреволюционному времени. По его мнению, с середины XVI века и до начала гражданской войны в Англии наблюдался быстрый промышленный рост в ряде отраслей, в том числе резкое увеличение добычи угля.
Если обратиться к неевропейским революциям, то эти тенденции просматриваются еще более явно. Предреволюционные режимы проводили здесь сознательную политику активной индустриализации и ломки традиционных структур, опираясь в первую очередь на широкое привлечение иностранного капитала. Так, темпы роста ВНП в Мексике между 1884 и 1900 годами составляли 8% годовых, при этом активно развивалось железнодорожное строительство, добыча полезных ископаемых, легкая промышленность, производство сельскохозяйственной продукции на экспорт. В Иране, где предреволюционный период совпал с нефтяным бумом, происходили еще более серьезные сдвиги, ВНП, особенно в период сверхдоходов от экспорта нефти, рос чрезвычайно высокими темпами: 1962-1970 - 8%; 1972-1973 - 14%; 1973-1974 - 30% в год. Доля городского населения увеличилась примерно с 28% в 1950 году до 47% в 1976 году. За 20 лет доля крестьян и сельскохозяйственных рабочих в общей численности занятых уменьшилась с 60% почти до 30%. Более подробно феномен предреволюционного экономического роста проанализирован в главе VII, специально посвященной характерным для революций экономическим процессам.
В период, непосредственно предшествующий революции, бурное развитие обычно сменяется острым кризисом и хозяйственным упадком, наступающим либо из-за сильных неурожаев, либо из-за неблагоприятной конъюнктуры международной торговли, либо, наконец, из-за неудач политического и военного характера. В условиях, когда общество и государство не способны адаптироваться к новым тенденциям, порождавшимся предшествующим динамичным развитием, последствия циклических по своей природе негативных процессов оказываются еще более тяжелыми. Так, необходимость поставлять продукты питания в быстро растущие города обостряла для крестьян последствия неурожев. Касаясь проблемы снабжения французских городов хлебом, Б. Мур отмечал, что «отток (хлеба. - Авт.) в несколько больших городов ощущался в первую очередь во время его нехватки и становился разрушительным фактором». А вот что пишет Джон М. Харт о причинах длительного и катастрофического по своим последствиям голода, непосредственно предшествовавшего мексиканской революции: «Сельское хозяйство Мексики было уязвимо, поскольку правительство не смогло направить достаточно средств на ирригацию, а крестьяне-производители основных видов продовольствия вытеснялись ориентированными на экспорт, коммерциализированными сельскохозяйственными предприятиями». Действия все более запутывающейся в противоречиях власти усиливали негативные хозяйственные процессы. Так, неблагоприятные тенденции в английской промышленности предреволюционного времени во многом объясняются перешедшей все возможные границы продажей монопольных прав при Карле I и неадекватной внешней политикой режима.
Исследователи неоднократно подчеркивали связь экономического роста, экономического развития в целом с вызреванием предпосылок революции. М. Олсон, например, рассматривал быстрый экономический рост как «основную силу, ведущую к революции и нестабильности», как «огромную дестабилизирующую силу». Многие отмечали и роль кризиса, непосредственно предшествующего началу революции. Однако механизм воздействия экономической динамики на обострение ситуации трактовался по-разному.
Марксистская теория делала упор в первую очередь на вызревание предпосылок нового, капиталистического общества, на появление буржуазии как класса, экономически значимого, но лишенного социальных и политических прав. Противостояние этого нового класса и традиционной, препятствующей изменениям аристократии, которая господствует в обществе, пользуясь поддержкой старого режима, и приводит в конечном счете к революционному взрыву. Однако представителям так называемой ревизионистской школы удалось доказать, что в предреволюционных обществах средние (буржуазные) слои не были непосредственно вовлечены в промышленную, предпринимательскую деятельность, и потому их нельзя рассматривать как зародыш капитализма. К тому же для представителей буржуазии путь «наверх» был закрыт далеко не всегда. Приобретение земельной собственности либо государственных должностей, браки между представителями различных слоев и сословий позволяли преодолевать барьеры «вертикальной мобильности». Политика предреволюционных режимов, как мы уже упоминали, также не всегда отличалась консерватизмом.
Другие исследователи, полагавшие, что «политическая стабильность или нестабильность в конечном счете зависят от состояния умов, от настроения в обществе», усматривали вызревание предпосылок революции в массовой психологии: продолжительный период экономического развития формировал завышенные ожидания, а последую2щ1 ий резкий спад вызывал у людей вполне понятное разочарование. Однако и это объяснение не вполне убедительно. Как справедливо отмечала Теда Скочпол, ни одна успешная революция не была осуществлена мобилизующим массы революционным движением. Для того, чтобы революционный авангард мог возглавить разочарованные массы, в обществе должен созреть революционный кризис. Возникновение этого кризиса, в первую очередь проявляющегося в кризисе государства, по-прежнему требует специального объяснения.
Между тем непосредственная связь экономических изменений с вызреванием предпосылок революции все-таки существует, но она проявляется не столь прямолинейно, как это трактуют рассмотренные выше подходы. Чтобы понять существующие здесь взаимозависимости, более подробно проследим воздействие экономических изменений на социальную структуру предреволюционных обществ.
Совершенно очевидно, что экономическая динамика оказывала глубокое воздействие на социальную ситуацию, все дальше уводя ее от устойчивости, характерной для традиционных систем. Последние характеризуются стабильной, сцементированной вертикальными связями социальной структурой, в которой различные типы социальной стратификации не вступают в противоречие друг с другом, а положение и доходы каждого социального слоя отвечают его функциям. Это делает систему устойчивой и оправдывает ее существование в глазах не только элиты, но и народных масс. Начало динамичного экономического развития кардинально меняет ситуацию. Подрываются основы традиционной социальной структуры, происходит масштабное перераспределение богатства, возникают новые экономически значимые социальные силы.
Общества в предреволюционный период уже достаточно далеки от своего традиционного, патриархального состояния, и традиционные отношения в них существенно размыты. Для нас же существенно, что процесс размывания резко ускоряется в десятилетия, непосредственно предшествующие революции. Характеристику ситуации в Германии перед революцией 1848 года, данную Кнутом Борчардом, можно отнести к любой предреволюционной стране: «Быстрая смена владельцев состояний, чередование взлетов и падений помогли расшатать и ослабить традиционную структуру экономики. Немногих не затронуло перераспределение экономических возможностей, недвижимости и денежных средств... Все это ослабило вес традиций и привычек».
Однако этот динамичный процесс наталкивался на традиционные социальные рамки и барьеры, не позволяющие привести стратификацию по статусу и доступу к власти в соответствие с новым распределением богатства. Хотя, как уже было отмечено выше, социальная мобильность не была полностью блокирована. Под давлением новых обстоятельств традиционная система постепенно трансформировалась, однако не отмирала полностью, - старые и новые элементы в ней сосуществовали и вступали в непримиримое противоречие. Наложение новой стратификации, возникшей в результате экономического развития, на традиционную статусную систему приводит к возникновению специфического феномена - предреволюционной фрагментации общества. Фрагментация - это результат давления новых процессов, порождаемых экономическим ростом (более широко - динамичными экономическими изменениями), на встроенные ограничители в социальной структуре.
В предреволюционном обществе фрагментация охватывает как элитные слои, так и народные массы в целом. Происходит обострение межгрупповых и внутригрупповых противоречий. Тем самым фрагментация резко усложняет систему экономических и социальных интересов, делая ее чрезвычайно раздробленной и конфликтной, не позволяя формировать устойчивые социальные коалиции.
Основные процессы, приводящие к фрагментации общества в предреволюционный период, можно охарактеризовать следующим образом:
Во-первых, происходит накопление богатства в руках новых экономически активных слоев, тогда как по меньшей мере часть традиционной знати испытывает серьезные экономические трудности. В результате усиливается расхождение между накоплением богатства, с одной стороны, и статусом и доступом к власти, с другой. Часть новой экономической элиты находит способы проникнуть в ряды высших сословий, усиливая противоречия в рядах знати и воздействуя на эволюцию ее интересов. Для другой части (так называемых маргинальных элит) преимущества и привилегии правящей элиты остаются недоступными, что ставит под угрозу стабильность сложившейся системы.
Во-вторых, меняются роль и экономические функции традиционных социальных слоев. Среди крестьянства усиливается социальное расслоение, в результате интересы его зажиточной и бедной частей все более расходятся. Втягивающиеся в рыночные отношения лендлорды уже не стремятся сохранять патриархальные отношения со своими крестьянами, выступать их защитниками, помогать им в трудные времена. В то же время они все менее склонны оставаться послушными подданными своего сюзерена. Система вертикальной взаимозависимости постепенно начинает заменяться горизонтальными связями.
Эти процессы приводили к многообразным напряжениям и конфликтам в элите. С одной стороны, нарастало давление со стороны тех социальных слоев, реальная роль которых в обществе не соответствовала их формальному статусу. С другой стороны, углублялся кризис внутри господствующего социального слоя, разделенного на множество группи кланов уже не способного объединиться вокруг общих интересов. Причем эта фрагментация часто происходила не по традиционным линиям раздела, отражавшим структуру старой элиты: аристократия - джентри, дворянство шпаги - дворянство мантии. Экономическое развитие по-разному воздействовало на представителей одного и того же слоя социальной иерархии, делая их интересы различными, а иногда и противоположными. Многие исследователи отмечают, что для предреволюционных обществ характерна парадоксальная ситуация, когда противоречия внутри отдельных классов и социальных слоев по степени остроты могут существенно превосходить противоречия между различными классами и слоями.
Известная дискуссия о том, происход
Во многом аналогичные явления характерны и для России начала XX века. В целом класс землевладельцев с трудом приспосабливался к процессам модернизации, его упадок все более усиливался, особенно после революции 1905 года. Однако были и исключения: в Западной Украине, например, помещики вполне успешно осуществляли коммерциализацию сельского хозяйства. Единство интересов земельной аристократии размывалось и тем, что ее представители все более активно втягивались в промышленную деятельность. На рубеже веков 82 из 102 крупнейших землевладельцев были полными или частичными собственниками 500 промышленных предприятий. Из 1482 акционерных обществ, обследованных в 1901-1902 годах, не менее чем в 800 руководящие посты занимали потомственные дворяне.
Таким образом, накануне революции в элите наблюдаются сильные дезинтеграционные процессы, и верхние слои общества превращаются в сложную мозаику социальных групп с разнообразными и противоречивыми интересами: экономически сильные социальные группы, не имеющие доступа в элиту; «новички», не до конца признанные традиционной элитой, но, в свою очередь, стремящиеся не допустить ее дальнейшего расширения; преуспевающая часть традиционной элиты; разоряющаяся часть традиционной элиты и т.п. При этом часть старой аристократии, активно втягивающаяся в коммерческую деятельность, может иметь много общих экономических интересо в с предпринимателями из непривилегированной части общества, однако их объединению препятствуют традиционные сословные перегородки.
Перераспределение богатства - лишь один из факторов, обостряющих отношения в рамках элиты. Существенное влияние оказывают постепенная трансформация механизмов государственного управления, а также усиливающаяся в результате роста населения конкуренция за привилегии и государственные должности. Важно подчеркнуть, что эти конфликты носят не просто межличностный или межклановый характер. В рамках элиты формируется сложная система противоречивых экономических, политических и социальных интересов, причем применительно к различным проблемам внутриэлитные группировки могут иметь разную конфигурацию.
Не менее важно и то, что в предреволюционные десятилетия активизируется фрагментация населения в целом, связанная с усиливающимся социальным расслоением, привязкой источника жизнеобеспечения к традиционным либо новым экономическим структурам. В основе дифференциации здесь также лежит различие экономических интересов. Идет расслоение крестьянства, означающеевыделение, с одной стороны, более зажиточной верхушки, а с другой - безземельных слоев. У традиционной цеховой системы появляется конкурент в лице мануфактуры или фабрики, вызывая противоречия между новыми предпринимателями и городскими ремесленниками. Позиции купцов, предпринимателей и финансистов дифференцируются в зависимости от того, насколько тесно их коммерческая деятельность связана с интересами существующего режима. В результате создается почва для многочисленных противоречий.
Анализируя наказы различных сословий, адресуемые Генеральным Штатам во Франции в 1789 году, Ф. Фюре отмечал многообразные внутри- и межсословные конфликты: «между богатыми и бедными крестьянами - на почве дележа общинных выгонов; среди владельцев мастерских и мастеров гильдий - из-за разногласий в вопросе о свободе труда, между епископами и приходскими священниками - о демократизации церкви, между дворянством и церковью - по проблеме свободы прессы». Общий вывод - «общество «статусов» и «рангов» было в высокой степени раздробленным (пар-тикуларистским)».
Несомненно, фрагментация всех слоев общества существенно влияла на ход революционного процесса. По словам Дж. Голдстоуна, «революции... обычно выявляют множество конфликтов, уходящих корнями в социальные структуры нижнего уровня и в большей мере затрагивающих народные массы, чем конфликты вокруг национального правительства».
5.
ФРАГМЕНТАЦИЯ ОБЩЕСТВА И РЕВОЛЮЦИЯ
Активное экономическое развитие и вызываемая им фрагментация общества приводят к резкому ослаблению государственной власти в стране, а потому делают неизбежным революционное разрешение конфликта между новыми процессами и встроенными в ткань общественных отношений барьерами к адаптации. И дело здесь не только в неспособности существующей власти к решительным шагам. В истории были случаи, когда предреволюционные режимы неадекватно воспринимали характер стоявших перед обществом задач и своими действиями лишь ухудшали ситуацию. Однако есть и противоположные примеры, демонстрирующие способность власти в предреволюционный период осознавать необходимостьперемен и предпринимать активные попытки их практического воплощения.
Но при нарастании кризисных явлений и фрагментации общества объективные условия для преобразований оказываются чрезвычайно неблагоприятными. Во-первых, власть не может проводить целенаправленную политику, поскольку вынуждена концентрировать все силы, использовать все доступные ей инструменты для предотвращения финансового краха, даже если это противоречит более долгосрочным задачам. Во-вторых, она постоянно испытывает давление абсолютно несовместимых требований - различные социальные слои и элитные группы ждут от нее диаметрально противоположных действий. Чьи бы интересы она ни пыталась удовлетворить, это неизбежно вызывает все большее сопротивление остальных. В сложной мозаике разнонаправленных сил и интересов ни один из предлагаемых существующей властью путей преобразований не может найти общественной поддержки: с высокой вероятностью баланс интересов «против» всегда окажется больше, чем «за».
Попадая во все более безвыходную ситуацию, власть начинает метаться, то идя на поводу у радикальных настроений, то пытаясь спрятаться в привычных рамках традиционной системы, то проявляя излиш32нюю жесткость, то соглашаясь на бессмысленные компромиссы. В результате режим становится еще более уязвимым, теряя свою базу и среди традиционных сторонников, и во вновь возникающих социальных слоях. Он вызывает всеобщее недовольство, хотя и по диаметрально противоположным причинам. Ослабление государственной власти продолжается.
В подобных условиях доступные правящему режиму способы поддержания социальной стабильности резко ограничиваются. Революция в Иране и распад советской империи, судя по всему, дали недвусмысленный ответ на вопрос, столь долго интриговавший специалистов по теории революции: «Если Карл I в 1640-м, Людовик XVI в1789-м, Николай II в 1917-м и прочие располагали бы сильными и надежными войсками, которые они хотели бы использовать для подавления инакомыслящих, кто может с уверенностью утверждать, что революция разразилась бы именно в этот момент или произошла бы вообще?». Армия и полиция - неотъемлемая часть общества, они находятся под влиянием господствующих в нем идей и настроений. Высшее офицерство представляет собой важнейший слой правящей элиты, и кризисные явления этой элиты не могут обойти его стороной. Поэтому потеря правящим режимом социальной поддержки и доверия со стороны элиты резко сокращает его возможности использовать силовые методы подавления недовольства.
Начало революционного процесса не снимает многочисленные конфликты и противоречия, характерные для предреволюционного общества. Новая власть, приходящая на первой стадии революции, на этапе революции «сверху», наследует ту же ситуацию, с которой не справился старый режим. Общество остается предельно фрагментированным, разнонаправленные силы и интересы подрывают возможность проводить сколько-нибудь целенаправленную политику «сверху». Именно степень фрагментации общества в результате предшествующего периода экономической динамики в гораздо большей мере, чем степень радикальности программ, предопределили различие в судьбе лидеров революции Мэйдзи и вождей первого этапа Великой Французской революции.
В настоящее время доказано, что Япония перед революцией Мэйдзи не находилась в состоянии полного застоя, как полагали ранее. Годовые темпы роста ВВП на душу населения в 1830-1860 годах составляли 0,10-0,15%. В стране развивалась торговля, шли процессы протоиндустриализации. Проблемы, с которыми столкнулся сегунат Токугавы к середине XIX века, также схожи с другими известными предреволюционными ситуациями. «Иностранцы добивались доступа к японской торговле. Внутри страны финансовая ситуация была ненадежна, традиционная система статусов и рангов по богатству и доступу к власти пришла в расстройство, все чаще происходили народные волнения».
Тем не менее, можно предположить, что дестабилизирующее воздействие на традиционные структуры здесь было слабее, чем в других странах при «старом режиме». В подтверждение этой гипотезы можно привести по меньшей мере три фактора. Во-первых, хотя экономический рост в Японии не прекращался, его темпы были существенно ниже, чем во Франции второй половины XVIII века (где они составляли более 0,6%) и даже в Англии XVII века (0,20-0,23%). Во-вторых, достигнутый ко второй половине XIX века уровень экономического развития Японии был существенно ниже, чем во Франции конца XVHI века и в Англии середины XVII века. По уровню ВВП на душу населения Япония отставала от этих стран в указанные периоды примерно на треть. В-третьих, закрытость от внешнего мира, проводившаяся в Японии политика изоляционизма элиминировали воздействие нестабильности мирового рынка на внутреннюю ситуацию в стране.
Меньшая зрелость предреволюционных противоречий подтверждается еще и тем, что при всей слабости господствующего режима, его внутренний кризис оказался недостаточно глубок для спонтанного начала революции. Смена власти произошла лишь под воздействием внешней угрозы.
Сказанное о Японии еще более применимо к другим успешным революциям «сверху» - все они происходили в относительно слаборазвитых странах, где традиционные структуры не были всерьез расшатаны динамичным экономическим развитием. Поэтому там существовала возможность провести преобразования «сверху», не допуская активного участия народных масс в политике.
Что касается более развитых и динамично развивающихся стран (к ним относилась, например, Франция второй половины XVIII века), то здесь экономические изменения затрагивали всю систему общественных отношений снизу доверху. Поэтому различные слои населения, отстаивая свои интересы, стремились активно включиться в процесс преобразований. В этих условиях революция «сверху» неизбежно сталкивалась с неразрешимой дилеммой. Согласие на подавление движения «снизу» означало компромисс со старым режимом, и это делало революцию беззащитной перед силами реакции. По этому пути пошли германская революция 1848 года и российская революция 1905 года, что и предопределило в конечном счете их поражение. Опора же на активность масс неизбежно выводит революцию за рамки, которые приемлемы даже для наиболее радикальных слоев старой элиты, и предопределяет ее переход в новую стадию - революцию «снизу».
Фрагментация общества - не только главный фактор, определяющий неизбежность революции, она же решающим образом воздействует на ход революционных событий. Современные исследователи все чаще подчеркивают чрезвычайную гетерогенность участвующих в революции сил. По отношению к Английской революции утверждается, что «схема конфликта отнюдь не была образцом резкого и четкого размежевания, напротив, мириады локальных столкновений по-разному формировали конфликт в различных местах» (Goldstone, 1991, р. 81). Активно разрабатывая этот тезис применительно к Франции XVIII века, многие специалисты выделяют в ней три разнородных течения или даже одновременно происходящих революции: буржуазную революцию, которую также характеризуют как «революцию элит» или «революцию просвещения», отстаивающую свободу предпринимательства; крестьянскую, выступающую за получение земли, за восстановление общинных прав и одинаково враждебную сеньорам, и буржуа; а также революцию городскихнизов, эгалитарную по своему характеру, отрицающую право частной собственности, подчиняя его «справедливым потребностям общества».
В аналогичных категориях рассматривается и германская революция 1848 года, в которой выделяют три течения с существенно различными целями: буржуазное по своему содержанию движение среднего класса, крестьянские бунты и восстания в городах, основную силу которых составляли ремесленники. «Для буржуазного либерала она означала основание новой нации, парламентского управления и материального благосостояния. Для мастера гильдии - восстановление корпоративного контроля над промышленным производством. Для крестьянина - отмену помещичьего землевладения и перераспределение земельной собственности».
Каждое выделяемое подобным образом течение тоже оказывалось неоднородным. Как отмечает Дж. Голдстоун, «конфликты среди крестьянства нередко включали противоборство революционно и контрреволюционно настроенных деревень, в то время как городские конфликты разводили по разные стороны различные группы рабочих и городской элиты».
Далеко не все участвующие в революционном процессе силы заинтересованы в разрушении барьеров, препятствующих адаптации общества к новым требованиям времени. Наряду с движением против ограничителей, мешающих дальнейшему развитию общества, на революционную сцену выходят сами «бунтующие ограничители», то есть социальные силы, которые в соответствии со своими интересами выступают против нововведений, даже тех, которые осуществлялись еще старым режимом. Принципиально важно, что «бунтующие ограничители» оказываются не только на стороне контрреволюции, но выступают важнейшей составной частью самих революционных сил.
Носителями идеологии «бунтующих ограничителей» могут быть патриархальное крестьянство, городские ремесленники, традиционное духовенство. В ходе революции они открыто проповедуют свои антимодернизационные программы. В разгар революции 1848 года в Германии Франкфуртскому парламенту была представлена декларация с основными требованиями городских ремесленников, первым пунктом которой значилось: «Мы провозглашаем, что мы категорически против свободы развития промышленности, и требуем, чтобы она была полностью отменена в Германии специальным параграфом основного закона нации» (. Перед Французским Конвентом не раз ставили вопрос о том, что «свободахлебной торговли несовместима с существованием республики», а «продовольствие является собственностью народа», что фактически означало требование восстановить старую практику регулирования.
Феномен «бунтующих ограничителей» в различной степени проявлялся в разных революциях, однако ни одна из них в полной мере не смогла его избежать. В наименьшей степени он характерен для Английской революции, где к этой категории можно отнести лишь движение клобменов (clubmen), отстаивающее традиционные отношения и ценности, а также часть местного дворянства. «Бунтующие ограничители» играли гораздо большую роль в Великой Французской революции: экономическая политика якобинцев во многом определялась требованиями городских и деревенских низов, выступавших против свободы торговли и разрушения патриархальных отношений в деревне. Важным было их значение в Мексиканской революции 1910 года и Иранской революции 1979 года.
Сохраняющаяся фрагментация предопределяет слабость государственной власти на протяжении всего периода революционных преобразований, пока судьба каждого из сменяющих друг друга режимов полностью зависит от временных и неустойчивых коалиций, в которые вступают чрезвычайно раздробленные силы, участвующие в революции. И лишь когда в ходе революционной трансформации общества появляются предпосылки возвышения новой элиты, способной стать опорой стабильной государственной власти, революционный процесс подходит к своему завершению. Таким образом, принципиально важная особенность революций состоит в том, что трансформация общества происходит в условиях слабой государственной власти, не способной контролировать происходящие события и процессы. Гетерогенность участвующих в революции сил и стихийный характер преобразования общественных отношений предопределяют неоднозначность результатов революционного процесса.
6.
РЕЗУЛЬТАТЫ РЕВОЛЮЦИИИ ПОСТРЕВОЛЮЦИОННОЕ РАЗВИТИЕ
Воздействие революции на ход исторического развития той или иной страны относится к категории проблем, по которым в науке не только не достигнут консенсус, но существуют полярные, несовместимыеточки зрения: революция привела к полному разрыву с прошлым - она не оказала сколько-нибудь существенного влияния, и постреволюционное развитие есть прямое продолжение предреволюционного; революция открыла новые перспективы для развития общества - она затормозила позитивные процессы, которые зародились в предреволюционный период. С точки зрения концептуального подхода, которого придерживаются авторы, революция служит одним из механизмов разрушения встроенных ограничителей, мешающих адаптации общества к новым условиям. В связи с этим возникает вопрос: в какой мере в результате революции устраняются ограничители и создаются предпосылки для дальнейшего эволюционного развития. На него нет простого и однозначного ответа. Здесь возможны по меньшей мере три варианта.
Ограничители могут быть устранены способами, которые позволяют в целом повысить адаптивность системы, ее способность приспосабливаться к изменениям вне зависимости от того, в чем эти изменения состоят. При этом создаются предпосылки для эволюционного развития общества на перспективу, и, хотя возникающие новые проблемы способны вызывать в обществе серьезные конфликты и трения, они разрешаются нереволюционным путем. Это самый благоприятный исход революции, но практически ни одна из них в полной мере не привела к подобному результату.
Устраняются лишь те ограничители, которые сделали неизбежной данную революционную ситуацию и не позволили приспособиться к новым условиям, специфическим для конкретного исторического периода. При этом система остается негибкой, и при появлении принципиально новых проблем ее способность к адаптации оказывается недостаточной. Общество в таких условиях демонстрирует высокую стабильность в краткосрочной и даже среднесрочной перспективе, однако с течением времени возможны новые революционные потрясения.
В ходе революции часть ограничителей может быть устранена, а часть - сохраниться или даже усилиться. Кроме того, в результате революции могут возникнуть новые ограничители, не характерные для старого режима. В этих случаях адаптивные способности постреволюционного общества недостаточны, и проблема существования встроенных ограничителей сохраняется и на послереволюционный период. Тем самым остается и вероятность революционных потрясений в дальнейшем, хотя этого можно избежать, поскольку существуют другие пути устранения ограничителей.
Факторы, влияющие на результаты революции, обеспечивающие различную степень адаптивности общества в послереволюционныйпериод, многообразны и разнородны. Попытаемся выделить некоторые наиболее общие моменты, демонстрирующие взаимосвязь предпосылок и результатов революции.
При прочих равных условиях, вероятность ликвидации существующих ограничителей прямо пропорциональна давлению новых обстоятельств, вызывающих необходимость адаптации. Так, и во Франции в результате революции 1789 года, и в России в результате революции 1917 года произошло «осереднячивание» крестьянства, что не в полной мере снимало экономические ограничители, препятствующие дальнейшему развитию. Создавались не очень благоприятные условия для проведения индустриализации и достижения быстрого экономического роста - недостаточная емкость внутреннего рынка, слабый приток дешевой рабочей силы в промышленность. Для Франции это означало низкую конкурентоспособность французских товаров по сравнению с английскими и сохранение экономической гегемонии Англии в Европе и мире. Однако в тот период это не грозило Франции более опасными последствиями: не было угрозы лишиться национальной независимости, опуститься до уровня третьестепенной державы и т.п.
Что касается России, то для нее задача ускоренной индустриализации воспринималась как вопрос жизни и смерти. Знаменитые слова Сталина: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», - возможно, несколько драматизировали ситуацию, однако были не так далеки от истины. И сложившийся в результате революционных преобразований баланс сил в ходе термидора был насильственно изменен: коллективизация сельского хозяйства позволила осуществлять практически неограниченное перераспределение средств на нужды индустриализации. В Японии вопросы ликвидации барьеров на пути индустриализации также решались достаточно успешно, причем «неумолимость и смертельная опасность вызова, с которым столкнулась Япония после 1853 года, объясняет последующее стремление к модернизации, более единодушное, чем в континентальной Европе после 1815 года».
Однако именно насущность и очевидная опасность проблем, стоящих перед страной, концентрация всех сил и мобилизация всех ресурсов на их решение предопределяют жесткий, одноцелевой характер постреволюционной системы. Создавая возможности для ускоренного развития в краткосрочной перспективе, она потенциально несет в себе зародыш новых конфликтов и потрясений в будущем. Таким образом, чем сильнее давление новых обстоятельств, тем меньше вероятность достижения гибкости и адаптивности системы в целом к любым новшествам и изменениям. И тем больше вероятность второго из перечисленных выше вариантов снятия ограничителей.
Для обеспечения долгосрочной адаптивности системы наиболее важно устранить политические ограничители. Между тем любой революционный процесс создает для этого неблагоприятные условия. Восстановление сильной государственной власти, которое знаменует собой окончание революции, обычно предполагает установление авторитарного режима, способного покончить с анархией и неопределенностью революционного периода, привести общество в состояние хотя бы временного равновесия. Поэтому в той или иной форме политические ограничители сохраняются. Для обеспечения перехода страны к устойчивому эволюционному развитию принципиально важно, в какой форме и в какие сроки их удается устранить.
С этой точки зрения поучительно сравнение Английской и Французской революций. В целом результаты Французской революции выглядят несравнимо более радикальным разрывом с прошлым, и можно предположить, что она должна была дать гораздо больший простор общественному развитию, чем Английская. Однако, как известно, Англия до сих пор избавлена от новых революционных потрясений, тогда как Франция пережила целую серию революций. Объяснение этого феномена видится в том, что в результате Английской революции 40-х-50-х годов и последовавшей за ней «славной революции» 80-х годов XVII века удалось установить политическую систему, способную саморазвиваться, адаптироваться к изменению условий в стране и отражать вновь возникающие политические и экономические интересы. Поэтому дальнейшее развитие могло идти эволюционным путем, а необходимые преобразования - осуществляться «сверху», существующим политическим режимом.
Иначе развивались события во Франции. Революция здесь не сумела устранить политические ограничители, установить политический порядок, способный приспосабливаться к изменяющимся условиям. В результате страна прошла через длительный период революций и социальных потрясений и лишь во второй половине XX века обрела устойчивую политическую систему.
Приведенный выше пример - прекрасная иллюстрация того, чтостепень ликвидации встроенных ограничителей в результате революции обратно пропорциональна жесткости самих этих ограничителей.
Другими словами, чем более сильная перестройка требуется системе для приспособления к новым требованиям, тем меньше вероятность, что адаптация осуществится за один шаг, даже если этотшаг - радикальная революционная ломка сложившихся отношений. Роль «бунтующих ограничителей» в революционном процессе также непосредственно связана с жесткостью барьеров на пути адаптации. Активность этого элемента во многом определяется историческими традициями страны и глубиной перемен, реально необходимых для решения стоящих перед обществом задач.
Очевидно, что жесткость существующих барьеров детерминируется уникальным историческим опытом каждой из стран. По мнению Дугласа Норта и Роберта Томаса, исторические условия еще в XIV-XV веках предопределили различный объем власти монарха и несхожие принципы налогообложения в Англии и Франции, что оказало принципиально важное влияние на их дальнейшее развитие. «В первой из них парламент смог вырвать у монарха право устанавливать налоги. В последней хаос XV века и вызванная им незащищенность всех прав собственности привели к тому, что Генеральные Штаты отдали право устанавливать налоги Карлу VII в обмен на обещание в большей мере обеспечить порядок и защиту от мародерствующих банд наемников и английских завоевателей. Выполняя обещание, французский король уничтожил своих ближайших соперников, и это позволило Короне претендовать на более существенную долю общественных сбережений, создаваемых правительством» (имеется в виду за счет государственной защиты прав собственности.). В результате политические ограничители во Франции оказались значительно более жесткими, чем в Англии. Французские короли получили возможность в гораздо больших масштабах регулировать жизнь своих подданных, создавая тем самым барьеры к адаптации. В то же время в Англии граждане сохранили существенную независимость от власти, что предопределяло достаточно высокую гибкость системы еще в предреволюционный период.
Если рассмотреть регулирование производства, для Англии и Франции были характерны схожие подходы, основанные на жестких ограничениях свободы предпринимательства: поддержка цеховой системы и связанных с ней ограничений емкости рынков, количества производителей, технологий производства, цен и заработков. Как отмечал Джон Неф, «на протяжении восьмидесяти лет, предшествовавших гражданской войне, Елизавета и два ее преемника - Стюарта делали все, что было в их власти, для создания всеобъемлющей системы промышленного регулирования... Их цели были очень близки целям французских королей того времени. Они также стремились к регулированию в национальных интересах заработной платы». Принципиальная же разница заключаласьв том, что французские власти смогли навязать выполнение принятых решений, тогда как в Англии они в основном оставались на бумаге.
Таким образом, масштабы встроенных ограничителей в двух странах оказывались совершенно различными, и если в Англии достаточно умеренные преобразования смогли обеспечить необходимый адаптивный потенциал, то во Франции гораздо более радикальная по своей форме революция оказалась неспособной в полной мере решить эту задачу.
Наконец, с точки зрения устранения встроенных ограничителей разных типов последствия революций «сверху» и «снизу» могут быть различны. Наиболее очевидна разница в воздействии на социокультурные ограничители. Революция «сверху», как правило, не способна обеспечить их преодоление, поскольку происходит без широкого участия масс и не позволяет им в реальной борьбе накопить опыт, который необходим для освобождения от веками складывающихся стереотипов. Революции «снизу», напротив, позволяет значительно продвинуться вперед в преодолении традиционных социокультурных стереотипов, вовлекая массы в активные политические действия, расширяя их кругозор далеко за рамки обыденной жизни. Большую роль здесь играет и характерный для радикальной фазы любой социальной революции решительный разрыв с прошлым - как в идеологии, так и на практике. Так, казнь монарха, через которую проходила практически каждая великая революция, наносила непоправимый урон идее о божественном происхождении королевской власти.
Что касается экономических барьеров, то оба типа революций способны оказывать на них самое противоречивое влияние. Революции «сверху» могут воздействовать на экономику более радикально, по меньшей мере в краткосрочном плане, поскольку в них не возникает потребности учитывать интересы «бунтующих ограничителей». Напротив, перспектива ликвидации политических ограничителей в рамках революции «сверху» еще менее благоприятна, чем в революциях «снизу». Узость и неопределенность социальной базы установившегося в результате революции «сверху» авторитарного правления делает политический режим чрезвычайно нестабильным, что чревато серьезными политическими катаклизмами в будущем.
Революции и того, и другого типа обычно успешно снимают социальные ограничители, разрушая барьеры горизонтальной мобильности и открывая «карьеры талантам». Некоторые революции с элементами национально-освободительных движений добивались также серьезных успехов в устранении внешних ограничителей: государства обретали национальную независимость, существенно ограничивали возможности зарубежных стран диктовать условия послереволюционного экономического и политического развития.
7.
ДРУГИЕ СПОСОБЫ СНЯТИЯ ОГРАНИЧИТЕЛЕЙ
Поскольку революции, как было показано выше, в большинстве случаев не приводят к радикальному устранению барьеров на пути общественного развития, необходимо остановиться на других способах решения этой проблемы. Ранее мы уже проанализировали такие отличные от полномасштабных революций механизмы, как реформы и революции «сверху». Снятие ограничителей может осуществляться в результате комбинации нескольких способов, перечисленных выше. Так, за поражением социальной революции обычно следует не только политическая реакция, но и активный поиск средств, позволяющих старому режиму не допустить новых революционных потрясений. При этом активизируются модернизационные усилия «сверху», которые существенно отличаются и от попыток реформ в предреволюционный период, и от классических революций «сверху». Основное отличие состоит в том, что старый режим, пытаясь реформировать страну, вынужден принимать как данность то соотношение социальных сил, которое сложилось в ходе революции, и осуществлять активное социальное маневрирование не только в рамках элиты, но и на более широком социальном пространстве.
Консерваторы, вернувшиеся к власти в Германии после революции 1848 года, поспешили завершить аграрную реформу, поскольку они «видели в сельском хозяйстве не только основу национальной мощи, но и противовес промышленному либерализму». Они вынуждены были искать золотую середину между интересами растущего предпринимательства и разоряющегося ремесленничества, а также серьезно пойти навстречу интересам рабочего класса. Революция 1905 года в России также послужила катализатором реформ, направленных, в частности, на разрушение крестьянской общины, которая, вопреки представлениям царской власти, оказалась активной революционной силой. Однако и в Германии, и в России осуществляемые преобразования обычно не выходили за рамки достаточно ограниченных реформ. Более того, они сопровождались откатом назад по многим направлениям, где революция добивалась существенных успехов в снятии барьеров на пути общественного развития. И все же способность господствующего режима маневрировать, учитывать интересы различных слоев возрастала, поэтому преобразования «сверху», стремящиеся приспособить существующие структуры и институты к изменяющемуся балансу социальных сил и интересов, могли в дальнейшем играть более существенную роль в устранении ограничителей.
Наконец, последний из рассматриваемых нами способов снятия барьеров на пути развития - это изменения в общественных отношениях, привнесенные извне. Более развитая держава, осуществляющая захватническую политику, может навязать эти изменения странам, которые находятся на сопоставимом уровне развития, но обладают более архаичной институциональной структурой. Совершенно особую роль в этом смысле сыграли наполеоновские войны, распространившие достижения французской революции на значительную часть Европы.
Разрушение ограничителей в этом случае происходит двумя возможными путями. Если страна терпит военное поражение и подвергается оккупации, на ее территории насильственно устанавливается политический и экономический порядок, характерный для страны-победителя. Если же предпринимаются активные усилия для организации отпора агрессору, необходимо заручиться социальной поддержкой всего общества, что часто требует проведения решительных социальных реформ в соответствии с рецептами своего военного противника. Примером такой политики может служить комплекс преобразований, проведенных в Пруссии в 1807-1814 годах, и нередко рассматриваемый как революция «сверху». В результате этих реформ крепостное право было ликвидировано, а средневековые ограничения на развитие производства, вертикальную и горизонтальную мобильность - существенно смягчены.
Различные способы снятия встроенных ограничителей обобщены в таблице 1., которая позволяет определить место революций «снизу» в этом процессе. Возможных вариантов снятия ограничителей достаточно много, и не всегда удается однозначно их классифицировать. Тем не менее, таблица 1 демонстрирует принципиальное отличие революций «снизу» от преобразований всех других типов. Это единственный случай, когда снятие ограничителей происходит стихийно, спонтанно и поддается весьма слабому контролю со стороны государственной власти. Во всех других ситуациях именно государство, будучи инициатором перемен, способно сознательно контролировать и регулировать их ход, корректировать проводимую политику.
Таблица 1 - Способы снятия встроенных ограничителей в ходе исторического развития
| Способы снятия ограничителей | Характеристика | Возможные варианты |
| РЕФОРМЫ | Снятие ограничителей существующей властью, опирающейся полностью или частично на традиционную элиту. | Реформы как результат своевременного осознания сильной властью новых требований времени. Реформы как реакция на потерпевшую поражение революцию. Реформы под угрозой внешнего завоевания и потери национальной независимости. |
| РЕВОЛЮЦИИ «СВЕРХУ» | Снятие ограничителей сильной властью, резко меняющей свою социальную базу и опирающейся на новые социальные группы и слои. | Осуществляется новой властью, пришедшей в результате насильственного переворота. Осуществляется существующей либо пришедшей в результате легитимных процедур властью. |
| РЕВОЛЮЦИИ «СНИЗУ» | Стихийное снятие ограничителей в условиях слабой государственной власти. | Великие полномасштабные революции. Малые, вторичные революции. |
| ЗАВОЕВАНИЕ ИЗВНЕ | Снятие ограничителей в результате установления на оккупированной территории порядков, характерных для более развитой страны-завоевателя. |
Литература
1. Адо А.В. Современные споры о Великой Французской революции // Вопросы методологии и истории исторической науки. М.: МГУ, 1977.
2. Английская буржуазная революция XVII века: В 2-х томах / Ред. Е.А. Косминский, Я.А. Левицкий. М.: Изд-во АН СССР, 1954.
3. Архангельский С.И. Распродажа земельных владений сторонников короля // Известия АН СССР. Сер. 7: Отделение общественных наук. 1933. № 5.
4. Барг М.А. Великая английская революция в портретах ее деятелей. М.: Мысль, 1991.
5. Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. Ред. П.С. Руревич. М.: Прогресс, 1986.
6. Белоусов А.Р. Кризис индустриальной системы // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития / Ред. Л.А. Арутюнян, Т.Н. Заславская. М.: Инерпракс, 1994. Вып. 1.
7. Берк Э. Размышления о революции во Франции. L.: Overseas Publications Interchange Ltd., 1992.
8. Богданов А. Вопросы социализма. М.: Книгоиздательство писателей в Москве, 1918.
9. Бородкин Ф.М. и др. Постижение: Социология. Социальная политика. Экономическая реформа / Ф.М. Бородкин, Л.Я. Косалс, Р.В. Рывкина. М.: Прогресс, 1989.
10. Гайдар Е.Т. Государство и эволюция // Гайдар Е.Т. Сочинения. Т. 2. М.: Евразия, 1976.
11. Далин С.А. Инфляция в эпохи социальных революций. М.: Наука, 1983.
12. История Франции / Ред. А.З. Манфред. М.: Наука, 1973. Т. 2.
13. Кондратьева Т. Большевики-якобинцы и призрак термидора. М.: Ипол, 1993.
14. Короткое С.Н. К вопросу о характере якобинской диктатуры // Вестник ЛГУ, Сер. 2. 1984. Вып. 4. № 23.
15. Короткое С.Н. Финансовая политика Французской революции: характер и итоги // От старого порядка к революции. Л.: ЛГУ, 1988.
16. Короткое С.Н. Финансовая политика Конвента. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб.: СПГУ, 1992.
17. Кунов Г. Борьба классов и партий в Великой Французской революции: 1789-1794. 3 изд. М.; Л.: Государственное издательство, 1923.
18. Ленин В.И. Развитие капитализма в России //Ленин В.И. Поли, собр. соч. Т. 3.
19. Ленин В.И. Об оценке текущего момента. 1908. // Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17.
20. Ленин В.И. План брошюры «О продовольственном налоге» // Ленин В.И. Поли. собр. соч. 1921а. Т. 43.
21. Ленин В.И. Материалы к X Всероссийской конференции. Планы доклада «О продовольственном налоге» // Ленин В.И. Поли, собр. соч. 19216. т. 43.
22. Манфред А.З. Французская буржуазная революция конца XVIII века (1789-1794). М.: Наука, 1950.
23. Маркс К.К критике политической экономии// Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2 изд. Т. 13.
24. Маркс К. Восемнадцатое Брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2 изд. Т. 8.
25. Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2 изд. Т. 23.
26. Майский И.М. Испания, 1808-1917. М.: Изд-во АН СССР, 1957
27. Савин А.Н. Лекции по истории Английской революции. М.: Крафт+, 2000.
28. Токвиль А. Старый порядок и революция. М.: Моск. филос. фонд, 1997.
29. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: ACT, 2004.
30. Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2 изд. Т. 21.