В.А.Авдеев
Ещё не так давно в любом учебнике по истории можно было прочитать о так называемом «Заговоре послов», широком международном заговоре с целью свержения правительства большевиков и убийства руководителей государства. Времена изменились. И теперь мы стали свидетелями прямого военного вмешательства с целью сместить неугодное правительство. Вряд ли стоит ожидать, что авторов этого плана когда-нибудь привлекут к ответственности.
А 80 лет назад заговорщики предстали перед судом, проходившем при большом стечении публики с 28 ноября по 3 декабря 1918 году. В приговоре суда указывалось, что действия западных послов были связаны с «циничным нарушением элементарных требований международного права и использованием в преступных целях права экстерриториальности». Непосредственные участники заговора британские дипломаты Б.Локкарт и С.Рейли, французский генконсул в Москве Гренар и французский разведчик полковник Вертамон были заочно приговорены к смертной казни за совершённые преступления. Три других дипломата-заговорщика были ещё до суда высланы из страны.
Когда, в связи с высадкой десанта в Мурманске в мае 1918 года, иностранные дипломатические миссии из Вологды переехали в Архангельск, в помещении французского представительства чекистами были обнаружены документы, свидетельствовавшие о причастности западных дипломатов к мятежу Савинкова в Ярославле. Из документов также следовало, что Запад планирует свергнуть руками контрреволюции советскую власть и арестовать советское правительство во главе с Лениным. В случае успеха перевороты предполагалось поставить у власти в России правительство, которое возобновило бы военные действия против Германии и её союзников.
В поле зрения чекистов попали попытки британского разведчика Брюса Локкарта установить контакты с латышскими стрелками, несущими охрану Кремля и других важных объектов в Москве. Глава ВЧК Ф.Дзержинский поручил противодействовие этим замыслам своему заместителю Я.Петерсу. Чекистами был подставлен Б.Локкарту командир дивизиона латышских стрелков Я.Берзинь, через которого удалось выяснить, что в заговоре активно участвуют также британский военно-морской атташе в Петрограде Ф.Кроми, британский разведчик Дж.Хилл, на которого возлагалось проведение террористических акций, а также французский генконсул в Москве Гренар, руководитель французской военной миссии генерал Лавернь и его заместитель полковник Вертамон, американский генконсул Пул и агент американской разведки Каламантиано.
Чекисты постепенно выяснили масштабы заговора и выявили его участников. Но 30 августа 1918 года был убит председатель Петроградской ЧК М.Урицкий. В тот же день было совершено покушение на Ленина.
На следующий день чекистами был произведён обыск в здании бывшего британского посольства в Петрограде, а также в дипломатических представительствах других стран Запада. При обыске были найдены изготовленные британской разведкой фальшивки о «германском золоте» для большевиков и сфабрикованная «тайная переписка» советсокго правительства с Германией.
Сам факт наличия террористического заговора против России долго отрицался Западом. Ставшие недавно известными подлинные документы французской военной разведки и МИД Франции проливают дополнительный свет на их реальную роль в событиях 80-летней давности.
Ниже мы публикуем несколько никогда ранее не публиковавшихся документов того периода. Здесь вы найдёте рассказ участников событий в их рапортах во французскую разведку — знаменитое 2-е бюро Генштаба.
Публикация подготовил кандидат исторических наук В.А.АВДЕЕВ.
***
Перевод с французского
ФРАНЦУЗСКИЙ ОТРЯД в Москве 28 февраля 1919 г.
ДОНЕСЕНИЕ ВОЕННОЙ МИССИИ (2 октября 1918 — 23 февраля 1919 г.)
Период со 2 октября по 23 октября 1918 г.
Вследствие переговоров об обмене между Англией и Францией с советскими властями, Военному атташе в России генералу Лаверню и подполковнику Корбелю было разрешено 2 октября 1918 г. покинуть Россию вместе с Генеральным консулом Гренаром и г-ном Локкартом.
В то время бывшая Французская военная миссия вошла в состав Бюро военного атташе и, увеличившись на несколько офицеров и рядовых, прибывших с Юга России, в полном составе находилась в Москве, поскольку её Петроградскому эшелону удалось пересечь границу примерно около 17 сентября; несколько офицеров и солдат с июля находились в тюрьме (мл. лейтенант Шарпантье, капрал Маргулис), с 3 сентября — капитан Фо-Па и капитан Вакье, с 8 сентября сс майор Кастель, заключённый в Кремле.
Она состояла из 13 офицеров и примерно 40 рядовых, среди которых — бежавшие из германских тюрем.
Последние указания, отданные генералом Лавернем, предписывали мне следовать директивам Генерального консула Дании г-на Хаксхаузена и особенно следить за тем, чтобы ни в коем случае капитан Садуль не был назначен принять на себя командование.
Отношения с большевистскими властями были в то время такими, что в любой момент мог последовать арест членов миссии, поскольку Карахан продемонстрировал намерениетем самым на массовые аресты большевиков во Франции, и, с другой стороны, капитан Садуль уже сообщил подполковнику Корбелю (командир отряда с 8 сентября по 20 октября), что Председатель Чрезвычайной комиссии Петерс намеревается приступить к арестам офицеров на основании документов, захваченных в Петрограде и Петрозаводске.
С момента моего вступление в командование я предложил тогда Генконсулу Дании последовать примеру Петроградского отряда, несмотря на трудности, вызываемые отдалённостью границы, и дать каждому офицеру и солдату полную свободу бежать либо индивидуально, либо в составе группы, в зависимости от мало-мальских знаний русского языка. Датский посланник в Петрограде г-н Скавениус заверял в осуществимости этого плана. Несколько недель до этого я и полковник Корбель столкнулись с категорическим отказом Хаксхаузена, который, как он говорил нам, склонил на свою сторону самого посланника г-на Скавениуса во время поездки последнего в Москву. Выдвигаемые доводы были следующими: русские власти узнали об отъезде Петроградского отряда и взяли под особое наблюдение офицеров и рядовых Московской миссии с тем, чтобы «разменная монета» не ускользнула от них; поэтому любая попытка к бегству является напрасной, все заключённые местными советами будут расстреляны, французские офицеры, уже находящиеся в тюрьме, подвергнутся ещё более строгим мерам. С другой стороны, было бы неправильным оставаться под защитой датского флага до того близкого времени, когда арестованные кандидаты на обмен будут погружены и отправлены в Финляндию так же, как и консулы, отправленные 8 сентября.
В этот день я объявил о разжаловании унтер-офицера переводчика Гийона (в телеграфном донесении в Париж), виновного в том, что по освобождении из тюрьмы подписал обязательство, в котором объявил о неподчинении впредь приказам либо консула, либо Начальника военной миссии. Капитан Садуль, к которому обратился бывший унтер-офицер Гийон после освобождения из тюрьмы, сказал мне, что он не согласен с моим решением; я дал ему понять, что он не должен высказывать своего мнения на этот счёт.
12 октября, примерно в 12.30, выходы из здания Екатерининского института, где находилась военная миссия, были заняты агентами ЧК, которые начали первые аресты офицеров и солдат, выходящих из здания. Так, были арестованы капитан Садуль (отпущенный сразу после предъявления специальной карточки), мл. лейтенант Жийанс-Лавернь и примерно десяток рядовых.
Красногвардейцы не входили в здание, над которым был поднят датский флаг; я отдал приказ оставаться внутри института и сразу же поставил в известность датского консула. Последний одобрил мои распоряжения, подчеркнув, что уже начаты переговоры об обмене, поэтому эти аресты являются лишь результатом какого-то недоразумения между МИД и ЧК и что через малое время оно прояснится. Я немедленно отправился в гостиницу «Метрополь» к Чичерину и на Лубянку к Петерсу.
На следующий день, 13 октября, капитан Садуль пришёл в миссию и попросил у меня продукты для офицеров и солдат, арестованных и освобождённых несколько часов спустя, как он сказал. Он добавил, что петерс хочет арестовать за шпионаж четверых офицеров миссии — майора Гибера, лейтенантов Барра, Больё и меня. В частных беседах с моими офицерами и разговорах с солдатами он затем ясно высказался против приказов, отданных мной, и призвал их сразу уйти, чтобы не связывать свою судьбу с судьбой офицеров-«контрреволюционеров». В таком случае он сможет добиться их немедленного освобождения, а если, наоборот, они будут упорно группироваться вокруг своих офицеров, то тогда разделят их судьбу1.
Предвидя возможный арест в более или менее близкое время офицеров, намеченных Петерсом, в тот же день я отдал каждому унтер-офицеру приказ представить мне к вечеру донесение об этих разговорах и его поведении на тот случай, если он будет призван, как старший, взять на себя командование отрядом (см. документ № 1).
Один из моих офицеров, которому я полностью доверял, младший лейтенант Пюиссан (офицер казначейства и снабжения), арестованный во дворе института, был освобождён на следующий день как не игравший никакой контрреволюционной роли, и его обязали не возвращаться в миссию. Я тотчас воспользовался этим обстоятельством, чтобы письменно поручить ему командование над военнослужащими, находящимися за пределами миссии, которых поручил ему собрать во Французском госпитале, лечебном учреждении, защищённом датским флагом (см. прилагаемое письмо и документы № 2 и 3).
Другим письменным распоряжением (см. документ № 4) я сообщил капитану Садулю о его отстранении от командования, увольнении в отпуск до установления истины, напомнил емй о его офицерском долге и приказал ожидать в Москве отъезда миссии, к которой он должен присоединиться без дальнейших напоминаний, и подчиняться любому командиру, независимо от его звания2.
Поскольку ночью несколько унтер-офицеров и рядовых покинули миссию по совету Садуля, я наложил на них дисциплинарные взыскания и приказал объявить это всем находящимся во Французском госпитале (документ № 5). Одновременно я напомнил всем офицерам и унтер-офицерам этого подразделения их воинский долг (документ № 6).
Я хотел, чтобы несмотря ни на что, и даже лишившись офицеров, Московский отряд оставался французским подразделением, не идущим ни на какой компромисс с большевистским режимом до того, я думаю, близкого времени, когда, по словам консула Хаксхаузена, состоится наш обмен на русские войска во Франции.
Последние сведения о Красной Армии, полученные от агентов и из газет, направлялись в Париж телеграммами, с 6 августа шифровавшимися по памяти лейтенантом Бурре и передаваемыми консулу Дании для отправки.
15 числа наш радиоприёмник, работавший постоянно на приём приказов и инструкций из Парижа, которые я просил телеграфно направлять мне по радио, был захвачен агентами ЧК, а также солдатами и матросами Красной Армии. Мы не могли больше ничего принимать. Однако бдительность матросов была обманута моими сапёрами, и мы все в течение ещё трёх дней принимали сообщения. Приёмник работал так время от времени и был выключен только немного позже, в самый день нашего ареста.
21 октября я получил письмо от Садуля, в котором он запрашивал разъяснение мер, принятых в отношение него. Я ответил ему (см. документы № 7 и 8). Лейтенант Паскаль также направил мне письмо, на которое я ответил его арестом сроком на неделю (см. документы № 9 и 10).
Все письма были зачитаны всем офицерам, чтобы они были в курсе и могли в случае необходимости командовать с полным знанием дела.
23 октября, во второй половине дня, охрана на выходах была удвоена; агенты ЧК обыскивали все соседние с миссией дома. Вечером Генконсул Дании присоединился к нам и противился попыткам войти одного француза-ренегата по фамилии Делафар, комиссара ЧК, который арестовал лейтенанта Иллиакле (в помещении радиостанции) без письменного приказа Петерса.
После вмешательства консула Делафар ушёл. Красногвардейцы также удалились. Генконсул Дании оставил нас, заверив, что спор урегулирован.
Через несколько минут началось занятие всех выходов солдатами и агентами ЧК и грубые аресты всех офицеров и солдат Делафаром и его сообщниками.
Примечания
Сказано на случай ареста вышестоящих офицеров в качестве легального предлога для них отказаться подчиниться отзыву во Францию. Телеграфное донесение в Париж (см. документ № 6).
Только благодаря преданности женского персонала Екатерининского интитута (в то время институт св. Иосифа был секуляризирован) я смог в течение всего этого времени поддерживать отношения с этим крупным отрядом.
***
ЗАКЛЮЧЕНИЕ В БУТЫРСКУЮ ТЮРЬМУ (23 октября 1918 17 января 1919 г.)
В 11 часов вечера офицеры бывшей Военной миссии1 и солдаты2 были доставлены в ЧК за контрреволюционную деятельность.
Первые после обыска и установления личности были помещены в камеру (майор Шапуйи, лейтенант Барр) или собраны в общей комнате с сотней других заключённых (майор Гибер, лейтенант Больё, мл. лейтенант Иллиакье, старшина Жанно)3.
Было запрещено всякое сообщение с волей. Режим, которому мы были подвергнуты, похож на содержание приговорённых к смерти для тех, кто находился в отдельной камере, и на содержание уголовников для тех, кто был заключён в общую камеру.
С этого времени каждый офицер, в принципе, был изолирован от других офицеров миссии до тех пор, пока не завершилось расследование в ЧК, после чего мы были помещены в Бутырскую тюрьму либо в одиночные камеры, приговорённые к «режиму строгой изоляции» (майор Шапуйи), или в камеры на 2 — 3 человека (другие офицеры и унтер-офицеры). Офицеры, арестованные в Петрограде (капитаны Фо-Па Биде и Вакье), находились в «общей комнате» вместе с г-дами Дарси и Мазоном.
Каждый офицер составил отдельное донесение о его допросах и нахождении в тюрьме (см. приложения).
Лично я был доставлен в камеру Бутырской тюрьмы после двухдневного содержания в камере ЧК. Вновь препровождённый в эту комиссию через несколько дней, я предстал перед Делафаром, которому было поручено вести следствие по делу всех «французских офицеров». Допрос был кратким и с моей стороны ограничился отказом отвечать что бы то ни было. Допрашивавший, бледный, свихнувшийся ренегат и дезертир, очень любил заканчивать его следующей фразой: «Я хорошо знал, чт
Майор Гильбер, лейтенанты Больё и Иллиакье, а также старшина Жанно, были в тот же день доставлены в ЧК в общую комнату, и я смог, благодаря участию про-французски настроенного латыша, долго беседовать с ними; таким образом был составлен «план действий» до и после допросов.
Нам было предъявлено обвинение в шпионаже, основывавшееся на документах, которые я лично никогда не видел, которые якобы были захвачены либо в Петрограде, либо среди некоторых бумаг, оставшихся в Военной миссии в Москве во время обыска 6 августа. Среди прочих документов — проект телеграммы о составе Красной Армии и план Кронштадта, служебные телеграммы и донесения, направляемые лейтенантом Пуасси (диспетчер в Петрозаводске) относительно войск красных, противостоящих нашему десанту в Мурманске.
В течении трёх месяцев нашего заключения продолжались поиски наших связей с неофициальными французскими агентами (господин Пиер, г-н Анри), либо с контрреволюционными организациями. В частности, псевдо-следователь пытался установить нашу «виновность» за отдельные крушения поездов, взрывы, заговоры, существование которых было предано огласке в письме Рене Маршана. Отъезд официальных и неофициальных сотрудников французской разведки привёл в ярость этих инквизиторов нового типа и, не сумев добыть осязаемых доказательств нашего участия в «саботаже в тылу русского фронта», судьи Чрезвычайной комиссии согласились ограничиться некоторыми собранными признаками, чтобы представить на подпись Петерсу смертный приговор майору Дюкастелю, которого в основном обвиняли в постоянной отправке поляков, чехов и русских через Мурманск и центры антисоветских группировок между Уралом и Волгой, а также в его участии в заговоре Локкарта; майору Гиберу по причине его работы в паспортной секции; нашему шифровальщику лейтенанту Барру, виновному, по их мнению, в том, что не захотел ничего раскрыть, хотя был в курсе всей нашей деятельности с 1917 года; лейтенанту Фуасси4, диспетчеру в Петрозаводске, который, благодаря своей непрестанной деятельности и несравненной ловкости обеспечивал отправку на Мурманск всех поездов с беженцами до нашей высадки в Коле. а затем ежедневно сообщал нам о состоянии сил красных, отправлявшихся в этот пункт. Наконец, смертный приговор был вынесен и мне, поскольку материалов досье на меня хватит, чтобы «расстрелять меня десять раз».
Консул Хаксхузен позднее заверял меня, что были утверждены другие приговоры, чтобы довести цифру расстрелов до десяти; из этого следовало, что капитаны Фо-Па и Вакье (из Петрограда и заключённые в Москве) и мл. лейтенант Шарпантье (из Мурманска, находящийся в заключении с июля после его ареста в Обозерске), офицер-переводчик Больё, должны, без сомнения, быть включены в этот список5.
По утверждениям, постановление не было исполнено, благодаря некоторому умеренному влиянию, и материалы были переданы в Революционный трибунал вместе с именами главных «преступников», подчёркнутых красным цветом, чтобы избежать задержки в проведении нового следствия. Ко мне были подведены агенты-провокаторы; один из них попросил однажды указаний для генерала Алексеева, к которому он должен вскоре присоединиться.
Пребывание в тюрьме продолжалось до 17 января, и режим содержания, особенно строгий вначале, смягчился в последние недели. Питание в тюрьме состояло из 3/4 фунта чёрного ржаного хлеба с мякиной и щей из кислой капусты, в которых плавало несколько головок сушёной рыбы. Поэтому для нас было жизненно важно, чтобы Международный Красный Крест и мл. лейтенант Пюиссан присылали нам продукты6. Трижды в неделю санитарка Красного Креста мадемуазель Карнье, беззаветно преданная, приносила их нам. В сопровождении рядового из моего отряда она пакетами приносила и относила от нас письма, поддерживая наше существование. Она сильно рисковала. Она продолжала рисковать не только из-за товарищей из 2-го конвоя, но и англичан из Военной миссии на Кавказе, которые недавно сидели в Бутырской тюрьме.
Посещения сотрудников датского консульства были редки. Последнее было 8 декабря и имело последствием некоторый упадок духа среди гражданских и военных заключённых. Нам снова дали понять, что Францию не интересует наша судьба, что она не отвечает больше на датские телеграммы. Это произвело особое впечатление на уже больного г-на Дарси. Нам также говорили об отъезде последних консульств нейтральных стран. В то же время мы получили известие, что в скором времени предстанем перед Революционным трибуналом, но что нам предоставят прекрасного адвоката. В последний раз я передал г-ну Хаксхаузену, отбывавшему в Копенгаген, пачку телеграмм, содержащих отчёт об обстановке. Нашей единственной радостью было чтение «Известий», которые среди призывов к мировой революции не могли скрыть наших побед.
Позднее ЧК стала допрашивать бутырских заключённых, чтобы освободить тех из них, которые не допрашивались в течении долгих месяцев и находились в тюрьме без предъявления обвинения. Этот жест гуманности показался мне продиктованным гекатомбой больных и мёртвых в Таганской тюрьме, в которой свирепствовал сыпной тиф7, и желанием привлечь на сторону большевистского режима русские диссиденстские социалистические партии и набрать в тюрьмах чиновников, технических специалистов и офицеров. Их освобождение зачастую покупалось: шантаж и доносы были ежедневными среди русских, принадлежащих к различным классам общества и различным слоям.
С давних пор с нами поддерживали отношения два чешских деятеля — господа Макса и Черник, арестованные во время первых боёв на Волге, которые во время всего срока нашего содержания в тюрьме проявили себя прекрасными товарищами. Пользуясь режимом благоприятствования с тех пор, как Советы стали добиваться расположения юной Чешской республики, они беспрестанно искали любые возможные средства сноситься с нами и облегчить наше снабжение. Освобождённые в декабре, они лично обратились к Председателю ВЧК Дзержинскому с просьбой о нашем освобождении, однако напрасно. За неимением лучшего, они после выхода из тюрьмы обеспечили нам дополнительное питание от чешских купцов, к которых ещё оставались кое-какие запасы.
Пользуясь менее строгим надзором, я к 15 декабря набросал кое-какие записки в Министерство с тем, чтобы переправить их через посредство директора Французского института г-на Патуйе.
Мл. лейтенант Пюиссан, блягодаря устным сообщениям, передаваемым от посланца к посланцу, держал меня в курсе событий в Миссии, в которой рядовые, несмотря на многочисленные соблазны и даже угрозы, отказались создать Совет и остались ло конца верны своему долгу и отданным приказам8. Только три диссидента из общего числа примерно в 50 человек перешли на сторону капитана Садуля и лейтенанта Паскаля.
Об этих последних мне ничего не известно, за исключением заметки в «Известиях», рассказывавшей о торжественном открытии монумента Революции, на котором выступал Садуль, провозгласивший «призыв к трудящимся», и его приглашениях в клуб «III Интернационала». Однажды я узнал, что Садуль отправился в камеру Людовика Нодо и рассказал ему о том, что положение арестованных офицеров является серьёзным и что они будут расстреляны.
Председатель французской колонии в Москве г-н Дарси заболел и умер в клинике 31 декабря, очень поражённый тем, что он называл «заброшенностью со стороны Франции».
31 декабря, после нескольких приступов малярии и абсцесса в печени с двери моей камеры убрали табличку «Строго одиночная» и мне было разрешено жить, подобно другим офицерм, в определённые часы посещать ванную и участвовать в общих прогулках. Я воспользовался этим, чтобы установить отношения с некоторыми русскими и иностранными заключёнными: поскольку в последнее время тюрьма в России стала своего рода салоном, где устраиваются консультации и назначаются свидания наиболее интересных людей; там я смог увидеть князя Львова, генерала Джунковского, бывшего московского губернатора, князей Браковского и Оболенского, а также многочисленных чиновников, финансистов, заложников — русских, армян, грузин, прибалтов, арестованных за последние месяцы.
Вся знать прежнего режима, мелкая буржуазия или студенты, даже анархисты, недавно посаженные за решётку, не считают возможным подъём России без военной акции Союзников против обеих столиц. Лейтмотивом их бесед является «Приходите скорее!» Когда у них спрашиваешь, что они сами сделают для защиты и победы их дела, они молчат, но через несколько минут отвечают: «Мы будем вынуждены, если вы не придёте, броситься в объятия Германии». Эти две фразы резюмируют нынешнее состояние мышления антисоциалистической оппозиции в Великороссии. Для меня она перестала быть таковой после Октябрьской революции 1917 года.
Когда единственная большевистская газета провозглашает волю Антанты остаться нейтральной в военном плане и действовать только путём экономической блокады, большинство заключённых покоряется. При новости, распространённой этой же газетой, что впредь Антанта останется нейтральной и что затем она предлагает свидание на Принкипо, был взрыв отчаяния, даже среди наименее нервных и наименее ослабевших в заключении.
К 4 января к нам поступили первые слухи о возможном освобождении. Через несколько дней, 11 января, г-ну Дюшену было разрешено встретиться с нами. Он вводит нас в курс переговоров и говорит о надежде на наше освобождение «через месяц». В то же время тиф свирепствует всё больше в зданиях Бутырской тюрьмы, причём настолько, что два коридора целиком (350 мест) отводятся для заражённых в качестве дополнительного лазарета, поскольку не хватает мест.
17 января, в 23 часа, поступает приказ об освобождении 1-го конвоя, состав которого был определён самим г-ном Дюшеном. К большому удивлению чиновника, приставленного охранять нас, мы выходим из тюрьмы, несмотря на нашу карточку, в которой записано, что мы должны предстать перед Революционном трибуналом.
Подпись:
ШАПУЙИ
Примечания
За исключением лейтенанта Фуасси, арестованного несколько дней спустя.
Отпущены на следующий день под подписку о невыезде из Москвы.
Этот прекрасный унтер-офицер постоянно присоединялся большевистскими властям к офицерам за свою энергичную и очень чёткую позицию. Некоторые были отпущены, затем вновь заключены в тюрьму (мл. лейтенант Иллиакье, старшина Жанно).
Этот офицер, уже арестовывавшийся в первый раз в Петрозаводске Верховныи комиссаром Натзандремусом, был доставлен под эскортом в Петроград и освобождён после встречи с Председателем Петроградской ЧК Урицким. Он добрался до Москвы, чтобы доложить о выполнении задания генералу Лаверню.
Казни, называемые «расстрелами», были на самом деле заурядными убийствами. Осуждённый выходил из камеры со связанными за спиной руками; его вели на соседний двор и среди всякого мусора (разбитые автомобили, бидоны из-под бензина, пищевые отходы) он получал выстрел в затылок. В отдельных случаях его заставляли подняться на грузовик и приканчивали винтовочным выстрелом в спину. Тот же час автомобиль увозил мёртвого или умирающего в братскую могилу. Список заключённых в ЧК содержал в отношении расстрелянных запись: «Отправлен в штаб Духонина».
Военная миссия постоянно посылала продукты всем французским, английским и сербским заключённым, взятые на её запасных складах, которые теперь почти полностью израсходованы.
В Бутырской тюрьме от тифа умерло 80 человек за 10 дней в начале декабря из-за паразитов, которыми кишат все русские тюрьмы и, в частности, помещения Чрезвычайной комиссии.
Подробнее будет изложено в специальном рапорте.
***
РАПОРТ капитана Эдуарда Вакье (Служба разведки в Петрограде) по поводу его ареста русскими большевистскими властями
Арестованный в Петрограде после провала на дому одного из моих агентов одновременно с капитаном Фо-Па Биде в ночь с 1 на 2 сентября. я был доставлен в помещение Петроградской «Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией». В сентябре подвергался краткому допросу для установления личности: мне не было предъявлено какое-либо обвинение. 4 сентября подвергся крайне суровому заключению; нехватка воздуха и пищи1.
17-го переведён из Петрограда в Москву в центральное здание Чрезвычайной комиссии; был допрошен русским следователем; был обвинён в Москве в том, что состоял в контрреволюционной организации; в заговоре против безопасности Государства и в тесных связях с английским и французским консулами. После резких отрицаний с моей стороны был препровождён в тюрьму.
Был снова допрошен примерно через две недели другим следователем по имени Делафар, являющимся секретарём председателя ВЧК Дзержинского. Повторив вновь обвинения в заговоре против государственной безопасности, он задал мне следующие вопросы:
1) Почему вы находитесь в России?
2) Знаете ли вы Видхоффа? Господина Анри?
3) Чем занимались офицеры, занимавшие должности на всех линиях железных дорог?
Избежав ответа или ответив уклончиво на эти вопросы, я был помещён в центральную московскую тюрьму в Бутырках. 13 октября последовал новый допрос у Делафара. Признав, что я никогда не был в Москве и что речь идёт о другом лице2, Делафар допрашивал меня в течение двух часов о моём пребывании и деятельности в Петрограде, пытаясь, по его выражению, «проникнуть в то, что кроется под личиной капитана Вакье».
Он задавал мне следующие вопросы. Знаете ли вы Садуля, майоров Шапуйи, Эзара, Гибера, а также господ Видхоффа и Вигье. Не слишком настаивая на этих лицах, когда я сказал ему, что знал их в Петрограде, но не знаю, что они находятся в Москве и чем они занимаются, он снова поместил меня в Бутырскую тюрьму.
23 ноября Делафар снова допросил меня о моём пребывании в Петрограде и заявил мне, что Чрезвычайная комиссия не имеет против меня никаких* обвинений и ознакомил меня с постановлением об отсутствии состава преступления в моих действиях.
Несмотря на надежду выйти на свободу, я снова был помещён в Бутырскую тюрьму, из которой был выпущен только 16 января с первой партией освобождённых.
Подпись:
ВАКЬЕ
Примечания
Мы были помещены (20 человек) в камере размером 7 на 4 метра; её единственное слуховое окно выходило во двор. Три дня мы оставались без пищи; один раз в день выдавался кипяток.
На самом деле речь шла о Гокье, но его имя не называлось в ходе допросов.
* В оригинале это место подчёркнуто красным карандашом и на полях поставлен вопросительный знак. — Прим. пер.