В. Я. Брюсову по праву принадлежит одно из ведущих мест в истории русского символизма. Он — вдохновитель и инициатор первого коллективного выступления "новых" поэтов (сборники "Русские символисты", 1894 — 1895), один из руководителей издательства "Скорпион" и журнала "Весы", объединявших в 1890-е годы основные силы символизма, теоретик "нового" направления и активный участник всех внутрисимволистских полемик и дискуссий. Длинный черный наглухо застегнутый сюртук, крахмальный воротничок, по-наполеоновски скрещенные на груди руки — такими скупыми штрихами Брюсов создавал свой образ "кормщика", "полководца и завоевателя русского символизма", "законодателя вкусов", "пророка" и "мага".
Поэт родился в зажиточной купеческой семье. С детства его всепоглощающая страсть — чтение, круг которого и достаточно широк (биографии великих людей, сочинения по естественной истории, романы Жюля Верна, Фенимора Купера, Майн Рида, французские бульварные романы и все научные книги, которые "попадались под руку"), и в то же время ограничен созданной в семье установкой: из него сознательно изымалась литература религиозного содержания. "От сказок, — вспоминал поэт, — от всякой „чертовщины" меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножать". В гимназические годы будущий поэт увлекся математикой, полюбил ее "непобедимую логику", в университете в сферу его интересов вошла философия. Теория познания Лейбница, которой было посвящено кандидатское сочинение, в значительной мере повлияла на формирование убеждения Брюсова в правомерности существования множества равноправных истин.
В 1890-е годы Брюсов решил всерьез посвятить себя литературе. Знакомство с поэзией французских символистов подсказало ему цель дальнейшей деятельности: "Это — декадентство". "Да! Что ни говорить, — записал молодой поэт в дневнике, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается, и будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я! Да, Я!". С юношеским задором, недюжинной энергией и неутомимым трудом принялся воплощать Брюсов, сравнивший однажды "мечту", которую поэт принуждает трудиться, с "волом", это начинание.
"Декадентский бунт" 1890-х годов привлек внимание критики во многом благодаря его дерзким эскападам. Высочайшая самооценка (первый поэтический сборник назван "Chefs d'oeuvre" — "Шедевры"), демонстративный эгоцентризм и самоутверждение (второй сборник озаглавлен "Me eum esse" — "Это — Я"), шокирующая современников эротика в причудливом антураже, стремление к редкой экзотической рифме — все это говорит о сознательно избранной литературной стратегии: поэт стремится не только разрушить привычные стереотипы восприятия, но и утвердить право художника на полную свободу творческого самовыражения. Андрей Белый, сравнив поэта со "стенобитным тараном", заметил, что "идущие вслед за ним ощущали вольнее себя".
Образцы "нового стиля", прививаемые Брюсовым на русскую почву, создаются под влиянием стихов Ш. Бодлера, П. Верлена и раннего М. Метерлннка. Это лирика мимолетных настроений, нюансов, случайных ассоциаций и капризно построенных ассонансов. Как заметил поэт-символист Эллис, в трех первых сборниках Брюсов "дал толчок к созданию новой, более усовершенствованной и более чуткой поэтики в русской лирике".
В 1900? гг. поэт выпустил три сборника ("Tertia Vigilia", "Urbi et Orbi", "2тефауо5"), свидетельствующие о расцвете его поэтического дарования, они сразу же были признаны среди символистов "книгами изумительных свершений". Наступательный пыл раннего творчества сменился в них отказом от крайностей декадентства, установкой на предельно широкий культурный диапазон. Теперь поэт обращается не только к узкому кругу своих единомышленников, но и к широкой читательской аудитории (такой смысл он придает заглавию сборника "Urbi et Orbi"— "Граду и Миру"). Брюсов пробует себя в освоении исторической тематики, но поэт-символист далек от стремления к объективной достоверности. В одном из писем к М. Горькому он признавался: "У меня везде — ив Скифах, и в Ассаргадоне, и в Данте — везде мое Я". На страницы его кн
Вершиной своего поэтического творчества "мэтр" символизма считал "Етефауос;". ""Венок" завершил мою поэзию, надел на нее воистину "венок"", — писал он. Каждое стихотворение в сборнике, по мнению Вяч. Иванова, — "новое открытие в царстве поэтических форм". Преднамеренно взвешивая все составные элементы, продумывая соразмерность частей и стройность "руководящего плана", добиваясь все более и более совершенной законченности, Брюсов-поэт стремится "алгеброй гармонию поверить". Умение "ковать стихи" и "ковать идеи" придают его лирике пластичность и аполлоническую четкость, он, по словам Белого, "высекает свои стихи на мраморе и бронзе".
Но в поисках все новых и новых средств художественной выразительности рамки "нового искусства" становятся для поэта оковами. "Я должен все силы своей души направить на то, чтобы сломать преграды, за которыми мне открываются какие-то новые дали... Ах, то воистину должен быть волшебный жезл, воистину новые слова:
не слова о безумии ...не слова о нежном счастии ...и уж конечно не слова из революционного словаря... Есть какие-то истины — дальше Ницше, дальше Пшибышевского, дальше Верхарна, впереди современного человечества", — делился поэт своими надеждами с писательницей-символисткой Н. И. Петровской.
В 1910-е годы, в период острых дискуссий о символизме, Брюсов — противник программы дальнейшего развития этого направления, предложенной Вяч. Ивановым и А. А. Блоком. Его пафос сводился к неприятию религиозно-теургических задач, навязываемых, по его мнению, младосимволистами, в литературных же кругах его выступление было воспринято как поддержка оппонентов Вяч. Иванова, Н. С. Гумилева, С. М. Городецкого и редактора журнала "Аполлон" С. К. Маковского, говоривших об исчерпанности миссии символизма.
В сборниках 1909 — 1915 гг. ("Все напевы", "Зеркало теней", "Семь цветов радуги") рецензенты стали замечать не только "верность своим заветам", но и "повторы и реминисценции из самого себя". В то же время утрата былого творческого напряжения "открывала место переживаниям простым и житейским", "прежний ницшеанец заговорил простым человеческим языком".
Подводя итоги своему творчеству в статье "Вчера, сегодня и завтра русской поэзии" (1922), Брюсов отмечает, что его стихи 1912 — 1917 гг. еще не свободны "от общих недостатков символической поэзии того периода", стихи же следующих лет "выходят на иную дорогу". В 1920 — 1924 гг. поэт издал пять сборников ("Последние мечты", "В такие дни", "Миг", "Дали", "Меа"), в них нашла отражение послереволюционная действительность, заметно стремление автора перестроить свою поэтическую систему. В "Опытах по метрике и ритмике, по эвфонии и созвучиям, по строфике и формам" объединены все возможные для русского стиха образцы форм и приемов. В советское время Брюсов активно участвует в строительстве новой культуры: заведует Книжной палатой. Отделом научных библиотек и Литературным отделом при Наркомпросе, возглавляет организованный им Высший литературно-художественный институт, много времени и сил уделяет педагогической деятельности в нем. Узнав о смерти поэта, Вяч. Иванов писал из Рима его вдове: "Нет Блока, нет Брюсова: наша старая группа уходит из нового мира".