Содержание
Введение
1. Происхождение иноземцев в России XVI-XVII вв
1.1 Устойчивое присутствие иноземцев в XVI-XVII вв
1.2 Планомерная правительственная политика привлечения на службу иностранцев
2. Взаимоотнношение иностранцев с городскими низами и крестьянами
2.1 Правительственная политика изоляции иноверцев от православных людей
2.2 Отношение русского населения к иностранцам
2.3 Взаимоотношения с иностранными купцами
2.4 Взгляд иностранцев на русских воинов
Заключение
Список использованных источников
Введение
Актуальность темы курсовой работы заключается в том, что проблема «Россия и Запад» традиционно относится к категории наиболее значимых для отечественной исторической науки. На современном этапе, в рамках цивилизованного подхода, помимо изучения политических, экономических и культурных связей, пристальное внимание ученых вызывают вопросы, связанные с сопоставлением путей развития, форм и характера взаимоотношений и взаимовлияний России и Запада.
В XVII столетии значительно возрастает интенсивность, глубина и разнообразие контактов Московского государства с западным миром. Услуги выходцев из Западной Европы оказались незаменимы в областях деятельности, имевших для московского правительства первостепенное значение. Необходимость присутствия в России значительного числа выходцев из Западной Европы была вполне осознана русскими властями уже в царствование Михаила Федоровича.
Потребность в заимствовании у Запада передового опыта строительства вооруженных сил, продиктованная военно-политическими реалиями начала XVII века, побудила правительство пойти на приглашение «воинских людей» из-за рубежа. Доктора из Западной Европы оберегали здоровье Московских государей. В дворцовых мастерских западноевропейские ювелиры изготавливали уникальные изделия «про государев обиход», в том числе и важнейшие государственные регалии. Через западноевропейских купцов проходил почти весь товарообмен между Россией и западными странами, пошлины с товаров «торговых иноземцев» существенно пополняли русскую казну. Обоюдная заинтересованность властей Московского государства и западноевропейских предпринимателей позволила последним основать в России ряд промышленных предприятий. Завоевавшие доверие иноземцы в качестве поверенных и агентов привлекались русским правительством для выполнения ответственных поручений в странах Западной Европы (дипломатические миссии, найма специалистов на русскую службу, закупки оружия и стратегического сырья и др.).
Реальное, ощутимое соприкосновение русского общества и западного мира начиналось с контактов русских людей и «выезжих немец», большинство из которых составляли западноевропейские специалисты: военные, инженеры, ремесленники, врачи, иностранные промышленники и предприниматели, постоянно жившие в России или приезжавшие на время. Присутствие в России XVII столетия значительного числа «немцев» повлекло за собой появление в московской среде нового культурного элемента, резко выделявшегося на общем фоне русской жизни. Своеобразной реакцией светских и духовных властей на это явление стало формирование специфического правового статуса выходцев из Западной Европы в Московском государстве XVII века.
Вопрос о правовом статусе и реальном положении выходцев из Западной Европы в России XVII века является одним из аспектов глобальной, многоплановой проблемы «Россия и Запад». Изучение юридических норм, относящихся к выходцам из Западной Европы, представляется важным, поскольку позволяет объективно судить о специфике отношения светских и духовных властей к западному миру и западному влиянию, выяснить особенности соответствующих идеологических установок в период, предшествовавший эпохе петровских преобразований. Характер правовой регламентации пребывания иностранцев способен дать ценную информацию о месте и роли отводимой «немцам» русским правительством в России XVII века.
Исследование реального положения западноевропейских специалистов, реакции различных слоев русского общества на присутствие «немцев» в Московском государстве XVII столетия даст возможность существенно уточнить и дополнить представление о степени готовности России к культурному сближению с Западом накануне реформ. Тема курсовой работы актуальна, так как данные исследования могут представлять интерес и в плане освещения исторических аспектов, проблемы соотнесения национальной самобытности и западного влияния. Не менее важным представляется изучение истории межнациональных и межконфессиональных отношений, что обусловлено значимостью проблемы сохранения национальной и религиозной терпимости в современной России. Л.3. Копелев отмечал необычайную силу и живучесть исторически сложившихся представлений об иных народах и культурах, унаследованных из древности предрассудков, инстинктов недоверия к «чужим» - иностранцам, инородцам, иноверцам[1]
. Исследование специфики восприятия выходцев из Западной Европы русскими людьми в XVII веке, характера и мотивов поведенческих реакций может пролить свет и на некоторые черты национального менталитета.
Цель курсовой работы – изучить восприятие русскими иностранцев по русским источникам 15-16 вв.
В соответствии с поставленной целью были поставлены и решены следующие задачи:
- рассмотреть устойчивое присутствие иноземцев в XVI-XVII вв;
- проанализировать планомерную правительственную политику привлечения на службу иностранцев;
- охарактеризовать правительственную политику изоляции иноверцев от православных людей;
- изучить отношение русского населения к иностранцам;
- выявить взаимоотношения с иностранными купцами;
- изучить взгляд иностранцев на русских воинов.
Объектом курсовой работы являются: правовое положение выходцев из Западной Европы в России XVII века, мотивы принятия юридических норм их форма, характер и направленность, а также реальные условия пребывания иноземцев в Московском государстве. Принятие православной веры означало для иностранца фактический переход в русское подданство и отказ от возращения на родину. По своему правовому положению такой «новокрещен» практически ничем не отличался от русских людей «того же чину».
При этом предметом курсовой работы является рассмотрение отдельных вопросов сформулированных в качестве задач курсовой работы.
Отдельные аспекты правового статуса иноземцев, различные стороны профессиональной деятельности выходцев из Западной Европы, история иностранных исповеданий в России XVII века, а также Немецкой слободы рассматривались такими русскими и иностранными учеными, как Д.В. Цветаев, A.С. Мулюкин, С.К. Богоявленский Н.Г. Вершинина, B.А. Ковригина, С. Барон. Тем не менее, нельзя говорить полной ясности в вопросе о положении «немцев» в Московском государстве, далеко не все стороны правого положения «немцев» в России XVII века изучены в равной степени полно и тщательно. На основе существующих исследований невозможно составить целостную картину юридического положения иностранцев. Вопрос о происхождении правовых норм, ходе их реализации и степени их фактического исполнения исследован фрагментарно, отдельные суждения и выводы ученых представляются откровенно спорными. В целом вопрос о правовом статусе выходцев из Западной Европы и их реальном положении в России XVII века можно отнести к разряду недостаточно изученных[2]
.
При рассмотрении вопроса о реальном положении выходцам из Западной Европы и отношении к ним в русском обществе XVI-XVII веках изучение общественного сознания проводится путем выявления и анализа эпизодов «обыденного общения» русских людей и «немцев», исследования специфики психологических реакций и своеобразия групповых поведенческих норм.
При работе с источниками в качестве методической основы была взята концепция А.С. Лаппо-Данилевского, согласно которой исторический источник рассматривается как реальный объект гуманитарного знания, а цель источниковедческого анализа состоит не только в получении максимально полной и достоверной информации, но и в воссоздании источника как целостного явления культуры своего времени.
Исследование выбранной темы осуществлялось при помощи следующих методов: диалектический метод, метод теоретического анализа и синтеза различных источников литературы, структурно-функциональный метод, системный метод, метод описания, а также метод обобщения полученных сведений и материалов в данной курсовой работе.
Курсовая работа состоит из введения, двух глав, включающих в себя параграфы, заключения и списка использованных источников.
1. Происхождение иноземцев в России XVI-XVIIвв
1.1 Устойчивое присутствие иноземцев в XVI-XVII вв
Шестнадцатый и семнадцатый века в России - время утверждения и развития идеи о Москве как - Третьем Риме, хранительнице последнего на земле истинного христианства. Представления об особом предназначении Руси (при теснейшем союзе Церкви и Царства в соответствии с теорией симфонии) неизменно ставили перед правителями важнейшую задачу - защиту православия. Ведь именно ересям придавалась способность разрушения основы государства - веры. Источником нечестия воспринимался в первую очередь Запад. Охрана устоев общества требовала интенсивного развития полемического богословия.
Полемическая литература (как и другие направления истории идей) утверждала мысль о превосходстве русского православия над иными концессиями и призывала к отторжению от Запада. Уничтожение возможности западных влияний предполагало изоляцию. Не случайно этот период воспринимается (в источниках и, соответственно, в исследованиях) образцом традиционной русской культуры, не замутненной воздействием иных культур, примером правоверия и внутренней замкнутости.
Между тем сосуществование различных культур в России имеет давнюю традицию. Исключительная роль православия и неустанная борьба за его чистоту не снимала в этот период факта постоянного присутствия иностранцев. (Более того, именно этим обстоятельством борьба с инаковерием и была обусловлена.) Начиная с XVI вв. особенностью культурной и экономической жизни России стало порожденное событиями Ливонской войны, казанских, астраханских и сибирских походов наличие как целых регионов, заселенных иностранцами, так и их локальных поселений. Устойчивое присутствие иноземцев не прекратилось и в XVII в. Напротив, оно лишь увеличивалось.
Следует изначально оговорить значение слова «иноземец» в русских литературных и делопроизводственных документах XVI -XVIIвв. Как это ни парадоксально для современного человека, термин «иноземец» означал принадлежность не столько к иному, «чужому», государству,
сколько к «чужой», немосковской церкви. В рассматриваемый период термин нёс конфессиональнуюнагрузку. Абсолютно все неправославные (точнее, не членымосковской церкви), проживающие на территорииРоссии, обозначались «иноземцами» (более полная формула «некрещеные иноземцы» - раскрывает основной смысл этого понятия). К «иноземцам» относились и православные иных традиций, не входившие в Московскую патриархию (т. е. в отношении к ним соединялось указание на принадлежность к «чужому» государству и к «чужой», хотя и православной церкви).
Иноземцы делились на две категории (в зависимости от наличия собственных земельных владений). Представителей первой можно было бы назвать «внутренними» иноземцами. Мусульмане и язычники бывших Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, официально провозглашенные подданными православного монарха, оставались в России иноземцами. Вхождение их территорий в состав Русского государства определило выработку системы взаимоотношений православной власти и неправославных подданных. Присоединенные регионы стали локальными зонами особого законодательства и, соответственно, во многом изолированными от русского общества. Для удержания новых подданных правительству пришлось пойти на целый ряд уступок. Прежде всего, власти не применили явной русификации (отказавшись от нее после первых настойчивых попыток), что в категориях того времени означало отсутствие явного пресса в обращении в православие. Покоренным регионам была предоставлена религиозная автономия. Ее наличие в системе правового сознания того времени повлекло и определенную административную автономию. Иноверцам гарантировалось самоуправление и, что особенно важно, право собственности на землю. Но, как и русские подданные, мусульмане и язычники Поволжья и Сибири платили налоги (иные, чем русское население), несли воинскую повинность (подразделения татарских мурз всегда составляли важнейшую часть русской армии). Однако, не будучи православными, иноверцы были лишены многих политических прав: они не допускались к управлению страной, Не занимали государственных постов (не входили в Боярскую думу, не участвовали в Земских соборах, не возглавляли приказов, воеводств и т. д. и не могли даже стать чиновниками любого уровня). Неправославная знать не входила в русское дворянское сословие. Не сделав новых подданных членами русской церкви, правительство не приравняло их к русским согражданам. Иноверцы подданными в полном смысле этого слова так и не становились К другой категории иноземцев в России принадлежали «внешние иноземцы» - иммигранты, т.е. подданные других стран (и представители иных церквей). Они не имели в России корней и прав собственности на какие-либо территории. Именно подобным чужестранцам и посвящается данная работа. Принадлежность к «чужим» религиозным общинам роднила «внешних» и «внутренних» иноземцев. Не вступив в московскую церковь, иммигранты, как и татары, и жители Сибири, оставались иноземцами в структуре русского государства. Это происходило даже в случае длительного проживания (на протяжении нескольких поколений) семьи иммигранта в России. (В таком случае выходцы из других стран переходили в категорию «старых иноземцев», в другом варианте - «иноземцев старого выезда» или же «московских иноземцев», т. е. иноземцев, родившихся в России, - иммигрантов второго, третьего и далее поколений.)
Можно было бы предположить, что Российское государство открещивалось от «чужих», пришлых, понимаемых только как «еретики». Казалось, перед правительством стояла задача - ограничить проникновение в свои границы подданных иных стран, где с русской точки зрения, безусловно, отсутствовало подлинное благочестие. Но закрытость границ Российского государства в XVI и XVII вв. не исключала, а, напротив, предполагала постоянный приток иностранцев. Власти всячески поддерживали миграцию. История идей и реальная практика не столь часто пересекались. Политика всегда исходила из прагматизма" (не следует путать с толерантностью). Страна нуждалась в военных, инженерах, переводчиках, врачах, и власти способствовали привлечению иностранцев на русскую службу.
Необыкновенно желательная для России миграция достигалась различными путями. Иммигрантов можно разграничить на две группы, имевшие в России изначально неравный правовой статус. Попавшие в Россию иностранцы делились на самостоятельно сделавших выбор в пользу России (добровольных иммигрантов) и военную добычу (вынужденных иммигрантов).
В результате многочисленных войн, которые вело правительство в XVI-XVII вв. с сопредельными странами, в Российском государстве неизменно присутствовало внушительное число военнопленных и угнанных. Статус пленных был определен не позднее XV в. Формально - они должны были быть возвращены на родину после подписания мирного договора. Действительность оказывалась иной: всегда значительная их часть не покидала Россию. Попавшие в плен в силу различных причин переходили на службу к государю или же к его вельможам (но на совсем иных условиях). Русские документы сообщали об искреннем отказе возвращения на родину. Иностранные дипломаты при каждом «размене пленных» предъявляли обвинения в насильственном удержании.
Безусловно, пленники рассматривались как военная добыча, которой победитель был вправе распоряжаться по собственному усмотрению. На протяжении XVI-XVII вв. военнопленные и угнанные являлись традиционным источником пополнения зависимого сословия. В категорию бесправных холопов переводились, как правило, недворяне. (Хотя с государственными правовыми нормами конкурировало традиционное право, определяющее положение военной добычи. Безусловно, что в период ведения боевых операций происходило закабаление захваченных без учета родовитости. В годы войны, массовый характер принимало обращение в холопы и дворян.)
В России существовал и особый вид пленников - «ясырь», появившийся в результате войн одной социальной группы - казачества. Военные корпорации Дона, находившиеся под протекторатом Москвы, организовывали (вопреки официальной воле властей) собственные боевые операции. Причем в противостоянии с Крымским ханством, Ногайской Ордой, Османской империей православные казацкие республики Дона (и Запорожья) повторяли методы своих мусульманских врагов. Освоив строительство небольших, но крайне маневренных судов («чаек» или «стругов»), казаки превратились в значительную военную силу Черноморского и Азовского бассейнов, наводя террор на побережья Анатолии и Румелии. Набеги, систематически осуществлявшиеся с конца XVI в. по 50-е гг. XVII в., получили обозначение казацко-османской морской войны. Прибрежные города Османской империи стали объектом постоянных нападений казаков, промышлявших работорговлей. Из морских походов казаки привозили множество пленников - «ясыря» в терминологии документов того времени. У подобных пленников в России был один путь - холопство (их последующая продажа и являлась целью казацких рейдов). Центром работорговли выступал Воронеж, откуда холопы распространялись (с оформлением соответствующего документа - купчей) по городам России.
Однако не все военнопленные и угнанные попадали в услужение или перепродавались на невольничьих рынках Востока и России. Положение не-«ясыря» варьировалось в зависимости от знатности. Место человека в системе русского иерархического государства определяло происхождение. Родовитым пленникам русское законодательство даровало свободу (конечно, этот принцип многократно нарушался обычным правом, но важен сам факт существования подобных правовых государственных норм). Дворяне, профессиональные воины иных стран не могли быть потеряны для царской службы. Государство освобождало определенную часть военной добычи. Военнопленные-дворяне предназначались для государевой службы. Они увеличивали численность служилого сословия России. Причем специфика попадания иностранцев (достигших личной свободы) в Россию не отражалась на их правах. Иммигранты, как добровольные, так и вынужденные (получившие свободу после плена), приобретали в России одинаковое положение и входили в одну страту.
Чтобы заполучить иностранцев, правительству, конечно, не всегда приходилось прибегать к захвату. На протяжении XVI-XVII вв. существовала достаточно интенсивная добровольная миграция. Границы России постоянно пересекали иностранцы различных стран (в терминологии приказного делопроизводства: «выезжали на государево имя»). Миграция в Россию в большинстве своем была обусловлена внутренней ситуацией в Европе и Малой Азии. «Выезд» иностранцев в Россию был связан с мощными миграционными процессами того времени. Многолетние войны, первоначально религиозные, а затем утерявшие религиозные мотивы, вынуждали людей к самым непредсказуемым перемещениям. Прослеживается жесткая закономерность. Добровольная миграция распространялась на мелкопоместных или беспоместных дворян. В Россию дворян иных стран гнало безземелье и полное разорение. На поиски счастья в ином государстве отправлялись люди, не сумевшие закрепиться в социальной системе своего государства. В большинстве своем «иммигрантами являлись» «рядовые дворяне из регионов, где часто велись боевые действия», в силу чего они «лишались земельных наделов - основы благосостояния»[3]
. Социальные мотивы тесно переплетались с конфессиональными. В числе внутренних причин миграции значительное место занимали религиозные преследования. В России нередко оказывались религиозные диссиденты и представители религиозных меньшинств (католики - шотландцы и ирландцы, пуритане и представители пресвитерианской церкви из Англии, гугеноты - из Франции, католики и протестанты из германских государств, греки, сербы и валахи из Османской империи и подчиненных ей территорий, украинцы и белорусы из Речи Посполитой). Все они рассчитывали найти в России возможность сохранения вероисповедания.
Среди устремившихся в Россию иностранцев присутствовали и те, кто не планировал стать иммигрантом. Западноевропейские специалисты (врачи, профессиональные наемники, ювелиры и т. д.) предполагали заключить в России временный контракт. Однако правительство оценивало их действия в иной правовой системе, и вернуться удавалось далеко не всем. Отдельную группу традиционно занимало купечество.
1.2 Планомерная правительственная политика привлечения на службу иностранцев
Планомерная правительственная политика привлечения (насильственным путем и поощрением добровольной иммиграции) на службу иностранцев обусловила формирование особого социального слоя России - «служилых иноземцев». Появление этой группы потребовало оформления специального законодательства, признавшего за иноземцами-иммигрантами самостоятельного юридического статуса. Во многом он находил параллели со статусом мусульман и язычников. (Не случайно ко всем группам неправославных почти всегда применялись единые правовые нормы.) Но существовали и некоторые различия. К их числу можно отнести формы управления. Если «внутренних иноземцев», обладавших землей, контролировали территориальные ведомства - Приказ Казанского Дворца и Сибирский приказ, - то к «внешним иностранцам», не имевшим собственных территорий, был применен иной подход.
Были созданы ведомства, разграничивающие вновь прибывших по профессиональным группам. Приказом, традиционно регламентировавшим контакты России с внешним миром, являлся Посольский. Это дипломатическое ведомство контролировало деятельность в России иностранных купцов (не являвшихся формально иммигрантами). Работу Посольского приказа обслуживал целый штат иностранных переводчиков и толмачей (которых уже можно рассматривать в полной мере иммигрантами). Наиболее востребованными в России всегда были иностранные военные (традиционно они и составляли основную массу «служилых иноземцев»)[4]
. Уже в XVI в. существовали структуры по их управлению: Панский, с 1624г. переименованный в Иноземский, приказ. Частично его функции, особенно в отношении иностранцев, принявших православие, пересекались с Разрядным приказом. Кроме того, был создан Рейтарский приказ. Иностранные инженеры и артиллеристы находились в ведении Пушкарского приказа; ювелиры и оружейники - дворцовых мастерских (палат Золотого и Серебряного дела, а также Оружейной палаты). Малочисленная и очень замкнутая группа врачей была отнесена к Аптекарскому приказу. Таким образом, все иммигранты разделялись в России по виду деятельности и распределялись по различным приказам. Причем в профессиональных ведомствах (даже в Иноземском) могли находиться не только иноземцы, но и русские, и, что особенно важно для нашей темы, в них собирались иностранцы из различных стран. Этническая принадлежность иммигрантов была крайне разнообразной, пожалуй, можно говорить, что в России были представлены этносы едва ли не всех государств Европы и Малой Азии. Русские чиновники все это многообразие распределяли по трем основным группам: выходцы из Западной Европы, Речи Посполитой и Османской империи.
Самой заметной группой являлись западноевропейские иммигранты, объединяемые в русских документах этнически обезличенным понятием «немцы». Нередко определение раскрывалось, и чиновники уточняли происхождение выходца. Термин мог конкретизироваться до формулы «немчин шкотскои земли», «немчин францужскои земли» или же «немчин свейскои земли» и т.д.[5]
. Этнический состав «немецкой» группы был сложен: в России присутствовали немцы, голландцы, англичане, шотландцы, ирландцы, датчане, шведы, французы и др.
Внутри «немецкой» группы складывались землячества, поддерживающие соотечественников и хранящие традиции. В процессах разделения по землячествам нередко мощным фактором являлось наличие влиятельной торговой корпорации, например Московской Английской компании. (Последняя выполняла функции дипломатического ведомства. Главный агент компании являлся представителем британской короны в России. Аналогичные обязанности возлагались на голландских, датских и шведских купцов, получивших звание «фактора», или «агента», «приказчика» определенного правительства). В военной сфере деление определялось и потребностями армейской службы. Различия в методах ведения боя сохраняли этнически однородные военные подразделения (в чем всегда выделялись шотландцы). Градацию всячески поддерживали и власти. Разделение упрощало управление иммигрантами. Представитель этнической группы (в армии стоявший во главе роты или полка; в среде купечества - фактор) играл роль своеобразного связующего звена между земляками и властью. Именно он выступал перед чиновниками «знатцем» (поручителем за соотечественников).
Наряду с разделительными, внутри «немецкого» сообщества действовали и объединительные процессы. Среди западноевропейцев доминировали немцы. Все исследователи говорят о преобладании среди «немец» этнической германской группы (балтийских, имперских, прусских и других немцев). Языком межэтнического общения среди западноевропейских иммигрантов ученые называют немецкий язык.
«Немцев» объединяла и вера. Для русских чиновников конфессиональное наполнение термина было безусловным. «Немцы» в России означали (хотя и без уточнения) представителей западного христианства. При этом отчетливо виден дифференцированный подход русских властей к западным христианам.
Свобода вероисповедания католиков была ограниченной. Хотя в Российском государстве допускалось пребывание представителей католического вероисповедания, католические храмы и публичное католическое богослужение были категорически запрещены. Католики принуждены были или посещать протестантские храмы, или же удовлетворяться присутствием на службах капелланов, сопровождавших посольства католических стран.
Ортодоксальным протестантам предоставлялась значительная свобода вероисповедания. Неясно, являлось ли подобное предпочтение следствием устойчивых дипломатических и торговых контактов России с протестантскими странами антигабсбургской коалиции или же, наоборот, существовали религиозные причины подобной внешнеполитической ориентации Российского государства, но, безусловно, подавляющее большинство находившихся в России западноевропейцев принадлежало к кальвинизму и лютеранству. В церковном строительстве (как и в языке) лидирующее положение занимали немцы. К 30-м гг. XVII в. в России существовали две немецкие лютеранские кирхи (одна из которых подчинялась управлению лютеранской церкви Гамбурга)[6]
. В кальвинистской общине установилось преобладание голландцев. В 1626г. появилась реформатская церковь, являвшаяся конгрегацией Амстердамского совета реформатских церквей. В России, кроме того, существовала община пресвитериан и, наиболее вероятно, присутствовали представители радикальной реформации.
Самой многочисленной группой иммигрантов традиционно являлись выходцы из Речи Посполитой. Подданным соседнего государства отводилось в России особое место. В миграционном потоке, идущем в Россию, они устойчиво преобладали. На протяжении XVI и XVII вв. население Российского государства устойчиво пополнялось подданными этого полиэтнического и поликонфессионального государства. В формировании подобных приоритетов миграции, очевидно, существенную роль сыграли несколько факторов. К их числу следует отнести славянское (без учета конфессионального разделения) родство. Понимание языка, знакомство с культурой упрощали ассимиляцию; подданные Речи Посполитой без труда становились подданными Российского государства. Другим фактором являлся сословный. Стремление московского правительства расширить нобилитет собственной страны, обусловило востребованность в России иммигрантов-шляхтичей. В большинстве своем в России оказывались представители шляхты (различных этносов и вероисповеданий). Однако, принимая всех без исключения славянских иммигрантов, власти, несомненно, подразделяли их по религиозным убеждениям. Выходцы из Речи Посполитой разграничивались на западных и восточных христиан. К первым применялась характеристика «поляк». Но этнонимы того времени не соответствуют современным понятиям. Термин «поляк» нес безусловное конфессиональное наполнение. «Поляком» в России являлся не столько житель Короны Польской, этнический поляк или представитель шляхты, сколько последователь западного христианства Речи Посполитой. Украинец или белорус при переходе в западное христианство становился «поляком». Принятие западного христианства было равносильно изменению этнической принадлежности, оно мыслилось как «ополячивание».
Но и восточных христиан, находившихся под католическим управлением, русские чиновники разграничивали на страты. Среди православных (или изначально православных) иммигрантов (соответствующих современным украинцам и белорусам) в первую очередь выделялись «черкасы». Формально «черкашенин» означал род службы и характеризовал тип воинских подразделений - казацких. Но термин имел и политическое наполнение. «Черкасами» обозначались в России представители казацкой республики Запорожской Сечи и, шире, жители территорий казацкого управления Речи Посполитой (формировавшиеся в политическое образование «Гетманат»). Термин «черкашенин» противопоставлял казака из Речи Посполитой казакам из России. Помимо казаков из восточнославянских земель Речи Посполитой в Россию приезжали «белорусцы», с середины XVII в. к ним стали применять понятие «малоросы». «Белорусцы» являлось территориально-конфессиональной характеристикой, под ними подразумевались жители восточнославянских земель Речи Посполитой, находившиеся вне казацкого управления, православного или униатского вероисповедания (самоназванием являлось «русь»).
Безусловно, сложность терминологических оценок отражает два подхода русских властей к иммигрантам из Речи Посполитой. Русские власти в определенных ситуациях объединяли выходцев из Речи Посполитой, основываясь на представлениях славянского единства (внеконфессионального), в других - разъединяли их по вероисповеданиям. По отношению к восточным христианам Речи Посполитой чиновники формулировали идею о существовании православного славянского единства. Но уже при расселении иммигрантов и определении на службу доминировали в основном объединительные подходы. Исключение составляликрупные колонии «черкас» на юге России, состоящие исключительноиз украинских казаков. Однако в Иноземском и Сибирском приказахвоенные подразделения включали уже представителей всех группРечи Посполитой (к середине XVII в. в Иноземском приказенаходилось два подобных полка, о подразделениях «служилой литвы»
. Единые походы были следствием и единой конфессиональной политики властейк иммигрантам изРечи Посполитой. В России восточных и западных христиан Речи Посполитой предполагалось перекрещивать. При этом внутри этой группы ставших православными «поляков» и изначально православных «бслорусцев» существовало собственное дробление. Источники говорят о наличии постоянного польского землячества.
Заметно уступала по численности двум первым группа иммигрантов из Османской империи и вассальных ей государств. Она известна в первую очередь в плане изучения церковных и просветительских контактов44
, хотя, безусловно, как и прочие, включала полный спектр профессиональных страт. К подобным выходцам применялось несколько терминов, несших, как и ранее, конфессиональную нагрузку. Сторонников ислама характеризовал термин «турченя» (миграция турок была крайне незначительной, единичные примеры выездов не влияли на состав местных мусульман). Иммигранты-христиане (или изначально христиане), находившиеся под мусульманским управлением, объединялись в России в одну категорию, которая именовалась «греченя, сербеня, волошеня». Термин «греческий» (как и «польский») мыслился конфессиональной характеристикой. «Грек» означал православного в Османской империи, если и обращенного в ислам, то в недавнем прошлом. Длительное пребывание в исламе в понимании русских властей означало переход в категорию «турченина». Поэтому под «греченей» подразумевались греки, арабы-христиане, а также славяне. Обозначения славян сходным образом не несли жесткого этнического наполнения: «Общим наименованием «сербов» характеризовались все славяне и часть «греков». «Волошине» означали представителей Дунайских княжеств и Трансильвании. В соответствии с общей тенденцией иммигранты из Османской империи и вассальных ей государств формировали собственные землячества, поддерживаемые греческими купцами и членами «греческой роты» Иноземского приказа.
Наполнение страны разноликими и разноязычными иностранцами определило появление их устойчивых поселений. Максимальное число иммигрантов сконцентрировалось в столице. Распределенные на службе по профессиональным группам, при расселении иммигранты объединялись властями по прежнему подданству. Формирование колоний в Москве происходило по трем макрогруппам. Следовательно, компактное проживание соответствовало этнокон-фессиональному дроблению выходцев и, в свою очередь, землячествам. Выходцы из Западной Европы локализировались в немецких слободах; из Речи Посполитой - в Старопанской и Панской, после 1654г. - в Мещанской слободе; из Османской империи - в Греческой слободе.
Немецкие слободы за XVI - XVII вв. несколько раз изменяли свое расположение (каждый раз - после очередного конфессионального конфликта). Первоначальное появление Немецкой слободы относится к XVI в., когда в специально отведенное предместье Москвы Иван Грозный поселил вывезенных из Ливонии пленных-протестантов. В годы Смутного времени колония была разрушена отрядами Лжедмитрия II, состоящими в большинстве своем из католиков-поляков. По окончании Смуты немецкая колония сформировалась в границах Москвы, первоначально - в центре столицы. Попытку массовой кампании по выселению «немцев» предпринял в 1653г. патриарх Никон. Глава церкви сумел добиться удаления инославных за пределы города. Созданное поселение получило название Ново-Немецкой слободы (имевшей и другое обозначение - Кокуй). Численность колонии «немцев» в Российском государстве на протяжении XVI-XVII вв. колебалась от 1000 до 2500 человек.
2. Взаимоотношение иностранцев с городскими низами и крестьянами
2.1 Правительственная политика изоляции иноверцев от православных людей
В историографии вопроса «Русское общество и выходцы из Западной Европы» мы постоянно встречаем утверждение о негативном отношении русского населения к иностранцам - «немцам», всецело обусловленном религиозной неприязнью. Так, исследователь Л. Рущинский полагал, что разница в вере русского человека и «немца» «всегда отделяла последнего от первого, как нечто нечистое и не достойное имени истинного христианина, как нечто враждебное ему. Вероисповедальная разность служила для русских основой непреодолимого отвращения к иноверцам». Это утверждение не встретило возражений и в работах историка Д.В. Цветаева[7]
. Об исключительной враждебности московского населения к выходцам из Западной Европы писали Н.П. Милюков и В.Я. Уланов. В некоторых исследованиях последних лет можно встретить мнение, что события Смутного времени определяло отрицательное отношение русских людей к иноземцам в течение почти столетия[8]
.
Действительно, записки иноземцев о пребывании в России XVII века изобилуют описаниями оскорбительных выходок русских горожан в адрес «немцев». По-видимому, в XVII веке устные оскорбления и насмешки постоянно преследовали выходцев из Западной Европы на улицах русских городов. Адам Олеарий писал о том, что и торговые и служилые иноземцы специально заказывали и носили одежды наподобие русской, «чтобы не встречать оскорблений... со стороны дерзких злоумышленников», до тех пор, пока по настоянию патриарха Никона на ношение иностранцами русского костюма не был наложен запрет. Вынужденные просить защиты у властей, «немцы» подали челобитную о том, что «они без всякой причины подвергаются поношению и несмотря на верную службу и доброе расположение государя, на улицах со стороны разных оборванцев встречают и слышат столь постыдные слова»[9]
. В ответ на просьбу иноземцев от имени государя было публично объявлено: «Кто с этого дня будет кричать «подобные слова» хотя бы вслед самому незнатному из немцев, тот, без всякого снисхождения будет наказан кнутом». Несмотря на жесткость принятой меры, попытка отучить русских горожан от привычки дразнить выходцев из Западной Европы, по-видимому, успеха не имела. В более поздних по времени записках иноземцев мы встречаем свидетельства того, что оскорбления и насмешки не прекратились. «И хотя эта легкомысленная дерзость языка нередко наказывается тяжелым бичеванием, все-таки русские от нея нисколько не исправляются». В самом конце XVII века Корб в своем дневнике отмечал, что нападки на «немцев» были любимой утехой московского простонародья.
В чем же причина? Почему русские люди упорно продолжали насмехаться над «немцами», несмотря на угрозу «жестокого наказания»? По мнению В.Я. Уланова, оскорбления и насмешки есть следствие нетерпимого отношения русских людей к иноверцам. Однако результаты анализа источников мешают безоговорочно согласиться с этим утверждением.
Описывая положение иноземцев в России XVII века, Адам Олеарий дал происхождению названия «Кокуй», т. е. московскому месту жительства выходцев из Западной Европы, следующее объяснение: «Это место лежит на Яузе и получило название Кокуй».
В записках иноземцев, посещавших Москву во второй половине XVII века, можно встретить утверждение, что свое второе название Немецкая слобода получила от ручья или небольшой речки Кокуй (приток р. Чечоры), протекавшей в той местности. Ф. Кильбургер в 1674 году писал, что большинство «немцев» «живут в особом месте, называемом ими Немецкой слободой и лежащим на хороший мушкетный выстрел от Москвы между р. Яузой и ручьем Кукуем, откуда происходит известная во всей России, но презрительная для иностранцев поговорка: TschisnaKukui. «т. е. «Шиш на Кукуй». Версии о происхождении названия слободы по названию ручья придерживался историк С. К. Богоявленский[10]
.
Кукуй или Кокуй является довольно распространенным русским топонимом и встречается в разных районах страны. «Кокуем» называли места игрищ во время языческого праздника Ивана Купалы. Позднее слово «кокуй» приобрело «христианский» смысл - так стали называть места древних захоронений, где люди погребались не по христианскому обряду. По мнению краеведа и исследователя истории Вологодского края А. Кузнецова, термин «кокуй» финно-угорского происхождения. Финское слово «кокко» означает праздничный костер в день летнего солнцестояния, а на языке вепсов «кук» - холм, горка (костер в честь солнца, как правило, разжигали на высоком холме). Так или иначе, топоним Кукуй, или Кокуй, не уникален и не обязательно связан с присутствием иноземцев[11]
.
Скорее всего, версия московского корреспондента Олеария о происхождении топонима «Кукуй» как трансформации (передразнивании) иноязычной фразы в русское ругательство, ошибочна. Однако в любом случае возникает вопрос: какие обстоятельства и события в среде, окружавшей иноземцев России XVIIвека, побудили его именно таким образом истолковать название места жительства «немцев» на Москве? Очевидно, что подобное истолкование едва ли могло появиться иначе чем под влиянием специфического поведения русских горожан - постоянного передразнивания и насмешек в адрес выходцев из Западной Европы.
Сообщения иноземцев о бытовании в среде русских горожан такой насмешки подтверждается и русскими источниками XVII века. В 1677 году некий Максимко Павлов, оправдываясь после драки с англичанином Чарльзом Гердоном, говорил в опросе: «Вез он к себе за Москву реку на телеге птичьи клетки, и на Балчеке де встретился с ним иноземец против харчевен и кружала. И того иноземца с стороны подразнили и молвили «шиш на Кукуй». И то де иноземец бросился к нему Максимке к телеге и учал ево бить тростью и клетки все перебил. И он де от него скача с телеги утолятца и отходить, и тот де немчин выня шпагу учал колоть, и поколов побежал проч к Москворецким воротам, а он покиня клетки бежал за ним и кричал «караул»[12]
.
Возможно и еще одно значение слова «шиш» - собственно ругательное. В контексте оскорбительных насмешек русских горожан над «немцами» ругательство «шиш» можно было бы рассматривать как иносказательную замену другого, явно непристойного, ругательства «фаллического происхождения», что вполне подтверждается символикой жеста (шиш - кукиш). В 1678 году на дворе английского посланника Ивана Гебдона возник конфликт между людьми из свиты посланника и караульными стрельцами. Свидетельские показания по делу о «бесчестье» давал оказавшийся на месте ссоры целовальник полумясницкой сотни тяглец Ивашко Иванов: «И к посланичью де крыльцу приходили десятник и стрелцы и говорили посланнику невежливо и громко... А матерны де посланника те стрелцы бранили ли того он де недослышал. Толко те стрелцы говорили посланнику невежливо, а людей де посланниковых стрелцы бранили и называли шишами»[13]
.
Австриец И. Корб упоминал еще об одном «оскорбительном для немцев» ругательстве русских горожан: «frica». В Новгороде - центре приграничной торговли - население было знакомо с иностранцами (в особенности со «свейскими немцами») лучше, чем где бы то ни было. Даже в уличных насмешках новгородцев можно заметить их некоторое знакомство с нравами и привычками своих соседей. В 1629 году жаловались «все королевского величества торговые и иные люди, что им по улицам повольно ходить не мочно, потому, что за ними кличют и называют их шалакушники и курятными тати и иными позорными словесы». По словарю Даля, салакушка - рунная рыбка балтийского моря, из рода сельдей (т. е. салака.).
Салакушиик - охотник до салакушки. Что же касается «курятных татей», то, по всей вероятности, такую память о себе шведы оставили со времен оккупации Новгорода в начале века.
Насмешки русских людей непосредственно (текстуально) не несут в себе негативной оценки «немецкой веры» и напрямую не соотносимы с проявлением религиозной неприязни к выходцам из Западной Европы. Да и сами «немцы», по-видимому, никак не увязывали этих «постыдных слов, грязных поговорок, глупейшей брани» в свой адрес со своей принадлежностью к иной, чем у русских людей религии. По крайней мере, мы не встретили таких утверждений в сообщавших о дерзостях русских горожан сочинениях Адама Олеария, Николааса Вит-сена и др. Яков Рейтенфельс в своем «Сказании...» сведения об оскорблении «немцев» русскими людьми поместил среди других примеров, свидетельствующих, по его мнению, об общей грубости нравов московитов и склонности их к сквернословию.
Юрий Крижанич поступил на службу московскому государю в конце 50-х гг., жил в Москве, носил русскую одежду, хорошо владел русским языком. Хорват-католик, он не скрывал своей веры, и, тем не менее не встречал со стороны окружавших его русских горожан неприязни или отчужденности. Напротив, Крижанич близко сошелся со своими русскими соседями, часто бывал у них в гостях, вместе с ними веселился, праздновал Рождество и Святки[14]
.
В XVII веке на улицах русских городов выходцы из Западной Европы в костюмах своей страны представляли собой зрелище весьма экзотическое, ярко выделяющееся на общем фоне и в высшей степени чужеродное. С.В. Оболенская отмечала: «Удивительна устойчивость никогда не затухающего в сознании человека представления о «своих» и «чужих», инстинктивное отталкивание всего чужого как непонятного и неприемлемого»[15]
.
Непривычного вида платье, отсутствие бороды у мужчин, странная прическа, непонятный язык (тарабарщина) или искаженная русская речь, непонимание (или затрудненное понимание) русской речи - все эти факторы, воспринимаемые визуально и на слух, были, на мой взгляд, первичны в формировании реакции коренного населения на присутствие выходцев из Западной Европы. Специфические формы проявления этой реакции диктовались общим контекстом поведенческой культуры, бытовавшей в русском обществе XVII века. Многие иностранные путешественники отмечали грубость манер русских людей и их склонность к крепким выражениям. Яков Рейтенфельс в своем сочинении среди различных сведений о государственном устройстве, религии России, нравах и обычаях населения, отдельную главу посвятил сквернословию русских.
«Немцев» продолжали дразнить, несмотря на то, что, «если это случается и поблизости есть солдаты, то они сразу могут их отдубасить». Разумеется, уличные насмешки преследовали не только «немцев», доставалось и другим иноземцам, чей внешний вид привлекал внимание русских горожан. И в этом случае власти также пытались полицейскими мерами оградить иноземцев от насмешек. В 1653 году дана была в Земский приказ «память» о запрещении дразнить «задорнями прозви-щи и задор чинить приезжим татарам и мордву, и черемису, и чувашу»[16]
. Однако репрессивные меры бессильны были кардинально изменить что-либо в уже сложившемся в отношении иноземцев поведенческом стереотипе русского населения.
Помимо названия Немецкой слободы (Кукуй), весьма интересное толкование от иноземцев получил и другой московский топоним - Поганый пруд. Чешский иезуит Иржи Давид, живший в Москве в 80-х годах XVII века, писал: «В первое время по прибытии они «немцы» жили в пределах города, где и теперь есть улица, на которой обитают старожилы. Их считали язычниками, отсюда москвитяне и сегодня называют их улицу «Поганый пруд», или улицей язычников».
Исследователь истории московских улиц П. В. Сытин полагал, что пруд называли Поганым потому, что в него сбрасывали отходы торговцы, забивавшие скот для своих лавок на Мясницкой улице[17]
. Так или иначе, в XVII веке выходцы из Западной Европы действительно проживали на Поганом пруде. Стоит задаться вопросом, какие обстоятельства или события заставили иезуита связать употребление характеристики «поганый» с местом проживания «немцев» в Москве? Действительно ли русские горожане в XVII веке считали выходцев из Западной Европы язычниками, как об этом писал Д. Иржи, а ранее и де Родес.
Традиционно в Московском государстве XVII века языческой считали и «басурманскую веру», т. е. ислам. «Погаными», называли мусульман вообще и, в частности татар, хорошо знакомых русскому населению. Однако и выходцам из Западной Европы на улицах русских городов приходилось слышать в свой адрес «поганые» и т. п. Бранили христиан - иноземцев и «басурманами». Не удивительно, что у некоторых «немцев» могло сложиться впечатление, что «московиты» искренне считают (или считали ранее) их веру языческой. Весьма вероятно, что чуткий слух иноземцев уловил созвучие русского слова «поганый» и латинского «paganus» - язычник.
Едва ли русские люди могли перепутать выходцев из Западной Европы с мусульманами, слишком очевидны были различия, как во внешности, так и в костюме. Однако чем же в таком случае объяснить поведение русских горожан, называвших выходцев из Западной Европы «погаными и басурманами»? Могло ли таким образом демонстрироваться негативное отношение к иноверным христианам - «немцам»?
По-видимому, в сознании простых русских людей существовала двуполярная картина конфессионального устройства мира: православные и все остальные - иноверцы. Неправославие «немцев» для русских людей было вполне очевидным, как и неправославие татар. Представления же о вероисповеданиях в странах Западной Европы у большей части русского населения, в особенности центральных районов страны, были смутные или отсутствовали вовсе. (Даже в XIX веке опросы русских крестьян показали полнейшую размытость в представлениях о том, какой веры придерживаются народы в иных землях и чем одна неправославная религия отличается от другой.) Эти обстоятельства объективно способствовали формированию в обыденном сознании простых русских людей обобщенного восприятия всех неправославных. При этом некий комплекс представлений об иноземцах-иноверцах одного рода (мусульманах - татарах, с которыми русское население было знакомо издавна) как исторически доминирующий в народном сознании непроизвольно проецировался и на иноверцев иного рода - «немцев», что накладывало свой отпечаток на поведение русских людей. Дразня иноземцев, москвичи смешивали все вероисповедания, показывая «немцам» полу кафтана, свернутую в виде свиного уха[18]
. Католик Августин Мейерберг, например, был искренне убежден, что «погаными» называют москвитяне всех приверженцев иной, не русской веры.
Едва ли русские люди, обзывая «погаными и басурманами» выходцев из Западной Европы, сознательно их приравнивали к «язычникам», демонстрируя, таким образом, крайнюю степень религиозной неприязни к неправославным христианам. По-видимому, в народной среде эти выражения давно стали частью обиходной брани, которую русские люди могли адресовать и друг другу. Во всяком случае, Яков Рейтенфельс среди обычных ругательств и проклятий, которыми «мосхи» награждают друг друга, называет оскорбления «язычниками и нечистыми», т. е. басурманами и погаными. Любопытно, но нет никаких упоминаний о том, что русские горожане на улицах называли «немцев» «еретиками», хотя теоретически именно это понятие должно было бы наиболее адекватно отражать отношение православного населения к «иноверцам» из Западной Европы.
Привычка называть «погаными» и «басурманами» иностранцев-христиан в основном бытовала в народной среде. Официальные власти Московского государства проводили четкую дифференциацию между европейцами-христианами и выходцами с мусульманского востока[19]
. На аудиенцию во дворец московских государей в Кремле послов европейских государств и мусульман проводили разными путями: христиан - по лестнице «у Благовещения» на соборную паперть и далее по переходам у Красного крыльца; мусульман - по Средней лестнице сразу на Красное крыльцо, поскольку «басурманам» негоже было проходить через паперть православного храма. Мусульмане не допускались «к руке» государя, а могли целовать лишь царское колено или край одежды. Выражения «басурманская вера, поганые, поганство» и т. д. употреблялись в документах власти применительно только к исламу и народам, его исповедовавшим. Термин «обасурманился» имел в документах однозначное толкование и означал, что лицо, о котором шла речь, принял ислам - сделал обрезание. Для сравнения приведем позднюю (XVIII-XIX вв.) народную поговорку о господах посещавших Европу: «Наши бары за морем басурманятся, а домой воротятся, свое и не любо». Традиция называть погаными и басурманами» не только мусульман, а вообще иностранцев (в том числе и европейцев) сохранялась в народной речи довольно долго и встречается на протяжении XVIII-XIX веков.
Многие иностранные путешественники в XVII веке отмечали скрытность и недоверчивость русских людей к иноземцам. С. Главинич отмечал: «Природа Москвитян до того неподатлива относительно своих дел, что они не разболтают, а скорее скроют, что умеют и что у них есть». О том, что русский народ «труден в обращении», писал и шведский военный агент Э. Пальмквист. Подобные замечания встречаются в сочинениях II. Алеппского, С. Коллинса, А. Мейрберга, П. Ламартиньера и др. Безусловно, память о Смутном времени и войны, которые вело Московское государство на протяжении столетия, способствовали росту недоверия русского населения к иноземцам. Но, вероятно, была и другая причина, заставлявшая «московитов» избегать обсуждения «русских дел».
Граничащая со шпиономанией подозрительность властей была хорошо известна русским людям, как и беспощадные методы следствия в делах об измене. Вполне вероятно, что боязнь угодить под подозрение у властей и нежелание дать повод для доноса недругам, заставляла русских людей уклоняться от ответов на самые невинные вопросы иноземцев или давать стандартный ответ: «Про то ведает Бог и великий государь».
По мнению Л. Рущинского, религиозные убеждения русских людей, сама их принадлежность к православной вере служила непреодолимым внутренним препятствием к сближению с иноверцами. «Русский человек считал оскорбительным для чести народности, а тем более православия входить в близкие сношения с иноверными не только в делах веры, но и практического, житейского быта»[20]
. Однако подобное утверждение представляется, по меньшей мере, спорным. Серьезной преградой к общению русских людей и выходцев из Западной Европы была политика московского правительства. Неформальные контакты русских людей с выходцами из Западной Европы,как правило, настораживали русские власти, будили сомнения в лояльности этих лип православному государю и церкви. Очевидно, не слишком полагаясь на «инстинктивное отвращение православных людей к иноверцам», правительство старалось исключить саму возможность общения русского населения с «немцами» путем запретов и угрозы наказания.
Следует отметить одну особенность в содержании статьи 70 главы XX Соборного Уложения 1649 года, запрещающей иноверцам держать у себя во дворах русских работников. В тексте статьи описывается, какая «православным христианам от иноверцев чинится теснота и осквернение, и многие без покаяния и отцов духовных помирают, и в великий пост и в иные посты мясо и всякий скорм едят неволею». Тем не менее, наказанием за нарушение запрета закон угрожал не иноземцам, а именно русским (православным) людям, добровольно пожелавшим поступить на службу к иноверцам. «И ныне по тому же у иноземцев некрещеных русским людям во дворах быть никоемы делы. А будет которые русские люди учнут у некрещеных иноземцев... служить... тех сыскивая чинить им жестокое наказание, чтобы иным таким неповадно было так делати».[21]
Павел Алеппский писал: «Никто из народа не смеет войти в жилище кого-либо из франкских купцов а то его сейчас же хватают со словами: «...ты вошел чтобы сделаться франком». В Немецкую слободу русских людей пропускали лишь по торговым и служебным делам, а также для подвоза необходимых припасов (продовольствия, сена, дров и т. п.), для остальных вход был закрыт. В наказе дворянину, ведающему Новую Немецкую слободу, и подчиненным ему стрельцам предписывалось пресекать попытки «лишних» русских людей пройти к «немцам», задерживать и отводить в приказы.
Очевидно, опасения русских властей не были беспочвенными. Русские люди отнюдь не имели непреодолимой внутренней предубежденности против бытовых контактов с выходцами из Западной Европы и охотно нанимались на работу к «немцам». Перепись русских людей, служивших у западноевропейских купцов в Архангельске и Холмогорах, 1686 года показала, что многие по десять и более лет жили во дворах у «немцев»[22]
.
2.2 Отношение русского населения к иностранцам
Подчас русские люди проявляли любопытство и к религиозным обрядам «латинян, калвинов и люторов». Так, по свидетельству Б. Таниера, пасхальное католическое богослужение, проводимое посольскими капелланами, собрало вокруг себя толпу русских людей. В другое время смотреть на католичекую мессу также «сошлось много схизматиков». В 1686 году Архангельское духовенство жаловалось государю, что «у иноземцев же построены для мольбы их две кирки, и в летнее де время русские торговые и всяких чинов люди разных городов и Архангельского города жители, во время мольбы их всегда к тем их киркам приходят и их пения слушают». Культурное влияние выходцев из Западной Европы на основную массу русского населения даже в крупных городах, где существовали «немецкие» общины, было незначительно. Безусловно, сказывалась правительственная политика изоляции иноверцев от православных людей.
Преградой для проникновения в русскую народную среду иноземных новшеств был традиционализм русского средневекового общества. Вместе с «истинной верой» от предыдущих поколений наследовался и некий устоявшийся жизненный уклад и неколебимая убежденность, что формировавшийся веками образ жизни является единственно возможным и правильным для православного русского человека. Рейтенфельс приводит русскую поговорку: «Един царь, едина одежда, едина вера, одни деньги и один язык». Корб в своем сочинении писал, что русские более всего остерегаются перемен в вере,одежде и монете[23]
. Подобные представления являли собой серьезное препятствие для культурных заимствований извне и могли сохраняться в народной среде довольно долго. С. В. Оболенская в статье «Образ немца в русской народной культуре XVIII-XIX вв.» приводит впечатления английского путешественника Д.М. Уоллеса, побывавшего в России в 70-е гг. XIX века. По его наблюдениям, немецкие колонисты, вопреки расчетам русского правительства, так и не оказали цивилизующего влияния на местных крестьян. Русский мужик, писал Уоллес, очень любознателен и внимательно наблюдает за жизнью немецких соседей. Но никогда не помышляет о том, чтобы перенять их обычаи. Для русских крестьян «немцы есть немцы, а русские есть русские, и все тут»[24]
. Отношение русских крестьян XIX века к соседям-немцам, по всей видимости, есть слепок более ранней традиции, бытовавшей в русском обществе XVII века.
Любопытнейший памятник народной сатиры XVII века - «Лечебник на иноземцев» - содержит шутовские рецепты «лекарств» из «светлаго тележного скрипу, густого медвежия рыку, мухина сала, блохиного скоку, рыбья следу» и т. п. А также издевательские рекомендации «лечения» разных недугов: «А буде которой иноземец заскорбит рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозг и помазать болная рука, и будет здрав без обеих рук».В XVII веке круг лиц, имевших возможность воспользоваться услугами иноземных медиков, в особенности докторов, врачевавших «внутренние» болезни, был чрезвычайно узок. Однако доктора-иноземцы давали письменные «скаски» с описанием разных болезней, необходимых для борьбы с ними лекарств и методов лечения. Такие «скаски» ходили по рукам, наверняка попадая время от времени и в народную среду. Вероятней всего, рекомендации иностранных медиков были непривычны и непонятны для посадских и слободских людей, вызывали у них удивление и недоверие. Например, доктора А. Граман иИ. Белово предписывали «немощным людем, у которых горло и груди пухнут, под языком жилную отворить да сделать водка, которая холодит, и тою водкой в рот поласкать, а не глотать, плевать вон, а наружно мазать мазми и пластыри прикладывать». Необычность таких рекоменд
Из русских горожан в непосредственном контакте с «немцами» находились наемные рабочие, прислуга и должники, отданные в распоряжение своих западноевропейских кредиторов «головою до искупу». Информация о том, какие отношения складывались у русских людей и их иноземных хозяев, сохранилась весьма отрывочная и содержится, как правило, в изветных и явочных челобитных, сыскных и судебных делах, что обуславливает несколько односторонний ее характер. Тем не менее, ряд любопытных деталей можно почерпнуть и в такого рода документах. В 20-х годах отставной стрелец Денис Иванов упросился «жить на дворничестве» в Москве у служилого иноземца Федора фон Любцева и, по всей вероятности, был вполне доволен своим положением. Во всяком случае, когда в 1627 году был объявлен указ, запрещавший русским людям жить «в работе» у «некрещеных» иноземцев, Денис Иванов не пожелал покинуть свое место. Тем не менее фон Любцев во исполнение указа «того Дениска с женою ево Матренкою с двора сбил». В отместку Денис известил на немцев «государево дело» - обвинил в непригожих словах на бояр, князей и патриарха Филарета Никитича. Вероятней всего, донос был ложный.
Немцы под пытками отрицали свою вину, а отставного стрельца уже один раз наказывали за напрасно сказанное «государево дело». (Ложный донос широко практиковался как метод сведения счетов. Айрманн в своих «Записках о Прибалтике и Московии» предостерегал немцев от ссор с русскими людьми, а если это уже случилось, советовал скорее помириться. «Ибо обиженный, или озлобленный московит может повергнуть их в великое несчастье, показав поступок, или умысел против царского величества. А по этому обвинению мало кому удается избежать наказания или убытков, как бы не старались себя оправдать». Корб в своем дневнике приводит рассказ датского посланника о том, как в Воронеже некий «москвитянин» обвинял в измене двух немецких полковников. Иноземцев подвергли пыткам, однако признания не добились. Русский же в последствии заявил, что его донос ложный и немцев он оговорил по злобе, за что и был казнен).
В 1638 году в Новгороде был задержан русский человек Богдан Артемьев. «В распросе сказался вольной человек, уроженец из Дмитрова посаду», долгое время жил Москве - служил у разных иноземцев, «а после того служил у арганного мастера у Мелхерта Лунева 8 лет, а Москвы де взял его с собою проводить до Новгорода, а из Новгорода отпустить назад, а дурна за ним нет никакова». Слова Артемьева подтвердили трое проживавших в Москве иноземцев (ювелир, переводчик Посольского приказа, «и торговый немчин»). Замечателен и тот факт, что поручителями русского человека Б. Артемьева выступили тоже «немцы». Три иностранных офицера, два «государева золотого дела мастера», один оружейник и еще двое «кормовых иноземцев», не указавших своей профессии, обязались в случае неявки Артемьева по первому требованию в Посольский приказ за него «платить пеню, что государь укажет, и ставить свои порутчиковы головы в его голову место». Готовность «немцев» поручиться за русского человека в подобной ситуации указывает, по меньщей мере, на то, что иноземцы хорошо знали Богдана Артемьева и доверяли ему[25]
.
Обвинения хозяев-«немцев» в религиозных притеснениях и «осквернении» служивших у них русских «работных людей», постоянно возводимые православным духовенством, не находят массового подтверждения в приказных документах. Обнаружено лишь одно дело по челобитью русской прислуги на своего хозяина-иноземца в «стеснении в вере». В ноябре 1674 года била челом государю «девка Танка Афонасьева дочеришка» на торгового иноземца голландца Петра Деладала в том, что он тайно написал на нее «незнамо какую запись», а кроме того «к церкви Божий ее не отпускает, и Богу молитца не велит, и душу ее сквернит, и хочет он Петр ее вечно похолопить, и в свою веру привести в немецкую». Девушка просила освободить ее от службы у иноземца, чтоб «от него Петра православной христианской веры не отбыть». «В роспросе» Татьяна также показала, что Деладал «ее де Танку от себя двора в церкви Божий и никуды не отпущал, и душу де ее в поеные дни и в нынешней пост всякими своими яствы сквернил».
Дело разбирал сам Артемов Сергеевич Матвеев. По его приказу были взяты «распросные речи» с самого Петра Деладала и остальной русской прислуги, жившей у него на дворе. Голландец с возмущением все отрицал, называя челобитье Татьяны «затейным и воровским». Русская прислуга и «работные люди» также не подтвердили Татьяниных слов, заявив при этом, что им «от хозяина своево преж сего и ныне налоги и обиды никакой нет». Скорее всего, Татьяну Афанасьеву перестали устраивать первоначально заключенные с ней условия службы: пять лет работать у иноземца за еду и одежду, и лишь по истечении этого срока Деладал обязался «дать сверх одежи три рубли денег». Расчет девушки оказался верным - от службы у голландца велено было ее освободить. Однако полного доверия челобитье Татьяны Афонасьевой у администрации Посольского приказа не вызвало. Никаких репрессий против Петра Деладала властями предпринято не было, вопрос об отнятии у иноземца остальной русской прислуги не поднимался.
Любопытные материалы, относящиеся к вопросу о религиозной свободе живших «в работе» у немцев русских людей, содержатся в документах съезжего двора Новой Немецкой слободы. В 1666 году «руской детина Савка Василев» сказал в рае-просе, что живет с женою в Немецкой слободе «из найму» у торгового иноземца Адула Олферьева в дворниках. Когда 10 июля жена Савки родила сына, ее и новорожденного в тот же день «у Адула на дворе» посетил «Басманные слободы поп Павел». Спустя неделю тот же священник крестил младенца в церкви Великомученика Никиты в Басманной слободе, крестными родителями были жители Казенной слободы. Крестины праздновали также на дворе у иноземца. Ни малейшего «стеснения в вере» Савка Васильев явно не ощущал, о существовании запрета русским людям служить у иноземцев не подозревал, а на съезжий двор в Немецкой слободе, где он был задержан, пришел по своим делам.
Иноземцы не хуже русских людей знали о жесткой реакции русских властей на обвинения в религиозных притеснениях русских людей иноверцами. Трудно поверить, что осторожные западноевропейские коммерсанты стали бы подвергать опасности свое дело и самих себя из одного лишь желания оскорбить религиозные чувства или «привести в свою веру» русскую прислугу и «работных людей»[26]
.
Конечно, отношения разных иноземцев со служившими «из найму» или отданными «головою в зажив долга» русскими людьми складывались по-разному. Нередко русские люди (в основном отданные иноземцам «в зажив долга») бежали от своих иностранных хозяев, подчас, прихватив их имущество.
Однако бывали и обратные случаи. Бежавший в 1671 году от подьячего Разрядного приказа Ивана Костаусова «кабальный человек» Григорий Григорьев поселился с женой в Новой Немецкой слободе у торгового иноземца у Ивана Бермана[27]
. В 1692 году кадашевец Фома Курдюков был взят на Хамовный двор по долговому иску дьяка стрелецкого приказа Григория Сандырева.
В своем челобитье сам Фома, ссылаясь на Соборное уложение и на государевы указы, требовал вернуть его обратно к своему кредитору-голландцу «Вахромею Петрову сыну Мерлеву», у которого он уже прожил «в зажив долга» 8 лет[28]
.
Ввозимые из-за рубежа предметы роскоши, картины и книги в основном оседали в домах знати. По свидетельству Б. Койэта в домах у простого народа «на стенах редко видно, что другое, как несколько образов». Именно любовью к образам следует объяснять возникшую среди русских горожан во второй половине XVII века охоту к приобретению «немецких печатных листов» с изображением библейских сцен и святых. Нешуточную обеспокоенность по этому поводу проявили духовные власти. В патриаршей грамоте с осуждением говорилось, что русские люди «покупают листы на бумаге немецкие печатные и продают, которые листы печатают немцы еретики, люторы и калвины, по своему их проклятому мнению неистово и неправо а они еретики святых икон не почитают и руга-яся развращенно печатают в посмех христианам и того ради велети бы о том крикнуть бирючу, чтоб на бумажных листах икон не печатали, и немецких еретических не покупали и в рядах и по крестцам не продавали»[29]
. Патриаршая грамота не случайно запрещала русским людям не только покупать «немецкие» листы, но и самим печатать изображения святых. Гравированные иллюстрированные «Библии» и «Священные истории» Борхта, Пискатора, Схюта, Наталиса и др., отдельные серии гравюр становились популярным источником у русских мастеров[30]
. Запрет патриарха не подействовал. Швед Юхан Спарвенфельд, посетив в Торжке дома нескольких зажиточных горожан, обратил внимание на украшавшие их гравюры духовного содержания, большая часть из которых была русскими с русскими надписями, но попадались и раскрашенные голландские гравюры.
Принимавшие православие выходцы из Западной Европы едва ли могли существенно повлиять на русское общество в культурном плане. Записки иноземцев, посещавших Московское государство в XVII веке, полны негодующих замечаний в адрес «безбожных лицемеров», изменивших своей вере в пользу православия. В большинстве своем «новокрещены» отвергались обществом своих прежних земляков и единоверцев. Традиционный для русских людей образ жизни (ношение русского платья и т. д.) был обязателен и для принявших православие выходцев из Западной Европы, за этим строго следили духовные власти. Лишенные общества своих бывших соотечественников «новокрещены» ассимилировали, вступали в брак с русскими людьми и быстро растворялись в московской среде.
Поведение русских людей (уличные насмешки и т. п.) вполне могло восприниматься некоторыми участниками иноземных посольств как выражение общей неприязни русского народа к иностранцам. Известия о «немилосердной злобе «русских к иноземцам» и им подобные, встречаются, как правило, у авторов, недолго пробывших в России. В сочинениях иностранцев, имевших возможность лучше познакомиться с Московским государством и его жителями (А. Олеарий, С. Кол-лине, Я. Рейтенфельс), такие утверждения либо не встречаются вовсе, либо, как у Патрика Гордона, исчезают по мере адаптации к русской среде.
Не известно ни одного случая насильственных действий против выходцев из Западной Европы, однозначно спровоцированных ксенофобией, или религиозной нетерпимостью русских горожан к «немцам». Нападения на выходцев из Западной Европы в основном имели криминальную подоплеку и предпринимались с целью грабежа. Грабежи, разбой и убийства на улицах русских городов XVII века случались нередко, особенно в темное время суток. Пораженный Мейерберг писал: «В Москве не рассветет ни одного дня, чтобы на глаза прохожих не попадалось множества трупов убитых ночью людей».
Иногда обидчивые иноземцы сами затевали драки с русскими горожанами, в ответ, на насмешки атакуя своих обидчиков с оружием в руках. Подчас выходцы из Западной Европы сами своим поведением провоцировали стычки с местным населением. В 1644-45 годах бесчинства и безобразное поведение датчан из свиты королевича Вальдемара приводили к многочисленным стычкам с горожанами[31]
. Секретарь датского посольства Андрей Роде описал подобный случай с майором фон Заленом (1659 год). Возвращаясь из гостей и будучи сильно навеселе, офицер «подъехал к какому-то торговцу и хотел купить у него яиц, выражая при этом желание осмотреть предварительно несколько штук, чтобы убедиться в свежести их. Но когда они ему были переданы, он бросил их одно за другим торговцу в лицо и запачкал его таким образом совершенно. Свидетели этой выходки прибежали и страшно избили майора и его слугу».
Отдельного рассмотрения заслуживает описанный в сочинении Адама Олеария эпизод из жизни московских «немцев» после учреждения царем Новой Немецкой слободы. «Сначала, впрочем, они и здесь терпели сильный соблазн, вследствие обвинений жены полковника Лесли в том, будто она своевольно бросила русские иконы в огонь. В немецких церквах тогда сорвали кафедры проповедников и алтари, а также снесли и крыши, но через некоторое время им разрешено было вновь покрыть церкви крышами; лишь алтари и кафедры проповедников им не позволили возобновить».
Само по себе известие не содержит никаких указаний на то, что разрушения в протестантских храмах были произведены возмущенным народом. Сомнения в стихийности этого выступления вызывает локальность описанных разрушений в Немецкой слободе. Если представить, что русские люди действительно, повинуясь стихийному порыву, ворвались в Немецкую слободу с целью покарать «еретиков и богохульников-немцев», то остается лишь удивляться, что в известии упоминается о ущербе, нанесенном лишь крышам, кафедрам и алтарям «немецких» церквей, а не жизни, здоровью или имуществу самих «немцев». Коллективные погромные действия, осуществляемые народом «без государева указу», по понятиям того времени не могли расцениваться властями иначе как бунт. В самой слободе нападавшие должны были бы встретить сопротивление со стороны несших караулы стрельцов, да и самих «немцев» (большинство проживающих на Кукуе иноземцев были военные).
Ряд обстоятельств заставляют серьезно усомниться в том, что подобные события вообще имели место. Известие об инциденте не подтверждается ни одним русским источником, хотя события такого рода должны были оставить след в документации московских приказов. Ни единым словом, ни о чем подобном не упоминается в записках других иноземцев, а также в донесениях находившегося в то время в Москве шведского резидента Иоганна де Родеса, бывшего в курсе дела Лесли и отмечавшего все важные перемены в положении иностранцев.
Обращает на себя внимание и наличие в известии очевидного хронологического несоответствия. Голштинец пишет, что разгром в «кирках» был учинен уже после создания Новой Немецкой слободы. Указ об отводе земли под слободу последовал 4 октября 1652 года. Однако о поступке жены полковника в Москве стало известно гораздо раньше (не позднее 23 марта), а 14 апреля 1652 года Лесли уже был прочтен приговор. Трудно представить, что месть горожан за поступок Лесли могла настигнуть иноверцев по прошествии более чем полугода после того, как дело было закрыто. Вероятней всего, Олеарий был введен в заблуждение кем-то из своих московских корреспондентов, пожелавшим украсить историю жизни «немцев» в России яркими деталями.
Не вполне ясно, что имел в виду В.Я. Уланов, когда писал, что слободу иноземцев не единожды «погромно жгли». Старая Немецкая слобода выгорела в Смутное время вместе с большей частью Москвы и ее предместий. Ни один из известных русских источников, ни записки иноземцев не содержат никаких известий о «погромных поджогах» Новой немецкой слободы. Как и в других частяхгорода, в Немецкой слободе иногда случались пожары. В суматохе «пожарного времени» нередко находились желающие поживиться хозяйским добром. Отмечены и преднамеренные поджоги. В 1671 году била «челом и являла» жена торгового иноземца Адольфа Гутмана Сара: «сентября против 13 числа в полноч в Новой Немецкой слободе неведомо, какие воровские люди хоромишки мои зажгли с огорода под кровлю. И покамест у тех хоромех верхи горели, и они воровские люди ворвались в хоромы, и будучи в хоромах свечи задули и многие мои пожитки рознесли»[32]
. Однако этот и подобные ему случаи не могут свидетельствовать о погромных настроениях русского населения по отношению к иноземцам и относятся к разряду криминальных. Грабеж во время пожара или поджог с последующим грабежом был распространенным разбойничьим приемом, а богатые дворы иноземцев представляли собой весьма привлекательную добычу для грабителей.
Любопытные детали об отношении русских жителей к выходцам из Западной Европы может дать история городских восстаний в России XVII века. Во время московского восстания 1648 года город на некоторое время оказался в руках возмущенного народа. Лояльность стрелецкого войска, по-видимому, вызывала у власти сомнения. Поэтому для защиты особы государя в Кремль были призваны силы, свободные от подозрений в сочувствии к бунтовщикам: «всем немецким офицерам под секретом было сказано, чтобы они, собравшись и хорошо вооруженные, сразу явились в Кремль: мятежная чернь все еще продолжала по временам подступать к Кремлю». Вот как в книге Олеария описывается реакция русских людей на это событие: когда, во исполнение этого требования, немцы собрались в большом числе, то приходилось удивляться, как мятежники охотно уступали им место, любезно говоря: «Вы честные немцы, не делайте нам зла, мы вам друзья и во веки не намерены совершить вам что-либо злое».
В чем же была причина удивительной, по мнению Олеария,
любезности русских горожан к «немцам»? Рассматривая причины московского восстания 1648 года (рост налогов, злоупотребления «сильных людей»), мы не находим никакого видимого повода для ненависти или враждебности русских людей в адрес «служилых немец». Ко времени выступления «немецкого» отряда с главными народными обидчиками было уже покончено. При этом реального вооруженного противодействия народу никто не оказывал. Царь обещал удовлетворить требования восставших. И народный гнев пошел на убыль. Столкновение же с хорошо вооруженными и опытными в военном деле «немцами» обещало быть кровопролитным и в планы восставших явно не входило. По всей вероятности, вид вооруженных иноземцев в тот момент вызывал в русских людях не враждебность или агрессию, а скорее опаску. Громкое изъявление русскими горожанами своей дружбы к «немцам», ярко контрастировавшее с традиционными уличными насмешками, вероятней всего, было вызвано желанием избежать конфликта с отрядом иноземных офицеров. Столкновения не произошло, что, по-видимому, устраивало обе стороны. «Немцы» свободно прошли сквозь толпы горожан и взяли Кремль под охрану.
Хитрый прием был использован в коллективном челобитье жителей Холмогор в 1663 году. Посадские люди верхней половины Никольского приходу жаловались на торгового иноземца голландца Михаила Иванова. Доносили, что двор свой поставил «на тяглые два дворища» близко от двух православных храмов, а живет в нем «не бережно избы и поварни топит безпрестанно днем и ночью», что грозит церквям и церковной казне пожаром, что на дворе своем держит и продает «заповедное питье» и табак, что иноземцы на том дворе «многие игры творят, и стреляют». А кроме того, «в посты и постные дни от мясново варенья и табаку к церквам Божим от дому ево великий смрад несет». Действительная же причина челобитья обнаруживается в конце документа: «А за те тяглые два двора всякие твои великого г-ря подати и великие отпуски и тягло платим, и службы служим мы сироты твои осталые людишки. А он иноземец с двора своего тягла с нами не платит, а дву дворищ тягло платит малое. И от того мы бедные платили за те дворы и обнищали и обдолжали»[33]
. Описанием исходящей от двора иноземца угрозы пожара и осквернения для православных храмов посадские люди надеялись произвести сильное впечатление на московские власти. Вряд ли соседство иноземца в действительности так уж досаждало церквям - приходские священники в челобитье посадских людей участия не принимали. Вероятно, проблема неуплаты или недоплаты податей иноземцами, имевшими дворы или дворовые места на тяглой земле, была актуальна для посадских людей северных городов.
В своей работе «Религиозный быт русских по сведениям иностранных писателей XVI-XVII веков» Л.П. Рущинский писал: «Это внутреннее отношение русских к иноверцам и иностранцам, если нельзя назвать прямо враждебным, то, без всякого опасения усилить его резкость, мы можем назвать его религиозным отвращением». Вне всяких сомнений, видеть устойчивое и неизменное «религиозное отвращение», носящее характер общей неприязни к «немцам-еретикам» во всех слоях русского общества в XVIIвеке, было желанной целью «духовных властей». Однако мы не находим никаких свидетельств того, что сам факт присутствия выходцев из Западной Европы в Московском государстве XVII века оскорблял религиозные чувства русского населения.
Негативная реакция возникала лишь случаях неподобающего поведения «немцев» по отношению к священным предметам, в первую очередь, к православным иконам. Известно, насколько сильной была в русском обществе традиция почитания святых образов. От православных людей не могло укрыться, что «немцы» при виде икон не проявляют должного к ним почтения (не снимают шляп, не совершают поклонов и крестного знамения и т. д.). Жива была память о Смутном времени и бесчинствах поляков, глумившихся над иконами, да и в последующее время появлялись основания подозревать иноверцев в неподобающем обращении со священными предметами. С нежеланием иноземцев обнажить головы во время крестного хода Олеарий связывал запрет на ношение иностранцами русской одежды. К чинам шведского посольства 1655-58 гг., смотревшим процессию в Москве, патриарх посылал дворянина узнать, «почему они не встали и не обнажили голов в то время, когда мимо них несут изображения Бога и святых?» Останавливаясь на постой в русских домах, неосведомленные в местных обычаях выходцы из стран Запада могли улечься спать ногами к иконам. (Голландца Витсена предупреждали, что у русских это считается большим неуважением и грехом).
Вольно или невольно «немцы» своим поведением сами время от времени провоцировали русских людей на подозрения и неприязнь. Не удивительно, что у русских людей рождались опасения в том, что оставленные в отданных «немцам» домах иконы могут подвергнуться поруганию. Олеарий писал: «Когда несколько лет тому назад немецкий купец Кароль Мелин купил у русского каменный дом, русские начисто выскребли все иконы, написанные на стенах, на штукатурке, и пыль от них унесли с собой». Из помещений, занимаемых выходцами из Западной Европы, хозяева выносили образа. А если все-таки оставляли, то после постоя «немцев» хозяева призывали священника, чтобы тот освятил образа заново. Определение «религиозная брезгливость», или враждебность к иноверцам, здесь, на мой взгляд, едва ли уместно. Негативную реакцию русских людей инициировало желание оградить от возможного поругания чтимые святыни. В период наибольшего обострения «антинемецкой» кампании, вдохновленной патриархом Никоном, заботу о защите священных предметов от поругания «еретиками» проявили русские власти. Осенью 1652 года Эберс писал: «Ни один иностранец не должен был иметь у себя в доме образов русских святых; у кого находили их, подвергали высшему наказанию. Шведский двор подвергся самому тщательному осмотру с целью убедиться, что там не было образов. Одно изображение креста, найденное там, сорвали и унесли с собой».
Если же «немцы» оказывали должное уважение русским религиозным обычаям и даже сами им следовали (пускай лишь внешне), никакой неприязни или «брезгливости» к иноверцам - «еретикам» коренное население не проявляло. Николаас Витсен, описывая празднование пасхи (1665г.) русскими людьми, обычай обмениваться расписными яйцами и поцелуями, отмечал: «Каждый здесь так делает, и в поцелуе не откажет ни одна, какая бы не была знатная дама, хотя бы и на улице». По словам Витсена, этому приятному обычаю следовали и некоторые «немцы». «Мне тоже случилось целовать многих важных дам: и иноземных и русских девушек». Никакого протеста со стороны местного населения такое поведение «немцев» не встречало. Русские люди не отказывали выходцам из Западной Европы в традиционном пасхальном целовании, несмотря на то, что костюм явно обличал в них иноверцев. В 1676-х году русские служители «до дровосеков, водоносов и истопников включительно пришли к господину послу с поздравлениями, неся изящно расписанные яйца». Всей посольской свите русские люди также принесли такие же подарки».
Когда в свите голландского посольства, находившегося в Москве в 1665 году, скончался дворецкий Хенрик де Конинг, то на его похороны, помимо соотечественников, пришли и русские люди. «Из русских пришли истопники, дровосеки и кухонные слуги поклониться телу умершего и помолиться за упокой его души, по их обычаю просили у него прощения, жалели о его смерти, спрашивали, как это он вдруг так умер, отчего и т. д.». Оплакивая умершего и вознося молитвы за упокой его души, простые русские люди следовали сложившейся традиции, по-видимому не задумываясь, насколько уместно такое поведение по отношению к «иноверцу-еретику».
На основании всего вышеизложенного можно придти к выводу о том, что конфессиональные различия не сформировали в народной среде устойчивой неприязни к выходцам из Западной Европы, при которой сам. факт принадлежности к «немцам» являл бы собой повод для враждебности. Более того, само по себе присутствие иноземцев в русском обществе не задевало религиозных чувств русских людей в том случае, если поведение иноверцев не воспринималось как оскорбительное для почитаемых православных предметов, религиозных обычаев и обрядов. Фактор религиозной неприязни если и присутствовал, то не сформировал в среде русских горожан направленной ненависти и агрессивности по отношению к «немцам».
Сохранилось немного известий об отношении русского крестьянства к выходцам из Западной Европы. Правительство Московского государства, испытывая финансовые затруднения, в первой половине XVII века наделяло выходцев из Западной Европы поместными землями. Можно только догадываться о том, как строили отношения с русскими крестьянами помещики-«немцы». В одном лишь можно не сомневаться - выходцы из Западной Европы стремились извлечь из пожалованных им поместий максимальную прибыль. Традиционный русский образ жизни и ведения хозяйства должны были им казаться нерациональными, крестьяне недостаточно трудолюбивыми,- количество религиозных праздников, когда православные люди воздерживались от работы, избыточно большим и т. д. Подобное отношение «немцев» к православным крестьянам сохранялось и в более позднее время. Собирателем русского фольклора А. Н. Афанасьевым была описана народная сказка «О преподобном шерстне». В ней немец-управляющий заставлял крестьян работать в дни церковных праздников, за что и был наказан - ужален «преподобным шерстнем».
Трудно сказать, как складывались отношения с «немцами» русских крестьян дворцовых волостей, приписанных к заводам иностранных промышленников, но нет сомнений в том, что сам факт передачи воспринимался негативно. Вероятней всего, причина заключалась не в национальности или вероисповедании иностранца, а то, что крестьяне подвергались безжалостной эксплуатации заводчиком. В 1675 году за невыполнение обязательств перед казной у наследницы голландского заводчика фон Сведена была отобрана Иванковская волость Каширского уезда. При этом крестьяне, на протяжении семи лет платившие иноземцам оброк и выполнявшие различные повинности, били челом о конечном своем разорении[34]
. Жители Кижского погоста в течение нескольких лет сопротивлялись приписке их к металлургическим заводам датского комиссара Андрея Бутенанта фон Розенбуша[35]
.
2.3 Взаимоотношения с иностранными купцами
Западноевропейские купцы покупали в России в большом количестве продукты морского промысла и рыболовства: моржовую кость, ворвань, акулий и тресковый жир, кожи морских животных, икру, рыбу ценных сортов - треску, палтус, семгу. Очень существенными предметами вывоза были мед и воск. За границу направлялись мачтовый лес, лиственничная губка, кап (застывший березовый сок), солодковый корень, продукты использования и переработки древесины: смола, вар, зола, поташ. Шли на экспорт также алебастр и слюда. Велась транзитная торговля персидским шелком, нефтью и ревенем.
Преимущественным правом товарообмена с иностранными купцами обладала государева казна. Она объявляла «заповедными» те товары, на которые хотела иметь монопольное право приобретения или продажи, Ими были благородные металлы, собольи меха, воск, хлеб (зерно), смола, льняное семя, икра, персидский шелк и ревень. В общем торговом обороте значительная сумма приходилась на долю царя.
Иностранные купцы и торговые компании стремились добиться от русского правительства различных привилегий и преимуществ. В 16 - первой половине 17 века их права определялись не только межгосударственными договорами, но и специальными жалованными грамотами, Впервые грамота такого рода была выдана в 1517 году датским купцам. Ряд жалованных грамот получили английская Московская компания, голландские купцы. Наиболее принятой формой торговли с иностранцами была торговля оптом. Иностранцам предписывалось иметь дело, прежде всего с казной, затем с купцами, но не непосредственно с товаропроизводителями и потребителями. При торговле оптом расчет производился не наличными деньгами, а товаром. Поэтому внешняя торговля носила преимущественно меновый характер. Об известной примитивности торговли с иностранцами свидетельствует ее ярмарочный характер. Русские купцы выезжали в страны Западной Европы в редких случаях. Как правило, они не ездили дальше Прибалтики и Скандинавии. Поэтому активность торговли в большой степени зависела от инициативы иностранных купцов и компаний.
Баланс торговли западных стран с Россией на Балтике и Белом море был пассивным, т.е. стоимость экспорта из России на Запад превышала стоимость импорта в Россию с Запада. Поэтому наряду с товарами западные купцы ввозили и деньги. В торговле с западноевропейскими купцами участвовали торговые люди многих русских городов и уездов, В одних торговля велась непосредственно, в других скупщики приобретали товар для последующей его продажи иностранным купцам в таких крупных центрах международной торговли, как, например, Архангельск или Новгород.
2.4 Взгляд иностранцев на русских воинов
Главное учреждение, которое ведало (до второй половины XVI века) дела, относившиеся к войску, был Разряд, или Разрядный приказ. Здесь хранились списки всех служивых людей; в эти списки вносились имена всех дворян или детей боярских, достигших определенного возраста. О сборе служивых людей имеется известие от конца XVI века. Начальники четвертей в случае войны посылали повестки к областным правителям и дьякам, чтобы все дети боярские к известному дню собирались на какую-то границу, туда-то.
Там отбирали их имена писцы, назначенные Разрядом. Не явившиеся в срок, подвергались штрафу и строгому наказанию. Гербейштейн говорит, что на это время прерывался обычный ход замещения очередных должностей, и все служивые люди должны были идти в поход. Служивым людям редко дается покой, говорит тот же иностранец.
О числе войска имеем различные показания. Те из иностранных писателей, которые не были сами в России, сообщают огромные цифры. Кампезне, перечисляя княжества, составлявшие собственное московское государство говорит, что в одном московском княжестве считается до 30000 бояр и дворян, служивших всадниками и всегда готовых к войне. Так как приведенные показания заимствованы прямо или непосредственно из рассказов русских, то эти, без сомнения, преувеличенные цифры легко объясняются понятным желанием рассказчиков выставить в выгодном свете военные силы своего отчества.
В первой половине XVII века конница по-прежнему преобладала в московском войске, а во второй половине то же века, по показанию Мейерберга и Рейтенфильса пехота превышала численностью конницу и составляла лучшую часть русского войска.
В Москве караулы держали стрельцы. Кроме них, Невиль упоминает об отряде, который составлялся из московских горожан и в мирное время употреблялся для той же цели. Стрельцы имели характер пешего войска, остальная пехота собиралась только в военное время.
У Мейерберга находим неопределенные известия о солдатах: он говорит, что в случае нужды царь мог собрать какое угодно число пеших ратников, которые сбегаются на звук барабана в надежде поживиться во время похода богатою добычей; в отличие от стрельцов, их называют солдатами; они распределяются на полки, под командой иностранных офицеров. На хорошее жалование привлекало иностранцев на русскую службу, и в XVII веке число иностранных офицеров в русском войске увеличивалось в значительной степени.
Рейтанские и солдатские полки набирались из охочих людей, без поместных или мало поместных дворян, из детей боярских, а также из крестьян по всему государству. Ими командовали преимущественно иностранцы.
Рейтенфиль с уверяет, что эти полки могли равняться с лучшими войсками Европы Петрей оставил описание осмотра, который производился собравшимися соратниками перед выступлением в поход: воеводы собираются вместе и садятся в избе у окон или в шатрах и вызывают к себе один полк за другим. При них стоит дьяк со списком в руках, по которому он вызывает по имени каждого ратника; ратник должен выступить вперед и показаться воеводам. Если какого - то ратника не оказалось на месте, дьяк ставил в списке против его имени отметку для дальнейших распоряжений. Неявка не службу преследовалась строго. Смотр повторялся и во время похода каждую неделю Михалон говорит, что московитяне каждую весну получают из нагайской орды по несколько тысяч лошадей годных для войны, платя за это одеждой и другими дешевыми вещами. Седла делались так, что всадники без затруднения могли поворачиваться на них и стрелять во все стороны. Шпоры были у немногих, большая часть употребляли нагайки, которые вешали на мизинце правой руки; поводья и узы были двойные, с отверстием в конце, которые они надевали на палец правой руки, чтобы можно было, не выпуская его, пользоваться луком. Одежда и их телесное убранство были у всех одинаковы; кафтаны они носили длинные, без складок, с очень узкими рукавами, почти на венгерский лад; сапоги они носили красные и очень короткие, так что они не доходили до колен, а подошвы были подбиты у них железными гвоздиками. Рубашки почти у всех были разукрашены у шеи разными цветами; застегивают их либо ожерельем, либо серебряными цветами, к которым для украшения добавляют жемчуг. Они подпоясываются не по животу, а по бедрам, и даже опускают пояс до паха, чтобы живот выдавался больше.
Гербейштен говорит, что великий князь Василий имеет литейщиков из немцев и итальянцев, которые, кроме пушек, льют железные ядра, подобные тем, какие употребляются на Западе, но что русские не умеют употреблять пушки в сражении, потому что главное у них – быстрота движений. Но в конце XVI века Гваньини уже говорит, что русские в его времена очень часто и очень искусно действовали пушками, выучившись этому у каких- то беглых итальянцев, немцев и литовцев. Полагают, говорит Флетчер, что ни один из христианских государей не имеет такого хорошего запаса военных снарядов, как русский царь, чему отчасти может служить доказательством оружейная палата в Москве[36]
.
Относительно продовольствия войска во время похода Флетчер говорит, что царь никому ничего не отпускает, кроме иногда некоторого количества хлеба, и то на деньги служивых же людей; поэтому каждый, идя в поход, должен иметь при себе провианта на четыре месяца, а в случае недостатка может приказать перевести его к себе в лагерь из своего имения. Русскому войску, прибавляет тот же иностранец, много помогает то, что каждый русский в отношении жилища и пищи с детства готовится быть воином.
Иностранцы с удивлением говорят о терпении и неприхотливости простого московского ратника во время лагерной жизни. Довольствовались очень скудными средствами, имея лук и чеснок, московский ратник легко обходился без остальных приправ. Пришедший в местность, где этого нет, этот житель снегов, этот темный и пренебрегаемый сармат, по выражению Климента, разводит себе небольшой огонь, наливает воды в горшок, кладет туда ложку муки или крупы, добавляет соли и, сварив, довольствуется этим наравне с прислугой; последняя, впрочем, когда господин в нужде, голодает дня по два и по три. Нередко месяца по два терпят такую нужду всадник и лошадь и, однако же, сохраняет прежнюю силу и бодрость.
Гербейштейн говорит в своих записках: «Пожалуй, кое-кому покажется удивительным, что они содержат себя и своих людей на столь скудное жалование и при том столь долгое время. Поэтому стоит сказать об их бережливости и воздержанности».
Петрей описывает порядок наступления московских полков из лагеря, из чего можно отчасти видеть их ратный строй, каким был он в начале XVII века: за передовыми полком идет большой, со множеством трубачей и литаврщиков, которые бьют в литавры и трубят в трубы.
Эта музыка наводила тоску на иностранцев; по словам Корба, она скорее могла навеять уныние, нежели возбудить воинственное одушевление.
«Если бы русский ратник, говорит Флетчер, с такою же твердостью исполнял те или другие предприятия, с какой он переносит нужду и труд, им столько же был приспособлен и навычен к войне, сколько равнодушен к своему помещению и к пище, то далеко превзошел бы наших солдат, тогда как теперь много уступает им в храбрости и в самом исполнении военных обязанностей».
Такой нелестный переход делает иностранец от удивления перед суровостью и терпением, которым московский ратник переносил неудобство и лишения всякого рода, к его военному. Контарини замечает, что у московского государя довольно разных людей, большею частью они никуда не годны. Некоторые иностранцы удивляются физической силе московских ратников; Гванини советует осторожно схватываться с ними в сражении, чтоб не попасть к ним в руки, из которых, благодаря их необыкновенно крепким мускулам, трудно вырваться. Московитянин, говорит Гванини, один без всякого оружия смело выходит на дикого медведя и, схватив его за уши, таскает до тех пор, пока тот в изнеможении не повалится на землю.
Михалон говорит, что московитяне превосходят литовцев деятельностью и храбростью; у них не было так же недостатка в преданности к своему делу в особенности к самопожертвованию.
По сознанию самих иностранцев московское государство, благодаря своей артиллерии, какая бы она не была, стояла в военном отношении гораздо выше восточных своих соседей.
Вот как описывает военную тактику русских Гербершейн: «При первом столкновении они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила «бегите или побежим мы». Города они редко захватывают штурмом и после сильного натиска; у них более в обычае принуждать людей к сдаче продолжительной осадой, голодом или изменой.
Готовясь вступить в сражение, они возлагают более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага (а не на силу воинов и на возможно лучшее построение войска); они удачнее сражаются в дальнем бою, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла».
В мирное время жалование служивым людям выдавалось в Москве и в областных городах, по свидетельству Петрея в два срока: на пасху и на Михайлов день.
Заключение
Если бы не Китай, то не было бы «русских рубах» с расшитым воротом, расписных лаковых шкатулок «Палех» и маниакальной любви русских к чаю. Без татар не было бы системы русской государственности, «русских шапок», крепких ругательств, сапог, ямщиков, кнута, «русской тройки» и многого другого. Без нежной привязанности русского царя о к голландской керамике не было бы веселой бело-синей «гжели», а без Японии не было бы знаменитых «русских матрешек». Без Ближнего Востока в России не имелось бы «русского самовара». Форма православного христианства, письменность, культовая архитектура, оригинальная живопись и двуглавый орел в качестве герба пришли в Россию из Византийского Запада. А вся современная цивилизация России - материальная, технологическая, правовая и некоторые элементы духовной культуры - развивались в тесном контакте (во многом и под влиянием) западноевропейской культуры.
Все эти примеры открытости к чужим культурам говорят не только о толерантности, сколько о гибкости, деловом практицизме и переимчивости русских, которые умели быстро схватывать на лету и преобразовывать себе во благо все, что может принести практическую пользу. Под влиянием контактов с иностранцами обогатилась русская материальная культура, и философия, и язык. Если быть точным, во всем этом сказались смекалка, практичность и жесткий материальный расчет.
Русские всегда были открыты пришельцам, состав которых исторически менялся. «Немец» буквально по-русски - это «немой человек», не способный ничего выразить или быть понятым. «Немцами» могли тогда называть и поляков, и голландцев, и французов, и все они чувствовали себя в России тогда неплохо. Ганноверские аристократы, недоучившиеся бурши, ремесленники, профессора и разорившиеся купцы добирались до Петербурга, чтобы «поправить дела», а затем вернуться на родину или остаться в этой дикой, но богатой стране. 200 лет тому назад Германия, например, была раздроблена и перенаселена, а в России - огромные пространства, богатство и расточительность аристократов, покорность и радушие народа. Это помогало укорениться любому чужеземцу. Как для всех «немцев» (иностранцев) русские были дикими варварами, жившими по непонятным законам, так и для русских они сами были полусказочными персонажами, к которым проявлялось сложное отношение: и любопытство, и неприязнь. Немцы редко смешивались с русскими, селились в отдельной «слободе» - например, на Кукуе в Москве.
Отношение русских к иноземцам интересно проследить по русской литературе, «густо заселенной» иностранцами. Показательно, что русские писатели изображали их, как правило, в сатирическом ключе, в широком диапазоне: от явных злодеев до вроде бы симпатичных людей, но в той или иной степени «испорченных» западной цивилизацией. В русской литературе очень трудно найти целиком позитивный образ иностранца. И дело здесь не в том, что русские литераторы поголовно были националистами, но в самой функции образа иностранца в русской литературе. Они были интересны как литературный прием, который привлекает внимание к проблемам русского народа, дает возможность увидеть самих себя, русских, как бы со стороны, сопоставить национальные менталитета, разные культуры. Русские писатели изображали, главным образом, немцев, французов и англичан с их особыми национальными чертами. Нетрудно заметить, что именно эти народы оказали самое большое влияние на русскую культуру.
Наиболее часто в литературе встречались немцы. Начиная с Пушкина, они традиционно изображались людьми, для которых очень важен экономический расчет, «благоразумие», любовь к теоретизированию, самоуверенность. Их чрезмерная опора на разум, на «арифметическое» сознание при столкновении с русской действительностью часто ставит их в нелепые положения, и даже служит причиной краха или гибели. Галерея немецких образов в русской литературе может обескуражить своим сатирическим отношением к ним.
При всем том иностранцы на протяжении всей истории России успешно интегрировались в российское дворянство. В высшем свете голубая кровь так смешивалась, что, например, Феликс Юсупов, знаменитый убийца Распутина, по одной линии приходился праправнуком королю Пруссии, а по другой - был потомком монгольского военачальника. Чтобы убедиться, до какой степени на Руси был силен прилив иноземцев и как они успешно адаптировались в стране, достаточно посмотреть родословные коренного русского дворянства в «Бархатной книге», которая до революции хранилась в Департаменте герольдии при Сенате России. Так вот почти все древнее русское дворянство ведет происхождение от иноземцев, которые в разное время приезжали сюда на службу к князьям или к царю.
Приведем несколько примеров происхождения русских дворян:
Из англичан: Хомутовы (от Гамильтонов), Бурнашевы (от Бернсов), Фомицины (от английского врача Фомы), Бестужевы и Бестужевы-Рюмины;
Из венгров: Блудовы, Батурины (от Батугердов), Колачевы (от Калаш);
Из татар: Ермоловы (от татарского мурзы Арслана - Ермола), Давыдовы, Черкасские (от султана Игнала), Урусовы (от татарского начальника Едигея), Растопчины, Бибиковы (от Би-бека), Мухановы (от рода Му-ханов), Дашковы, Уваровы, Апраксины, Державины (от Багрима), Мордвиновы, Арсеньевы, Карамзины (от Кара-мурза) и др.;
Из поляков: Чернышевы, Сапега, Потемкины (от шляхтичей Петемнских), Бунины (от Буниковских), Ланские, Грибоедовы (от Гржибовского), Баратынские, Гоголь (от польского шляхтича Яновского, принявшего малороссийскую фамилию Гоголь);
Из пруссаков: Шереметевы, Салтыковы, Морозовы;
Из литовцев: Голицины (от Голицы), Меньшиковы, Трубецкие, Куракины (от Кураки), Нелидовы, Валуевы (от Воловичей), Глинские (потомки татарского военачальника Мамая), Лихачевы (от Лиховичи) и др.;
Из немцев: Хвостовы (от немца Бассавола), Беклемишевы, Орловы, Левшины (от Левенштейн), Марковы (от Гудрет-Маркт), Гороховы (от Гаррах), Поганковы (от Пегенкампф), Востоковы (от Остенек), Толстые, Бозодавлевы (от Кос-фон-Дален), Левашовы, Мятлевы, Неплюевы, Протопоповы, Пушкины (от немца Радши), Васильчиковы (от Индриса) и многие др.
Из шведов: Хрулевы, Новосильцевы (от Шалая), Суворовы, Сумароковы;
Из итальянцев: Нащокины, Чичерины (от Ciceri), Кашкины (от Кассини - итальянских греков), Панины, Колошины (от Колоннов - от них идет и название города Коломна);
Прочие: Брюс - шотландец, Воронцов - потомок варяга Африкана, Шафиров - еврей, Фон-Визин - от взятого в плен при Иване Грозном ливонского рыцаря, Лермонтовы - от выехавшего из Польши шотландца Лерманта.
Список использованных источников
1. Акты исторические собранные и изданные археографической комиссиею. Т. 3, 4. - СПб., 1841, 1842.
2. Акты исторические собранные и изданные археографической комиссиею. Дополнения. Т. 5. - СПб., 1853.
3. Акты Московского государства изданные имп. АН. Т. 2. - СПб.,1894.
4. Акты собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографической экспедицией) имп. АН. Т. 1.3. - СПб., 1836.
5. Аделунг Ф. Критико-литературное обозрение сочинений путешественников по России до 1700 г. Ч. II. - М., 1884.
6. Аделунг Ф. Критико-литературное обозрение сочинений путешественников по России до 1700 г. Ч. II. - М., 1884.
7. Айрманн. Записки о Прибалтике и Московии 1666-1670 гг. // Исторические записки АН. - 1945. - № 17.
8. Алеппский П. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века. Вып. 1-4. - М., 1896-1898.
9. Андреевский И. О правах иностранцев в России до вступления Иоанна III на престол Великого княжества московского. - СПб., 1854.
10. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Т. 2. М.,1897.
11. Буссов К. Смутное состояние Русского государства в годы правления царей - Федора Ивановича, Бориса Годунова и, в особенности, Димириев и Василия Шуйского, а также избранного затем, принца королевства Польского Владислава от 1584 до 1613, год за годом // Иностранцы о древней Москве. - М. - 1991.
12. Базилевич К.В. Новоторговый устав 1667 г. (К вопросу о его источниках) // Известия АН СССР VII серия. Отд. Общественных наук. - 1932. - №7.
13. Базилевич К.В. Коллективные челобитья торговых людей и борьба за русский рынок в первой половине XVII в. // Известия АН СССР. VII серия. Отд. обществ, наук. - 1932. - № 2.
14. Белов М.И. Нидерландский резидент в Москве барон Иоган Келлер и его письма. - Л., 1947 (Канд. дис. На правах рукописи).
15. Бессмертный Ю. Л. Историческая антропология сегодня: французский опыт и российская историографическая ситуация // Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. - М, 1998.
16. Биргегорд У. Новгородские страницы дневника Ю.С. Спарвенфельда // Новгородский исторический сборник. - 1997. - Вып. 6 (16).
17. Андреевский И. О правах иностранцев в России до вступления Иоанна III на престол Великого княжества московского. - СПб., 1854.
18. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Т. 2. М.,1897.
19. Базилевич К.В. Новоторговый устав 1667 г. (К вопросу о его источниках) // Известия АН СССР VII серия. Отд. Общественных наук. - 1932. - №7.
20. Базилевич К. В. Коллективные челобитья торговых людей и борьба за русский рынок в первой половине XVII в. // Известия АН СССР. VII серия. Отд. обществ, наук. - 1932. - № 2.
21. Биргегорд У. Новгородские страницы дневника Ю.С. Спарвен-фельда // Новгородский исторический сборник. - 1997. - Вып. 6 (16).
22. Бобровский П.О. История 13-го лейб-гренадерского Эриванскогое. в. полка. Ч. 1. - СПб., 1892.
23. Богоявленский С.К. Московская немецкая слобода // Известия АН СССР. Серия философии и истории. - 1947. - Т. IV. - № 3.
24. Бородин А.В. Иноземцы - ратные люди на службе в Московском государстве // Вестник имп. общества ревнителей истории. - 1915. - Вып. 2.
25. Булычев А.А. О публикации постановлений церковного собора 1620 г. в мирском и иноческом Требниках (М., 1639) // Герменевтика Древнерусской литературы (XVI - нач. XVIII вв.). Сб. 2. - М., 1989.
26. Бычкова М.Е. О сословной структуре класса феодалов России в XVII в. // Социальная структура и классовая борьба в России XVI-XVII вв. – М, 1988.
27. Вершинина Н.Г. Иноземцы и иноземные слободы в Москве. - М., 1948 (Канд. дис. На правах рукописи).
28. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. - Киев, 1905.
29. Голубцов А. Прения о вере вызванныя делом королевича Вальдемара и царевны Ирины Михайловны. - М., 1891.
30. Демкин А.В. Коллективная челобитная русских купцов 50-60-х гг. XVII века // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.) - 1997.
31. Джинчарадзе В.3. Борьба с иностранным шпионажем в России в XVII веке // Исторические записки АН СССР. - 1952. - № 39.
32. Еврейская энциклопедия. Т. 1, 5. - СПб., 1908, 1910.
33. Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII вв. // Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI и XVII вв. Т. 1. - М., 1895.
34. Звягинцев Е. Слободы иностранцев в Москве XVII в. // Исторический журнал. - 1944. - № 2-3.
35. Зезюлинский Н. Иноземцы в русской армии при царе Михаиле Федоровиче, Алексее Михайловиче и Петре I Алексеевиче // Журнал имп. русского военно-исторического общества. - 1913. - Кн. 2.
36. История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях. / Ред. П.А. Зайончковский. Т. 1. - М., 1976.
37. Кантор А.М. Отношение русских горожан вт. пол. XVII века к Западу // Древняя Русь и Запад. Научная конференция. Книга резюме. - М., 1996.
38. Богоявленский С.К. Московская немецкая слобода // Известия АН СССР. Серия философии и истории. - 1947. - Т. IV. - № 3.
39. Бородин А.В. Иноземцы - ратные люди на службе в Московском государстве // Вестник имп. общества ревнителей истории. - 1915. - Вып. 2.
40. Брикнер А.Г. Патрик Гордон и его дневник. - СПб., 1878.
41. Таратоненков Г.Я. История России с древнейших времен до второй половины XIX века. - М., 1998.
[1]
Копелев Л.3. Чужие // Одиссей. Человек в истории. Образ «другого» в культуре. - М., 1994. - С. 11.
[2]
Кром М.Антропологический подход и изучение русского средневековья // Отечественная история. - 1999. - № 6. - С. 102.
[3]
Бычкова М.Е. О сословной структуре класса феодалов России в XVII в. // Социальная структура и классовая борьба в России XVI-XVII вв. – М, 1988. – С. 95.
[4]
Зезюлинский Н.Иноземцы в русской армии при царе Михаиле Федоровиче, Алексее Михайловиче и Петре I Алексеевиче // Журнал имп. русского военно-исторического общества. Кн. 2. - СПб., 1913.
[5]
«Иноземцам вотчины продавать...». Дело Поместного приказа о наследовании вотчины Ю. Ю. Абрамова 1676-1678 гг. (Подг.Т.А. Лаптевой) // Исторический Архив. - № 1. - М. - 1994.
[6]
Кохен X. фон. Москва в 1687-1688 гг. // Русская старина. - 1878. - № 9. – С. 26-32.
[7]
Цветаев Д.В. Протестанты и протестантство в России до эпохи преобразований. М., 1890. – С. 139.
[8]
Уланов В.Я. Западное влияние в Московском государстве // Три века. Т. 2. М., 1991. С. 50; Милюков П.Н. Национализм и европеизм. // Очерки по истории русской культуры. Т. 3. - М., 1995. - С. 113-114.
[9]
Морозова Л.Е. Образ «чужого» в представлении людей Смутного времени нач. XVII века // Россия и внешний мир: диалог культур. - 1997. - С. 22-30.
[10]
Богоявленский С. К. Московская Немецкая слобода // Известия АН СССР. Сер. истории и фпгюсофии. - Т. IV. - 1947. - № 2. - С. 228.
[11]
Кузнецов А.Болванцы на Лысой горе. (Очерки языческой топонимики.) Вологда, 1999. - С. 91.
[12]
Ргада. Ф. 141. Приказные дела старых лет. Оп. 6. 1678 г. № 154. - Дело о смертном убийстве Лаврентия фон ден Букома... Л. 87.
[13]
Ргада. Ф. 35. Сношения России с Англией. Оп. 1 Д. 234. - Приезд в Москву и отпуск английского чрезвычайного посланника Ивана Гебдона... Л. 231.
[14]
Пушкарей Л.Н. Юрий Крижанич. Очерк жизни и творчества. - М, 1987. - С. 105-106.
[15]
Оболенская С.В. Образ немца в русской народной культуре XVIII—XIXвв. // Одиссей. - М., 1991. - С. 160.
[16]
Ргада Ф. 159. Приказные дела новой разборки. Оп. 2. 1653 г. № 712-а.
- Память в Земский приказ о запрещении дразнить инородцев. Л. 1.
[17]
Сытин П. В. Из истории Московских улиц. - М., 1952. - С. 226.
[18]
Богоявленский С. К. Московская Немецкая слобода // Известия АН СССР. Сер. ист. и фил. - Т. IV. - № 3. - 1947. - С. 228.
[19]
Рогожин Н. Культура и вероисповедание: посольский диалог средневековья // Россия XXI. Вып. 1-2. М, 1997.
[20]
Рущинский Л. Религиозный быт... С. 202-203.
[21]
Соборное уложение 1649 года. - Л., 1987. - С. 111.
[22]
Ргада Ф. 159. ПДНР. Оп. 3. № 2442. - Дело о праве иностранцев живущих в Архангельске и Холмогорах нанимать русских работных людей... - Л. - С. 80-86.
[23]
5 февраля 1686 г. - Выписка из челобитной Архангельского духовенства // Цветаев Д. В. Памятники к истории протестантствав России. - М, 1888. - С. 89.
[24]
Цит.
по: Оболенская С. В. Образ немца в русской народной культуре XVI1I-XIX вв. // Одиссей. - 1991. - С. 163.
[25]
Акты о выездах в Россию иноземцев // РИБ. Т. 8. - 1884. - № 10. - С. 288-291.
[26]
Ргада Ф. 141. Оп. 5. ПДСЛ. 1677 г. № 77. - Явочное челобитье голландца Григория Николаева о побеге от него тяглеца Михаила Наливошникова отданного головою в зажив. Л. 1-2; РГАДА. Ф. 141. ПДСЛ. Оп. 6. 1688 г. № 262. - Дело по явочному челобитью иноземца Томаса фон Келдермана, о бежавших и покравших его имущество крепостных женщинах; РГАДА. Ф. 141. № 7. ПДСЛ. 1689. № 200. - Явочная челобитная иноземца Ивана Фангорна на монастырского крест. Вологодского у. Василия Емельянова, который с женой нанялся на год жить у него на дворе и недожив срока, обокрав его, бежал; РГАДА. Ф. 141. ПДСЛ. Оп. 7. 1690. № 42. -Дело по челобитной иноземца Винета Людена на тяглеца Мещанской слободы Акима Давыдова в недожитых у него Людена урочных чисел и убытках; РГАДА. Ф. 141. ПДСЛ. Оп. 7. 1697. № 603. -Явочная челобитная иноземца Ивана Врея о бежавшем от него в другой раз отданного ему в зажив долга посадского чел. Артемия Сивцова и сносе им пожитков; РГАДА. Ф. 159. ПДНР. Оп. 2. № 3350.1686 г. - Челобитная голландца Адольфа Алферьева о бегстве от него Павла Данилова отданного «в зажив головою»; РГАДА. Ф. 159. ПДНР. Оп. 2. № 3762. 1688 г. - Дело по челобитной подполковника Гаврила Марселиса о возвращении ему имущества украденного беглым наемным работником посадским человеком г. Вологды Михаилом Павловым; РГАДА. Ф. 159. ПДНР. Оп. 2. № 3988. 1689 г. - Челобитная иноземца стряпчего Ивана Якимова о поб«в зажив» за долги голландцу Давыду Ренцу; РГАДА. Ф. 159. ПДНР. Оп. 2. № 4414. 1692 г. - Сыскное дело об отдаче иноземцу Ивану ван Салу сбежавшему от него должника тяглеца Огородной слободы Семена Лукьянова ранее отданного ему «в зажив головой».
[27]
Ргада Ф. 159. ПДНР. Оп. 2. № 1186. Дело о поимке дважды бежавшего от владельца кабального человека Разрядного приказа Ивана Костаусова - Григория Григорьева с женой, укрывающихся в Немецкой слободе у торгового иноземца Ивана Бермана. Л.
[28]
Ргада Ф. 159. ПДНР. Оп. 2. № 4431. - Челобитная кадашевца Фомы Курдюкова отданного «в зажив головой» голландцу Вахромею Мерлеву, об освобождениии его с Хамовного двора, где он содержался по иску к нему дьяка Стрелецкого приказа Григория Сандырева. Л. 1.
[29]
После 1674 г. - Патриаршая окружная грамота о запрещении печатать на бумажных листах изображения святых и торговать немецкими печатными листами с таковыми же изображениями // АИ.Т. 4. - С. 254-255.
[30]
Хромов О.Р. Западноевропейские источники русского религиозного лубка // Древняя Русь и Запад. Научная конференция. - М., 1996. - С. 229.
[31]
Голубцов А. Прения о вере вызваныя делом королевича Вальдемара и царевны Ирины Михайловны. - М., 1891. - С.
[32]
Ргада Ф. 50. Сношения России с Голландией. Оп. 1. № 8. - Книга, содержащая челобитные голландских и гамбургских купцов... Л. ПО.
[33]
Ргада Ф. 141. ПДСЛ.
Оп. 3. 1663 г. № 272. - Дело по челобитью Колмогорскихпосадских людей верхней половины Николаевского приходу на голландца Михаила Иванова о чинимом на его дворе близ двух церквей беспорядках инеустройствах ио прошении тот двор снести. Л. 1-2.
[34]
Демкин А.В. Западноевропейское купечество... Вып. 2. - М., 1994. - С. 11.
[35]
Ргада Ф. 159. ПДНР. Оп. 3. № 4450.1693 г. - Дело по челобитью крестьян Кижского погоста Олонецкого у. о неотдаче их в работные люди на заводы Андрея Бутенанта; РГАДА. Ф. 159. ПДНР. Оп. 3. - № 4585 1694-1695 гг. - Дело о сопротивлении крестьян Кижского погоста приписке к Олонецким заводам Андрея Бутенанта и взыскании с них недоимок; РГАДА. Ф. 159. ПДНР. Оп. 3. - № 4651. 1693 г. - Дело о приписке крестьян Кижского погоста к заводам Бутенанта и о подавлении сопротивления крестьян.
[36]
Таратоненков Г.Я. История России с древнейших времен до второй половины XIX века. - М., 1998. – С. 174.