Выполнил:
Студент 1-го курса
стом. факультета
Габуев Хетаг
В конце X века молодая Киевская Русь переживала эпоху глубокого кризиса
язычества. Ко времени становления государственности Руси основные цивилизации
развивались в рамках монотеистических религий. Приобщение к
цивилизации, которого требовало становление государственности, с необходимостью
двигало Русь к принятию одной из мировых религий. В 988 году, после долгих
раздумий и безуспешной попытки реформы местного язычества, киевский князь
Владимир Святославич принял крещение по православному обряду, введя тем
самым православие как господствующую религию государства.
Почему было избрано именно православие? В толковании этого вопроса суще-
ствует две устойчивые традиции. Если дореволюционная российская
историография исходила из предпосылки об изначальной предуготованности
русских славян к православной проповеди, то советская историография трактова-
ла данный выбор как исключительно прагматический, учитывающий отношения
с сильнейшим из соседних государств — Византийской империей. На мой взгляд,
каждая из этих версий по-своему достоверна.
Выбор, безусловно, диктовался тем, что сегодня назвали бы геополитическим
фактором — суммой политических, экономических и культурных связей, задан-
ной географическими реалиями. Став цивилизационной доминантой, православие
впоследствии определило собой этническую, географическую стрелу развития
русской истории. Ориентация на православную Византию, черноморский бассейн —
область движения кочевых племен — выводила Русь к активному соприкосно-
вению со степью, а сопротивление кочевникам задавало географическую доминан-
ту русской истории — устремление в Азию. Этнос и его культура формировались
в постоянной ассимиляции угро-финских и степных туранских элементов.
Вместе с тем сегодня в достаточной мере осознана роль конфессии как фунда-
ментального фактора, определяющего тип цивилизации. Начиная с осевого вре-
мени, т. е. с эпохи становления мировых религий (в VIII—V веках до н. э.),
конфессиональная идея становится формообразующей силой, задающей природу
культуры. Конфессия, как и всякая крупная идеология, является при этом фунда-
ментальной формой цивилизационного синтеза. В ходе такого синтеза народы,
племена, общества, объединенные некоторым сущностным единством,
интегрируют глубинные черты культуры, общие для всех основы миросозерцания,
сжимая их в особое конфессиональное ядро. В догматических концепциях, в
ритуальной практике, в системе религиозной нормативности откладываются
главнейшие особенности культуры, общие для множества племен и народов.
Конфессия интегрирует локальное многообразие культур вокруг фундаменталь-
ных ценностей. Концепция бесконечного — Творца — есть особая и важнейшая
сущностная форма саморефлексии, самообнаружения широкой ментальной и
психологической общности. В договоренности по поводу высших ценностей прео-
долеваются локальные различия и фиксируются сущностные истины.
Однажды сложившись, конфессия (идеология) начинает жить, расширяясь до
естественной границы культурного круга, т. е. доходит до тех пределов, за кото-
рыми доминируют иное мироощущение и другие цивилизационные доминанты.
Конфессия живет в диалектическом единстве с традиционной культурой обнима-
емого ею региона, структурирует ее и одновременно испытывает обратное воз-
действие.
Как церковная традиция православие исследовано достаточно полно. Гораздо
меньше оно осознано и исследовано как цивилизационная доминанта. Самым
продуктивным для понимания православия будет соотнесение последнего с его
исторической альтернативой — католической конфессией и культурой западного
мира.
Католицизм и православие сложились как результат цивилизационного синте-
за в рамках двух культурных кругов — Запада и Востока,— делящих между собой
общехристианское культурное поле. Оба вероучения оформили и закрепили в
себе цивилизационные различия этих регионов и заложили два основных пути
развития в рамках общехристианской цивилизации. Хронологически разделение
церквей восходит ко времени распада Римской империи на Западную и Восточную
(конец IV века). К VII веку на Западе и на Востоке накапливаются различия в
догматике, обрядах, церковной организации. Православие, как и католицизм,
окончательно оформилось после раздела христианской церкви в 1054 году.
Что же различало Восток и Запад христианского мира? С момента утверж-
дения христианства основным объективным содержанием европейской истории
стал растянувшийся на тысячелетия процесс формирования христианской
цивилизации. Важно подчеркнуть, что построение ее шло по пути синтеза
христианства и античности. Изначально голая христианская схема, высоко валент-
ная, т. е. способная к ассимиляции культурного материала, но резко противопо-
ставленная античности в первые века, начинает по мере становления нового
общества притягивать к себе античный культурный материал. Усваивая и
осваивая этот материал, христианство все более отходило от облика противопо-
ставляющей себя миру секты и все более превращалось в целостный культурный
космос. Случилось так, что данный процесс пошел двумя путями, история
реализовала две стратегии синтеза христианства и античности.
На Западе происходит полное крушение античного общества. Культурный
материал античности разрушается, дробится до неразложимых элементов. Так,
римская архитектура разлагается до ордера, литература — до синтаксических
единиц латыни, римское право дробится до отдельных постулатов. Были атомизо-
ваны школа и образование. Античность, разложенная до простейших матриц
культуры, была утоплена в хаосе варварского сознания. Такова реальность так
называемых «темных веков» (V—VIII века). Затем каждые сто лет наблюдается
маленький «ренессанс» — Каролингский, Оттоновский, Фридриховский и
т. д.,— т. е. целенаправленное движение к построению здания христианской
цивилизации посредством качественной перегруппировки элементов античности.
Блоки античности снова и снова используются для воссоздания целостной
христианской культуры. «Ренессансы» средневековья направлены на освоение
нового материала; при этом каждый «ренессанс» осваивал свою «порцию». К XIII
веку здание христианской цивилизации было построено. Это — эпоха готики,
схоластики, сложившейся теории феодального права, время Фомы Аквинского.
Другая картина вырисовывается на Востоке. Тому было несколько причин.
Прежде всего, Византийская империя не пала под натиском варваров, и традиция
поздней античности здесь не прерывалась. Если римский этнос исчез, растворился
в варварских волнах, то «усталый» греческий этнос, исчерпавший свои потенции
формирования нового, стал живой скрепой двух эпох. Кроме того, Византия
находилась в регионе, тысячелетия включенном в древневосточный
цивилизационный процесс. Народы, которые формировали ее культуру, были
наследниками древних азиатских цивилизаций. Они привнесли в византийский
культурный синтез архаическую «доосевую» ментальность, идею обожествления
власти. Существенным фактором такого синтеза была мощная культура Ирана,
задававшая дуалистическую доминанту мировосприятия.
Нельзя возродить то, что не умирало. Пережившая себя поздняя античность
мешала продуктивному синтезу нового. Антропоморфный, чувственный
античный космос, не до конца отвергнутый византийским мироощущением, мог
сочетаться с христианством в достаточно узкой сфере. Отсюда — изначальный
дуализм византийской культуры. Отсюда — такое характернейшее явление
византийской истории, как иконоборчество. С одной стороны, для грека был
убедителен только образ, который явлен в чувственном, физическом облике. С
другой стороны, спекулятивный дух православной догматики был ориентирован
на чисто восточные, трансцендентированные образцы Творца.
Такие же напряженные, взаимоисключающие тенденции возникали и в других
сферах. Поэтому все силы уходили на погашение этих противоречий. Энергия
культуры расходовалась на создание скреп, удерживающих сознание, культурную
и идеологическую реальность в рамках какой-либо целостности 1. Противоречия
между христианской парадигмой и античным космосом не рождали позитивного
третьего. Если Рим создавал новые культурные формы, качественно новые
явления, то Византия, скорее, варьировала позднеантичные модели. К примеру,
римская мозаика переместилась с пола на стену. Византийское варьирование
античных традиций нельзя сравнить с их глубочайшей трансформацией путем
разрушения и варваризации на Западе.
Восток взял от христианства и античности далеко не самые выигрышные
черты. От Рима — имперское сознание, произвол и деспотизм, гедонизм. От
христианства — аскезу, ригоризм, нетерпимость, а также акцентировку на ощу-
щении начальной греховности человеческого рода и отдельного человека, которое
довольно быстро трансформировалось в идею социальной вины, т. е. изначальной
вины каждого перед лицом властной иерархии.
Цивилизационный синтез на Западе и на Востоке по-разному задает
исторические судьбы личности. На Западе в ходе переосмысления традиций
римского права складывается жесткая, корпоративная общественная система, в
которой каждый член общества посредством принадлежности к определенной
корпорации обретает совокупность законных, а потому нерушимых и безуслов-
ных прав, обязанностей и свобод. Постепенно эти права расширялись и напол-
нялись содержанием. Этап за этапом европейский человек уверенно вычленялся
из своего социального, корпоративного, культурного контекста и превращался в
автономную личность.
Совсем иной характер приняло развитие на Востоке. Здесь складывалась
культура, в которой человек был растворен в социальном абсолюте. Невычлен-
ность отдельной личности — одна из существеннейших характеристик
византийского социокультурного организма. Подавление неизбежных тенденций
к автономизации было заложено на всех уровнях культуры. Дело в том, что
типология доминирующей ментальности задает социальные формы общества.
Вычленение отдельной личности является следствием, социальной экспликацией
распада синкретического сознания. Рационально-дискуссивное мышление, раз-
валивая мифологическую целостность, позволяет отдельному человеку
сформировать самодостаточный автономный космос. Происходит неизбежная
субъективизация человека, которая находит свое выражение в системе социаль-
ных отношений. Православие наделяет нерасчлененное состояние сознания выс-
шей ценностью. Нормативизуемый в культуре субъект противостоит рассудочно-
му, аналитическому мировосприятию. Сфера идеала прочно увязывается с нерас-
члененным и невербализуемым апофатическим переживанием.
Если в европейской культуре последовательно утверждались апелляции к
рациональным аргументам, к суждению как базису духовной позиции личности,
то православие апеллировало к ритуальным моментам, к ритмически воспроиз-
водимым суггестивным процедурам, основанным на внушении и подражании, к
коллективному переживанию, которое является чрезвычайно значимой кате-
горией в православном культурном космосе. Коллективное религиозное
переживание воспринималось как экспликация истины и заменяло собой исследо-
вание и доказательство последней. Все вместе это можно объединить в понятие
«культ». Культ в Византии играл особую роль. Поражающие воображение варва-
ра ритуалы стали идеальным механизмом воспроизводства ментальной и
социальной нерасчлененности.
В этой связи можно вспомнить понятие «соборность». Оно возникает
сравнительно поздно, но осмысливает одну u1080 из важнейших и устойчивых харак-
теристик православного сознания. Соборность можно трактовать как мистическое
единение правоверных во времени и пространстве. В идее соборности глубоко
архаическое, родо-племенное мироощущение, мыслящее род как единое целое,
пролегающее из прошлого в будущее, объединено с чувством мистического
единения всех верующих в ритуале. Идея соборности — концепт, тотально
противостоящий автономному личностному мироощущению.
Рассмотрим еще одно исключительно важное различие Запада и Востока —
различие в основаниях социальной регуляции.
В истории человечества отработаны две модели такой регуляции. В одной из
них в качестве фундамента социальной регуляции положено право. При этом
право понимается как основная общественная конвенция, как всеобщий и не-
рушимый регулятор. Оно неизменно, носит всеобщий характер, т. е. уравнивает
всех и вся, гарантирует каждому человеку некоторые безусловные, неотъемлемые
права и трактует его обязанности. В таких обществах право сакрализуется и
переживается как высочайшая социальная ценность. В рамках этой модели все
социальные группы, властные структуры вынуждены существовать и достигать
своих целей в рамках права.
В другой модели в основание социальной регуляции положена иерархия, т. е.
власть. При этом власть осознается как онтологически истинная субстанция,
проявляющая себя как воплощенная воля. Сакральная власть также порождает
право, однако оно носит чисто инструментальный характер, направлено сверху
вниз, причем источник права — Власть — находится вне и над правом. В чистом
виде сакрализации власти образ последней и нормы ее поведения нигде не описа-
ны и не могут быть охвачены какой-либо сформулированной нормой.
Большинство из реализованных в истории цивилизаций тяготеет к одной из
двух предложенных моделей. Общество опирается либо на безусловность
иерархических структур, либо на безусловные общественные конвенции о правах,
нормах и процедурах. Либо власть обретает свою легитимность в законе, либо
закон онтологизируется властью.
История Запада — история борьбы права с иерархией, которая завершается
победой права. С раннего средневековья право как фундаментальный социальный
регулятор получает в Европе особое значение. Социальные интересы обеспечива-
ются путем борьбы за расширение прав и привилегий, отраженных в Законе.
Культура Запада проникается юридическим духом.
Византия сохраняет доставшийся ей от Рима сакральный образ Власти. Такое
понимание власти было глубоко органичным для большинства населения
империи. Соответственно этому выстраиваются судьбы права. Римское право
сохраняется и кодифицируется. Однако византийская законность никогда не
перерастает в Право с большой буквы. Она подчинена задачам и велениям Власти.
Стоит отметить различия в понимании характера правовой нормы на Востоке
и на Западе. Закон на Востоке был волей сакральной инстанции. Личности оста-
валось лишь исполнять ниспосланную свыше норму. На Западе норма осознается
как конвенция, как покоящийся на общественном соглашении норматив. Власть
провозглашает, освящает и выполняет некоторые устоявшиеся в обществе кон-
венции. Идея конвенциональности права питалась географической, политичес-
кой, а также социальной многосубъектностью западного общества.
Подводя итоги, можно сказать, что реализованная в Византии модель со-
единения христианства и античности не была синтезом в собственно философском
смысле. То, что получилось в результате, характеризовалось мощными внут-
ренними напряжениями, отсутствием динамизма, минимальной способностью к
саморазвитию.
Диалектика исторического развития Запада и Востока иллюстрирует итоги
двух путей культурного синтеза. В VI—VII веках соотношение Востока и Запада
несоизмеримо. Блистательной цивилизации Востока противостоят хаос и дегра-
дация «темных веков» на Западе. Однако к эпохе Оттонов в X—XI веках Запад и
Восток фактически выравниваются. На фоне безудержного роста католического
мира Византия хиреет и отступает.
В XIII—XIV веках Византия — маленькое провинциальное государство на
границе Азии и Европы. Оно давно утратило инициативу и озабочено лишь
задачей выживания. Единственное достояние Византии — память об огромном
престиже Константинополя и тысячелетней истории империи. В это время Запад
переживает пик средневековья. В Европе зреют предпосылки раннебуржуазного
общества, т. е. формируется цивилизационное качество, к самостоятельному
порождению которого византийское, как и любое другое православное, общество
в принципе не способно.
Доминанта мирового развития явно перемещается из евроазиатского пог-
раничья в Европу. Падение Константинополя в 1453 году оказывается закономер-
ным. Византия погибает в ореоле героической приверженности общества к
исторически обанкротившейся культуре.
Попытка узкого круга лидеров страны модернизировать Византию ценой отка-
за от утвердившихся догматических принципов — Флорентийская уния — была
осуществлена слишком поздно, встретила жесточайшее сопротивление во всех
слоях общества и в конечном счете потерпела провал. Запад не обнаружил
желания спасать от катастрофы зашедшее в тупик общество в обмен на декла-
рацию о признании исповедальных ценностей западной цивилизации.
К тому времени, когда Византия сходит с исторической арены, на Запад
надвигаются Реформация, Возрождение, эпоха великих географических
открытий. Европа подходит ко второму этапу синтеза христианства и античности.
Процесс вычленения автономной личности находит свое завершение в создании
личной формы христианства. Протестантская революция преображает Европу.
Католический мир мобилизует все свои силы в. борьбе с протестантизмом и
претерпевает огромную эволюцию. Практически Европа переживает второй этап
христианизации. Гуманизм, Ренессанс и Реформация выводят синтез христиан-
ства и античности в область политики и экономики. Западный человек становится
Homo politicus
с христианской душой.
Совсем по-другому складываются судьбы православного мира. В XIII веке, с
началом татарских
ассимилятивная открытость Востоку превращаются в устойчивую харак-
теристику Руси. Избрание этой позиции — еще один исторический выбор, следу-
ющий за принятием православия. Он связан с именем князя Александра Невского.
Как и все, кто своими действиями задают исторические судьбы народов, князь был
прославлен потомками.
Главное событие в жизни Невского — знаменитая битва русских воинов с
тевтонскими рыцарями на льду Чудского озера. В пафосе прославления Невского,
спасшего Русь от германского засилья, как-то утрачивается память о том, что в
этой битве бок о бок с русскими участвует татарская конница. Из двух
ассимиляций Невский избрал татарскую, и этот выбор нельзя свести к сфере
политического прагматизма. За ним стоит более глубокое, а именно — форма
культуры, утвердившаяся к этому времени на Руси.
Один из мифов русской истории, восходящий к имени великого Пушкина,
гласит: Россия, завоеванная, но не покоренная, заслонила собой Европу от татар-
ского нашествия. Эта лестная для национального самосознания установка не
выдерживает критики. Опыт мировой истории показывает, что при крупных
переделах мира новая политическая граница, устанавливаемая в ходе завое-
ваний, воспроизводит границы, разделяющие континенты на цивилизационные
круги. Османская империя, веками символизировавшая собой угрозу самому су-
ществованию европейской цивилизации, сходу захватила и до самого заката
«Блистательной Порты» контролировала православные страны и народы. Однако,
несмотря на все усилия, исламской Турции так и не удалось надолго закрепиться
ни в одном из католических регионов. Показательно и то, что три из покоренных
Турцией православных народов — абхазы, албанцы, боснийцы — полностью
перешли в ислам. Удержать можно лишь то, что с большими или меньшими
усилиями ассимилируется, обретает взаимоприемлемую формулу сосущество-
вания и не порождает реакцию органического отторжения. По ту сторону Карпат
завоеватель Руси татарский хан Батый сталкивался с такими сопротивлением и
потерями, которые вынудили его повернуть назад. Граница православного и
католического мира оказалась границей, отделявшей регион, способный к
ассимиляции в монголо-татарскую империю.
К XIII—XIV векам складываются основные черты русской этнокультурной
общности, определяются сюжетные линии национальной истории. Духовным
стержнем этой общности, тем, что позволило множеству людей, разбросанных в
рамках различных политических единиц, осознавать себя как единое целое,
противостоящее всему остальному миру, было православие.
В XV веке, в то время как православные народы юга Европы оказались погружены
в трагический анабиоз турецкого завоевания, Русь завершает консолидацию вокруг
нового центра — Москвы,— без видимых усилий стряхивает с себя остатки
зависимости от угасавшей Орды и выступает на арену европейской истории. Право-
славная культурная парадигма вновь входит в европейскую реальность.
Церковь и русские цари рассматривали себя как прямых наследников
Византии. Однако, признавая исключительную роль, которую православие сыгра-
ло в формировании русской культуры, следует осознавать дистанцию между
Византией и Русью.
Этническим ядром Московского царства стал молодой, энергичный этнос.
Территория, на которой складывалось Московское царство, лежала в стороне от
главных торговых путей. Здесь, в относительной тиши, Московская Русь могла
отрабатывать свои цивилизационные модели и приспосабливать православие к
требованиям европейского цивилизационного процесса. В отличие от Византии,
которая выросла из античности, Москва не имела своей античной традиции.
Русская ученость в XV—XVII веках задыхалась в перетолковании византийских
канонов. Только с эпохи Петра I Россия получила широкий доступ к античному
материалу, хотя и многократно опосредованному европейской культурой3.
Наконец, в формировании Московского царства огромную роль сыграла Орда.
Её политические и культурные традиции органически вошли в национальную
культуру. Этот вопрос еще ждет своего объективного исследования.
Вероятно, можно сказать, что Россия потому и смогла осуществить свое пред-
назначение, что не была тождественна Византии. На восточной окраине Европы
православная парадигма была запущена в ход логикой исторической реальности
Нового времени. Россия явила себя миру в облике Православной империи.
Тема империи имеет самостоятельное значение. Одна из граней диалектики
восточной и западной ветвей христианской цивилизации состояла в том, что
Восток и Запад отрабатывали разные модели государства.
Доминанта развития государственности на Западе состоит в формировании
национального государства. Возникавшие в Европе империи не были устойчивой
реальностью. Они — эфемерны как империя Каролингов или Священная Римская
империя Оттонов. Над европейским сознанием довлеют очарование имперской
идеи, некоторая реставрационная утопия, которую так и не удается реализовать5.
Европейский культурный субстрат сопротивляется целостной и устойчивой
реализации имперской модели. Позитивным направлением процесса
формирования государственности в Европе было создание национальных госу-
дарств. Христианский u1072 аu1074 восток отрабатывает модель империи, противоположную
национальной государственности. Важно подчеркнуть, что напряженное противо-
стояние империй, возникавших на восточной окраине Европы, и национальных
государств Западной Европы — один из важнейших сюжетов мировой истории.
Это противоречие веками двигало исторический процесс.
Византия была одним из высших воплощений имперской идеи в истории.
Константинополь осознавал себя как вселенскую империю, обнимающую весь
культурный космос. Империя — логическое завершение православной парадигмы.
Сакральная власть константинопольского патриарха и императора взаимно допол-
няли друг друга. И хотя историческая реальность была наполнена постоянной
борьбой этих сил, в глазах византийцев такое единение — прекрасно и совершен-
но. Империя — не одна из возможных форм устройства классического православ-
ного общества, но особая духовно-политическая сущность, пронизывающая собой
все срезы бытия. В течение длительной истории православный мир имел
имперский центр и периферию, которая политически и культурно тяготела к
центру. Падение Византии нарушило эту картину. Однако вскоре православный
мир восстановил свою структуру, выдвинув новый имперский центр — Москву.
Сразу после падения Константинополя знамя противостоящей Европе импер-
ской силы подхватила Османская империя — молодое и энергичное исламское
государство, возникшее на территории Византии. Турецкий напор на Европу
длился примерно двести лет. Далее, по мере оттеснения турок, роль империи,
противостоящей Европе, перешла к России.
В русской исторической науке превращение Московии в империю предстает
как естественный процесс, обусловленный геополитическими факторами,
потенциями молодого народа и т. д. Не отрицая всех этих моментов, подчеркну,
что такое объяснение игнорирует ключевую цивилизационную заданность импер-
ского этапа русской истории.
Именно православная, заимствованная из Византии парадигма формирует
цели и идеалы власти, она заставляет московских князей присвоить себе имя
«царь», т. е. «кесарь». Имперская идея определяет характер осознания российских
национальных интересов как интересов империи. Отсюда постоянное движение
на Восток, стремление присоединять любую из возможных территорий и без-
гранично расширять сферу влияния. Имперская идеология заставляет Россию
активно участвовать в европейских делах.
На рубеже XVI—XVII веков страна переживает жесточайшие потрясения,
вызванные первым серьезным столкновением с Европой. Ливонская война Ивана
Грозного провоцирует внешнюю интервенцию и мятежи Смутного времени, кото-
рые ставят Московское царство на грань распада. Правоверный московит уясняет
странную для него истину — пушки католиков стреляют лучше и точнее. Иными
словами, истинная вера не гарантирует качество пушек.
Выйдя из потрясений первой Смуты, Московское царство вступает в подспуд-
ный, поначалу не вполне осознаваемый обществом процесс европеизации7. Под-
черкну, что в реальности Нового времени православная парадигма могла оста-
ваться жизнеспособной, только последовательно усваивая противостоящий ей по
своей природе западноевропейский материал.
История России последних столетий — история европеизирующегося общест-
ва, сохраняющеготрадиционное противостояние Западной Европе. Подобная
ситуация имеет свою парадоксальную диалектику. Одна из фундаментальных
форм диалога двух культур, реализованная в истории,— взаимодействие через
конфликт. Войны и политическое противостояние ведут к интенсивному
заимствованию у противника значимых культурных элементов.
Культура, усваивающая новые элементы посредством конфликта, увеличива-
ет свою агрессивность по мере освоения чужого материала. Инокультурный ма-
териал дестабилизирует ее, и общество, инициированное заимствованием, с еще
большей энергией кидается в бой. В момент максимального усвоения инокультур-
ного материала, т. е. перед самым перерождением модернизирующегося общест-
ва, противостояние достигает апогея. За этим следует трансформация, которая
полностью снимает конфликт, заданный модернизацией. В полном соответствии
с описанными закономерностями развивались взаимоотношения России и Евро-
пы. Модернизация страны все более усиливала их противостояние.
С начала имперского периода русской истории политическая элита попадает в
ситуацию непримиримого противоречия. Наступательная идеология православ-
ной империи, с одной стороны, и технологическое отставание — с другой, требуют
постоянной модернизации армии, экономики, государственного аппарата и т. д. А
этот процесс неизбежно размывает традиционное общество, ведет к эрозии самых
глубинных основ культурного космоса. Традиционалистская власть империи ока-
зывается в модернизационной ловушке. Каждый раз это противоречие находит
разрешение, однако в стратегическом плане оно непреодолимо.
С начала XIX века Россия вынуждена включиться в напряженную техно-
логическую гонку. Приоритеты изменений в обществе задаются военно-
политической ситуацией. Модернизация армии и вооружений требует изменения
технологий и перестройки экономики. Последние тянут за собой науку, систему
образования, культуру. В обществе начинаются процессы, неподконтрольные
властным структурам. Правительство стремится отъединить технологию от куль-
туры. Европеизацию пытаются локализовать в тонком слое образованного обще-
ства, ограждая от ненужных влияний огромную массу патриархального крестьян-
ства. Однако, поскольку культура общества — целое, в котором интегрируются
все сферы и уровни, такая политика в долгосрочной перспективе обречена. Ин-
дустриальные технологии властно требуют адекватного субъекта. Патриархаль-
ное общество не может быть органично вписано в «эпоху пара».
Диалектика культурных изменений такова, что вместе с образованным обще-
ством неизбежно трансформируется и правящий слой России. Западная образо-
ванность и новое мироощущение разрушают консервативное сознание. Право-
славной парадигме становится все труднее интегрировать инокультурный ма-
териал. Устойчивые стереотипы утрачивают безусловность истины. Православ-
ное мироощущение начинает уходить в подсознание. Сознание образованного
русского человека начинает двоиться. В верхах общества созревает убеждение в
необходимости модернизационного компромисса.
Последняя в русской истории устойчивая православная империя — Россия
эпохи Николая I. Стабилизация страны достигается ценой жестокого полицейско-
го режима, бюрократической централизации, консервации крепостничества. В
итоге Россия проигрывает как в темпах экономического роста, так и во внешней
политике. Имперская внешняя политика приводит к возникновению широкой
антирусской коалиции, от которой Россия терпит поражение в Крымской войне
1853—1856 годов. Правительство Александра II идет на глубокие реформы. Мо-
нархическая Россия вступает на путь буржуазного развития.
По мере углубления этого процесса православная империя, т. е. двуединство
государства и церкви, исторически обречена8. Успешно решая экономические
задачи модернизации, буржуазное развитие стремительно разрушает сущностные
основы социокультурного целого. Как уже говорилось выше, православие
базируется на целостности синкретичного сознания и синкретичного, слабо расчле-
ненного мира. Процессы буржуазного развития неотвратимо размывают такую
целостность. В России начинает формироваться онтологически противостоящая
православному культурному космосу автономная личность. Личностная авто-
номизация находит свое выражение в социальном расслоении общества. Целост-
ный мир православной культуры окончательно расщепляется. Медленно, но неот-
вратимо сознанием общества начинает овладевать революционная идея.
Объективное содержание процессов, происходивших в России конца XIX —
начала XX века, состоит в том, что в соответствии с логикой истории страна
подошла к порогу фазового перехода. Распад традиционного мира и пугающее
усложнение системы социальных и культурных связей осознавались большинством
общества как угрожающая хаотизация культурного космоса. Процессы буржуазного
развития шли таким образом, что к рубежу веков объем буржуазных, не
традиционных, элементов в культуре и обществе достиг определенного порога, за
которым неотвратимо следует изменение качественных характеристик общества.
Эта ситуация включила авторегулятивные механизмы культуры.
Не вписавшаяся в новую реальность часть интеллигенции создала идеологию,
объективное содержание которой состояло в реставрации социокультурных ус-
ловий, обеспечивающих сохранение нерасчлененного социального абсолюта. В
отличие от реставрационных, патриархальных утопий, эта идеология предпола-
гала индустриализацию страны, ее дальнейшее экономическое развитие. Такой
идеологией оказался большевизм. Когда эта идеология встретилась с гигантской
патриархальной массой, страстно противостоящей усложнению мира и распаду
социального абсолюта, ее победа стала неизбежной.
Послереволюционный, или постправославный, этап российской истории имеет
внутреннюю и внешнюю составляющие. В самом суммарном изложении его можно
представить следующим образом.
Внутреннее развитие страны можно охарактеризовать как последовательное
упрощение социальных и культурных структур. С 1917 года вплоть до 1956 года
происходили постепенная примитивизация социальных и культурных феноменов,
гомогенизация общества, тотальная идеологизация культуры. Однако в недрах
общества зрели объективные процессы, которые вели к структурному и
функциональному усложнению. Особенно обострилась ситуация после второй
мировой войны. Гонка вооружений, «холодная война» требовали резкого
усиления процессов дифференциации на всех уровнях — в культуре, социальной
структуре, экономике. Для этого была необходима идеологическая подвижка. Она
была реализована после смерти Сталина, на XX съезде КПСС. С того времени в
обществе начинает складываться ситуация, отчасти напоминающая порефор-
менную эпоху. Советские правители попадают в модернизационную ловушку,
воспроизводя неразрешимые проблемы увязывания высоких технологий с консер-
вацией синкретического сознания. Большевистская идея стремительно
рутинизируется, а широкие слои общества попадают под обаяние образа жизни
Запада. В недрах угасающей советской системы начинаются процессы социально-
го и культурного перерождения общества. Правительство медленно, но верно
утрачивает контроль за развитием экономических, социальных и культурных
процессов.
Международный контекст советского периода истории особенно интересен.
Коммунистическая идеология воспроизводит в новой парадигме традиционное
противостояние России западному миру. К середине 30-х годов Сталин завершает
восстановление империи, теперь уже в модусе советской сверхимперии. Им-
перский дух, имперская идеология в скрытых формах входят в ядро советской
идеологической системы. После второй мировой войны развернулось глобальное
противостояние Востока и Запада. Оно охватило весь мир. Запад и Восток бо-
ролись за сферы влияния в Азии, Африке, Латинской Америке. Эта борьба имела
огромный общеисторический смысл. Советская империя стала силой,
диалектически противостоящей цивилизации христианского Запада. «Холодная
война» сплотила западный мир и мобилизовала его силы на качественный скачок.
В результате произошел очередной виток технологической революции, и передо-
вые страны вступили в эпоху постиндустриального общества. Этот переход снял
общеисторический смысл «холодной войны», ее телеология была исчерпана, «хо-
лодная война» завершилась.
В соответствии с общетеоретическими выкладками, приведенными выше, аг-
рессивность модернизируемого советского общества достигла апогея в момент
активнейшего усвоения инокультурных элементов, перед своей трансформацией.
В 70-е — начале 80-х годов ядерное противостояние стало наиболее острым. За
этим последовали трансформация СССР и конец конфликта, заданного мо-
дернизацией. Есть основания полагать, что крах социализма и распад империи
знаменуют собой окончательную, сущностную трансформацию российского
социокультурного организма. Конфликт России и Запада, заданный существом
цивилизационной специфики русской культуры, на мой взгляд, исчерпал себя
вместе с этой культурой. Новые конфликты и новое место России в мире будут
определяться характером той цивилизации, которая должна утвердиться в стране.
Используемая литература:
Яковенко И. Журнал “Общественные науки и современность”. 1994 г.