М.А. Можейко
Арендт (Arendt) Ханна (1906–1975) — нем. философ. Последовательница Э. Гуссерля и К. Ясперса. Большую часть жизни работала в Нью-Йоркском ун-те. Известна своими работами по классической философии, еврейской истории, политике и философии труда. Ей принадлежит одна из первых попыток в европейской философии проанализировать феномен тоталитаризма. Она определяла его как систему массового террора, который обеспечивает в той или иной стране атмосферу всеобщего страха. В кн. «Истоки тоталитаризма» (1951, рус. изд. 1966) исследованы условия формирования и принципы тоталитарного общества. Подчеркивая негативную роль масс в 20 в., А. фактически продолжает развивать традицию критики «массового общества», сложившуюся в творчестве позднего Ф. Ницше и подхваченную, с одной стороны, X. Ортегой-и-Гасетом, а с другой — К. Ясперсом. По мнению А., победа тоталитаризма может привести к разрушению человечества. Где бы ни сложился этот феномен, распадается сама сущность человека.
В работах А. исследован мир «империализма», способный порождать тоталитаризм. Значительное внимание уделено антисемитизму. Она подробно рассмотрела «дело Дрейфуса» как образец дремлющего антисемитизма. В теории пропаганды А. считала распространенной ошибкой представление о всесилии идеологического воздействия на человека. Ей принадлежит весьма тонкий анализ расового образа мыслей, существовавшего еще до явных проявлений расизма. Она пыталась также воссоздать трагическое самосознание женщины, которая разрывается между своей идентичностью и ассимиляцией.
Каждый том ее переписки с крупнейшими философами или модными литераторами — от Ясперса до Мэри Мак-Карти — оказывался бестселлером. Сборник статей А. «Человек в смутные времена» состоит из портретов людей, творческую деятельность которых она могла наблюдать.
***
Немецко-американский философ и политолог, доктор философии (1928), член-корреспондент Германской академии языка и литературы (Фрг), действительный член Американской академии политических наук. Детство А. прошло в Кенигсберге (с 14 лет А. посещает могилу Канта), участвовала в антифашистском движении. Награждена премией Лессинга (1959), медалью Эмерсона – Торо (1969), премией Соннига за вклад в европейскую цивилизацию (за 8 месяцев до смерти). Испытала влияние таких мыслителей (со многими из них состояла в переписке), как Гвардини, Хайдеггер, Гуссерль, Ясперс.
Творчество А. занимает особое место в историко-философской традиции, поскольку, с одной стороны, оно может быть оценено как относящееся к философии неклассического типа, а с другой – в работах А. во многом предвосхищены фундаментальные идеи современной постнеклассической философии.
Наследие А. включает в себя более 450 работ, разнообразных по проблематике, но объединенных общим смысловым фокусом всей философской системы А., каковым является интенция на осуществление рефлексивного осмысления современности («думать над тем, что мы делаем»), однако ее творчество тематизировано в достаточно широком диапазоне: от политологически окрашенной аналитики феномена тоталитаризма – до текстологического исследования языка художественного произведения. Основные работы: «Происхождение тоталитаризма» (1951), «Положение человека» (1959), «Кризис в культуре» (1961), «Эйхман в Иерусалиме» (1963), «Между прошлым и будущим. Шесть упражнений в политической мысли» (1964), незавершенная «Жизнь души», вышедшие посмертно «Лекции по политической философии Канта», а также опубликованный в Великобритании сборник «Ханна Аренд: двадцать лет спустя» (1996) и др. В трудах А. исследованы как природа социальности в целом, так и конкретные социо-антропологические категории труда, производства и торговли, политические феномены революции и свободы, а также сформулированы основы современного понимания тоталитаризма как общественного феномена 20 в.
В работах А. фактически высказана идея нелинейности социальных процессов, которая к концу 20 в. окажется доминантой осмысления социальности как таковой (см.): «поскольку действие совершается в отношении существ, способных на свои собственные действия, реакция, помимо того, что является ответом, есть всегда новое действие, которое направляет себя и воздействует на других. Поэтому действие и реакция среди людей никогда не движутся по замкнутому кругу и никогда не могут быть надежно ограничены двумя партнерами». Это означает, что «моментный акт в самых ограниченных обстоятельствах несет ... семена безграничности, поскольку один поступок, а иногда и одно слово, достаточны для того, чтобы изменить каждую констелляцию», – таким образом, «последствия безграничны, поскольку действие, хоть и может ... проистекать ниоткуда, становится медиумом, где каждая реакция становится цепной реакцией».
В этом контексте важнейшим моментом конституируемой А. методологии является ее программная ориентация на идиографизм (см. Идиографизм): с точки зрения А., применительно к социальным контекстам «множество» следует понимать не только как количественную «множественность», но, в первую очередь, как качественное «разнообразие», в контексте которого «неуловимые идентичности ... ускользают от любых генерализаций». В этом отношении теоретическое моделирование социальной процессуальности возможно, согласно А., лишь посредством создания историй как нарраций, под которыми А. понимает не Историю в ее объективном течении, но рассказанную историю (и даже – рассказанные истории) как конструируемую рассказчиком модель событийности: согласно позиции А., вплотную приближающейся к позиции постмодернистской нарратологии, «действие полностью раскрывается только рассказчику, то есть ретроспективному взгляду историка, который действительно лучше участников знает, что произошло», поскольку имеет возможность оценить события с точки зрения известного ему финала. (Однако, моделируемая А. версия исторического познания принципиально отличается от нарратологической – а именно фундаментальной для нее презумпцией наличного смысла исторического события: «неважно, сколь абстрактно могут звучать наши теории или сколь последовательными могут оказаться наши аргументы, за ними лежат случаи и истории, которые, по крайней мере для нас самих, содержат, как в скорлупе, полный смысл того, что бы мы ни должны были сказать» – ср. с концепцией истории в постмодернизме: Нарратив, Постистория, Событие, Событийность.)
Вместе с тем, в свете общей идиографической установки А., «истории» как рассказы об исторической событийности, в свою очередь, «ускользают от любого обобщения и, следовательно, от любой объективации». В этом контексте важнейшей особенностью творчества А. выступает интенция на аналитику крупномасштабных социальных феноменов и процессов («Между прошлым и будущим...») в максимальном приближении их к масштабу индивидуально-конкретной человеческой жизни («удел человека»). Именно идеал идиографизма (разумеется, наряду с непосредственно аксиологическими и идеологическими презумпциями) лежит в основе осуществленной А. аналитической критики тоталитаризма. По выражению А., на земле живут «л
С точки зрения А., центральной характеристикой любого общества является баланс между публичностью и приватностью, который в индивидуально человеческом измерении предстает в качестве возможности реализовать себя как в общественно-гражданской, так и в частной сферах. Нарушение гармоничного соотношения между этими сферами деформирует нормальное течение человеческой жизни. Так, дисбаланс в пользу публичности, характеризующий тоталитарные общества, предельно расширяет границы официальной легитимности, до минимума сводя возможности проявления человеком себя в приватной сфере.
Между тем, согласно концепции А., индивидуальность человека, делающая осуществимыми главные репертуары его жизни, требует для собственного существования некого «приватного адреса» – неотчуждаемую ни при каких условиях «частную долю мира, фрагмент бытия», внутри которого творится частная жизнь, защищенная от вмешательства публичности, как на уровне коррекции, так и на уровне оценки. Разрушение таких преград между личностью и внешним миром (в первую очередь – государством) необходимо ведет к гибели человеческой индивидуальности, которая в аксиологической системе А. выступает в качестве максимальной ценности. Жизненные ценности индивидуального (и – одновременно – исконно общечеловеческого) порядка заменяются идеологическими догмами, функционирующими в массовом сознании, с одной стороны – как догматы, ибо требуют бездоказательного принятия на веру и беспрекословной верности идее, а с другой – как клише, ибо предполагают стереотипные формы поведения, социальный «автоматизм». Не менее значимой для жизни является, однако, и сфера публичности: согласно позиции А., «без публичности личность лишена человечности» (А. ссылается даже на то обстоятельство, что в латинском языке глагол «жить» фактически означает «быть среди людей», а «умирать», соответственно, – «перестать быть среди людей»).
Более того, сфера публичности имеет особое значение, поскольку именно и только здесь (а именно – в сфере политики) возможен такой феномен, как свобода. Понятие свободы в системе А. очень значимо и многозначно: наряду с традиционным его толкованием, А. выявляет и новые пласты его содержания. Прежде всего, А. фиксирует, что свобода в сфере политики выступает как «сопротивление» – в контексте воздействия, как «особое личное мнение» – в контексте несогласия. В этом смысле в зоне приватности, где «свободность» человека задана как изначальная (по определению), свобода не конституируется в качестве специфичного феномена. И как исполнительское искусство не только требует взаимодействия между исполнителем и адресатом, но и является формой этого взаимодействия, так и свобода задает новые формы публичности. Креационный потенциал свободы, который инспирирует «начинание нового», фиксируется А. как реализующийся в особом срезе человеческой жизнедеятельности – «активности».
В отличие от «труда» (labour), обеспечивающего воспроизводство биологических процессов человеческого организма и не требующего для своего осуществления Другого, и «производства» (work), воспроизводящего неорганическое тело цивилизации и реализующего связь между людьми лишь в контексте, заданном технологической программой, «активность» (action) выстраивается в рамках не субъект-объектных, но субъект-субъектных отношений. Она принципиально коммуникативна, и именно в контексте свободной коммуникации человек выступает не как «рабочее животное» (animal labourer) или «человек производящий» (homo faber) (в – соответственно – labour и work), но как творческий субъект «начинания нового». Источник свободы, таким образом, выводится А. как за пределы интеллектуальной сферы, так и за пределы эмоционально-волевой (ибо, если разум формулирует цели, достижение которых вынуждает человека сообразовываться с требованиями внешних условий, то воля не позволяет ему отступить). «Активность», в сущности, внепрагматична, и осуществляющееся в ее рамках общение есть цель самого себя.
Между тем, свобода как проявление этой «активности» (избыточный продукт непрагматичного процесса) оказывается чрезвычайно значимой и «полезной» для общества, инспирируя его к новому, к «рождению того, чего еще никогда не бывало». Именно свобода, по А., в состоянии преодолеть даже барьеры тоталитарных общественных систем. В социально-событийной системе отсчета свобода реализуется, по А., как революция, которая не только разрушает «окаменелость» тоталитаризма, освобождая человека от ложных идеологических догм, но и привносит в мир «рождение нового». Таким образом, поскольку творческая креация нового возможна лишь для человека, обладающего индивидуальностью, воспитанной в рамках частной жизни, постольку свобода выступает связующим звеном между публичностью и приватностью, всеобщей историей и «уделом человека». Универсальные определения каждого существования, по А., – «рожденность» и «смертность».
И если на уровне индивида «рожденность» реализуется в «активности», т.е. в создании нового, то «смертность – в утрате креативности, а значит – и индивидуальности. Соответственно этому и на уровне общества «смертность» есть не что иное, как лишение человека индивидуальности, предпринятое в качестве масштабной акции, разрушение сферы приватности, т.е., иными словами, тоталитаризм, предполагающий «тотального человека», представителя массы как конгломерата, целостность и сплоченность которого не имманентна, но является результатом целенаправленного насилия посредством идеологической обработки с последующим политическим манипулированием. «Рожденность» же на уровне общества есть «революция» как «перехват истории» и прорыв к творчеству и свободе.
Оценки места А. в панораме философской жизни 20 ст. варьируются в самом широком диапазоне – как в аксиологическом плане: от критического восприятия ее идей (Л. Ферри, Т.Пангл) до самого пафосного (Дж.Ганнел), так и в плане содержательном: творчество А. трактовалось, и в политологическом, и в коммуникационном, и в феминистском, и в нарратологическом аспектах. Так, например, Хабермас отмечал факт генетического восхождения своей концепции коммуникативной деятельности к идеям А. В свою очередь, каждая из этих специфических оценок содержит альтернативные позиции в отношении творчества А.: так, например, в рамках феминистской его интерпретации можно обнаружить и негативные суждения (трактовка творчества А. со стороны А.Рич как «трагедии женского ума, воспитанного мужской идеологией»), и понимание идей А. как выражения сущности и духа феминизма (И.Янг-Брюрл). Любовной связи девятнадцатилетней А. и Хайдеггера посвящен ряд книг. Бесспорно, однако, что творчество А. оказало значительное влияние как на становление постмодернистской философской парадигмы, так и на философскую традицию 20 в. в целом.