Оглавление
Определения. 1
Опричнина: причины, сущность, этапы, последствия. 2
«Философские письма» П.Чаадаева. 2
«Гласность» и ее влияние на жизнь советского общества.2
Определения
Урочные лета
– срок, в течение которого владельцы могли возбудить иск о возвращении им беглых крепостных крестьян. У. л. введены в 90-х гг. 16 в. после приостановления действия Юрьева дня и введения заповедных лет. По указу 24 ноября 1597 был установлен 5-летний срок сыска и возвращения владельцам беглых крестьян. По уложению 1607 он был увеличен до 15 лет, но в связи с Крестьянской войной начала 17 в. фактически не осуществлялся. При царе Михаиле Федоровиче снова действовал 5-летний срок.
Заповедные лета
(от «заповедь» — повеление, запрет) — срок, в течение которого в некоторых районах Русского государства запрещался крестьянский выход в осенний Юрьев день (предусмотренный ст. 57 Судебника 1497 года). Заповедные лета начали вводиться правительством Ивана IV с 1581 года одновременно с мероприятиями по всеобщей переписи земель, проводившейся для определения размеров тяжёлого хозяйственного разорения в 70—80-х гг. XVI в.
Ю
рьев день
(осенний), 26 ноября по старому стилю, 1) церковный праздник в честь святого Георгия. 2) Дата, с которой в России связывалось осуществление права перехода крестьян от феодала к феодалу (см. Выход крестьянский), т. к. к этому времени завершался годовой цикл с.-х. работ и происходил расчёт по денежным и натуральным обязанностям крестьян в пользу их владельцев и по государственным налогам. В общегосударственном масштабе выход крестьянский был ограничен в Судебнике 1497 двухнедельным периодом — по неделе до и после Ю. д. Судебник 1550 подтвердил это положение. Право перехода крестьян было временно отменено с введением заповедных лет (историки датируют введение различно — 1580, 1581 или 1584—85), а затем запрещено законодательством 90-х гг. 16 в. (распространение запрета на бобылей и тяглых горожан). Соборное уложение 1649 подтвердило запрет переходов тяглого населения.
Опричнина: причины, сущность, этапы, последствия
Опри́чнина —
период в истории России (приблизительно от 1565 до 1572 года), обозначившийся государственным террором и системой чрезвычайных мер. Также «опричниной» называлась часть государства, с особым управлением, выделенная для содержания царского двора и опричников («Государева опричнина»). Опричниками назывались люди, составлявшие тайную полицию Ивана Грозного и непосредственно осуществлявшие репрессии.
Уже в ходе первого этапа Ливонской войны царь неоднократно упрекал своих воевод в недостаточно решительных действиях. Он обнаружил, что «бояре не признают его авторитет в военных вопросах»[3]
.
В 1564 году царю изменяет один из воевод, командовавших русским войсками в Ливонии князь Курбский, который выдаёт агентов царя в Ливонии и участвует в наступательных действиях поляков и литовцев, в том числе в польско-литовском походе на Великие Луки.
Измена Курбского укрепляет Ивана Васильевича в мысли, что против него, русского самодержца, существует страшный боярский заговор, бояре не только желают прекращения войны, но и замышляют убить его и посадить на трон послушного им князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Ивана Грозного. И что митрополит и Боярская Дума заступаются за опальных и препятствуют ему, русскому самодержцу, карать изменников, поэтому требуются совершенно чрезвычайные меры.
3 декабря1564 года Иван Грозный с семьёй внезапно выехал из столицы на богомолье. С собой царь взял казну, личную библиотеку, иконы и символы власти. Посетив село Коломенское, он не стал возвращаться в Москву и, проскитавшись несколько недель, остановился в Александровской слободе. 3 января 1565 года он объявил о своём отречении от престола в пользу старшего сына юного царевича Ивана Ивановича, по причине «гнева» на бояр, церковных, воеводских и приказных людей[4]
. После прочтения послания царя в Москве резко накалилась обстановка - в Кремль пришли тысячи москвичей,разъяренных названными в послании изменами бояр и Боярской Думе ничего не остается как просить Ивана возвратиться на царство.Через два дня в Александровскую слободу прибыла депутация во главе с архиепископом Пименом, которая уговорила царя вернуться на царство.
Когда в начале февраля 1565 года Иван Грозный вернулся в Москву из Александровской слободы, он объявил, что вновь принимает на себя правление, с тем, чтобы ему вольно было казнить изменников, налагать на них опалу, лишать имущества "без докуки и печалований" со стороны духовенства и учредить в государстве «опричнину».
Это слово употреблялось раньше в смысле особого имущества или владения вдов умерших князей; теперь же оно получило иное значение личного удела царя. В опричнину царь отделил часть бояр, служилых и приказных людей и вообще весь свой «обиход» сделал особым: во дворцах Сытном, Кормовом и Хлебенном был назначен особый штат ключников, поваров, писарей и т. п.; были набраны особые отряды стрельцов. На содержание опричнины были назначены особые города (около 20, в том числе Вологда, Вязьма, Суздаль, Козельск, Медынь, Великий Устюг) с волостями. В самой Москве некоторые улицы были отданы в распоряжение опричнины (Чертольская, Арбат, Сивцев Вражек, часть Никитской и пр.); прежние жители были переселены на другие улицы. В опричнину было набрано также тысяча избранных особо дворян, детей боярских, как московских, так и городских. Условием принятия человека в опричное войско и опричный двор было отсутствие родственных и служебных связей с знатными боярами . Им были розданы поместья в волостях, назначенных на содержание опричнины; прежние помещики и вотчинники были переведены из тех волостей в другие.
В 1571 году на Русь вторгся крымский хан Девлет-Гирей. Согласно В. Б. Кобрину, разложившаяся опричнина при этом продемонстрировала полную небоеспособность: привыкшие к грабежам мирного населения опричники просто не явились на войну[7]
, так что их набралось только на один полк (против пяти земских полков), после чего царь принял решение отменить опричнину.
В 1575 г. Иоанн поставил во главе земщины крещенного татарского царевича Симеона Бекбулатовича, бывшего раньше касимовским царевичем, венчал его царским венцом, сам ездил к нему на поклон, величал его «великим князем всея Руси», а себя — государем князем московским. От имени великого князя Симеона всея Руси писались некоторые грамоты, впрочем, неважные по содержанию. Симеон оставался во главе земщины одиннадцать месяцев: затем Иоанн Васильевич дал ему в удел Тверь и Торжок.
Разделение на опричнину и земщину не было, однако, отменено; опричнина существовала до смерти Грозного (1584), но это слово вышло из употребления и стало заменяться словом двор, а опричник — словом дворовый, вместо «города и воеводы опричные и земские» говорили — «города и воеводы дворовые и земские».
«Философские письма» П.Чаадаева
В рассуждениях Чаадаева о смысле истории и исторической роли христианства вкрадывается некоторое противоречие. Характеризуя воспитательную роль христианства, Чаадаев подчеркивает всемирность
этого процесса. В то же время Чаадаев буквально сталкивается с фактом существования огромной страны, называющей себя христианской, на которую, однако, всемирный процесс воспитания человеческого рода религией откровения не распространился. Этой страной является Россия. Россия, таким образом, выступает для Чаадаева проблемой, на решении которой как бы проверяется полнота его учения.
Когда Чаадаев пишет, что всемирный процесс воспитания человеческого рода не коснулся России, он имеет в виду, что в стране не были внедрены христианством те элементы социального бытия, которые в Европе формируют объективным образом поведение отдельного человека и нейтрализуют его своеволие.
Все первое “Философическое письмо” Чаадаева пронизано мыслью о неоформленности русской жизни, об отсутствии в ней определенных сфер деятельности и правил, чего-либо устойчивого и постоянного: “Все исчезает, не оставляя следов ни вовне, ни в нас”; и «…даже в своих городах мы похожи на кочевников…»[4; 323-324]
Важно уточнить, что речь идет об отсутствии в России навыков и устойчивых традиций жизни, вырастающих не естественным путем из человеческой психологии и совместного человеческого быта, – но внедренных христианским воспитанием в быт и человеческую психологию. Даже государственные отношения в России есть лишь калька с семейных, т.е. кровнородственных, в этом смысле натуральных отношений.
Поэтому “мы не говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка” [4; с.494]. В другом месте Чаадаев пишет: “Россия – целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека”. И продолжает: “Именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это – олицетворение произвола” [4; 569]. Итак, Россия – это мир, в котором бытие целого государства определяют произвол и своеволие отдельного человека. Это и имеет в виду Чаадаев, когда пишет, что Россия не вошла в круг действия процесса воспитания человеческого рода христианством и что до сих была предоставлена самой себе.
Тем самым Россия попадает в один ряд с такими народами, как Китай и Индия, а также народами древнего мира, которые были предоставлены самим себе. Общей чертой их является то, что история их всецело определяется материальными условиями существования – географическими, климатическими и др., и отсутствует действительное развитие. Ту же черту Чаадаев обнаруживает у России: “Образующее начало у нас – элемент географический...; вся наша история – продукт природы того необъятного края, который достался нам в удел” [4, с.480]. Это приводит к тому, что “мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели” [4; с.326].
С такого движения, не приводящего к цели, можно сойти только в результате духовного усилия, каким в Европе явился импульс христианства. В “Философических письмах” присутствуют мысли, которые можно интерпретировать как призыв к православной церкви взять на себя роль организующего начала в видах социального развития русского общества. И одновременно Чаадаев признает, что нынешнее состояние России – “не входить составной частью в человечество” – может иметь разумный смысл, который станет понятным лишь отдаленным потомкам.
В позднейших высказываниях Чаадаева эта двойственность в отношении к России получает развитие. В письмах к А.И.Тургеневу от 1835 года он пишет о преимуществах нахождения России вне бурных процессов, происходящих в тогдашней Европе, и проводится мысль об особой роли русского царя, а точнее, русского деспотического государства в реализации всечеловеческого
призвания России.
В “Апологии сумасшедше
заимствованных со стороны ее вождями, то и в настоящий момент возможна решительная замена прежних заимствованных идей и учреждений новыми, тоже заимствованными. Чтобы в результате свободного порыва и энергичного усилия перевести страну в состояние, при котором все же заработали бы независимые
ни от чьего произвола и своеволия идеи долга, справедливости, права и порядка. Парадокс состоит в самой идее использования возможности произвола по отношению к собственной стране, для перевода ее в состояние, при котором ее развитие не определялось бы ничьим произволом.
Но не постигнет ли новые заимствования судьба прошлых заимствований, перечеркнутых очередным властным актом верховной воли? Здесь необходимо привести следующее признание Чаадаева: “...Что бы ни совершилось в высших слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив руки на груди… он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык” [4; с.495].
Очевидно, что те противоречия, которые очерчивает чаадаевская мысль о России, вполне можно рассматривать как своеобразное предвосхищение реальных проблем последующего исторического пути России.
Одним их важнейших положений, на которых строится система идей Чаадаева о сущности человека, смысле исторического процесса и особенностях места в этом процессе России, является тезис, что человек и народы, предоставленные самим себе
, оказываются по ту сторону
божественного слова и попадают в подчинение
собственной телесной природе и окружающим физическим (климатическим, географическим, этнографическим и др.) обстоятельствам. И это подчинение человека собственной телесности и физическим обстоятельствам становится источником мирового зла.
Однако, что есть телесные качества людей и физические обстоятельства? В своей совокупности они складываются в материальную систему мира. Но дело в том, что, согласно самому Чаадаеву, материальная система мира параллельна системе духовности, возникающей из глагола Бога, и сама возникает из того же самого божественного источника. Обнаруживается, таким образом, фундаментальное противоречие в концепции Чаадаева. А именно: в ней сталкиваются два порядка – духовный в качестве источника добра и материальный в качестве источника зла – при одновременном признании, что оба в равной степени имеют божественную основу. Но если общий мировой порядок в своем единстве духовного и материального аспектов является исключительно божественным, то на что в мире, собственно, может опереться человеческое своеволие, чтобы стать чем-то действительным?
А если допустить противоположное, именно, что предоставленность человека самому себе не исключает движения к Богу, но является необходимой предпосылкой этого движения? И в самой природе человека как таковой заложено движение к Богу? Допустив это, придется допустить возможность разных способов этого движения. Но тогда и единство мировой культуры придется понимать как единство многообразных, относительно самостоятельных культур, т.е. в соответствии не с чаадаевской формулой “единое и единственное”, но с формулой “нераздельно и неслиянно”. В таком случае получается несколько иной подход к человеческой свободе и взгляд на мировую историю, подход, который был реализован Вл. Соловьевым в работах раннего и среднего периода.
Таким образом, Чаадаев видит особенности российского исторического пути в том, что, будучи по форме христианской, Россия лишилась благотворного организующего влияния религии на ее социальное бытие, она не усвоила религиозную дисциплину Запада в своем общественном сознании, и отпала от мирового исторического процесса, пойдя по пути восточных стран, чье социальное бытие определяют географические условия их существования.
«Гласность» и ее влияние на жизнь советского общества.
Процессы перестройки коснулись и духовной сферы жизни советского общества. Началась политика гласности. В отличие от свободы слова, она подразумевала разрешение властей говорить то, что они хотят слышать. Первый опыт гласности продемонстрировал сам Горбачев в ходе первой публичной поездки после избрания главой партии. В мае 1985 г. он прибыл в Ленинград, где без согласования с Политбюро напрямую общался с населением, впервые откровенно высказывая все то, о чем раньше речь шла лишь в высших кругах руководства. Был снят запрет с критических материалов в печати, на радио и телевидении. Эти меры позволили в короткий срок серьезно расширить социальную базу проводимых реформ. Впервые гласность коснулась закрытых прежде для критики регионов (Москвы, Ленинграда, Украины, Казахстана, Узбекистана, Азербайджана, лидеры которых входили в состав Политбюро), ведомств (армии, КГБ, внешней торговли, финансов, военно-промышленного комплекса), тем (экологии, партийного руководства культурой и т. п.). На волне гласности началось обновление скомпрометированной официальной идеологии. Оно проходило под девизом: «Больше демократии, больше социализма!» Политика гласности с самого начала подвергалась критике со стороны приверженцев старых порядков. Для них этот курс означал крушение монополии КПСС на информацию. Однако остановить начавшееся раскрепощение сознания было уже невозможно. Попытки отойти от «застоя» в обществе не могли не привести к переосмыслению исторического прошлого. На волне подготовки к 70-летию Октября появилась серия публикаций о запрещенных ранее страницах истории революции и Гражданской войны, а затем - о сталинских репрессиях 30-х гг. Вновь стали открыто упоминаться имена ближайших соратников Ленина, уничтоженных в ходе внутрипартийной борьбы. Впервые заговорили об альтернативах не только строительства социализма в СССР, но и развития ситуации в 1917 г., о закрытых прежде для обсуждения страницах истории Великой Отечественной войны и др. В 1987 г. была создана комиссия Политбюро по реабилитации жертв политических репрессий. За первые годы работы она пересмотрела все сфальсифицированные при Сталине «дела» высших руководителей страны. Были реабилитированы и восстановлены в партии главные противники Сталина - Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков и др. В 1989 г. реабилитация коснулась более широкого круга людей: были признаны неконституционными действия «троек» и «особых совещаний» 30-х - начала 50-х гг., их внесудебные решения отменены, а осужденные - реабилитированы. Тогда, же Верховный Совет СССР принял декларацию, признавшую незаконными и преступными репрессии против народов, подвергшихся насильственной депортации в годы войны. В 1990 г. были признаны незаконными репрессии против крестьян в период сплошной коллективизации. Население страны с болью узнало о том, что жертвами произвола после 1917 г. стали миллионы ни в чем не повинных людей. Исторические публикации стали самыми популярными в средствах массовой информации. Гласность привела к снятию запрета на многие художественные произведения, созданные в прежние годы. Был снят запрет с публикации запрещенных произведений 20-30-х гг. Вернулись из вынужденной «эмиграции» труды выдающихся русских философов, историков, социологов. Крупнейшим событием в литературной и общественной жизни страны стала публикация «Новым миром» многотомного труда А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» о репрессивной системе в Советской России. Впервые увидели свет в нашей стране многие известные работы зарубежных авторов. Разнообразной и интересной стала художественная жизнь. Зрители впервые получили возможность увидеть разнообразные направления современного изобразительного искусства. Ведущие театры страны ставили новые пьесы М. Ф. Шатрова «Брестский мир», «Дальше... Дальше... Дальше...», по-новому трактовавшие события революции и Гражданской войны, показывавшие драматизм и трагизм судеб В. И. Ленина и других крупных деятелей большевистской партии. В музыкальном искусстве наметился повышенный интерес к церковной музыке, произведениям зарубежных и эмигрантских авторов. Все это вело к обогащению культурных традиций советской эпохи. Перестройка изменила роль средств массовой информации в жизни общества. Утратила свою роль всесильная прежде цензура (Главлит). Отдел пропаганды ЦК больше не мог приказать печатать или не печатать литературное или иное произведение. Раскрепощенная пресса вызывала растущий интерес у людей. Увеличились тиражи газет и журналов (подписка на 1987 г. показала рост числа подписчиков «Комсомольской правды» на 3 млн человек, «Советской России» - на 1 млн). Наибольший интерес представляли «беспартийные» издания - «Московские новости» и «Огонек», также увеличившие свои тиражи в несколько раз. По мере развития «гласности» крепла и консервативная оппозиция этому курсу. В марте 1988 г. в газете «Советская Россия» было напечатано большое письмо преподавательницы химии из Ленинграда Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». В нем открыто осуждалось «заимствование на Западе» антисоциалистической по сути политики гласности и перестройки, сводимой, по мнению автора, к фальсификации «истории социалистического строительства», открытой ревизии марксизма-ленинизма в его сталинской редакции. Андреева призывала защитить Сталина и сталинизм. Позицию Н. Андреевой активно поддержали те представители руководства партии, которые стояли на тех же позициях. На местах поняли это как начало возврата к прежней партийной линии. Лишь через месяц «Правда» опубликовала «ответную» редакционную статью, в которой содержалась открытая и довольно резкая критика сталинизма, а его защитники назывались «противниками перестройки». После этой статьи на страницах печати еще активнее развернулась критика тоталитарной системы, возобновились дискуссии о путях развития советского общества. Большую роль в развитии гласности сыграло телевидение. Однако советское общество оказалось во многом не готово к стремительной и радикальной переоценке ценностей. Обнародование ранее умалчивавшихся или скрывавшихся фактов вызвало растерянность, душевный надлом даже у представителей более подготовленной к переменам интеллигенции. Гласность, способствуя резкому столкновению различных точек зрения, интересов, часто вела к сведению личных счетов под флагом «борьбы за истину». Для многих она обернулась большой душевной, а порой и личной драмой. Но из этого вовсе не вытекал вывод о том, что сокрытие правды, новая неправда были бы в этой ситуации лучше. Гласность показала людям западный мир с его гуманистическими ценностями, непривычным образом жизни, демократическими традициями. Это было для многих равнозначно открытию окна в мир, но одновременно способствовало формированию у значительной части населения впечатления беспросветности их собственного существования, обреченности, уверенности в том, что жизнь прожита не так. Тем не менее именно на основе политики гласности в стране к началу 90-х гг. начала формироваться свобода слова, а средства массовой информации на деле стали превращаться в «четвертую силу». Главным достижением в духовной сфере в годы перестройки стало зарождение свободы слова и независимых средств массовой информации.