* * *
Оценка значения пограничных статей Нерчинского договора его современниками и позднейшими исследователями весьма разноречива. Сам Ф. А. Головин следующим образом характеризовал заключенное им соглашение: «С стороны царского величества в сторону бугдыханова высочества в посольских договорах учинены уступки многие, а они, великие и полномочные послы, ни малые себе от них, великих послов (цинских представителей. — В. М.), склонности не получили» 208.
В русской дореволюционной историографии существовали две противоположные тенденции в оценке пограничных пунктов Нерчинского договора. Так, академик В. П. Васильев резко критиковал Головина за сделанные им территориальные уступки, подчеркивая их неправомерность. «Припоминая себе всю китайскую историю, — писал он, — мы не находим в ней ни одного подобного случая, чтобы под власть Китая, не номинальную, а действительную, когда-либо перешел хоть какой-нибудь клочок земли, принадлежавшей народу, который сам не признавал себя подданным Китая и не был им побежден. Теперь же в руки его досталось огромное пространство земли, которую должны были очистить прежние владельцы. В сохранившихся указах того времени богдыхан прямо говорит, что русские уступили ему огромное пространство земли. Это, кажется, служит самым лучшим доказательством, что маньчжуры не имели на нее никакого права...» 209. Характеризуя же позицию самого русского посла во время переговоров в Нерчинске, В. П. Васильев указывал, что «весь трактат был составлен единственно под влиянием китайских требований, все было уступлено Китаю, никакой выгоды не предоставлялось России... Головин как будто вовсе не имел понятия о выгодах своего [45] государства, весь трактат написан был под влиянием панического страха или насилия» 210.
В противоположность этому мнению некоторые авторы считали условия Нерчинского договора достаточно благоприятными для обстоятельств, в которых он заключался, а действия Головина расценивали даже как имевшую дальний прицел дипломатическую победу. «Замысловатые условия боярина Головина, сделанные при невыгодных обстоятельствах с китайскими дипломатами, — подчеркивал Сычевский, — имевшими на стороне своей перевес физический на конгрессе в Нерчинске и руководимыми к тому еще св. отцами иезуитского ордена, показывают дипломатическую ловкость и дальновидное соображение боярина Головина, оправданное последствиями» 211. То, что при переговорах в Нерчинске район реки Уди был оставлен без разграничения и по границе не были установлены межевые знаки, указанный автор считает дипломатическим приемом Ф. А. Головина, позаботившегося о «будущих благоприятных обстоятельствах» 212. Особенно выгодным для России Сычевский считал тот факт, что в силу клятвы, данной Головину цинскими уполномоченными, левобережье Амура не заселялось маньчжурами 213.
Маньчжуро-китайская историография цинского периода рассматривает установление границы в результате Нерчинского договора как якобы справедливый и добровольный акт, происшедший в результате согласия сторон. При этом всячески затушевывается наличие прямого военного нажима на русского посла со стороны цинских представителей. «Сонготу, прибыв в Нерчинск, вступил в переговоры с русскими послами Федором Алексеевичем и другими. Сначала русский посол, — повествует Хэ Цю-тао, — жарко отстаивая Нерчинск и Албазин, утверждая, что эти земли принадлежат России. Но Сонготу утверждал, что Онон и, следовательно, Нерчинск — это старинное кочевье подвластного нам племени маоминань, а Албазин — старинное место обитания арбаси, людей нашего государства, незаконно захваченное впоследствии. Все это он подробно объяснил и прямо доказал несправедливость их притязаний; под конец он высказал миролюбивые чувства государя к ним. Тогда Федор и другие бывшие с ним русские люди изъявили полное свое удовольствие и на все согласились. Вслед за тем принесены были карты их земель, ясно решено дело о границе и дана была взаимная клятва вечного мира и дружбы между двумя государствами» 214. Нет необходимости доказывать, насколько эта идиллическая картина далека от действительных обстоятельств конференции в Нерчинске. Подобное искажение фактов нужно было маньчжурским правителям Китая для того, чтобы доказать законность присоединения новых владений к их империи.
Эта версия Хэ Цю-тао о ненасильственном характере подписания договора опровергается маньчжурскими же источниками, и в частности специальным «Журналом», составленным в Лифаньюане по поводу осады Албазина и переговоров с Головиным в Нерчинске. Перевод с этого документа выполнен А. Леонтьевым и находится в ЦГАДА. Здесь прямо говорится и о маньчжурских территориальных притязаниях и о военном давлении цинских представителей на русского посла.
«Амбани предлагали послу, — описывает автор «Журнала», — чтоб пограничною межою быть Ляне-ула (Лене-реке) для того, что и в [46] прежние времена наша граница была действительно на оной реке. Посол Федор сего предложения не принял. Но, как и на другой день, амбани ево, посла, ни на какие свои предложения склонить и ничего с ним заключить не могли, то Лантань, видя такое послово упорство, принял намерение с ним, послом, инако поступить; на третий день сказал тихонько своим товарищам, когда посол так упрямится, то мы ево войском постращаем, я ручаюсь, что он, когда повидит храбрость войск наших, то и нехотя на предложения нами склонится, мы же на то секретное от государя повеление имеем» 215. Вслед за этим Лантань ночью тайно подвел к Нерчинскому войска и поставил в укрытии. Когда же Головин вновь отверг маньчжурские предложения, то «Лантань свое предприятие и в действо произвел, он вывел войска из лесу вон и приказал оным с распущенными осмью большими и протчими знаменами и значками взад и вперед около лесу и в буераках ходить и оказывать свою храбрость и силу, посол и все лоча, увидя то, крайне испугались и стали просить миру, что они желают оной клятвою утвердить» 216.
Цинские историки, пытаясь найти историческое обоснование прав маньчжурской династии на занятые районы Приамурья, рассматривали историю контактов Китая с Россией и территориального размежевания в этом районе в их связи с историей взаимоотношений Китая с народностями, населявшими эти территории в древности и раннем средневековье 217. Но китайские известия о племенах динлин, усунь и других кочевниках Южной Сибири и Дальнего Востока свидетельствуют лишь об определенном уровне географических познаний в Китае в ту или иную эпоху, но отнюдь не служат доказательством прав цинской династии на территории, заселявшиеся исчезнувшими за сотни лет до появления этой династии племенами.
Причем цинским авторам не удалось доказать, что даже территории Северной Маньчжурии, не говоря уже о левом береге Амура, входили в сферу цинских владений и при первых императорах этой династии. На эту особенность цинской историко-географической литературы обратил внимание еще М. Д. Храповицкий, отмечавший, что о маньчжурском управлении в указанных районах нет ни малейших сведений в специальных сочинениях цинских авторов — факт, который нельзя объяснить случайностью. «Географии как целых губерний так и отдельных областей, округов и уездов, издаваемых правительством, — подчеркивал М. Д. Храповицкий, — в изображении должностных лиц отчетливы до малейших подробностей; возможно ли же предположить, чтоб не соблюдена была такая точность единственно в отношении к землям, требующим особенного внимания и отчетливости в указаниях казенных документов, по соприкосновенности этих земель с землями другого государства? Напротив, следует предположить, что маньчжурское правительство в этом случае не упустило бы воспользоваться всеми малейшими даже доказательствами в пользу давности и законности обладания этими землями уже по тому одному, что встретило в них войска другого государства, силою оружия вытеснило эти войска из занятых ими пунктов и утвердило там [47] свою власть на месте русской. Предположить, что управление в этих землях первоначально представлено было туземным родовым старшинам, также нельзя, потому что на это нигде нет указания, и если бы это действительно было, то не могло бы это обстоятельство быть пропущено в письменных документах относительно Маньчжурии, которых правительство издало не мало» 218.
Более того, под слоем официальной и официозной дезинформации обнаруживаются документы цинского же правительства, опровергающие все попытки объявить левобережье (а по сути дела, и значительные территории по правому берегу) Амура «исконными» цинскими землями.
О реальном отношении империи Цин к полученным ею по Нерчинскому договору территориям свидетельствует признание, прозвучавшее в докладе, поданном по случаю заключения договора императору Канси высшим правительственным органом Цинской империи Цзюньцзичу (Военным советом): «Русские, чувствуя меру вашего благоволения к ним, вполне согласились с нашим послом касательно определения границы, и, таким образом, земли, лежащие на северо-востоке на пространстве нескольких тысяч ли и никогда раньше не принадлежавшие Китаю, вошли в состав ваших владений» 219.
Сам Канси в указе, изданном 11 лет спустя после заключения Нерчинского договора, когда вопрос о территориях севернее Амура отошел для цинского правительства в прошлое, позволил себе откровенность, не только обнаруживающую его убежденность, что при разграничении он получил то, на что не имел права и не надеялся получить сравнительно легко, но и содержащую признание первоначальной зависимости народов Приамурья от русских, чем опровергаются многочисленные заявления о подданстве этих народов цинским властям, встречающиеся в маньчжурских документах периода борьбы за Амур. Этот указ заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью: «Земли русских весьма отдаленны, — повествует Канси, — они живут на северо-западе близ моря и весьма почтительны и верны. Когда Галдан, находясь в стеснительном положении, просил помощи у них, они воспротивились и не согласились. В прежнее время, когда послали лиц для установления границ, предложили сделать границу на востоке от земель Нерчинска. Нерчинск с другими местами первоначально был землею бурят и урянхайцев; они все жили в лесах, занимаясь ловлею соболей, и назывались лесными людьми. Впоследствии русские, сделавшись сильными, овладели ими и подчинили себе, с тех пор прошло уже 50-60 лет. Потому поистине надобно заботиться о них» 220.
Гоминьдановская историография китайско-русских отношений заимствовала методологию освещения вопроса территориального размежевания в Приамурье у цинских историков. Так, в книге Хэ Хань-вэня, например, в качестве начального периода связей Китая с Россией рассматривается история борьбы ханьской династии с гуннами, походы на север в период династий Суй и Тан, походы монголов в Центральную Азию [48] и на Русь 221. Вместе с тем гоминьдановский историк прославляет Нерчинский договор как «единственный триумфальный договор в истории внешних связей Китая» 222, в результате которого «агрессивные происки, чинившиеся русскими в течение 50 лет в районе Амура, лопнули как мыльный пузырь», а «Амур — единственный речной путь, связывающий Сибирь с Тихим океаном, — оказался полностью блокированным Китаем» 223. При этом автор не считал нужным скрывать, что статьи договора были навязаны русским силой — блестящие результаты соглашения, по его мнению, оправдали все средства; тем не менее агрессорами объявлялись все-таки потерпевшие 224.
Современная китайская историография китайско-русских отношений не располагает специальными исследованиями по интересующей нас теме. Однако в общих работах по истории связей Китая с Россией и международных связей Китая даются оценки договора, заключенного в Нерчинске. При этом историки КНР первоначально старались не акцентировать внимание на территориальных статьях договора, касаясь лишь его влияния в установлении мирных взаимоотношений России с Китаем.
Так, в статье «Триста лет дружбы китайского и русского народов», опубликованной к 40-летию Великой Октябрьской «социалистической революции, историк Юй Юань-ань подчеркивал, что после подписания Нерчинского договора связи между народами Китая и России стали более тесными 225.
В 1957 г. издательством «Жэньминь» была выпущена в свет книга преподавателя кафедры истории пекинского Народного университета Пын Мина «История китайско-советской дружбы». Многие положения первой главы этой работы, посвященной рассмотрению взаимоотношений Китая с Россией с древнейших времен и до 1917 г., сходны с заключениями Юй Юань-аня. «К 80-м годам XVII в., — пишет Пын Мин, — Россия распространила свои владения до Сибири, а затем и до Амура. Китайский император цинской династии Канси также расширил свои владения вплоть до Амура. Между обеими странами возник непродолжительный конфликт, который в конечном итоге был разрешен путем переговоров» 226. В этой характеристике Пын Мином албазинских событий примечательно признание, что владения Цинской империи лишь в конце XVII в. расширились «вплоть до Амура». Однако в хронологии русского продвижения на восток допущена неточность: не только Сибирь, но и Приамурье были присоединены Россией не к 80-м годам, а в середине XVII в. Нерчинский договор, по мнению Пын Мина, [49] «послужил основой мирных отношений между Китаем и Россией на протяжении 170 лет (до второй опиумной войны)», так как установил государственную границу и разрешил вопрос о торговле русских в Китае 227.
Не отходят от рассмотренных нами оценок Нерчинского договора и авторы коллективного труда «История империалистической агрессии в Китае». По их мнению, хотя с 40-х годов XVII в. до 1689 г. и имел место длительный военный конфликт между Россией и Китаем, причем агрессивной стороной здесь представляется Русское государство, однако Нерчинский, а также Кяхтинский договоры «были заключены на основах взаимного равенства, они гарантировали мир на русско-китайской границе и способствовали торговле России с Китаем» 228.
Общим недостатком приведенных выше оценок Нерчинского договора является их необъективность, выражающаяся в том, что они скрывают агрессивный характер политики Цинов в Приамурье в XVII в. и замалчивают тот факт, что условия Нерчинского договора были навязаны русским представителям силой, чего не отрицали даже гоминьдановские историки.
Тенденция «подправить» историю русско-китайского территориального размежевания в Приамурье из специальных работ перешла и в учебные пособия. Так, в разделе «Китайско-русские взаимоотношения в ранний период цинской династии», включенном в учебники истории Китая для средних школ, в объективное на первый взгляд изложение событий, сопутствовавших выходу обоих государств в Приамурье, вкраплены факты, не происходившие в действительности, например, первое занятие Албазина цинскими войсками датируется 1640 г., но, мол, маньчжуры ушли оттуда, а на их место явились русские 229. Это явный домысел авторов учебника, так как ни маньчжурские документы периода албазинских событий, ни труды цинских историков не сообщают нам этих сведений, хотя и в них налицо стремление показать китайский «приоритет» в освоении левого берега Амура. Когда же затем авторы учебника подчеркивают, что после заключения договора русские покинули Албазин, они подводят
Наряду с этим в исторической литературе, изданной в КНР, в последнее время наметилась тенденция переоценить роль цинской династии в истории Китая и представить ее внешнюю политику полностью отвечающей интересам страны. При этом во главу угла становится расширение Цинами национальных границ и укрепление ими феодального государства. В этих целях историки КНР используют и старый тезис об определенности и закономерности границы, установленной Нерчинским договором. Так, в статье «О Канси», опубликованной в 1961 г. в журнале «Лиши яньцзю», один из ведущих специалистов по новой истории Китая, Лю Да-нянь, подчеркивает, что «наряду с объединением страны в 1689 г. Канси на равноправной основе заключил Нерчинский договор с Россией, определив границы Северо-Восточного Китая. Отныне рубежи нашей страны простирались на востоке до Тихого океана, на юге до островов южных морей, на западе до отрогов Гималаев, на севере до Сибири. При феодальных династиях до Цинов никогда не было столь длительного и эффективного объединения столь обширной территории» 230. Мнение Лю Да-наня разделяет и другой крупный историк КНР, Фань Вэнь-лань, [50] видящий «большую заслугу» цинской династии в том, что при ней «фактически была аннулирована Великая Китайская стена» и границы государства значительно расширились 231.
Этот взгляд на цинскую династию как на политическую силу, раздвинувшую границы Китая, является односторонним и тенденциозным, так как при этом выделяется лишь полоса подъема маньчжурского могущества, жертвой которого пали и собственно Китай, и некоторые сопредельные территории, и государственные образования (Приамурье, Монголия, Джунгария, Восточный Туркестан, Тибет). Все эти завоевания, предпринимавшиеся маньчжурами в целях расширения территории за счет захвата чужих земель, упрочения своего господства и отвлечения внимания китайского народа от антицинской борьбы, растрачивали материальные и людские ресурсы Китая 232 и в конечном итоге ослабили его сопротивляемость вторжению капиталистических держав, не говоря уже о бедствиях, которые они несли завоеванным народам.
Хвалебная же оценка в этой связи Нерчинского договора не нова, она заимствована из цинской и гоминьдановской историографии, обосновывавших таким путем правомерность захвата Цинами Приамурья. Тезис о «равноправной основе» соглашения в Нерчинске является простой попыткой прикрыть агрессивную сущность устремлений маньчжуров к территориальным захватам за счет Русского государства на левом берегу Амура.
В настоящее время даже западная историография, специализировавшаяся на подчеркивании негативных моментов в политике России по отношению к ее дальневосточным соседям, вынуждена признавать, что Нерчинский договор был заключен не в интересах Русского государства. Характерно в этом отношении высказывание американского историка Г. Ленсена: «Ведя переговоры с позиции силы с русскими представителями, фактически находившимися в их власти, маньчжуры получили первый договор Китая с Западом не менее как на «равной» основе. Действительно, он был в пользу Китая, оставляя район Амура в руках маньчжуров» 233.
В период становления советской исторической науки (1925-1930 гг.) не было глубоких исследований по истории ранних русско-китайских отношений. Основной материал, которым пользовались советские историки этого периода, черпался из работ русских дореволюционных авторов, причем этому не всегда сопутствовал элемент необходимого углубления и критического переосмысливания.
В статье «Из истории сношений России с Китаем (XVII-XX вв.)» М. Андреев лишь упоминает о факте заключения договора, не давая его оценки 234. В работе К. Харнского односторонне подчеркивался только военный характер присоединения русскими Приамурья. С заключением Нерчинского договора, по мнению автора, восстанавливалось положение, существовавшее до 1644 г., Россия «отказывалась от всех захватов на Амуре», что «означало полную и безоговорочную победу Китая» 235. [51]
Первым советским историком, построившим свое исследование не только на базе ранее имевшейся литературы, но и с привлечением сохранившихся архивных документов, был Б. Г. Курц 236. Ему удалось показать, что условия Нерчинского договора были приняты Головиным лишь в силу обстоятельств, при вооруженном давлении со стороны маньчжуров, в результате чего Цинам и достались территории, ранее принадлежавшие русским. При этом Б. Г. Курц подчеркивал, что «Нерчинский договор 1689 года не считался русскими окончательно выяснившим взаимоотношения. Граница была установлена лишь частично» 237. Курц впервые отметил и большое значение договора (его статьи 5) для развития русско-китайской торговли 238. Вместе с тем ему удалось сделать наблюдение, что сразу же после заключения договора «статьи его подверглись со стороны китайцев одностороннему толкованию», тогда как русские требовали их точного применения, а в дальнейшем «китайцы, несомненно, еще более стремились к истолкованию их в свою пользу» и были склонны «к искажению даже прямого смысла договора» 239.
К недостатку работы Курца следует отнести противоречивость оценки им значения договора для Русского государства. Несколько преувеличивая роль экономических соображений, которыми руководствовались русские, заключая трактат, Курц делает вывод, что «Московское правительство было очень довольно Нерчинским трактатом, хотя и теряло обширную и богатую Амурскую область». При этом автор сам же признает, что «надежды Московского правительства на свободную торговлю остались лишь надеждой» 240.
Однако мнение, что по Нерчинскому договору России пришлось уступить Китаю ранее отнятые у него земли, основанное не на фактах, а на убеждении относительно беззащитности Китая, якобы всегда бывшего объектом экспансии европейских держав, не было рассеяно после выхода в свет работы Курца. Последовавшая вслед за ней книга В. П. Саввина 241 утверждала, что «китайцы стали считать самочинным захват р. Амура казаками и вытеснили их с Амура» 242. А специальная статья В. Андерсена, посвященная русско-китайским договорам 243, прямо указывала, что будто бы в результате Нерчинского трактата «Россия лишилась почти всех территориальных приобретений, сделанных ею в течение предшествующего полувека за счет Китая».
Лишь постепенное накопление фактического материала привело к утверждению объективно научной оценки результатов Нерчинского договора. Рассматривая русско-китайские отношения в общем очерке по [52] истории Китая, Л. И. Думан пришел к выводу, что Нерчинским договором «устанавливалось временное соглашение о границах», в результате которого Россия, «не желая обострять отношения, уступила Китаю Амурскую область, завоеванную русскими войсками еще до распространения там китайского влияния» 244.
Аналогичное заключение было сделано и в книге Г. В. Ефимова «Очерки по новой и новейшей истории Китая» 245.
В специальных работах советских авторов было раскрыто значение Нерчинского договора в укреплении взаимоотношений России с Китаем в плане их дальнейшего мирного развития. М. И. Сладковский отмечает, что «Нерчинский договор имел важное значение для развития отношений между Россией и Китаем. Были урегулированы приграничные споры, война как средство разрешения таких споров исключалась. Договор определял правовые основы для равноправной торговли, в чем оба государства были заинтересованы» 246.
Наконец, договор 1689 г. стал объектом особого исследования в монографии П. Т. Яковлевой 247. Проанализировав на основе большого фактического материала историю освоения русскими Забайкалья и Приамурья и попытки цинского правительства вооруженным путем добиться вытеснения русских с Амура, автор справедливо подчеркивает, что «цинское правительство вступило с Россией в борьбу за Амур тогда, когда этот край был уже в составе России, поэтому военный захват Амура цинским правительством явился агрессией по отношению к России» 248.
П. Т. Яковлевой удалось показать несостоятельность территориальных притязаний маньчжуров и обстановку военного шантажа, созданную ими при подписании договора. Учитывая неопределенность граничной линии, установленной трактатом, автор делает правильный вывод, что Нерчинский договор «не установил определенной границы между Россией и Китаем и не разрешил пограничный вопрос даже на Амуре, он только сгладил те конфликты, которые возникли на Амуре в 80-е годы XVII в. и мешали установлению дипломатических и торговых отношений между двумя большими государствами, которые стали соседями» 249. При этом Нерчинский договор, по мнению П. Т. Яковлевой, означал «больший успех цинского посольства. Русские были вынуждены уйти с Амура, и, таким образом, русская колонизация русских земель по Амуру была заторможена» 250.
Наконец, В. А. Александров в специальной работе, посвященной истории становления дальневосточных рубежей Русского государства во второй половине XVII в. 251, использовав значительное число новых архивных документов, оценил тяжелые для русской стороны территориальные условия Нерчинского договора как следствие «первоначально недостаточного внимания русского правительства к обороне Приамурья и Забайкалья, а затем тактического просчета Ф. А. Головина на заключительном этапе борьбы» 252. [53]
Рассматривая историю посольства Ф. А. Головина и статьи Нерчинского договора с точки зрения территориального размежевания России и империи Цин в XVII в., необходимо подчеркнуть следующее:
В середине XVII в. Приамурье вошло в состав Русского государства. Царское правительство наряду с военными мероприятиями широко проводило экономическое освоение присоединенных территорий, поощряя крестьянское переселение и устройство пашни. Политика объясачивания местных племен, проводимая русскими, была достаточно гибкой и в большинстве случаев обеспечивала их переход в русское подданство. Цинское правительство, стремясь включить Приамурье в свои владения, ограничивалось системой военных мероприятий, а иногда и переселением подвластных ему жителей в глубь Маньчжурии. К 80-м годам XVII в. обнаружилась большая эффективность русской политики хозяйственного освоения края, что побудило Цинов решиться сорвать этот процесс прямым вооруженным столкновением в Приамурье. Цинское правительство объявило о принадлежности северного берега Амура и районов Забайкалья своей империи и выдвинуло необоснованные территориальные притязания на освоенные русскими земли. Царское правительство, не будучи в состоянии обеспечить должной защиты своих владений в Приамурье, стремилось к мирному урегулированию конфликта и готово было пойти даже на частичные территориальные уступки.
Нерчинский договор, и в частности его территориальные статьи, был подписан в ненормальной обстановке под угрозой физического уничтожения русской делегации и сопровождавшего ее отряда огромными превосходящими силами маньчжуров. Ввиду этого договор следует считать насильственным, то есть заключенным под угрозой применения силы, благодаря чему Головин вынужден был уступить цинскому Китаю значительные территории по левому берегу Амура и правому берегу Аргуни, принадлежавшие русским в 40-80-х годах XVII столетия.
Разграничение по Нерчинскому договору было невыгодно для России, так как отрезало русские владения в Восточной Сибири от единственной транспортной артерии широтного направления — Амура, затрудняя выход в море, снабжение владений России на Тихом океане и установление связей Русского государства с Кореей и Японией. Торговля с Китаем не могла компенсировать в достаточной степени ущерб, наносившийся договором 1689 г. русским интересам на Дальнем Востоке.
Как правовой документ, Нерчинский договор абсолютно несовершенен. Делимитация границы, то есть ее договорная обусловленность, была отражена в нем крайне неудовлетворительно: тексты договора неидентичны, географические ориентиры неясны, обмен картами вообще не был произведен. Демаркация границы на местности не проводилась вовсе (хотя текст договора и предусматривал для китайской стороны право постановки пограничных знаков). Обе стороны признавали договор, но формально он не был ратифицирован специальными актами. Таким образом, граница не была установлена в общепринятом смысле. Цинская империя формально получила право на означенные договором территории, но не осуществляла на них полного суверенитета в силу соблюдавшейся маньчжурами клятвы их уполномоченных не возводить строений на месте бывших русских острогов.
Установленная цинскими властями стела близ устья Аргуни, содержащая тексты договора на русском, китайском, монгольском, маньчжурском и латинском языках, являвшаяся скорее памятником, чем пограничным знаком, давала неполный текст договора. Цинское правительство и его преемники не только односторонне толковали статьи трактата, но и в целях нарушения их прибегали к прямой фальсификации, урезая [54] пункты трактата об оставлении неразграниченными земель по реке Уди. Отдельно стоит вопрос о самовольном передвижении маньчжурами границы на Малую Горбицу на 200 с лишним километров к западу.
Цинская и гоминьдановская историография разграничения в Приамурье в XVII в., не раскрывая подлинного содержания договора, старалась лишь обосновать территориальные притязания маньчжуров. Историками КНР не только не создано работ, объективно освещающих проблемы разграничения на Амуре и содержание трактата 1689 г., но в последнее время производится переоценка внешней политики Цинов, сближающая точку зрения современных китайских историков с высказываниями гоминьдановских авторов.
В советской исторической науке, несмотря на отдельные недостатки, проведена значительная работа по изучению проблем борьбы за Приамурье в XVII в., накоплен фактический материал и сделаны попытки правильно оценить роль Нерчинского договора в истории русско-китайских отношений.
В середине XIX в. создаются предпосылки для пересмотра статей Нерчинского договора 1689 г., насильственно навязанных России, являвшихся препятствием на пути развития экономики Восточной Сибири и не позволявших обеспечить оборону владений России на Тихом океане от вторжения европейских держав. Поражения цинского Китая в борьбе с Англией и Францией заставили маньчжурское правительство пойти на сближение с Россией и удовлетворить ее почти двухсотлетнее требование о территориальном размежевании в Приамурье.
Айгуньский и Пекинский договоры, окончательно разрешившие вопрос о принадлежности Приамурья, не явились результатом военных действий или демонстраций силы, они завершили многолетние дипломатические усилия царского правительства, направленные на восстановление прав России на территории, с первой половины XVII в. входившие в ее состав. Только рассмотрение разграничения в Приамурье, имевшего место в середине XIX в., в неразрывной связи с событиями второй половины XVII столетия и обстоятельствами подписания Нерчинского трактата дает верную картину всего процесса установления русско-китайской границы в этом районе и опровергает версию о «вторжении» России в Китай и «захвате» ею китайской территории.