Революционный процесс в современной России
ОГЛАВЛЕНИЕ
1.РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ: PRO ЕТ CONTRA
2.ГОРБАЧЕВ: "РЕФОРМЫ СВЕРХУ"
3.ГОРБАЧЕВ: РЕВОЛЮЦИЯ "СВЕРХУ"
4.РАДИКАЛЬНАЯ ФАЗА: ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ
5.НОВЫЕ ЭЛИТЫ И ПОЛИТИКА ТЕРМИДОРА
6.ПРОБЛЕМА ЗАВЕРШЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙРОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
ЛИТЕРАТУРА
1. РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ:
PRO ЕТ CONTRA
События 1985-2000 годов в России получили достаточно подробное освещение. По этому периоду есть большая научная, мемуарная, публицистическая литература. Есть примеры анализа событий и в логике реформ, и в логике революции. Многие работы по России, особенно вышедшие после 1990 года так или иначе обсуждают революционный характер происходящих перемен. Однако с этим тезисом согласны далеко не все, причем степень отрицания колеблется от осторожного "есть основания для сомнений" до категоричного "нельзя найти революцию там, где ее не было". Нельзя сказать, что аргументы противников рассмотрения российских событий как революции носят детальный и систематизированный характер. Иногда для подтверждения этого тезиса используются диаметрально противоположные подходы. Можно выделить некоторые общие моменты, позволяющие понять, что стоит за подобным отрицанием.
Аргументы такого рода могут быть связаны с неадекватным восприятием "классического образа революции", то есть того нормативного состояния, которому должна соответствовать Россия. "Но революции не было, и тоталитаризм был не разгромлен героями-освободителями, а умер собственной смертью"— таков один из используемых аргументов. Между тем именно распад режима как исходный пункт революции считается отличительным признаком так называемых западных революций, к которым относятся французская, российская 1917 года, мексиканская и ряд других. По утверждению Самуэля Хантингтона, "в "западной" модели происходит распад политических институтов старого режима". Заметим, что для отри цания революционного характера происходящих в России перемен используются аргументы и диаметрально противоположного характера: "Могла ли рухнуть центральная власть без какого-либо внешнего давления со стороны отделяющихся [союзных] республик?".
Отрицание революционного характера событий строится и на том, что власть в России была слабой и не обеспечивала реального лидерства в процессе преобразований. "Революционные переломы нуждаются в сильной, предельно и притом демонстративно концентрированной власти... Ничего подобного в России за эти десять лет не наблюдалось. Власть была и выглядела слабой...". Но именно слабость государства, неспособность власти проводить целенаправленную политику, как было показано нами ранее, и отличает революцию от других типов преобразований. Хаотичность, неуправляемость, вынужденный характер перемен, метания — все эти характеристики, приводимые Ю. Левадой для подтверждения неприменимости категории революции в трактовке российских событий, могут использоваться, как это было продемонстрировано.
Другой аргумент противников трактовки российских событий конца XX века как революции состоит в том, что для соответствия классическому понятию революции здесь недостаточен масштаб обновления элит, то есть "социальные и экономические элиты в целом остались на своих прежних позициях". Между тем, исследования последних десятилетий показали, что и в предшествующих революциях смена элит была далеко не так радикальна, как обычно представляется. Применительно к Английской революции это всегда было общим местом: широко известно, что даже многие сторонники короля смогли выкупить обратно свои конфискованные поместья. Что касается Великой Французской революции, то и здесь значительная часть старой элиты сохранила свое положение. Примерно из 400000 представителей привилегированного сословия во Франции в 1789 году 1158 были казнены, 16 431 эмигрировали. Нои в этом случае многие эмигранты выкупали отобранные у них земли через подставных лиц, что позволило старому привилегированному сословию сохранить статус крупнейшего землевладельца и в послереволюционный период. Примерно в половине департаментов послереволюционной Франции они по-прежнему составляли большинство богатых земельных собственников. А среди новой наполеоновской знати примерно 22,5% вышли из прежнего привилегированного класса.
Совершенно противоречит историческому опыту и отрицание революционного характера происходящих событий только потому, что они не обеспечивают достаточной демократизации общества. Революция и демократия всегда были трудно совместимы, и с этой точки зрения Россия демонстрирует гораздо больше демократических достижений, нежели революции прошлого, которые "обычно давали жизнь не демократии, но авторитаризму".
Наконец, еще один повод для сомнений — представление об отсутствии в происходящих изменениях реального прорыва в будущее. "В отличие от революций 1789 и 1917 годов, нет ощущения открытия новой эры для человечества. Новые лидеры не предложили новых великих идей, а лишь указывали на необходимость покончить с ошибками прошлого". Аналогичные аргументы используют и для отрицания постиндустриального характера российских событий: "В настоящее время в экономической сфере упор делается на создание рыночной системы, что является... характерной чертой ранней модернизации".
По этому поводу можно привести несколько соображений. Во-первых, для самой России, где почти не осталось людей, помнящих жизнь до революции 1917 года, происшедшие преобразования означали радикальный разрыв с прошлым. Во-вторых, нельзя отрицать, что падение коммунистических режимов в СССР и странах Восточной Европы принципиально изменило картину мира для всего населения земного шара: на место биполярного мира с двумя конкурирующими социальными системами пришли единый мир без глобальной военной конфронтации и безальтернативность рыночной экономики. Наконец, в-третьих, стихийный рынок раннекапиталистической стадии развития нельзя смешивать со своеобразным ренессансом рыночной экономики на этапе ранней постмодернизации. Трансформация коммунистического мира является не возвращением в прошлое, а частью общемирового процесса демократизации и либерализации.
Дискуссии о наличии и сущности революционных преобразований в России в значительной степени связаны с тем, что в большинстве работ по современной российской истории упоминание революции носит по преимуществу формальный характер и не сопровождается концептуальным анализом революционного процесса, определением его характера и границ. По-разному датируется даже начало нынешней революции в России: от прихода к власти М.С. Горбачева (1985 год) до развала Союза после августовского путча 1991 года. Причем для выявления этой исходной точки используются совершенно разные, зачастую произвольные критерии: начало массовых движений "снизу" (1989 год), начало преобразования государственной собственности и подведение под этот процесс законодательной базы (1990 год), переход Горбачева к союзу с радикалами по вопросу о преобразовании Союза (переговоры 9+1 в 1991 году). Очевидно, что все эти подходы базируются на разных критериях и разной трактовке сути революционных процессов в России. Столь же неоднозначным остается ответ на вопрос об окончании революционного процесса.
Сложности анализа современной российской революции связаны с двумя основными факторами. С одной стороны, несмотря на проведение параллелей с различными революциями в прошлом, большинство исследователей не пыталось применить сформулированные на опыте предшествующих революций схемы революционного процесса для анализа событий, происходящих в России. Между тем, по логике своего развития революция в России — это типично "западная" революция, развивающаяся по тем же законам, что и другие революции этого типа. Мы надеемся показать, что основные процессы, рассмотренные нами в предыдущемразделе, характерны также и для российских событий конца XX века.
С другой стороны, российская революция, как и любая другая, наряду с общими чертами, имеет и свои уникальные особенности. Можно выделить три основные специфические черты российских событий. Во-первых, это эволюционное перерастание "реформ сверху" в "революцию сверху", осуществленное без насильственной смены политической власти, в рамках "эпохи Горбачева". Во-вторых, это отсутствие массовых насильственных действий вообще и революционного террора в частности, что несколько изменило закономерности протекания радикальной фазы и привело к некоторой разорванности во времени революционных преобразований в экономической и политической областях. Наконец, в-третьих, это активное нежелание основных действующих лиц признавать революционный характер происходящих изменений, их отрицательное отношение к революции вообще. Если прав Лябрюс, утверждавший, что "революции происходят вопреки революционерам", то сложно найти более удачный пример для подтверждения этого тезиса, чем современная Россия.
В этом разделе мы будем анализировать ход российской революции, опираясь на общие закономерности революционного процесса и учитывая ту его модификацию, которая связана со специфическими особенностями российских событий. Наша задача состоит не в детальном описании происходящего (чему посвящена обширнаялитература), а лишь в определении общей линии, "революционной кривой", позволяющей объяснить логику и внутренне закономерный характер событий, которые, на первый взгляд, могут казаться нагромождением случайного стечения обстоятельств, личных амбиций и субъективных особенностей отдельных лидеров.
2. ГОРБАЧЕВ: "РЕФОРМЫ СВЕРХУ"
Начиная с послесталинских времен, для советского общества была характерна определенная цикличность развития: смена периодов либерализации и ужесточения регулирования в экономике и политике. Этот цикл был напрямую обусловлен доступными в рамках советской системы альтернативами — мобилизационной и децентрализационной. Приход М.С. Горбачева вполне мог знаменовать собой старт очередного экономико-политического цикла того же типа и с достаточно предсказуемым результатом: начало реформ, ведущее к некоторому увеличению темпов роста, но сопровождающееся усилением разбалансированности экономики и инфляции, в результате чего реформы сворачиваются, а централизация, хотя бы формально, восстанавливается. Первые полтора года деятельности М.С. Горбачева на посту генерального секретаря ничем серьезно не противоречили подобной перспективе. Проводимые реформы вполне вписывались в тот курс, который начал еще Ю.В. Андропов, и ни в какой мере не порывали с основополагающими принципами существующей системы. Более того, в первоначальный период реформ ставка во многих областях была сделана на активизацию мобилизационного потенциала.
В экономике предполагалось проводить курс на ужесточение дисциплины и порядка, а также административного контроля за качеством выпускаемой продукции. Двенадцатая пятилетка (1986-1990) предусматривала увеличение доли накопления в национальном доходе, инвестиционный маневр в пользу наиболее передовых отраслей машиностроения, ускорение экономического роста за счет мобилизации предприятиями внутренних резервов и выполнения ими более напряженных плановых заданий. Необходимость децентрализации не отрицалась, но ее в основном ограничивали отраслями, не связанными с "командными высотами": сельским хозяйством, легкой и пищевой промышленностью, сферой услуг. Предполагалось также, наряду с административными мерами, более активноиспользовать материальные стимулы к труду, например, коллективный и семейный подряд. Не поднимался вопрос не только об отходе от принципов централизованного планового хозяйства, но и о том, чтобы использовать опыт наиболее ориентированных на рыночные отношения стран социалистического лагеря, в частности Венгрии. Зарубежные специалисты, занимавшиеся событиями в России, отмечали в тот период, что, судя по всему, серьезные рыночные реформы маловероятны и совершенствование экономических отношений пойдет по пути упорядочивания централизованного контроля, сокращения количества бюрократических звеньев и приближения к механизму централизованного управления, характерному для Германской Демократической Республики. Горбачеву приписывают следующее высказывание на встрече с секретарями по экономике Центральных Комитетов коммунистических партий стран Восточной Европы, которое, судя по всему, отражало его мировоззрение в то время: "Некоторые из вас смотрят на рынок как на спасательный круг для ваших экономик. Но, товарищи, вы должны думать не о спасательных кругах, но о корабле. А корабль — это социализм".
В области социальной политики акцент на административные методы также просматривался абсолютно четко. Наиболее ярким примером в этой области остается антиалкогольная кампания, преследовавшая цель административным давлением преодолеть вековую привычку, которая снижала трудовую дисциплину и вела к негативным демографическим тенденциям: уменьшению продолжительности жизни, рождению детей с отклонениями в развитии и т.п. Как отмечал с известным сарказмом один из исследователей горбачевского периода, "Горбачев... провел антиалкогольную кампанию, пытаясь отучить советских граждан от бутылки и предлагая им взамен воспринимать блага модернизации". Другим примером административных ограничений была борьба с нетрудовыми доходами, развернутая одновременно с принятием закона об индивидуальной трудовой деятельности. Все эти меры сопровождались вопиющими перегибами: многочасовыми очередями за спиртным, вырубкой ценных сортов винограда, "помидорным избиением" (уничтожением частных посадок помидоров) в Волгоградской области и т.п.
Политические реформы в этот период также не получили особого развития. Дело ограничилось кадровыми перестановками, которые дали возможность прийти к власти новому поколению более молодых и энергичных политиков. Этот процесс, начатый еще при Андропове, резко активизировался с приходом к власти Горбачева. В тоже время новый генсек постепенно отходил от эксцессов предшествующего периода: ослабил преследование диссидентов, уменьшил давление цензуры, допустил более свободный обмен мнениями как в партийном руководстве, так и в обществе в целом. Это направление реформ получило название политики гласности, провозглашенной еще в начале 1986 года. Однако политическая и идеологическая монополия КПСС оставались в неприкосновенности и не ставилась под сомнение даже наиболее радикальными реформаторами из команды Горбачева, речь шла лишь о некотором смягчении жесткости режима.
Таким образом, по меньшей мере до начала 1987 года команда Горбачева не предпринимала никаких (или почти никаких) значимых действий, которые можно было бы квалифицировать как попытку глубокого реформирования существующего строя. Тем не менее, уже в этот период существовали серьезные факторы, препятствовавшие возвращению ситуации на рельсы традиционного либе-рализационно-централизационного цикла. И в первую очередь эти факторы были связаны с тем, что в обществе, в котором пытались осуществлять осторожные реформы, уже созрели предпосылки для революции.
Во-первых,
ухудшение экономической ситуации, связанное с исчерпанием нефтяных доходов, было неизбежным. Безусловно, катастрофические финансовые последствия антиалкогольной кампании (косвенный налог на спиртные напитки являлся одной из основных статей дохода в союзном бюджете), попытка "в лоб" решить проблемы ускорения экономического развития и модернизации народного хозяйства, а также другие ошибки этого периода внесли существенный вклад в обострение экономических проблем. Но не они сыграли решающую роль. Приток нефтедолларов оскудел, и экономике необходимо было приспосабливаться к этому обстоятельству, причем процесс приспособления обещал быть крайне болезненным. Между тем мобилизационные механизмы, на которые делалась ставка в первые годы "перестройки", плохо сочетались с жесткими финансовыми ограничениями. Попытки усиления централизации неизбежно должны были бы натолкнуться на финансовые барьеры, а источники "дешевых денег" в экономике были исчерпаны.
Во-вторых,
команда Горбачева резко изменила направление внешней политики — взяла курс на прекращение холодной войны и гонки вооружений, сокращение военных расходов. По некоторым данным, нечто подобное задумывалось еще при Андропове, но было похоронено под давлением генералитета. Уже в октябре 1985 года Горбачев выступил с развернутыми предложенниями по сокращению ядерных вооружений. И хотя никаких существенных решений тогда принято не было, общий тон в отношении Запада начал серьезно меняться. Поскольку служивший обоснованием для "завинчивания гаек" фактор "внешней угрозы" постепенно исчезал, ограничивался и набор возможных идеологических аргументов в пользу свертывания реформ.
В-третьих,
если в этот период методы реформирования советской системы вполне вписывались в устоявшуюся модель ее развития, то идеология начинала претерпевать принципиальные изменения. С самого начала Горбачев стремился соединить советскую систему с гуманистическими принципами, возрождение которых было характерно для всего мира в послевоенный период и напрямую связано с постмодернизационными процессами. Активизация человеческого фактора, создание возможностей для самореализации людей — все это входило в непримиримое противоречие с мобилизационными механизмами, предполагавшими в качестве необходимого элемента насилие над личностью. Без этого мобилизационные механизмы просто переставали работать, что совершенно четко проявилось к концу 1986 года.
В-четвертых,
первый период "перестройки" выявил фундаментальное противоречие в положении нового руководства. С одной стороны, на практике оно предпринимало весьма осторожные шаги, которые не вели к принципиальному разрыву с традициями прошлого. С другой стороны, приход нового, динамичного лидера вызвал в обществе ожидания, далеко превосходящие реальный потенциал проводимых преобразований. В результате сформировалась социальная ситуация, чрезвычайно близкая к начальному этапу революции, характеризуемому Бринтоном как "медовый месяц", а в России кем-то удачно названным "розовым периодом". "К 1985 г. в СССР сложилась... ситуация, при которой большинство элит и контрэлит — правящих, оппозиционных, диссидентских — ощущало невозможность сохранения сложившихся порядков. В этом были едины и реформаторы, мечтавшие об укоренении в стране принципов демократии и рынка, и модернизаторы, убежденные, что все проблемы разрешит техническая реконструкция, и "ревизионисты", надеявшиеся на переход к демократическому социализму, и "ортодоксы", верившие в государственный социализм и желавшие восстановить слегка облагороженный сталинизм, очистив его от хрущевско-брежневских напластований".
В этой ситуации команда Горбачева, еще не начав революционных преобразований, уже попала в ловушку, типичную для раннихреволюционных правительств. Иллюзия возможности быстрого, легкого и бесконфликтного решения стоящих перед страной проблем; убежденность в существовании принципиального общественного консенсуса о необходимости и путях преобразований ("мы все в одной лодке", "мы все по одну сторону баррикад"); представления о всесильности новой власти, имеющей широкую поддержку, а потому способной сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое (ускорение и перестройку, развитие индивидуальной трудовой деятельности и борьбу с нетрудовыми доходами) — все эти характеристики, присущие раннему этапу "власти умеренных", могут быть в полной мере отнесены и к начальному периоду перестройки.
Раннее революционное правительство обычно осознает себя "самым популярным правительством", что приводит к двоякого рода последствиям. С одной стороны, оно оказывается неспособным проводить непопулярные меры, даже если их неотложность очевидна. С другой стороны, оно крепко привязано к программе преобразований, сложившейся еще в дореволюционный период и имевшей широкую общественную поддержку, а потому неспособно преодолеть ограниченность старой программы, даже когда того настоятельно требует жизнь.
Команда Горбачева, не вступив еще на путь революционных преобразований, не была столь жестко связана обязательствами "самого популярного правительства". Но общественные ожидания настоятельно толкали ее в этом направлении. Как и в любом предреволюционном обществе, наготове была разработанная специалистами и пользующаяся поддержкой общества программа, которая предусматривала построение "демократического социализма" и "социально ориентированного рыночного хозяйства", или, другими словами, сочетание плана с рынком. Многие члены команды Горбачева сочувственно относились к этим взглядам, сам он очень интересовался опытом новой экономической политики 20-х годов и активно его пропагандировал. В этих условиях любая попытка повернуть к усилению централизации означала бы движение вразрез с ожиданиями большей части населения, хотя для самого "правительства реформ" в этом не было ничего невозможного.
Противоречия и проблемы, изначально заложенные в программе горбачевских реформ, в полной мере проявились к 1987 году. Если результаты 1986 года свидетельствовали в пользу выбранного курса: увеличились годовые темпы прироста национального дохода, промышленной и сельскохозяйственной продукции, товарооборота, впервые за многие годы повысилась капиталоотдача, — то 1987 год показал всю иллюзорность опоры на мобилизационный потенциал.
Резко снизились приростные показатели: по западным оценкам, темпы роста ВНП упали с 4,1% в 1986 году до 1,3% в 1987 году. Неосуществимым оказался маневр, направленный на повышение доли накопления в национальном доходе, потребление продолжало расти более высокими темпами. План производства важнейших видов машиностроительной продукции остался невыполненным по 2/3 позиций. Стали ухудшаться внешнеэкономические показатели. Для компенсации потери нефтяных доходов в 1987 году пришлось прибегнуть к продаже части золотого запаса, но, тем не менее, импорт потребительских товаров был существенно сокращен.
Не только экономические показатели, но и политическая ситуация свидетельствовала, что мобилизационный потенциал исчерпан и эффективные преобразования невозможно осуществлять руками старой номенклатуры. Руководство страны получало все больше информации, что на местах ничего не меняется, а местная партийная бюрократия тормозит любые преобразования4
. Согласно первым социологическим опросам, только 16% респондентов считали, что перестройка идет достаточно успешно. Надежды на кадровые изменения себя явно не оправдывали. По словам М.С. Горбачева, сначала у него было ощущение, что можно решить проблему "за счет обновления, за счет введения в оборот новых кадров", что новая генерация партийных функционеров примет предлагаемую программу реформ. Он "за три года сменил 3-4 состава секретарей, особенно на уровне горкомов и райкомов, и приходят все те же кондовые" (интервью авторам). Как утверждал А.Н. Яковлев, официально принимаемые решения о реформах воспринимались как что-то нужное для общества, но не являющееся руководством к действию: "В партии установился такой стереотип не только мышления, но и действий: мало ли что сказано, написано и принято в решениях, вот был порядок в партии, ему и надо следовать" (интервью авторам).
Тем временем среди номенклатуры усиливалось сопротивление кадровым изменениям и проводимым реформам, что стало очевидно уже с конца 1986 года. Три раза переносился январский (1987 года) Пленум ЦК КПСС , который должен был принять принципиальные решения по политическим и кадровым вопросам. При продолжении начатого курса реформ Горбачеву угрожала вполне реальная опасность потерять власть. Он сам вполне это осознавал: "И вот я думал, что нас ожидает ситуация с Хрущевым, когда соберется Пленум и скажет: ребята, вы незрелый народ, вы вообще не понимаете ни ответственности перед страной, ни роли ее, ни положения. Все, хватит, давайте другого. Все".
3. ГОРБАЧЕВ: РЕВОЛЮЦИЯ "СВЕРХУ"
По мере исчерпания реформистского подхода все явственнее просматривалась альтернатива: опереться на общественные ожидания, пойти на радикальные преобразования, действовать в соответствии со сложившимися в обществе представлениями о путях выхода из кризиса и возрождения страны. Но это означало разрыв со значительной частью господствовавшей элиты, с номенклатурой. Новым лидерам предстояло искать опору в других социальных слоях и группах. По словам М.С. Горбачева, тогда он понял, "что дело не пойдет, и ничего не получится, и что единственное спасение — это граждане" (интервью авторам). В 1987-1988 годах реформы "сверху" стали перерастать в революцию "сверху". Этот процесс характеризовался вовлечением все более широких слоев населения в политику, обострением конфликта между различными слоями позднесоветской элиты, коренной сменой идеологических ориентиров. Рассмотрим эти характеристики более подробно.
Рядовые граждане все активнее вовлекались в политику, с их помощью команда Горбачева пыталась ослабить существующую партийную номенклатуру и вывести реальные центры власти из-под контроля партийного аппарата. Осторожный призыв к поддержке перестройки "снизу" звучит уже в опубликованном в марте 1987 года Обращении ЦК КПСС к советскому народу в связи с семидесятилетием Великой Октябрьской социалистической революции. В нем есть весьма необычные для подобного документа слова: "Центральный Комитет обращается к мужеству советских людей. Ломка закостеневших форм и методов дается нелегко. За перестройку надо бороться, перестройку надо защищать. Здесь нужны упорство, твердость, принципиальность" (КПСС, 1987, с. 7). Власть не препятствовала формированию общественных движений ("неформальных организаций"), которых к концу 1987 года было порядка 30 000, в 1989 году — уже 60 000. Постепенно из многочисленных разрозненных "неформальных организаций" вырастали прообразы альтернативных политических партий.
Предпринимались меры для активизации участия работников предприятий в принятии экономических решений. Закон о государственном предприятии 1987 года вводит выборность директоров трудовыми коллективами. Делаются первые осторожные шаги в развитии негосударственных форм собственности, в первую очередь собственности трудовых коллективов: аренда с правом выкупа, кооперативное движение, "народные предприятия". Все это в конечном счете было направлено не только на достижение высоких экономических результатов (поскольку соответствовало наиболее передовым для СССР того периода экономическим идеям), но и на завоевание политической поддержки.
С 1987 года предпринимались попытки осуществлять выборы на партийные должности и в советы народных депутатов на альтернативной основе, из нескольких кандидатов. На этой же основе прошли выборы делегатов на XIX партийную конференцию (1988 год), а затем и народных депутатов СССР (1989 год). Причем 20% партийных руководителей республиканского и областного уровней (34 человека), участвовавших в выборах 1989 года, потерпели поражение. Та же судьба постигла многих представителей военной элиты. Изменения в принципах подбора и назначения кадров носили радикальный характер. "Выборы, ставшие альтернативой номенклатурного назначения, вывели на политическую арену новых лидеров не по отлаженным карьерным лабиринтам, а благодаря их личным качествам".
Подверглась серьезному реформированию и система государственного управления. Традиционный Верховный Совет был преобразован в двухпалатный парламент, и Горбачев избран его председателем. В дальнейшем был учрежден пост Президента СССР как главы исполнительной власти с достаточно широкимиполномочиями . Избрание Горбачева на этот пост в марте 1990 года завершило процесс формирования центра власти, альтернативного Политбюро и ЦК КПСС. Исключение в 1990 году из Конституции СССР шестой статьи, закреплявшей руководящую роль КПСС в советском обществе, вполне адекватно отражало уже происшедшие к этому моменту политические перемены.
Новые лидеры страны делали ставку на обострение давно существовавших противоречий между различными уровнями номенклатуры. Закон о государственном предприятии, утверждая принципы самостоятельности, самоуправления, самофинансирования, напрямую противопоставлял интересы директорского корпуса интересам вышестоящих уровней управленческого аппарата. Это был очевидный, отражавший глубокие общественные изменения, отход от старой политики упорядочивания механизмов централизованного управления. "Надо было Законом о предприятии дать права коллективу и отрезать, чтобы главк не мог командовать и министерство не могло командовать, поскольку законом запрещено. Ведь все попытки идти сверху, что-то как-то менять, министерства на комитеты, комитеты на министерства, ничего не давали. Надо было главномузвену дать уверенность, и эту уверенность узаконить" (интервью авторам), — так характеризует М.С. Горбачев суть произошедшей смены ориентиров. Вокруг реализации Закона развернулась настоящая борьба. Высшая хозяйственная бюрократия старалась "не замечать" его существование, продолжая воздействовать на предприятия административными методами. Самые активные из директоров использовали все возможные средства борьбы, вступали в открытый конфликт с вышестоящими органами управления, апеллировали к средствам массовой информации. Единство бюрократии в противодействии реформам было успешно подорвано.
Наконец, все это время в стране менялись идеологические ориентиры. Хотя догма о "социалистическом выборе" оставалась непоколебимой, все больше подчеркивалась разница между существующим общественным строем и тем истинным социализмом, ради которого осуществляются преобразования. Исподволь начинала проводиться идея, что защищать существующий порядок не значит защищать социализм. Расширялись границы гласности, допускалось все большее разнообразие мнений и острая критика "завоеваний социализма". Именно с 1987 года, наряду с уже привычным словом "гласность", в официальный обиход входит термин "социалистический плюрализм" — эвфемизм, маскирующий понятие свободы слова.
Но революция имеет собственную логику, которая серьезно отличается от логики реформ. Власть, переставшая опираться на традиционно господствующий общественный слой, попадает под перекрестный огонь противоречивых отношений, интересов, требований, спектр которых гораздо шире, чем в процессе эволюционного развития. Причем положение команды Горбачева оказалось еще более сложным и неустойчивым, чем у любой другой власти на ранних этапах революций. Обычно первые революционные преобразования происходили на фоне широкого единства социальных сил, в России же 80-х годов "медовый месяц" закончился еще на стадии реформ, которые стали катализатором размежевания в обществе. Собственно, выход на поверхность процессов размежевания по времени совпадает с перерастанием реформ в революцию, четко проявляясь во второй половине 1987 — первой половине 1988 годов. И власть, только-только осознавшая свою готовность идти навстречу общественным ожиданиям, обнаруживает растущую оппозицию — и справа, и слева.
На октябрьском (1987 года) Пленуме КПСС кандидат в члены Политбюро Б.Н. Ельцин заявил о своей особой позиции, о несогласии с темпами проводимых реформ и с официальной оценкой положения дел в стране. Последовавшая затем его отставка и начавшаяся после пленума борьба с "авангардизмом" свидетельствовали о том, что процессы размежевания вышли на поверхность. То, что на первый взгляд выглядело как удушение нарождающегося плюрализ-ма6
, на деле послужило катализатором процесса оформления и обособления радикального крыла перестройки, которое в лице Ельцина получило сильного харизматического лидера.
Консолидация консерваторов также не заставила себя ждать. 13 марта 1988 года в "Советской России" было опубликовано письмо Нины Андреевой "Не могу поступиться принципами", за которым явно просматривались политические позиции члена Политбюро ЦК КПСС Е.К. Лигачева. Через три недели, 5 апреля, последовала резкая отповедь в редакционной статье "Правды" (написанная, как вскоре выяснилось, другим членом Политбюро А.Н. Яковлевым). Появление этих двух публикаций, как и трехнедельный промежуток между ними, красноречиво свидетельствовали об острой борьбе в политическом руководстве. Противостояние было тем более неожиданным, что оно исходило не от старой гвардии, от которой Горбачев достаточно успешно избавился после прихода к власти, а возникло между бывшими соратниками7
.
С конца 1987 года в борьбу оказалась втянутой не только политическая элита. Движение "снизу", толчок которому первоначально был дан политическим руководством, очень быстро обретало собственную логику. Активно шел процесс организации народных фронтов в союзных республиках. Постепенно происходила институционализация различных экономических и политических сил. Нарастали национальные конфликты и центробежные тенденции в СССР.
Вопрос о соотношении национальных и социальных конфликтов в ходе революции в России заслуживает особого рассмотрения. Преобладание первых на протяжении почти всего периода "власти умеренных" позволило некоторым исследователям рассматривать происходившие в стране процессы не как социальную революцию, а как распад империи, проводя аналогии, например, с распадом Австро-Венгрии. Однако нам представляется, что центробежные тенденции в рамках СССР имели не только националистическую, но и социальную природу. Здесь важно отметить несколько направлений, по которым принципиальный политический выбор был связан с вопросом о национальном суверенитете.
Во-первых,
стремление к независимости не в последнюю очередь определялось представлениями руководства республик о направлении и темпах необходимых преобразований, которые могли не совпадать с общесоюзным. Отмечалось, например, что возможностиразвития рыночных отношений, к которому стремились прибалтийские республики, были очень ограниченными при сохранении общесоюзной централизованной системы материально-технического снабжения. Поэтому политический суверенитет для них был необходимой предпосылкой проведения радикальных экономических реформ. Принципиальное различие экономических моделей и политических систем, сложившихся в бывших республиках Советского Союза после распада СССР, подтверждает важность этого аргумента.
Во-вторых,
региональная партийная номенклатура использовала национальные движения в своем сопротивлении проводимым из центра реформам. Самый наглядный тому пример — волнения в Алма-Ате в декабре 1986 года, начавшиеся в ответ на отставку первого секретаря ЦК КП Казахстана Д.А. Кунаева и замену его присланным из России Г.В. Колбиным. К а к утверждает М.С. Горбачев, сам Кунаев, опасаясь возвышения Н.А. Назарбаева, просил прислать русского ему на смену. А потом, воспользовавшись связанным с этим недовольством казахского населения, попытался организовать массовые беспорядки (интервью авторам). А.Н. Яковлев прямо характеризует это событие как "партийное восстание, первое восстание партийной номенклатуры, попытка "попробовать на зуб" (интервью авторам).
Наконец, в-третьих,
национальные движения вели к укреплению власти и значения местных элит, до этого практически не имевших самостоятельного политического веса. Легитимация новой роли региональных элит закреплялась введением в республиках президентских постов и выборами представительных органов власти (на протяжении 1990-1991 годов). Это стало логическим продолжением процесса обострения противоречий среди номенклатуры и повышения роли ее "нижних" слоев в противовес высшему уровню, однако происходило уже не по воле центра, как с директорским корпусом, а вопреки ей. Наиболее ярким примером подобной борьбы являлось "перетягивание каната" между руководством СССР и РСФСР. Не случайно в описании тех событий нередко появляется слово "война": "война налогов", когда союзные и российские лидеры наперегонки снижали налогообложение прибыли, стремясь привлечь на свою сторону трудовые коллективы; "война программ", связанная с разработкой конкурирующих рецептов преодоления кризиса; "война суверенитетов" — соревнование за то, какие структуры власти, общесоюзные или республиканские, быстрее легитимизируются.
"Война" между союзным и российским руководством внесла существенный вклад в ускорение размежевания и поляризации 1989-1991 годов, но в целом происходившие в то время процессы оказалисьнесравнимо богаче по содержанию, чем просто противостояние республик и центра. Наряду со все более активным формированием различных общественно-политических организаций и движений вне коммунистической партии, нарастает раскол в самой КПСС . Это размежевание происходило в различных формах: как объединение рядовых членов партии со сторонниками обновления в ее высшем руководстве и противопоставление их среднему партийному звену и партаппарату; как смыкание членов партии с неформальными организациями, придерживающимися противоположных воззрений; как формирование внутри самой партии неуставных организационных структур; как персонификация альтернативных политических линийвлице отдельных руководителей. Особенность процесса поляризации социальных сил в России состояла еще и в том, что многопартийность зарождалась не в результате возникновения новой мощной политической организации, альтернативной КПСС, а в результате раскола самой КПСС8
. Это вынужден был признать и сам М.С. Горбачев, заявивший на Пленуме ЦК КПСС в апреле 1991 года, что в зале пленума заседают представители не одной, а четырех-пяти партий.
Все более активную роль в политической жизни начинали играть политизированные хозяйственные ассоциации, которые более адекватно, чем новые партии, отражали интересы экономически значимых социальных слоев и были тесно связаны с реальной хозяйственной жизнью. Они обладали ощутимой экономической силой благодаря своему влиянию на производителей и связям со структурами власти в центре и на местах. При этом Ассоциация государственных предприятий с Крестьянским союзом, с одной стороны, Научно-промышленный союз с Ассоциацией крестьянских хозяйств, с другой стороны, придерживались диаметрально противоположных взглядов на пути дальнейшего развития страны, отстаивали принципиально разные курсы экономической политики.
Постепенно социальные конфликты, наряду с национальными, приобретали самостоятельное значение. С 1989 года началась серия забастовок, митингов и демонстраций, захватившая население различных регионов, работников разных секторов экономики. Наиболее серьезными были забастовки шахтеров, проходившие в июле и октябре 1989 года, а затем в марте — апреле 1991. Экономические требования бастующих перерастали в политические, когда шахтеры требовали независимости от общесоюзных министерств, свободного установления цен на свою продукцию. Последние забастовки напрямую выдвигали политические лозунги, включая отставку правительства. В крупных городах десятки и сотни тысяч человек выходили на демонстрации под демократическими лозунгами.
Однако общество волновали не только проблемы углубления демократических преобразований. На фоне усиливающегося экономического кризиса ключевым в борьбе за власть становился вопрос о путях экономической реформы. Существующий режим явно не мог справиться с обостряющимися трудностями. С 1990 года начался фиксируемый официальной статистикой спад производства, хотя, по мнению ряда специалистов, реально он происходил уже в 1989 году. Закон о государственном предприятии, выведя директоров из-под контроля административных органов, не поставил предприятия под контроль рынка, в результате чего деятельность предприятий стала фактически бесконтрольной. Ухудшилась дисциплина поставок, усилился долгострой. Быстро росли денежные доходы населения. Постоянно увеличивался бюджетный дефицит, возрастала денежная масса. В условиях фиксированных цен все это приводило к тотальному дефициту продуктов питания и других потребительских товаров. Пустые полки магазинов стали отличительной чертой крупных российских городов. Рационирование продуктов питания приобрело всеобщий характер. Уже в 1989 году, по некоторым сведениям, рационирование сахара осуществлялось в 97% регионов, масла — в 62%, мяса — в 40%. К 1991 году ситуация еще более ухудшилась. По данным социологических опросов, в апреле почти половина респондентов не могла найти в свободной продаже ничего из основных продуктов питания. Июльский опрос показал, что 70% в той или иной мере испытывали сложности и с "отовариванием" карточек. На фоне углубляющегося экономического кризиса обострялось недовольство народа, завышенные ожидания "розового периода" сменялись разочарованием. Если в 1989 году активные политические реформы, связанные с альтернативными выборами на Съезд народных депутатов, вызвали кратковременный всплеск энтузиазма, то к 1991 году недовольство резко усилилось. Рост радикальных настроений в обществе, падение доверия к демократическим ценностям и усиление тяги к политическим лидерам харизматического типа, активное обсуждение во всех слоях населения проблем голода и холода, с одной стороны, и неизбежности диктатуры, с другой, — все это свидетельствовало об исчерпании "власти умеренных" и приближении кризиса. По данным социологов, более 40% населения в тот период были согласны с тем, что сильный и авторитетный лидер, которому народ доверил бы свою судьбу, важнее, чем законы.
Социологические опросы того времени также демонстрируют, что общество было расколото на два противостоящих лагеря: сторонников твердого порядка и усиления государственного контроля над экономикой и сторонников рыночных реформ и многообразия форм собственности9
. Причем, насколько можно понять из имеющейся неполной и фрагментарной информации, постепенно происходил сдвиг в сторону более радикальных настроений. Этот процесс можно проиллюстрировать данными таблицы 2. В 1991 году 65% населения в целом поддерживало переход к рыночной экономике, 37% выступали за роспуск КПСС.
Таблица 2.Отношение к перспективам перехода к рынку и темпам перехода (по данным социологического опроса)
| июнь 1990 | Июль 1991 | |
| За переход к рынку (всего) из нихза быстрый переход к рынку за постепенный переход к рынку | 56 18 38 |
64 23 41 |
| За укрепление плановой системы | 24 | 19 |
| Затруднились с ответом | 20 | 16 |
Таким образом, в 1989-1991 годах в России оказываются все предпосылки "двоевластия": фрагментация и поляризация социальных сил, ухудшение экономической ситуации, радикализация масс. Как и в других революциях, кажется, что борьба происходит между умеренными и радикалами, тем более что конфликт персонифицирован в противостоянии Горбачева и Ельцина, избранного председателем Верховного Совета России в мае 1990 года, а затем и первым президентом России в результате всенародного голосования в июне 1991 года.
Однако на самом деле социальная база центра, представленного Горбачевым, все больше размывалась, а борьба за власть шла в первую очередь между радикалами и консерваторами. По мере нарастания поляризации давление на центр усиливалось не только со стороны демократов Ельцина, но и со стороны противников продолжения преобразований. В апреле 1989 года консерваторы, в отсутствие Горбачева в стране, устроили демонстрацию силы в Тбилиси, в результате которой погибли 20 человек. В дальнейшем по инициативе тех же консервативных групп силовые методы использовались и в других республиках. Судя по всему, именно консерваторы вынудили Горбачева отказаться от программы "500 дней".
На протяжении 1990-1991 годов консерваторы предпринимали постоянные усилия конституировать себя как альтернативную власть. Еще в сентябре 1990 года, по некоторым сведениям, была предпринята попытка военного переворота. По словам М.С. Горбачева, возможность его устранения от власти обсуждал ряд высших партийных руководителей на встрече городов-героев в Смоленске в начале 1991 года (интервью авторам). В апреле на Пленуме ЦК КПСС — еще одна попытка снять Горбачева с должности генерального секретаря, но часть участников Пленума его поддержала, и консерваторы отступили. В июне премьер-министр B.C. Павлов обратился к Верховному Совету СССР с предложением передать ему значительную часть президентских полномочий, причем это предложение не было согласовано с самим Горбачевым. Августовский путч 1991 года был лишь последней попыткой в этом ряду.
Как всегда в условиях размежевания на первой стадии революции, власть начинает метаться. Жалобы Горбачева о трудностях этого периода почти дословно перекликаются со словами Керенского о "правых" и "левых" большевиках. И они сомкнулись. И с этого начинается самый тяжелый, страшный период... После выборов 89-го года давление оказывалось с двух сторон, все время между Сциллой и Харибдой. Ретрограды, антиреформаторы, а это злой народ, организованный, это давление было открытое, наглое. А с другой стороны — радикалы подстегивали, и получалось, что они срабатывали в пользу тем, первым" (интервью авторам).
Конец 1990 года и 1991 год прошли под знаком постоянного лавирования власти, маневрирования, смены позиций. Сначала Горбачев пытался наладить контакты с консерваторами, пожертвовав многими достижениями перестройки. Это вызвало бурную реакцию. Ушел с поста министра иностранных дел Э.А. Шеварднадзе, предупредив об опасности диктатуры. В марте 1991 года демократические силы столицы организовали массовые выступления в поддержку Ельцина, на майской демонстрации громко прозвучали антигорбачевские лозунги. И Горбачев резко меняет курс — от союза с консерваторами к движению навстречу радикалам. Начинается активное обсуждение нового Союзного договора, в который закладывается практически полная передача власти и полномочий от центра к республикам. Партнерами М.С. Горбачева здесь являлись уже новые демократические лидеры союзных республик, в первую очередь Б.Н. Ельцин. Но, как и в ходе других революций, размежевание зашло уже настолько далеко, что "власть умеренных" оказалась обреченной. Открытое столкновение между консерваторами и радикалами в ходе августовского путча не оставило места на политической арене ни для "союзного", ни для политического центра. А победа радикалов означала, что революция вступила в свой следующий этап.
4. РАДИКАЛЬНАЯ ФАЗА: ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ
Проведенный анализ показал, что в рамках радикальной фазы для единения общества, для противодействия внутренним и внешним врагам революции власть может использовать три группы методов: навязывать обществу единую идеологию, прибегать к террору, а также активно маневрировать между различными социальными силами, формируя прореволюционные коалиции. Чем больше опасность для завоеваний революции, тем сильнее власть полагается на насильственные методы, хотя ее деятельность, разумеется, никогда не ограничивается только ими. В ходе радикальной фазы современной российской революции политические приоритеты оказались иными: гораздо меньшие масштабы использования насилия и гораздо более активное маневрирование. Можно выделить несколько причин подобной специфики российской революции.
Во-первых,
реальная угроза ее завоеваниям возникала только дважды: во время августовского путча 1991 года, который, собственно, и привел радикалов к власти, и в сентябре-октябре 1993 года, в дни острого противостояния Президента и Верховного Совета. Именно эти два момента отмечены насилием против политических противников. Впрочем, действия властей никогда не принимали масштабов террора. Все остальное время развитие революции протекало достаточно мирно, и для удержания власти радикалами не требовалось принимать экстраординарные меры.
Во-вторых,
принципиально другим стало население страны, на которое уже начали влиять постмодернизационные тенденции: высокий уровень образования, высокая доля потомственного городского населения — эти факторы оказывали стабилизирующее влияние на общество и предотвращали эксцессы. Кроме того, в отличие от других революций, к началу радикальной фазы в России практически были исчерпаны надежды на быстрое и безболезненное решение проблем. По данным социологических опросов, 80% россиян к концу 1991 года ожидали почти непреодолимых материальных трудностей, перебоев в снабжении основными продуктами питания, электроэнергией, теплом, транспортом.Две трети граждан не верили в возможность преодоления кризиса без "временного снижения уровня жизни людей".
В-третьих,
в послевоенный период в стране радикально изменились представления о ценности человеческой жизни, о границах допустимого в политике, о роли гуманистических ценностей в развитииобщества. Безусловно, как показал, например, опыт бывшей Югославии и ряда республик Советского Союза, само по себе это не могло предотвратить широкомасштабного использования насилия. Однако очевидно, что этот фактор влиял на формирование общих "правил игры" в ходе российской революции в целом и даже на радикальной ее фазе. В качестве примера неприятия населением насильственных действий можно привести реакцию россиян на события октября 1993 года. Как видно из таблицы 3, оценивших ответные меры правительства на начавшиеся беспорядки как слишком жесткие в 1993 году было почти в два раза больше, чем считавших, что они были недостаточно жесткими. В 1997 году это соотношение составило уже 3:1.
Таблица 5.3 Распределение ответов на вопрос: "Как вы считаете, действия правительства в ответ на массовые волнения в Москве 3-4 октября были..."
| 1993 г . | 1997 г. | |
| Такими, как нужно | 31 | 21 |
| Слишком жесткими | 28 | 38 |
| Недостаточно жесткими | 15 | 12 |
| Затрудняюсь ответить | 26 | 29 |
Наконец, в-четвертых,
весь опыт отечественной и мировой истории убеждал российских революционеров, что радикальные преобразования необходимо проводить без широкомасштабных социальных конфликтов. Если большевики, вслед за якобинцами, сознательно принимали террор как один из эффективных инструментов достижения своих целей, то в нынешней российской революции курс на избегание насилия был также сознательной политической линией. В конечном счете, это было осознанным выбором лидеров радикальной фазы. Е.Т. Гайдар неоднократно возвращался к этой теме на всем протяжении своего интервью автором: "Возможен был путь на радикализацию радикальной фазы. Ну, скажем, условно говоря, попытаться: закон о люстрации; массовый поход на красную номенклатуру; снятие директоров, а не компромисс; "рубка голов" председательскому корпусу. Может быть, можно было обострить ситуацию. Но не убежден, что я понимаю, как это можно было делать технологически: кто, как, какими механизмами, опираясь на что.
И не знаю, какой был бы результат. Но в любом случае то, что результат был бы гораздо более рискованный, это точно. Я все время боялся сползти на полноценную гражданскую войну, по крайней мере очаговую, с абсолютно непредсказуемым исходом. И это для меня всегда было тормозом. Я вел линию на притушение радикальной фазы, чтобы не перевести ее в режим гражданской войны, которая казалась мне реальной угрозой. Я сознательно предпочитал покупать у них власть, а не объявлять на них крестовый поход".
Сдерживающее влияние на всех участников событий оказывала и возможность неконтролируемого использования оружия массового уничтожения в условиях возникновения широкомасштабных беспорядков.
При всей ограниченности применения насильственных методов и стремлении власти к компромиссам и маневрированию, радикальная фаза российской революции привела к поистине коренному преобразованию общества, которое сделало возврат к прежней системе невозможным при любых обстоятельствах, в том числе и при возвращении коммунистов к власти. Три наиболее ярких момента характеризуют период радикализации в России: отстранение от власти КПСС , распад СССР и ускоренные рыночные реформы на основе "шоковой терапии". Политическая, идеологическая, экономическая база прежнего режима рухнула, старая элита окончательно лишилась традиционных механизмов контроля над обществом. Само государство, представлявшее собой главный оплот прежнего общественного строя, перестало существовать.
Впрочем, отказ российских радикалов от применения столь характерных для радикальной фазы методов террора не помешал современникам оценивать проводившуюся в стране политику как насильственную. Известный советский экономист, например, следующим образом характеризовал происходящее: "1992 год поверг Россию в шок, на какое-то время парализовал ее способность сопротивляться прямому историческому насилию". С этими словами перекликаются и оценки некоторых зарубежных исследователей: "Стратегия шоковой терапии в независимой России... это отнюдь не стратегия реформ в обычном смысле этого слова. Это стратегия революции...".
Как и в большинстве прежних революций, многие исследователи ищут истоки практической деятельности российских радикалов в их идеологических установках. Так, вся концепция российской революции в работе Д. Котса и Ф. Веира "Революция сверху: Распад советской системы" строится на том, что, в противовес стремлению Горбачева построить демократический социализм, часть партийно-государственной элиты во главе с Ельциным предпочла капиталистическое общество. Удачно воспользовавшись моментом, она реализовала свою программу, пойдя ради этого на развал Союза ССР, отстранение от власти коммунистической партии, на проведение радикальных экономических реформ, направленных на ускоренный переход к капитализму, каких бы страданий это ни стоило простым людям. И так же, как это было и с интерпретацией других революций, подобное объяснение очень далеко от реальности.
На самом деле действия радикалов, имея некоторую общую идеологическую базу, в первую очередь были реакцией на специфику текущего момента, определялись давлением сугубо практических обстоятельств. Они были направлены: 1) на преодоление кризисной ситуации, неспособность справиться с которой, собственно, и привела к падению "власти умеренных"; 2) на маневрирование с целью поддержания неустойчивого баланса сил, обеспечивающего им социальную поддержку; 3) на поиск источников финансирования проводимых преобразований. Очень жестко эту идею проводил Г.Э. Бурбулис: "Августовский путч — это политический Чернобыль системы. Этот взрыв зафиксировал уже состоявшийся распад. На самом деле вся дальнейшая история до подписания Беловежских соглашений есть мучительное осознание этой истины реального события в мировой истории: Советский Союз распался, экономика его банкротная, идеология его саморазвратная банкротная и никаких ресурсов у этой страны нет. Было бы глубоко ошибочным высматривать в нашей реформаторской стратегии нечто радикально-преобразовательно-творческое. Основой нашей реформаторской стратегии был вот этот печальный факт распавшейся системы. И отнюдь не каким-то незаурядным даром социального предвидения или интеллектуального переворота мы обладали как коллектив, а это был весьма прагматический поиск ответа на вопросы достаточно прозаические: как управлять наследством, чем кормить людей, чем топить жилища, как спасаться от разрухи, голода и всего этого кошмара" (интервью авторам). Возможности выбирать политику у радикалов практически не было. Как отмечал Е.Т. Гайдар, "тропиночка была очень узкая. Можно было с реалистическими надеждами на успех либо делать примерно то, что делали мы, с очень небольшими, на самом деле, вариациями, либо не делать ничего, упаковывая это в любую оболочку, от го-сударственнической до квазидемократической, и смотреть, что из этого получится и как сбежать" (интервью авторам).
Существовавшие в ту пору идеологические ограничения на принимаемые меры шли не от самого режима, а от той социальной силы, которая привела радикалов к власти, и носили, по словам Гайдара, в первую очередь характер "некоммунистических или антикоммунистических идей и лозунгов, многие из которых вырастали из простого отрицания догматов идеологии прежнего режима". И далее: "Этот набор не очень сложных идей, совершенно естественных в антикоммунистической революции, в определенном смысле оказывает серьезнейшее влияние на развитие событий в радикальной фазе. Ты можешь сделать только то, что находится в рамках общественных ожиданий" (интервью авторам).
Одним из наиболее идеологизированных решений в рамках радикальной фазы считается курс российских властей на развал СССР и обретение Россией государственной независимости. В качестве аргументов в пользу сохранения Союза приводятся обычно такие факторы, как тесные экономические связи советских республик и высказанная населением в ходе референдума 17 марта 1991 года поддержка сохранению обновленного СССР. Однако подобные аргументы, вполне приемлемые в условиях эволюционного развития, совершенно не соответствуют логике революционного процесса. Мы уже видели, что дезинтеграция Союза была тесно связана с борьбой социальных сил за выбор направления и темпов проводимых преобразований, причем интересы региональных элит совпали с широко распространенными среди населения республик националистическими настроениями. В такой ситуации революционная логика социальной борьбы действует гораздо сильнее самых рациональных аргументов. К концу 1991 года процессы дезинтеграции зашли настолько далеко, что пути назад уже не было. Это ощущали и политики, и рядовые граждане. По данных социологических опросов (таблица 5.4), в январе 1991 года 66% опрошенных считали власть президента СССР либо чрезвычайно ограниченной, либо вообще не существующей.
Таблица 4 Распределение ответов на вопрос: "Имеет ли Президент СССР сегодняреальную власть?" (январь 1991 г.)
| Мнение респондентов | Доля ответивших, % |
| Да, по всем вопросам | |
| Только в вопросах внешней политики | |
| Нет, потому что республики действуют | |
| независимо от позиций центра | |
| Затруднились ответить |
По словам Г.Э. Бурбулиса, активный переговорный процесс между республиками без участия центра начался уже с осени 1990 года. В ноябре был заключен двусторонний договор между Россией и Казахстаном, после чего подобные межреспубликанские соглашения вошли в моду. Весной 1991 года был подготовлен четырехсторонний договор между Россией, Казахстаном, Украиной и Белоруссией, и лишь вмешательство союзного центра предотвратило его подписание. Сами Новоогаревские переговоры15
, по впечатлению Бурбулиса, свелись к тому, что "вместо решительного поиска переходной конструкции в новое политико-правовое качество часами разговаривали о том, во что участники не верили ни каждый в отдельности, ни по группам. И все небесталанные усилия Горбачева сделать по старой привычке были бессмысленны, потому что все уже держали фигу в кармане... Мы не разваливали Союз, поскольку он уже не существовал тогда, но мы искали форму более щадящего распада. Беловежское соглашение было необходимой и вынужденной мерой" (интервью авторам).
Реальное соотношение идеологии и объективной необходимости хорошо прослеживается и в осуществлении в 1992 году ускоренного перехода к рыночным отношениям, начиная с либерализации цен. Анализ радикальных преобразований в экономической сфере особенно интересен потому, что в ходе российской революции кризис, приведший радикалов к власти, носил не военно-политический, а в первую очередь экономический характер. Так что общая логика действий радикалов во многом определялась хозяйственными задачами. Д. Коте и Ф. Веир следующим образом аргументируют выбор приоритетов экономической реформы: "Основанием для немедленной либерализации цен является экономическая теория, изложенная в традиционных западных экономических учебниках"— и приводят затем набор стандартных аргументов о преимуществах распределения ресурсов на основе механизмов свободного рынка. Между тем доводы в пользу либерализации цен носили несравнимо более практический характер. Страна приближалась к экономической катастрофе. Нарастали проблемы энергоснабжения, что грозило быстрым обвалом производства и нехваткой тепла для населения приближающейся зимой. Потребительский рынок был полностью разрушен, в городах нарастали продовольственные проблемы. До весны 1992 года правительство России ежедневно получало данные о состоянии торговли и запасах продовольствия в крупнейших индустриальных регионах, больше напоминавшие сводки с театра военных действий.
В условиях растущего хозяйственного хаоса регионы отказывались отгружать продовольствие и другие товары в соответствии с установленными ранее правилами, создавали собственные таможни, стремились перейти на самообеспечение. Угроза дезинтеграции России в тот период была вполне реальной. Не оставалось никаких административных рычагов, способных обеспечить снабжение страны самым необходимым. Приходилось предпринимать усилия на уровне правительства даже для того, чтобы обеспечить доставку по назначению гуманитарной помощи из-за рубежа, так как она самовольно задерживалась и перераспределялась региональными властями. Возможности централизованного снабжения были также исчерпаны. Практически отсутствовали валютные резервы. К концу 1991 года золотой запас бывшего Советского Союза упал до беспрецедентно низкой отметки — 289,6 тонн, за счет чего невозможно было обеспечить даже самые насущные потребности страны. Попытка запустить рыночные механизмы оставалась единственной альтернативой, которую власть могла использовать в своих усилиях избежать полного коллапса. Как показывают данные таблицы 5.5, эта мера смогла переломить катастрофическое нарастание процессов распада, характерное для нескольких предшествующих лет.
Таблица 5 Распределение ответов на вопрос: "Что вас больше всего огорчило в соответствующем году?"*
| 1990 | 1991 | 1992 | |
| Рост цен, снижение жизненного уровня населения | 67 | 67 | 62 |
| Исчезновение из продажи (самых) необходимых товаров | 51 | 39 | 10 |
Идея либерализации вполне логично вытекала из дискуссий о реформе цен enie во времена Горбачева. Было ясно, что оставлять систему цен в неизменном виде невозможно, а единовременный их пересмотр в сторону повышения проблем не решит. Уже к концу 80-х
Сумма ответов не равна 100%, поскольку для таблицы использованы лишь два варианта ответов из предлагавшегося перечня и респонденты могли выбрать более одного ответагодов вопрос о либерализации, что называется, витал в воздухе, хотя и не обсуждался открыто. Основная проблема состояла в том, кто возьмет на себя ответственность за непопулярные решения. Опасность же была вполне очевидна. С одной стороны, практически всеми признавалось, что либерализация цен чревата серьезными социальными потрясениями, массовыми акциями протеста и, возможно, сменой правительства. С другой стороны, как полагали некоторые специалисты, либерализация цен может не привести к появлению товаров в магазинах и преодолению дефицита, поскольку сфера торговли столь криминализирована, что не способна адекватно реагировать на рыночные сигналы. При этом преобладало мнение, что торговой мафии выгодна система регулируемых цен, так как она позволяет в условиях дефицита получать высокий доход за счет разницы в ценах при отпуске "налево". Все опасения противников либерализации оказались безосновательными, но чтобы проверить это на практике, требовалась способность к решительным действиям, которая обычно появляется у власти только в условиях радикальной фазы.
Таким образом, сама по себе либерализация цен не несла идеологической нагрузки и отражала лишь безальтернативность ситуации, готовность власти проводить радикальные реформы, даже жертвуя своей политической популярностью. Но и здесь власть шла на риск достаточно осторожно. Практическое осуществление либерализации было не столь решительным и бескомпромиссным, как это могло показаться на первый взгляд. Либерализация не коснулась ряда ключевых товаров и услуг, в том числе цен на энергоносители, платы за квартиру и коммунальные услуги. В достаточно широких масштабах сохранилось регулирование цен через норму рентабельности: местные власти оставляли себе возможность контролировать цены на товары первой необходимости. Ограничивался уровень торговой надбавки, регулировались цены так называемых предприятий-монополистов, попавших в реестр Антимонопольного комитета. Предполагаемая либерализация цен на энергоносители была отложена из-за активного противодействия со стороны широкого круга производителей, потребляющих топливо и энергию.
В большей мере идеологическими, концептуальными мотивами определялся курс на быструю остановку инфляции путем резкого сжатия денежной массы и сокращения дефицита государственного бюджета. Но и здесь "идеологическую чистоту" удалось выдерживать очень недолго. Если сама по себе либерализация цен, несмотря на гигантский инфляционный скачок в январе 1992 года, не вызвала активного общественного протеста", то антиинфляционный курс правительства уже к весне 1992 года породил серьезное противодействие широкого спектра политических сил. На
Уже с весны 1992 года власть вынуждена начать маневрировать, идти на уступки в денежно-кредитной и внешнеэкономической сферах. Ослабляется контроль за ростом денежной массы, что к началу осени приводит к новому всплеску инфляции, рост цен в сентябре-ноябре достигает 5% в неделю. Происходит обвальное, в три раза за два месяца, падение курса рубля. Для преодоления кризиса неплатежей предприятиям в больших масштабах выделяются льготные кредиты. Откладывается на неопределенный с р о к либерализация ц е н на энергоносители. Изменение политической линии повлекло за собой и кадровые перемены: в правительство вошли представители директорского корпуса, связанные с военно-промышленным и топливно-энергетическим комплексами (В.Ф. Шумейко, ГС. Хижа, B.C. Черномырдин), сменился и председатель Центробанка России. Одновременно предпринимались меры для подрыва единства интересов в рамках самого проинфляционного блока. В первую очередь они были связаны с процессами приватизации, начавшимися с осени 1992 года.
Начало приватизации поставило перед радикальной властью принципиально важную проблему. В принципе, механизм приватизации мог быть нацелен на решение трех различных задач: формирование эффективного собственника, рост доходов бюджета, формирование социально-политической базы радикального режима. Как и в любой революции, власть должна была найти оптимальное сочетание достижения своих финансовых и социальных, долгосрочных и краткосрочных целей. Первоначально идеологические установки радикалов предполагали приоритет стратегических и финансовых задач. В первом документе посткоммунистической России, посвященном приватизации, "Основных положениях программы приватизации государственных и муниципальных предприятий в Российской Федерации на 1992 г.", в качестве целей приватизации фигурировали: "содействие общим целям политики экономической стабилизации"; "обеспечение при приватизации резкого повышения экономической эффективности деятельности предприятий на основе их передачи в руки наиболее эффективных собственников"; "увеличение бюджетных доходов". Существовавший к этому времени Закон об именных приватизационных счетах рассматривался как досадная помеха нормальному течению приватизации, а превращение именного счета в свободно обращающийся ваучер — как вынужденный путь улучшения уже сформированного законодателями механизма приватизации. Практически все, кто пришел в правительство России в конце 1991 года и стоял у истоков ваучерной схемы, отмечают свое первоначальное принципиальное несогласие с содержавшимся в российском законодательстве ориентиром на массовую бесплатную приватизацию. Е.Т. Гайдар по этому поводу подчеркивал: "В очередной раз открою "тайну" появления приватизационных чеков. И Гайдар, и Чубайс были решительно против них. Решительно!.. Верховный Совет принял закон о чековой приватизации до того, как Гайдар и Чубайс пришли работать в правительство. Идея целиком овладела СМИ. Для нас это было неприятным ударом, мы хотели проводить приватизацию за деньги".
Уже к середине 1992 года стало ясно, что условия для такой политики приватизации чрезвычайно неблагоприятны. С одной стороны, все более усиливалось противодействие реформам, и проблема социальной базы преобразований выступала на первый план. С другой стороны, в наследство от старого режима осталась полная неопределенность имущественных отношений, на одну и ту же собственность нередко претендовали различные субъекты, и это нельзя было игнорировать. В результате подходы к приватизации существенно трансформировались. Это можно проследить в обеих версиях Государственной программы приватизации — от 11 июня 1992 года и особенно от 24 декабря 1993 года. Хотя в документах сохранялось обязательное упоминание важности формирования широкого слоя частных собственников как экономической основы рыночных отношений, на деле механизм ваучерной приватизации в краткосрочном плане позволял решать совсем иные задачи. Он давал возможность сочетать усиление позиций директорского корпуса в перераспределении собственности с популизмом "народной" приватизации, вовлекавшей в процессы передела собственности все население страны20
. Кроме того, горожане практически бесплатно получали в собственность свои квартиры, а сельские жители — наделы земли. Перспективы формирования эффективного собственника, равно как и фискальные задачи приватизации, на этом этапе отошли на второй план.
В таких условиях приватизационный чек — ваучер — оказался идеальным инструментом достижения баланса интересов всех сил, участвующих в приватизации: трудового коллектива, директорского корпуса, крупных и мелких инвесторов. Для облегчения процесса согласования интересов были разработаны три схемы приватизации крупных предприятий, предоставляющие разные возможности инсайдерам и аутсайдерам. Процедуры приватизации были предельно упрощены, позволяя осуществить передел собственности в сжатые сроки22
. Идеологи российской приватизации открыто признавали, что ее основное преимущество — гибкость механизма согласования интересов.
Как могло получиться, что при первоначальной концептуальной установке на приоритет стратегических и финансовых задач, на практике социальные задачи приватизации оказались безусловно доминирующими? В условиях российской революции радикалы были чрезвычайно ограничены в средствах воздействия на сложившиеся в обществе группы интересов. Отвергая террор как средство устрашения, не имея внешних врагов для мобилизации населения, не располагая из-за своей приверженности свободе слова таким мощным инструментом воздействия на массы, как официальная идеология, они вынуждены были в первую очередь полагаться на социальное маневрирование и поиск механизмов формирования прореволюционных коалиций. Приватизации давала им уникальную и, пожалуй, единственно доступную возможность широкого социального маневрирования. Если бы они не использовали ее, сосредоточившись в первую очередь на теоретически более важных задачах, их политическая судьба, скорее всего, была бы предрешена. Изменив подход к приватизации, радикалы сломали единый фронт противодействия реформам. Приватизация расколола интересы директорского корпуса практически пополам. По данным социологических опросов, в то время 42% директоров поддерживали приватизацию крупной промышленности, 48% тяготели к государственному регулированию и выступали против приватизации.
И все же ни смягчение макроэкономической политики, ни активное социальное маневрирование властей не остановило нарастание оппозиции преобразованиям. Уже первые шаги экономической реформы раскололи единодушные в прошлом российские институты власти. Против либерализации цен решительно высказались вице-президент А.В. Руцкой и председатель Верховного Совета Р.И. Хасбулатов. В дальнейшем противостояние между законодательной и исполнительной властью постоянно усиливалось. Фактически в отсутствие террора ситуация стала развиваться по тому же сценарию, что и в период власти умеренных, приводя к двоевластию. Верные своей общей стратегии, посткоммунистические радикалы стремились и здесь двигаться вперед путем маневрирования и компромиссов. По словам Е.Т. Гайдара, идея роспуска парламента витала в воздухе в 1992 году, к ее обсуждению возвращались десятки раз в разных кризисных ситуациях. Но в конечном счете власти не хотели рисковать выходом из правового поля, избегали неконституционных решений с непредсказуемым исходом (из интервью авторам). В конце 1992 года Б.Н. Ельцин пошел на далеко идущий компромисс с законодателями, согласившись на отставку Е.Т. Гайдара в обмен на поддержку Съездом народных депутатов референдума о доверии органам власти. Борьба за проведение референдума шла с переменным успехом до конца марта 1993 года, и, наконец, он был назначен на 25 апреля. Результаты референдума в целом продемонстрировали поддержку курса Ельцина и резкое падение доверия к представительным органам власти. В поддержку президента высказались 59% населения, причем 53% одобрили социальную и экономическую политику. Досрочные выборы президента поддержали 32%, досрочные выборы народных депутатов — 43%. Такой расклад сил подтверждали и социологические опросы. Однако референдум не остановил процессы размежевания, и к осени 1993 года конфликт обострился до предела.
Противостояние законодательной и исполнительной власти происходило по нескольким направлениям. В области государственного устройства разные ветви власти опирались на противоположные концепции новой российской конституции: проекты Верховного Совета исходили из принципа парламентской республики с жестким контролем законодателей за деятельностью правительства, тогда как другая сторона предлагала президентскую республику с достаточно высокой степенью независимости исполнительной власти от парламента. В экономической области депутаты настаивали на серьезной переориентации политики, в том числе на увеличении бюджетного дефицита за счет расширения расходных статей бюджета, на коренном пересмотре механизмов приватизации в пользу инсайдеров. Руководство Верховного Совета призывало даже к прямому сопротивлению экономическому курсу правительства, предлагая субъектам Федерации не перечислять налоги в центр, если им не хватает средств на решение собственных социально-экономических проблем. Не следует преуменьшать значения и личностного аспекта противостояния, когда "два типа вождистской культуры столкнулись на очень узком пространстве власти" (интервью Г.Э. Бурбулиса авторам), хотя этот фактор и не был решающим и, скорее, отражал всю остроту объективных противоречий, чем выступал их первопричиной.
Под влиянием обостряющегося противостояния накалялась и общая обстановка в стране, власть переставала контролировать ход событий. Проведение несанкционированной демонстрации 1 мая 1993 года в Москве вылилось в столкновение с милицией, в ходе которого были жертвы. Затем по инициативе Центрального банка, подчиненного Верховному Совету, в откровенно провокационной форме была проведена денежнаяреформа (обмен купюр с ограничением срокови сумм), вызвавшая недовольство населения и негативно отразившаяся на популярности Б. Ельцина. К июню 1993 года более 40% населения считало, что вероятность наступления в стране полной анархии очень вели-ка, и менее 10% — что это совершенно невероятно. Люди устали от политических неурядиц и были готовы принять решительные действия по разрешению кризиса. Судя по результатам социологических опросов, почти 40% положительно отнеслось к идее распустить Съезд народных депутатов и Верховный Совет, передав на переходный период всю полноту власти президенту (31% высказались против). Более 45% считали, что роспуск представительных органов власти и введение прямого президентского правления будут способствовать улучшению положения дел в стране. В сентябре 1993 года Ельцин своим указом объявил о роспуске представительных органов власти. Законодатели не подчинились , иконфликт закончился силовым столкновением 3-4 октября 1993 года. Наверное, никогда в ходе революции Россия не была столь близка к гражданской войне, как в тот момент. Гражданская война привела бы к "классическому" варианту радикальной фазы, со всеми свойственными ей опасностями и издержками.
Такого развития событий удалось избежать, дело ограничилось двухдневными столкновениями в столице, однако кровь здесь все-таки пролилась. Уровень активности населения и его поддержки революционной власти, по крайней мере в крупных городах, оказался достаточно высоким для того, чтобы армия, после некоторых колебаний, поддержала президента и правительство. Еще один, последний раз в ходе революции власти пришлось положиться на непосредственную мобилизацию "низов", напрямую обратившись к народу с призывом защитить завоевания революции. После этого последовало принципиально важное политическое решение: новая Конституция России была разработана и принята не на основе установленных действовавшим тогда законодательством процедур, а путем прямого обращения к мнению народа, через референдум.
Для характеристики политического режима, установленного после 4 октября 1993 года, подчас употреблялись эпитеты "авторитарный" и даже "диктаторский". Утверждали, что 21 сентября — 4 октября произошел государственный переворот, положивший конец революционно-демократическому процессу, начатому в 1985 году. Однако существовала и другая точка зрения на этот кризис. И.М. Клямкин, например, связывал события осени 1993 года не с чрезмерным усилением, а, напротив, со слабостью государственной власти. "Роспуск Верховного Совета — это всего лишь попытка слабой федеральной власти вырваться из кризиса, волевым способом освободиться от раздирающих ее противоречий. Но консолидации элитных групп на каких-то стратегических целях тут не было и в помине: просто другие центры экономической и политической власти оказались еще слабее, чем почти бессильная центральная власть". Подобная трактовка событий фиксировала в качестве главной особенности революционного процесса в России слабость государства (причем способность к насилию скорее подтверждает это, чем опровергает), и главный источник этой слабости — отсутствие консолидации элитных групп. В то же время различие между событиями августа 1991 и октября 1993 годов четко продемонстрировало разницу между умеренными и радикалами в условиях политического противостояния: попав в безвыходную ситуацию, радикальный режим готов действовать жестче и бескомпромисснее и в конечном счете идет на насильственные действия ради сохранения власти и проводимого курса — умеренные же на это не решаются.
Тем не менее, именно события сентября-декабря 1993 года оказались тем переломным моментом, после которого постепенно стали складываться условия для изменения ситуации в направлении большего спокойствия и устойчивости. Апокалиптические прогнозы роста политической нестабильности и надвигающегося социального взрыва, связанные с резким перераспределением власти в пользу президента после 4 октября, абсолютно не оправдались. Напротив, политическое положение постепенно стабилизировалось. Политическая жизнь стала входить в нормальное русло, а конфликты между ветвями власти решались в рамках определенных Конституцией "правил игры". Политический режим, со свойственной ему системой сдержек и противовесов, постепенно укреплялся. Новая Конституция, четко оформившая систему разделения властей и отношения с регионами, по крайней мере в течение нескольких последующих лет продемонстрировала способность обеспечивать устойчивость политической системы. Даже столь взрывоопасный процесс, как война в Чечне, не привел к резким политическим сдвигам.
К концу 1993 года наблюдались и другие характерные тенденции, явно указывающие на постепенную стабилизацию. Несмотря на падение производства и сохраняющуюся инфляцию, кризисная ситуация, непосредственно приведшая к власти радикалов, к этому моменту себя исчерпала. Полностью разрушенный потребительский рынок на протяжении 1992-1993 годов был восстановлен. По данным социологических опросов, в апреле 1993 года от 70 до 90% опрошенных отмечали наличие в свободной продаже всех основных продовольственных товаров. С развитием рыночных отношений и введением конвертируемой валюты практически исчезла угроза полной дезинтеграции России. Ожидание приближающейся катастрофы постепенно переставало доминировать в общественном сознании". Власть восстанавливала свой контроль над ситуацией в стране. Пережив первоначальный период хаоса, связанного с развалом Союза, Россия обрела все основные признаки государственности: границы, армию, налоговую систему, собственную валюту и т.п. Постепенно нормализовывалась ситуация с золотым и валютным запасом страны, появлялась возможность проводить осмысленную макроэкономическую политику. За два года рыночных реформ удалось успешно избежать гиперинфляции и создать базовую систему рыночных институтов, что позволило сделать экономическую ситуацию более контролируемой.
Другая тенденция была связана с изменением ориентиров в поведении людей. Характеризуя силы, поддерживавшие радикальные преобразования, Е.Т. Гайдар отмечал, что они в тот момент представляли собой достаточно широкую неструктурированную демократическую массу, причем "ее главная слабость состоит именно в том, что она слабо структурирована, она еще не отражает никаких вполне устоявшихся интересов, и поэтому на нее трудновато опереться" (интервью авторам). К концу 1993 года ситуация начинает меняться. Основываясь на данных социологических опросов, И.М. Клямкин следующим образом характеризовал эволюцию настроений: "Пока всерьез полагали, что коммунизм может вернуться, те, кто этого опасался, независимо от их отношения к проводимым реформам, поддерживали президента. Но после штурма Белого дома и роспуска советов, после того, как сами антикоммунисты раскололись на несколько предвыборных блоков, общество перестало верить в опасность коммунистического реванша. Политическое поведение людей стало приходить в соответствие с их социально-экономическими интересами и ценностями".
Нормализация мотивации населения сопровождалась изменением приоритетов, определяющих действия людей в повседневной жизни. На протяжении 1991-1993 годов социологи выделяют две основные тенденции в поведении. Люди все более сосредотачивались на своих личных, семейных, локальных проблемах, частная жизнь для них становилась все более значимой. И одновременно они понемногу переставали ждать благодеяний от власти и все больше надеялись на себя, ориентировались на собственные силы. По опросам 1993 года, 70% населения были готовы рассчитывать на свои силы и возможности, и лишь 18% ждали защиты и поддержки от государства. В результате рост недовольства курсом проводимых реформ не сопровождался активными политическими действиями и являлся все менее значимым фактором в принятии политических решений. При этом среди населения усиливались ностальгические настроения по старым временам, идеализация советского прошлого, в котором ценили прежде всего стабильность, уверенность в завтрашнем дне и отчасти социальную справедливость. К концу 1993 года по сравнению с 1992 в полтора раза выросло число сторонников плановой экономики, в то время как число приверженцев рынка уменьшилось почти наполовину. В октябре количество тех и других сравнялось (по 33%). В целом число тех, кто предпочитал доперестроечные времена, относительно стабильное в 1992-1993 годах (42-46%), в 1994 году начинает расти, составив 54% в апреле и 58% в сентябре. В то же время подавляющее большинство населения понимало: возврата к прошлому быть не может, старые времена ушли навсегда (таблица 6).
Таблица 6 Распределение ответов на вопрос: "Возможен ли возврат к тому, что было до 1985 года?"
| 1993 | 1994 | |
| Да (возможен возврат) | 8 | 15 |
| Нет (перемены уже необратимы) | 74 | 70 |
| Затруднились ответить | 18 | 15 |
Наконец, 1993 год характеризуется активным формированием новой элиты, ее интересы и борьба между различными ее группами начинают играть существенно более важную роль, чем настроения людей. В принципе, элитные группы на всем протяжении российской революции были ведущей силой в формировании политики правительств, однако на радикальном этапе для защиты своих интересов они должны были мобилизовывать поддержку стоящих за ними групп населения: директора предприятий стремились обеспечить содействие (или хотя бы лояльность) трудовых коллективов, политическое руководство в критических ситуациях опиралось на поддержку демократически настроенного населения крупных городов и т.п. К началу 1994 года необходимость такой поддержки постепенно отпадает: позиции новой элиты оказываются уже достаточно прочны для самостоятельной защиты своих интересов.
Все перечисленные тенденции однозначно указывают на то, что к концу 1993 года радикальная фаза революции подошла к своему завершению . Отн осительная неудача радикалов во главе с Гайдаром на выборах в Государственную Думу и последовавший затем их уход из правительства вполне адекватно отразили процесс "понижения революционной кривой", означавший наступление нового этапа — термидора. Центральное место здесь занимает взаимодействие и борьба новых элитных групп, сформировавшихся на предшествующих этапах революции. Поэтому для понимания политики термидора необходимо рассмотреть процессы формирования и эволюции этих групп, а также характер их интересов.
5. НОВЫЕ ЭЛИТЫ И ПОЛИТИКА ТЕРМИДОРА
Процесс формирования новой элиты привлекает особое внимание исследователей российской трансформации, ему было посвящено значительное число работ, проведено несколько крупных исследований элит. Так, в 1993 году ВЦИОМ проинтервьюировал 1812 представителей новой и старой элиты в 19 регионах России. Широкие исследования в этой области ведет Ольга Крыштановская. Есть и некоторые попытки теоретического анализа. Тем не менее очевидно, что исследования постсоветской элиты делают л и ш ь первые шаги, и многие глубинные процессы пока не привлекают внимания исследователей.
В большинстве работ выделяются следующие основные характеристики новой российской элиты.
Во-первых,
партийно-государственной номенклатуре удалось сохранить лидирующие позиции при перераспределении собственности и устойчиво закрепиться в рамках новой элиты. По данным ВЦИОМ, 60% представителей бывшей номенклатуры и в 1993 году занимали элитные позиции, сравнимые с номенклатурными должностями советского времени. Треть партийной номенклатуры находилась на высшем уровне государственного управления, треть занимала командные позиции в экономике.
Более трети представителей советской государственной элиты продолжали занимать руководящие посты в государственном аппарате. Имеющиеся данные о ста крупнейших бизнесменах России 1992-1993 годов позволяют сделать вывод, что 62% из них имели непосредственное отношение к прежней элите, в том числе 17% вышли из аппарата комсомола, 23% — это бывшие руководители промышленных предприятий, 14% работали на руководящих должностях в советской банковской системе, 8% — члены "номенклатурных" семей (Kots, Weir, 1997, p. 118, со ссылкой на неопубликованные результаты исследований О. Крыштановской). Общая картина преемственности старой и новой элиты представлена в таблице 7.
Таблица 7. Происхождение новой (ельцинской) элиты из старой номенклатуры
| Высшее руководство | Партийная элита | Региональная элита | Правительство | Бизнесэлита | В целом | |
| Всего из номенклатуры | 75,0 | 57,1 | 82,3 | 74,3 | 61,0 | 69,9 |
| В том числе из высшей номенклатуры | 24,2 | 35,0 | 8,9 | 15,4 | 5,0 | 17,7 |
Во-вторых,
источниками большинства крупных капиталов, которые сформировались в 1988-1991 годах, послужили избирательно предоставляемые в период перестройки возможности заниматься предпринимательской деятельностью и приватизировать собственность. Именно номенклатура имела привилегированный доступ к созданию совместных предприятий, льготным кредитам, экспортно-импортным операциям, возможностям свободно переводить безналичные деньги в наличные. Номенклатурная приватизация затронула наиболее перспективные предприятия и министерства, систему материально-технического снабжения, банковскую сферу, недвижимость. Наилучшие возможности для обогащения получили часть чиновников и директорского корпуса, руководители "избранных" кооперативов, по тем или иным причинам получившие крупные государственные средства, "комсомольский бизнес", причем эти группы изначально были достаточно замкнутыми. Безусловно, из этого правила были исключения (например, один из крупнейших российских банков, Онексим-банк, сформировался в 1993 году), однако основа новой бизнес-элиты была заложена именно в период перестройки.
В-третьих,
элита все же подверглась достаточно существенному обновлению. С одной стороны, произошло изменение статусов и рангов в рамках представителей прежней номенклатуры. Как показано в таблице 7, рекрутирование в новую элиту из высших слоев прежней номенклатуры происходило в гораздо меньших масштабах, чем из номенклатуры в целом. По информации ВЦИОМ, около половины новичков российской правящей элиты вошли в нее из второго эшелона старой элиты. С другой стороны, нельзя недооценивать также реальный процесс смены элит. По подсчетам О.Крыштановской, половина всех лидеров партий, 59% новых бизнесменов, треть депутатов, четверть президентской команды и правительства никогда прежде в номенклатуру не входили. Наиболее традиционным путем рекрутировалась региональная элита, где лишь 17% не имели номенклатурного прошлого. По данным опроса ВЦИОМ, новичками является 22% российской элиты. Наибольшую восходящую мобильность демонстрируют представители российского бизнеса: 2/3 этой группы не принадлежали в конце 80-х годов к власть предержащим. Данные о 100 высших бизнесменах показывают, что 38% из них не имели отношения к прежней элите и вышли из самых различных слоев, включая ученых, безработных, преступников и т.п..
Смена элит сопровождалась не только (и не столько) сменой персоналий. Существенно изменились и качественные характеристики элиты. Она помолодела: больше половины представителей современной элиты в 1993 году были моложе 50, каждый пятый — моложе 40. Она стала образованней: 2/3 президентской команды составляли доктора наук, высока была и доля обладателей ученых степеней в правительстве и среди партийных лидеров. Причем по сравнению с предшествующим периодом изменился характер полученного образования: в то время как 2/3 брежневской когорты заканчивали провинциальные технические вузы, в 90-е годы происходит снижение доли технократов и рост числа гуманитариев, особенно получивших высшее экономическое и юридическое образование. Наконец, элита по происхождению стала более городской: доля выходцев из села упала в ней за 10 лет в 2,5 раза, в том числе в окружении Ельцина — в 5 раз.
Поначалу основной акцент в этом анализе делался на сопоставление и взаимосвязь новой и старой элиты. Лишь позднее появились работы, посвященные самому процессу формирования новых элитных групп и не сводящиеся к анализу источников состояний их отдельных представителей30
. Между тем, именно эти вопросы заслуживают особого внимания. Происхождение той или иной элитнойгруппы очень быстро перестает оказывать существенное влияние на ее действия. Гораздо более значительную роль здесь играет ее новое положение и связанные с ним интересы и проблемы. Поэтому сам факт того, что новый бизнес в значительной мере вышел из рядов старой номенклатуры, может объяснить очень немногое в формировании политики термидорианского периода. Чтобы понять, какие группы интересов и каким образом реально определяют эту политику, необходимо рассмотреть сложный процесс эволюции элиты на протяжении радикальной фазы и на первой стадии термидора, когда кристаллизация интересов новых элитных групп протекает наиболее активно. Здесь перед исследователем возникает следующий комплекс проблем. Во-первых, неоднородность элиты, противоречивость интересов формирующихся групп. Во-вторых, эволюция интересов элиты в процессе революционных преобразований в обществе. В-третьих, взаимосвязь интересов элиты с положением в различных секторах экономики. В-четвертых, место и формы влияния тех слоев старой номенклатуры, которым не удалось попасть в новую элиту, и их дальнейшая эволюция.
Акцент на преемственность элиты затушевывает те реальные противоречия, которые сложились между различными группами интересов к моменту начала радикальной фазы. Между тем, в тот период было совершенно очевидно, что существуют (во всяком случае, в экономике) два основных блока сил, отношения которых весьма далеки от гармонии. Условно они получили название "красные директора" и "новые коммерсанты"32
. На самом деле процессы "первоначального накопления" шли в рамках обеих групп, хотя и в разных формах: "красные директора" в основном перекачивали ресурсы государственных предприятий в частные фирмы, а "новые коммерсанты" делали состояния, главным образом, на торговле и экспортно-импортных операциях. Интересы этих групп часто совпадали, как это было показано выше применительно к формированию "проинфляционного блока". Однако долгое время их взаимоотношения носили достаточно конфликтный характер. Прежде всего противоречия проявлялись в сфере формирования хозяйственных связей. Обследования 1992 года наглядно демонстрировали, что государственные предприятия, как правило, устанавливали привилегированные условия поставок и цен для "своих" контрагентов и дискриминировали частный сектор3
'. С началом приватизации крупных предприятий этот конфликт воспроизвелся на новом уровне — как противоречие между инсайдерами и аутсайдерами при перераспределении собственности, а затем как борьба аутсайдеров за возможности реального контроля над собственностью, формально ими приобретенной в процессе приватизации.
При очевидном антагонизме этих групп постепенно складывалось и поле общих интересов. Государственные (либо приватизированные) предприятия, столкнувшись с проблемой ограниченного спроса на свою продукцию, стали искать платежеспособных потребителей и находили их в первую очередь среди частных фирм. В результате еще недавно дискриминируемые частники превращались в наиболее выгодных клиентов, под их потребности в ряде случаев стали специально перестраивать и приспосабливать производство34
. Точки соприкосновения были быстро найдены и в использовании "дешевых денег", получаемых от государства в форме субсидий, льготных кредитов и т.п. Если в начале реформ директора госпредприятий обычно тратили эти деньги на зарплату работникам, то очень скоро они стали "прокручиваться" через коммерческие структуры в целях личного обогащения представителей обеих сторон. Чтобы установить контроль над собственностью в процессе приватизации предприятий, некоторые директора шли на союз с коммерческими структурами и получали от них необходимые средства для приобретения контрольного пакета акций.
Таким образом, взаимодействие этих двух групп характеризовалось антагонистическим симбиозом, процессами притяжения и отталкивания, взаимопроникновением и борьбой за лидерство. Обе группы имели свои "конкурентные преимущества" по части давления на государственные структуры. Крупные государственные (либо бывшие государственные) предприятия обеспечивали занятость тысячам людей (иногда целым городам), оказывали широкий спектр социальных услуг своим работникам и населению в целом, обслуживали значительную часть инфраструктуры населенных пунктов, где они были расположены. Естественно, наличие подобной социальной нагрузки использовалось "красными директорами" как решающий аргумент для получения государственной поддержки своим предприятиям. Одновременно финансовые ресурсы, а тем самым и экономическая власть, все более концентрировались в руках новых коммерческих структур, и правительство не могло с этим не считаться.
Принципиально важную роль в процессе формирования новых элит сыграла приватизация. Среди исследователей российских реформ господствует мнение, что в целом она была проведена в пользу инсайдеров, в первую очередь менеджмента предприятий, и значение внешних структур в этом процессе было минимальным. Имеющиеся данные на первый взгляд подтверждают это. Однако, как нам представляется, подобная недифференцированная оценка процесса приватизации методологически неверна. В конце 1993 годаодин из крупных российских коммерсантов так характеризовал ситуацию: "В России есть несколько очень крупных конкурентоспособных компаний, но в них менеджмент занимает такие устойчивые позиции, что они никого не пустят (как показала история с залоговыми аукционами, в этом он оказался не прав.).
Кроме того, есть ряд перспективных предприятий, и они приватизированы аутсайдерами. Все остальные безнадежно неконкурентоспособны, и они приватизированы инсайдерами". Мы не утверждаем, что столь категорическая оценка полностью верна, однако она четко отражает подход коммерческих структур к этому вопросу. 1993-1994 годы — это период активного формирования финансово-промышленных групп вокруг крупных финансовых структур, где-то целенаправленного, где-то хаотического приобретения ими собственности в производственном секторе. Одновременно наблюдалось и встречное движение — диверсификация организаций, возникших на базе производственных предприятий, в финансовую сферу.
Создание финансово-промышленных групп (ФПГ) в процессе приватизации шло полностью вразрез с теми идеологическими установками, которыми руководствовались ее организаторы. Это еще раз продемонстрировало подчиненную роль идеологии на радикальной фазе в тех случаях, когда она вступает в конфликт с реальными интересами. Предполагалось, что в России будет сформирован фондовый рынок по американскому образцу, и поэтому нормативные акты всячески ограничивали участие банковских структур в приватизации, долгое время запрещалось и перекрестное владение акциями. Однако на практике, вопреки всем ограничениям, развитие пошло в большей степени по альтернативному пути — по пути тесного сращивания банковских и промышленных структур. Нормативные акты, принятые в конце 1993 года и фактически легализовавшие существование финансово-промышленных групп, во многом лишь отражали уже сложившуюся к тому времени реальность. В дальнейшем ограничения на формирование и функционирование подобных групп становились все менее жесткими. "Наблюдаемая в ходе российских реформ эволюция нормативной базы взаимодействия реального и финансового секторов экономики может быть охарактеризована как вынужденный дрейф от американской к японо-германской модели отношений между этими секторами". Все это, впрочем, не означало, что большинство реально существующих групп получили формальный статус. Крупнейшие финансово-промышленные империи, называемые еще финансово-промышленными конгломератами, не стремились к официальному признанию. Но именно они оказывали наибольшее воздействие на процессы становления новой элиты.
Формирование ФПГ и конгломератов в процессе приватизации означало, что водораздел между "красными директорами" — "новыми коммерсантами" становился все более эфемерным. На первый план постепенно выступали иные критерии — в первую очередь состояние и экономические перспективы вновь приобретенной собственности. Постепенно сформировались новые группы интересов, взаимодействие и противоречия которых играли принципиально важную роль в определении политики властей. Вот эти группы:
1)Собственники экспортно-ориентированных, конкурентоспособных на мировом рынке предприятий, внутренние цены на продукцию которых ниже мировых, что вынуждает их субсидировать всю остальную экономику. В первую очередь к этой категории относятся предприятия топливно-энергетического комплекса.
2)Собственники экспортно-ориентированных предприятий, конкурентоспособность которых на мировом рынке искусственно поддерживается за счет заниженных внутренних цен на ресурсы. К подобного рода предприятиям можно отнести значительную часть черной и цветной металлургии, а также химической промышленности.
3)Собственники предприятий, работающих на внутренний рынок, выпускающих импортозамещающую продукцию и имеющих определенную перспективу при благоприятной для них политике государства.
4)Собственники предприятий, работающих на внутренний рынок, но по причинам специфики конечного продукта либо характера спроса не испытывающих давления внешней конкуренции.
5)Собственники безнадежно неэффективных, нежизнеспособных предприятий.
В условиях криминализации бизнеса особую группу интересов представляли также мафиозные структуры, во многих случаях тесно связанные с политическими институтами различных уровней и имевшие возможность воздействовать на их решения.
В процессе формирования новой элиты крупные финансовые структуры начинали играть решающую роль, оттесняя "красных директоров" на второй план. Все попытки спасти традиционную экономическую элиту, которые время от времени предпринимали различные ведомства, оканчивались неудачей. Особенно ярко это отразилось в формировании нормативной базы деятельности финансово-промышленных групп. Первоначально нормативные акты в этой области были направлены в основном на финансовую поддержку "красных директоров" и их защиту от притязаний финансовых структур, желавших приобрести госсобственность в ходе приватизации. Однако в процессе доработки этих документов льготы были сведены к минимуму, финансовая помощь практически не выделялась, а крупнейшие финансовые структуры заняли ведущее место во многих ключевых ФПГ.
Постепенно теряли влияние на властные структуры и сами "красные директора", которые стояли во главе безнадежно неконкурентоспособных, но выполнявших широкие социальные функции промышленных монстров. Их финансовая поддержка со стороны государства неуклонно падала, возможности для лоббирования своих интересов иссякали. Это было вызвано двумя основными факторами. С одной стороны, резко усилились — политически и финансово — их конкуренты в борьбе за возможность влиять на государственную политику. С другой стороны, сами власти в условиях термидора все больше начинали ориентироваться не на широкие слои населения, а на интересы элитных групп, и многочисленные социальные функции предприятий переставали быть серьезным аргументом для выделения им государственных ресурсов. Исключениями из правила стали угольная промышленность и сельское хозяйство, которые долгое время продолжали получать крупные субсидии, в первую очередь по причинам политического характера.
Становление новых элитных групп оказывало активное влияние на деятельность власти, которая все сильнее отражала их интересы. Переориентация происходила постепенно, но к 1995-1996 годам стала достаточно очевидной. Особенно ярко этот процесс проявлялся в сфере приватизации. Механизм ваучерной приватизации формально носил достаточно демократичный характер, был нацелен на согласование широкого круга интересов и предоставлял определенные возможности участия в этом процессе самым различным социальным слоям. Срок действия ваучеров истек летом 1994 года, после чего приватизация замедлилась. Однако во второй половине 1995 года правительство согласилось на совершенно новый подход к перераспределению собственности, явно ориентированный на интересы узкого круга влиятельных элитных групп. Крупные пакеты акций наиболее престижных компаний, находящиеся в государственной собственности, предполагалось передать в доверительное управление юридическим лицам в обмен на предоставление государству в долг необходимых средств для пополнения бюджета. В случае невозвращения долга организации, взявшие акции в управление, получали право на их продажу. Фактически это была приватизация — в бюджет на 1996 год не были заложены средства для возвращения долгой банкам-кредиторам.
Передачу акций предполагалось проводить на конкурсной основе. В конце 1995 года состоялось 12 залоговых аукционов, которые сопровождались скандалами. Конфликты возникали в связи с такими явлениями, как организация аукциона (прием заявок и задатков) одним из его участников; возможность использовать для участия в аукционах государственные средства, размещенные в соответствующих банках; высокая вероятность предварительного сговора участников. Среди победителей этих аукционов доминировали два крупных российских банка: "Онексим-банк" и "Менатеп". По мнению специалистов, "эти аукционы представляли собой... либо завуалированный самовыкуп пакета акций предприятиями, либо — в большинстве случаев — прямую неконкурентную продажу пакета акций заинтересованным банкам (финансово-промышленным группам)".
Именно интересами формирующихся элитных групп можно объяснить и ряд других характерных особенностей экономической политики периода термидора, которые на первый взгляд представляются абсолютно нелогичными. Одна из подобных загадок — сохранение достаточно либерального экспортно-импортного режима, когда значительная часть экономики неконкурентоспособна и испытывает серьезные трудности. Уже к концу 1993 года произошла консолидация сил, заинтересованных в усилении протекционизма в государственной политике. Эту позицию разделяла значительная часть ученых-экономистов, политиков, средств массовой информации, причем ее приверженцы входили и в правительство. Во многом ситуация напоминала формирование "проинфляционного блока", под давлением которого правительство радикалов было вынуждено отступить от жесткой денежной политики. Тем не менее, в данном случае результаты оказались совершенно другими: несмотря на периодически происходившие изменения "правил игры", в целом экономика оставалась достаточно открытой.
Найти объяснение этому феномену можно, только рассмотрев в динамике влияние различных элитных групп: постепенное снижение возможностей давления со стороны "красных директоров", которые не смогли обеспечить себе устойчивое положение в новой элите; рост роли тех слоев, экономическая база которых связана с экспортно-ориентированными отраслями; усиление их "веса" по сравнению с группами интересов, связанными с импорто-замещаю-щими отраслями. В этой ситуации возможности политического влияния и лоббирования своих интересов со стороны тех, в первую очередь ориентированных на экспорт, секторов, которые заинтересованы в либеральном экспортно-импортном режиме, несравнимо шире, чем их удельный вес в экономике. Деятельность "челноков" (людей, осуществляющих импорт небольших партий товаров на регулярной основе), которые оказывали либеральной политике поддержку "снизу", служила здесь дополнительным, но, судя по всему, далеко не решающим фактором.
Иная ситуация складывалась в политике цен на топливно-энергетические ресурсы. Здесь интересы двух влиятельных элитных групп, связанных с потенциально конкурентоспособным и потенциально неконкурентоспособным экспортом, диаметрально расходятся. Конкурентоспособные экспортные отрасли, внутренние цены на продукцию которых ниже мировых, заинтересованы в максимальном сокращении этой разницы, а тем самым и объемов субсидирования всей остальной экономики за свой счет. Напротив, для экспортно-ориентированных отраслей, конкурентоспособность которых поддерживается благодаря низким ценам на ресурсы, сохранение разницы между мировыми и внутренними ценами — вопрос жизни и смерти. Их интересы поэтому совпадают с интересами подавляющей части других экономических субъектов, нежизнеспособных в условиях мировых цен на топливо и энергию. Поэтому борьба вокруг динамики цен на топливно-энергетические ресурсы оказывалась несравнимо более острой и ожесточенной, чем баталии вокруг экспортно-импортного режима.
Еще одна очевидная тенденция в формировании новых элит в ходе революции — усиление роли региональных элит. Получив в ходе радикальной фазы широкие права и возможности распоряжаться значительными ресурсами на местах, эти элиты, во многом независимые от "центра", сохраняли контроль за развитием бизнеса в регионах, перераспределением бюджетных ресурсов, локальными политическими процессами. В соответствии со своим реальным политическим весом они располагали возможностью влиять на формирование федеральной политики. Кроме того, в случае принятия решений, противоречащих их интересам, эти элиты могли успешно тормозить их практическое исполнение. Взаимодействие, противоречия и конфликты между элитами федерального и регионального уровней также относились к числу существенных факторов, определяющих процесс принятия политических решений,в условиях российского термидора. Значительную роль играли и противоречия между различными группами региональных элит, в частности между регионами-донорами и регионами-реципиентами федерального бюджета. Так, руководители нескольких крупнейших регионов-доноров выступили весной 1997 года с инициативой унифицировать политику регулирования квартирной платы на том основании, что регионы-реципиенты поддерживают низкий уровень платежей за жилье и коммунальные услуги за счет дотаций из федерального бюджета, доходы которого формируются регионами-донорами.
Специфические процессы, характерные для термидорианского периода, во многом объясняют и динамику экономической ситуации в стране в 1995-1996 годах. В этот период не произошел переход к экономическому росту, более того, по многим параметрам экономическое положение продолжало ухудшаться: усилились неплатежи предприятий друг другу, в кризисном состоянии оказалась бюджетная система, повсеместные задержки заработной платы, пенсий и пособий негативно влияли на уровень жизни населения. До осени 1994 года в социологических опросах соотношение числа людей, положительно и отрицательно оценивавших экономическое положение своей семьи, хотя и было подвержено весьма существенным колебаниям, в целом устойчиво держалось выше единицы. С осени 1994 года оценки резко ухудшаются, достигая к июлю 1995-го низшей точки — около 0,6. Потом соотношение несколько улучшается, но в целом продолжает быть ниже единицы, лишь в отдельные моменты немного превышая этот уровень. Следующая точка резкого падения — сентябрь 1998 года, когда, в результате финансового кризиса, это соотношение почти достигло 0,4.
Рассмотренные закономерности во многом аналогичны тенденциям, которые были характерны и для других стран на первом этапе термидорианского развития, поскольку вызваны весьма схожими причинами. Вывод К. Бринтона о том, что для населения термидор оказывается тяжелее радикальной фазы, нашел подтверждение в опыте современной России.
6. ПРОБЛЕМА ЗАВЕРШЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ
РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Российская революция становится достоянием истории. Уже в 1997 г. Е.Т. Гайдар утверждал, что в стране идет нормальная постреволюционная стабилизация, причем "революционный период заканчивается в два этапа: первый из них — это 4 октября — декабрь 1993, второй — это 3 июля 1996-го (день выбора Б.Н. Ельцина президентом России на второй срок. А.Н. Яковлев тогда же полагал,что в России конца 1990-х годов, происходит реставрация, когда многие из прежних политических фигур стали вновь возвращаться к власти (интервью авторам). Этот тезис позднее получил воплощение в усилении роли выходцев из силовых структур в 2000-2003 годах.
Завершение революции — процесс достаточно длительный, и современная российская революция не является исключением. По крайней мере до президентских выборов 2000 г. в России сохранялась основополагающая черта революционного общества — слабость государства. Более того, как всегда в период завершения термидора, эта слабость буквально бросалась в глаза и была общим местом в оценке ситуации. Политический курс был подвержен резким колебаниям и становился все более непредсказуемым. Идеологические шараханья из стороны в сторону (от "правого" Кириенко через "тяжеловеса" Черномырдина к "коммунистическому" Примакову во главе кабинета), чехарда в правительстве (за 1998-1999 годы сменилось пять премьер-министров), усиление келейности в принятии решений кругом ближайших к президенту людей — все это явно указывало на кризис системы власти, сложившейся уже в ходе революции. Физическое одряхление главы государства как бы служило символом вырождения властных структур.
Для полноты картины следует добавить хронические экономические проблемы, в наиболее острой форме выразившиеся в финансовом кризисе августа 1998 года. Кризис привел к трехкратной девальвации рубля, дефолту по внутренним и внешним обязательствам, развалу банковской системы и банкротству многих банков, включая весьма крупные. В результате активизировались процессы концентрации и перераспределения собственности, изменилось соотношение сил в бизнес-элите. Резко снизились доходы населения, обесценились сбережения.
Неблагоприятные изменения происходили и в положении России на международной арене. Отсутствие значимых позитивных экономических сдвигов, кризис власти, общее ослабление международного статуса страны, ухудшение ее имиджа — все это приводило к постепенному охлаждению отношений с Западом. Отказ платить по внешним долгам, острые противоречия по вопросу разрешения балканского кризиса резко ускорили этот процесс. Если раньше на Западе идеализировали Россию, не замечая самых очевидных проблем и противоречий, то к концу 1990-х стало принято чудовищно преувеличивать негативные черты, полностью игнорируя положительные моменты.
Рассматривая все эти процессы в комплексе, может создасться впечатление, что ситуация в России все более расшатывалась,перспектива стабилизации не просматривалась, и впереди страну ждали новые потрясения. Однако это впечатление оказалось обманчиво. В период термидора постепенно вызревают процессы, ведущие к усилению государства, к преодолению революционной нестабильности. Перечислим эти процессы применительно к России рубежа XX-XXI веков.
Во-первых,
усиливалась консолидация в рамках элиты, "многими наблюдателями отмечаются явные признаки сближения разных, конкурирующих между собой групп в "верхах" общества". Радикальная, непримиримаяоппозиция маргинализировалась, тогда как основные оппозиционные силы (прежде всего КПРФ) после парламентских выборов декабря 1999 года стали налаживать диалог и сотрудничество с исполнительной властью. Конфликты в среде бизнес-элиты все менее влияли на общий политический курс: "В отраслях и секторах постепенно преодолевается фрагментация и формируются единые системы представительства интересов".
Во-вторых,
кризис 1998 г., при всем его негативном влиянии на положение в стране, нормализовал бюджетную ситуацию, привел расходы государства в соответствие с его возможностями собирать доходы. Кризис положил конец политике массовых внутренних и внешних заимствований и в целом обеспечил более здоровую финансовую основу для дальнейшего экономического развития. Возобновился экономический рост.
В-третьих,
накопившаяся усталость народа привела к отсутствию острых социальных конфликтов на фоне финансового кризиса. Восстановление большей регулярности выплаты зарплат и пенсий даже в условиях резкого снижения их покупательной способности было воспринято как положительный фактор. Отсутствие активных выступлений "снизу" позволило проводить жесткую финансовую политику и воздержаться от популистских мер даже при наличии коммунистов в правительстве.
В-четвертых,
во всех слоях общества созрела потребность в стабилизации, желание не допустить новых потрясений, принять "завоевания революции", даже если они не во всем соответствуют представлениям о справедливости и разумности. Однако, устав от стрессов периода революционной нестабильности, общество не готово было предпринимать активные усилия "снизу" для достижения каких-либо целей, оно ждало, когда кто-то это сделает за него. Подобные ожидания четко отразились в росте рейтинга каждого премьер-министра в 1998-1999 годах сразу после его назначения (соответственно, Е.М. Примакова, С В . Степашина, В.В. Путина) — в новойполитической фигуре видели потенциального кандидата на роль "сильной личности", способной навести порядок в стране.
Если принять во внимание все эти тенденции, то события конца 1999 — начала 2000 года в России перестанут быть загадкой. Резкий рост рейтинга В.В. Путина с осени 1999 года; широкая поддержка военной операции в Чечне внутри России как отражение потребности доказать силу возрождающегося государства; резкое усиление государственнических идей при некотором снижении роли разногласий в политической жизни и при сохранении либерального экономического курса; поддержка населением партий и движений, готовых признать "завоевания революции" и не призывающих к переделу собственности в ходе парламентских выборов (Дмитриев, 2000) — все это указывало на завершение революционного цикла и начало перехода к послереволюционной стадии развития. Не в 1994-м и не в 1996-м, но лишь к 2000 году. Россия постепенно стала выходить из периода революционных потрясений.
История знает не так много форм завершения революции: реставрация, диктатура, реставрация после диктатуры. В любом случае этот процесс сопровождается резким усилением авторитарных тенденций, свертыванием демократических механизмов. Предпосылки концентрации власти налицо и в России на завершающей стадии революционного цикла. Перечислим основные из них.
Все более возрастала потребность в консолидации и сильной власти: потрясения, связанные с экономическим кризисом 1998 года; обострение политической ситуации в 1999 году в связи с военными действиями в Чечне и Дагестане, активизацией терроризма в 2001-2003 годах, трудность адаптации страны, еще недавно бывшей сверхдержавой, к новым внешнеполитическим реалиям — все это требовало сильной государственной власти. В таких условиях может снижаться привлекательность демократических институтов вообще. В 1999 году, по данным социологических опросов, 50% населения выражало негативное отношение к многопартийным выборам (в 1994-м — 33%), а 76% связывали свои надежды на лучшее с приходом к власти "сильного лидера" и лишь 15% уповали на "хорошие законы". Формируются условия концентрации власти: усталость общества, частичная консолидация элиты под воздействием внутренних и внешних угроз; исчезновение реальной опасности коммунистического реванша — все это создавало предпосылки для снижения роли идеологического противостояния. Потребность в стабилизации объединяла самые разные слои и группы. Любопытную социологическую иллюстрацию данному изменению дает сопоставление ответов на вопрос о наиболее выдающихся деятелях всех времен в 1989, 1994 и 1999 годах. Если в 1989 году с большим отрывом "лидировал" В.И. Ленин, то сейчас подобное мнение разделяют лишь люди старшего возраста. С 1994 года на первое место вышел Петр I, а среди упоминавшихся иностранцев лидерство захватил Наполеон (в 1989 году). В 1999 году "рейтинг" и Петра I, и Наполеона увеличился (с 41 до 46% и с 14 до 19 % соответственно). При этом по сравнению с 1989 годом привлекательность фигуры Наполеона в общественном сознании выросла с 6 до 19%, а Сталина — с 12 до 35%. Усиление патриотической и государственнической риторики вызывает симпатию населения и используется различными политическими силами, создавая иллюзию общественного консенсуса. Изменение настроений находит отражение и в характере лидеров, пользующихся политической поддержкой: на место "идеологов" приходят "практики", "прагматики", и, может быть, не случайно многие из них вышли не из интеллигенции или бизнеса, а из силовых структур. Наконец, проявляются и процедуры, в рамках которых могла бы произойти концентрация власти. Результаты парламентских выборов 1999 и 2003 годов, принесшие победу "партии власти" и позволяющие контролировать парламент "из Кремля"; досрочный уход Б.Н. Ельцина с поста президента России и победа на досрочных президентских выборах В.В. Путина уже в первом туре — все это подводило к мысли об усилении центральной власти в рамках правовых механизмов, предусмотренных действующей Конституцией РФ. Та же логика стояла за ставшей популярной риторикой о необходимости обеспечения "диктатуры закона", об "укреплении вертикали власти" и о формировании режима "управляемой (или направляемой) демократии". Естественно, что тенденция к авторитаризму стала привлекать повышенное внимание исследователей. Типичными в этой связи становятся выводы о формировании в постреволюционной России "традиционной модели взаимоотношений государства и общества, при которой государство — ведущая и единственная сила, способная интегрировать общество. Речь идет о государстве, сочетающем две черты: всепроникающийи одновременно подавляющий
самостоятельное развитие общества характер". В этой связи стали популярными попытки анализа происходящих событий в терминах "бонапартизм" или "голлизм". Первая характеристика имеет глубокие корни в отечественной традициианализа революций и становится достаточно распространенной в современной литературе. Вторая отчасти имеет теоретические корни, но в значительной мере связана популярностью этой фигуры в российской политической и интеллектуальной элите. "Оба течения персонифицируются в харизматических лидерах. Бонапартизм... выступает как логическая завершающая фаза всех крупных исторических циклов, связанных, как правило, с радикальными социальными изменениями". Да и сам В. Путин незадолго до избрания президентом вполне определенно высказался о своем интересе к личностям Наполеона Бонапарта и Шарля дс Голля.
Здесь, правда, надо сделать две оговорки относительно возможных границ формирования режима сильной власти. С одной стороны, укрепление федеральной власти является объективной потребностью устойчивого постреволюционного развития страны. Формирование единого правового пространства, преодоление неконституционного нормотворчества регионов, упорядочение взаимоотношений правительства и парламента — эти и другие шаги сами по себе нетождественны повороту от демократии к диктатуре. Правда, происходят они в условиях крайне слабого гражданского общества, которое смогло бы противостоять тем объективным элементам авторитаризма, которые всегда стоят за укреплением центральной власти. Тем более что, судя по опыту 2002-2003 годов, сама российская власть пытается возглавить формирование здесь институтов гражданского общества, фактически ставя их этим под свой контроль.
С другой стороны, в специфике современной постреволюционной ситуации заложены некоторые важные факторы, противодействующие развитию событий по традиционному авторитарному пути. Россия являет собой первый случай завершения революции в условиях развитой индустриальной страны, столкнувшейся с вызовами постиндустриальной эпохи. Как сами по себе эти вызовы, так и уровень социально-экономического развития современной России, образовательный уровень населения плохо соотносятся с установлением здесь диктаторского режима, характерного для традиционных обществ. Скорее, здесь следует говоритьоб авторитарной тенденции, которая будет приемлема для высокообразованного урбанистического населения и которая должна будет обеспечивать стягивание общественных сил в условиях достаточно длительного периода отсутствия национального консенсуса, характерного для постреволюцнонной страны. В дискуссии о завершении революции и перспективах постреволюционного политического режима принял участие и В. Путин. Весной 2001 года в послании Президента Федеральному Собранию он говорил: "...За революцией обычно следует контрреволюция, за реформами — контрреформы, а потом и поиски виновных в революционных издержках и их наказание... Но пора твердо сказать: этот цикл закончен. Не будет ни революций, ни контрреволюций. Прочная и экономически обоснованная государственная стабильность является благом для России... Власть в России должна работать для того, чтобы сделать в принципе невозможным отказ от демократических свобод, а взятый экономический курс — бесповоротным".
Л
ИТЕРАТУРА
1. Авен П.О., Широнин В.М. Реформа хозяйственного механизма: реальность намечаемых преобразований // Известия Сибирского отделения АН СССР. Сер. Экономика и прикладная социология, 1987. Вып. 3.
2. Адо А.В. Современные споры о Великой Французской революции // Вопросы методологии и истории исторической науки. М.: МГУ, 1977.
3. Адов Л. На дальних подступах к выборам // ВЦИОМ: Мониторинг общественного мнения. 1999. № 1.
4. Альский М. Наши финансы за время Гражданской войны и нэпа. М.: Финансовое издательство НКФ, 1925.
5. Гамбарян М., May В. Экономика и выборы: опыт количественного анализа // Вопросы экономики. 1997. № 4.
6. Гайдар Е.Т В начале новой фазы // Коммунист. 1991. № 2.
7. Гайдар Е.Т. Дни поражений и побед. М.: Вагриус, 1996.
8. Гайдар Е.Т. Аномалии экономического роста // Гайдар Е.Т. Сочинения. Т. 2. М.: Евразия, 1997а.
9. Гайдар Е.Т. Государство и эволюция // Гайдар Е.Т. Сочинения. Т. 2. М.: Евразия, 19976.
10. Гайдар Е.Т. Власть и собственность: развод по-российски // Известия. 1997в. № 186, октябрь.
11. Гайдар Е.Т. "Детские болезни" постсоциализма (к вопросу о природе бюджетного кризиса этапа финансовой стабилизации) // Вопросы экономики. 1997. № 4.
12. Гайдар Е.Т. Пора отбросить иллюзии. М.: ДВР, 19986. Ч. 2
13. Гайдар Е.Т. Современный экономический рост и стратегические перспективы социально-экономического развития России. М.: ИЭПП, 2003.
14. Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9-10.
15. Гизо Ф. История английской революции. В 2-х томах. Ростов-н/Д.: Феникс, 1996.
16. Гимпельсон Е.Г. Военный коммунизм: политика, практика, идеология. М.: Мысль, 1973.
17. Гладков И.А. Очерки советской экономики, 1917—1920. М.: Изд-во АН СССР, 1956.
18. Голдстоун Дж. Теория революции, революции 1989—1991 годов и траектория развития "новой" России // Вопросы экономики. 2001. № 1.
19. Головачев Б.В., Косова Л.Б. Высокостатусные группы: штрихи к социальному портрету // Социс. 1996. № 1.
20. Горбачев М.С. Жизнь и реформы. М.: Новости, 1995. Кн. 1.
21. Каценеленбаум З.С. Денежное обращение России: 1914—1924. М.; Л.: Эконом, жизнь, 1924.
22. Киселева Е.В. К вопросу о продаже национальных имуществ // Французский ежегодник — 1974. М.: Наука, 1976.
23. Клямкин И.М. Какой авторитарный режим возможен сегодня в России? // Полис. 1993. № 5.
24. Клямкин И.М. До и после парламентских выборов // Полис. 1993. № 6.
25. Коваль Т.Б. Экономическая реформа и общественное мнение // Пять лет реформ / Ред. В. May, Н. Гловацкая. М.: ИЭПП, 1997.
26. Коковцов В.Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903— 1919 гг. В 2-х кн. М.: Наука, 1992.
27. Кокорев В. Институциональные преобразования в современной России: анализ динамики трансакционных издержек // Вопросы экономики. 1996. № 12.
28. May В., Стародубровская И. Закономерности революции, опыт перестройки и наши перспективы. М.: ИЭ АН СССР, 1991
29. May В., Стародубровская И. От Корнилова к большевикам? К чему может привести легкомыслие // Независимая газета. 1991, 25 сентября.
30. May В., Стародубровская И. Бюджет, банки и непролетарская диктатура // Иирни. 1998а. № 35.
31. May В., Стародубровская И. О грядущей диктатуре // Независимая газета. 19986. № 162. Сентябрь.
32. Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: Росспэн, 1998.
33. Медушевский А.Н. Русский бонапартизм // Россия в условиях трансформаций: Вестник Фонда развития политического центризма. М.: ФРПЦ, 2001. Вып. 9.
34. Мельянцев В. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М.: Изд-во МГУ, 1996.
35. Мельянцев В. Информационная революция, глобализация и парадоксы современного экономического роста в развитых и развивающихся странах. М: ИСАА МГУ, 2000.
36. Мирский Б. Путь термидора // Последние новости. 1921. Март.
37. Наркомпрод. Четыре года продовольственной работы: Статьи и отчетные материалы Наркомпрода. М.: Наркомпрод, 1922.
38. Рабинович А. Большевики приходят к власти. М.: Прогресс, 1989.
39. Радыгин А.Д. Реформа собственности в России: на пути из прошлого в будущее. М.: Республика, 1994.
40. Радыгин А. Российская приватизационная программа и ее результаты // Пять лет реформ / Ред. В. May, Н. Гловацкая. М.: И Э П П П , 1997.
41. Ракитский Б. Формы хозяйственного руководства предприятием. М.: Наука, 1968.
42. Ракитский Б. Россия моего поколения // Вопросы экономики. 1993. № 2.
43. Тоффлер О. Будущее труда // Новая технократическая волна на Западе / Ред. П.С. Гуревич. М.: Прогресс, 1986.
44. Экономическая политика Правительства России: Документы, комментарии / Ред. А.В. Улюкаев, С В . Колесников. М.: Республика, 1992а.
45. Экономическая реформа в глазах общественного мнения / В. Рутгайзер, А. Гражданкин, В. Комарский и др. // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 3.
46. Яницкий О.Н. Модернизация в России в свете концепции "общества риска" // Куда идет Россия? / Ред. Т.И. Заславская. М.: Интерцентр, 1997.