ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ХОД РЕФОРМЫ. Во-первых, как Петр стал преобразователем? При имени Петра Великого мы прежде всего вспоминаем о его преобразованиях; с ним неразрывно связана идея реформы. Петр Великий и его реформа - наше привычное стереотипное выражение. Звание преобразователя стало его прозвищем, исторической характеристикой. Мы склонны думать, что Петр I и родился с мыслью о реформе, считал ее своим провиденциальным призванием, своим историческим назначением. Между тем у самого Петра долго не заметно такого взгляда на себя. Его не воспитали в мысли, что ему предстоит править государством, никуда не годным, подлежащим полному преобразованию. Он вырос с мыслью, что он царь, и притом гонимый, и что ему не видеть власти, даже не жить, пока у власти его сестра со своими Милославскими. Игра в солдаты и корабли была его детским спортом, внушенным толками окружающих. Но у него рано пробудилось какое-то предчувствие, что, когда он вырастет и начнет царствовать на самом деле, ему прежде всего понадобятся армия и флот, но на что именно понадобятся, он, кажется, не спешил отдать себе ясный отчет в этом. Лишь со временем, с обнаружением замыслов Софьи, он стал понимать, что солдат нужен ему против стрельца, сестриной опоры. Он просто делал то, что подсказывала ему минута, не затрудняя себя предварительными соображениями и отдаленными планами, и все, что он делал, он как будто считал своим текущим, очередным делом, а не реформой: он и сам не замечал, как этими текущими делами он все изменял вокруг себя - и людей, и порядки. Даже из первой заграничной поездки он вез в Москву не преобразовательные планы, а культурные впечатления с мечтой все виденное за границей завести у себя дома и с мыслью о море, т. е. о войне со Швецией, отнявшей море у его деда. Только разве в последнее десятилетие своей 53-летней жизни, когда деятельность его уже достаточно себя показала, у него начинает высказываться сознание, что он сделал кое-что новое и даже очень немало нового. Но такой взгляд является у него, так сказать, задним числом, как итог сделанного, а не как цель деятельности. Петр стал преобразователем как-то невзначай, как будто нехотя, поневоле. Война привела его и до конца жизни толкала к реформам. В жизни государств внешние войны и внутренние реформы обыкновенно не совмещаются, как условия, взаимно противодействующие. Обычно война - тормоз реформы, требующей мира. В нашей истории действовало иное соотношение: война с благополучным исходом укрепляла сложившееся положение, наличный порядок, а война с исходом непристойным вызывала общественное недовольство, вынуждавшее у правительства более или менее решительную реформу, которая служила для него своего рода переэкзаменовкой. В последнем случае правительство избегало внешних столкновений до того, что роняло международное значение государства. Так успехи внутренней политической жизни приобретались ценою внешних несчастий. Петр I попал в иное соотношение внешних столкновений с внутренней работой государства над собой, над самоустроением. При нем война является обстановкой реформы, даже более - имела органическую связь с его преобразовательной деятельностью, вызвала и направляла ее. Колыбель реформы в другие времена, война при Петре стала ее школой, как и называл ее сам Петр. Но и при нем сказывалось это неестественное соединение взаимно противодействующих сил: война оставалась тормозом реформы, а реформа затягивала войну, вызывая глухое народное противодействие и открытые мятежи, мешавшие собрать народные силы для окончательного удара врагу. В таком замкнутом кольце противоречий пришлось Петру вести свое дело.
ЕЕ ПОДГОТОВЛЕННОСТЬ.
Далее, много спорили о том, была ли реформа достаточно подготовлена и шла навстречу сознанным нуждам народа, или Петр навязал ее народу как нежданный и насильственный акт своей самовластной воли. В споре не выяснялось свойство подготовки: была ли она положительная, как нормальное начало естественного роста, или отрицательная, как болезнь, подготовляющая лечение, или как выход из отчаянного положения на новую дорогу, к новой жизни. В этом последнем смысле и понимал Соловьев подготовку реформы Петра, когда писал, что она была подготовлена всей предшествовавшей историей народа, "требовалась народом". Мы видели частичные нововведения и среди них заимствованные с Запада при деде, отце, старшем брате и сестре Петра. Еще важнее, что уже до Петра начертана была довольно цельная преобразовательная программа, во многом совпадавшая с реформой Петра, в ином шедшая даже дальше ее. Правда, эту программу нельзя вполне усвоять древней Руси. Над ней думали умы нового склада, во многом успевшие вырваться из древнерусского круга понятий. Подготовлялось преобразование вообще, а не реформа Петра. Это преобразование могло пойти так и этак, при мирном ходе дел могло рассрочиться на целый ряд поколений. Впоследствии крестьянская реформа подготовлялась же целое столетие. При Федоре и Софье, по выражению современника, начали заводить "политесе с манеру польского" в экипажах и костюме, в науке латинского и польского языка, отменили при дворе старорусский неуклюжий, широкий и длиннополый охабень, могли, расширяя преобразовательную программу, заменить кафтан кунтушом, а русскую пляску полькой-мазуркой, как после Петра почти полтораста лет восстановляли в правах состояния сбритую преобразователем древнерусскую бороду. Петр повел реформу с манеру голландского, а потом шведского и заменил Москву выросшим из болота Петербургом, жестокими указами заставляя строиться в нем дворян и купцов и перегоняя для того изнутри России тысячи работников. Реформа, как она была исполнена Петром, была его личным делом, делом беспримерно насильственным и, однако, непроизвольным и необходимым. Внешние опасности государства опережали естественный рост народа, закосневшего в своем развитии. Уже люди екатерининского времени понимали, что обновление России нельзя было предоставлять постепенной, тихой работе времени, не подталкиваемой насильственно. Князь Щербатов, видели мы, косо смотрел на реформу Петра и в ее широком и насильственном размахе видел корень нравственной порчи русского общества. Он далеко не был и приверженцем самовластия, признавая его безусловно вредным для народа способом управления. Однако тот же историк-публицист сделал не лишенный остроумия хронологический расчет: "Во сколько бы лет при благополучнейших обстоятельствах могла Россия сама собою, без самовластия Петра Великого, дойти до того состояния, в каком она ныне есть, в рассуждении просвещения и славы". По этому расчету вышло, что Россия даже до того далеко еще не совершенного состояния, в каком она находилась к исходу XVIII в., достигла бы только через сто лет, к 1892 г., да и то при условии, если бы в течение этого долгого промежутка времени не случилось никакого помешательства, ни внутреннего, ни внешнего, и если бы в это время не явились государи, которые неразумными мерами разрушили бы то, что сделали два или три их предка, и тем задержали бы обновление России. А между тем какой-нибудь Карл XII или Фридрих II поотрывали бы себе части России и тем еще более замедлили бы ее развитие. Так недоверчиво смотрел на возможные успехи свободного от механических подталкиваний обновления России, "собственным народа своего побуждением", писатель, вообще наклонный идеализировать самобытную жизнь древней Руси.
ЕЕ ДЕЙСТВИЕ.
Всего запутаннее вопрос о силе влияния, о глубине действия реформы. Это основной пункт вопроса о ее значении. Чтобы выяснить его решение, надобно разобрать его сложный состав. В реформе Петра столкнулось так много интересов, побуждений и влияний, что необходимо отделить в ней подготовленное изнутри от заимствованного со стороны, различить то, что предусматривалось, и то, что явилось сверх чаяния. Реформа освещается односторонне, и взгляд на нее круто преломляется, когда смотрим только на один ряд ее условий, выпуская из вида другие условия. Ее следует рассматривать под тройным углом зрения: 1) по отношению Петра к Западной Европе, 2) по его отношению к древней России и 3) по влиянию его дела на дальнейшее время. И эта третья точка зрения не должна казаться странной. Дело сильного человека обыкновенно его переживает, имеет посмертное продолжение. В оценку реформы Петра должны войти ее следствия, начавшие обнаруживаться только по смерти преобразователя. Итак, что дала Петру дореформенная Россия, что он взял у Западной Европы и что оставил России, им преобразованной, точнее, что после него сделали из его дела, - вот три части, на которые распадается общий вопрос о значении реформы.
ВЫВОДЫ.
Итак, не преувеличивая и не умаляя дела Петра Великого, можно так выразить его значение. Реформа сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком с чутким умом и сильным характером, талантами, дружно совместившимися в одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие по неизведанным еще причинам от времени до времени появляются в человечестве. С этими свойствами, согретыми чувством долга и решимостью "живота своего не жалеть для отечества", Петр стал во главе народа, из всех европейских народов наименее удачно поставленного исторически. Этот народ нашел в себе силы построить к концу XVI в. большое государство, одно из самых больших в Европе, но в XVII в. стал чувствовать недостаток материальных и духовных средств поддержать свою восьмивековую постройку. Реформа, совершенная Петром Великим, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных им сил. Но все это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью, воспитанной хищным приказным чиновничеством и грубым землевладельческим дворянством, бороться с предрассудками и страхами, внушенными невежественным духовенством. Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества. Начатая и веденная верховной властью, привычной руководительницей народа, она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот. Это потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было ее обдуманной целью.
Екатерина I Алексеевна (Марта Скавронская) 1725-1727 гг.
Петр II 1727-1730 гг. Анна Иоанновна 1730-1740 гг.Анна Леопольдовна 1740-1741 гг.Елизавета Петровна 1741-1761 гг.Петр III 1761-1762 гг.
ЭПОХА 1725 - 1762 гг.. Время от 1725 до 1762 г. составляет особую эпоху, отличающуюся некоторыми новыми явлениями в нашей государственной жизни, хотя основы ее остаются прежние. Эти явления обнаруживаются тотчас по смерти преобразователя Петра 1 и стоят в тесной связи с некоторыми последствиями его деятельности.
ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЕ. Прежде всего, как и подобает в государстве с абсолютной властью, судьба русского престола оказала решительное действие на ход дел и действие, несогласное с духом и планами преобразователя. Надобно припомнить преемство верховной власти после Петра. В минуту его смерти царствовавший дом распадался на две линии - императорскую и царскую: первая шла от императора Петра, вторая от его старшего брата, царя Ивана. От Петра I престол перешел к его вдове императрице Екатерине I, от нее ко внуку преобразователя Петру II, от него к племяннице Петра I, дочери царя Ивана Анне, герцогине курляндской, от нее к ребенку Ивану Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны брауншвейгской, дочери Екатерины Ивановны, герцогини мекленбургской, родной сестры Анны Ивановны, от низложенного ребенка Ивана к дочери Петра I Елизавете, от нее к ее племяннику, сыну другой дочери Петра I, герцогини голштинской Анны, к Петру III, которого низложила его жена Екатерина II. Никогда в нашей стране, да, кажется, и ни в каком другом государстве, верховная власть не переходила по такой ломаной линии. Так ломал эту линию политический путь, каким эти лица достигали власти: все они попадали на престол не по какому-либо порядку, установленному законом или обычаем, а случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги. Виною того был сам преобразователь: своим законом 5 февраля 1722 г., как видели мы, он отменил оба порядка престолонаследия, действовавшие прежде, и завещание, и соборное избрание, заменив то и другое личным назначением, усмотрением царствующего государя. Этот злополучный закон вышел из рокового сцепления династических несчастий. По привычному и естественному порядку наследования престол после Петра переходил к его сыну от первого брака царевичу Алексею, грозившему разрушить дело отца. Спасая свое дело, отец во имя его пожертвовал и сыном, и естественным порядком престолонаследия. Сыновья от второго брака Петр и Павел умерли в младенчестве. Оставался малолетний внук, сын погибшего царевича, естественный мститель за отца. При вероятной возможности смерти деда до совершеннолетия внука опеку, значит, власть, могла получить которая-либо из двух бабушек: одна - прямая, озлобленная разводка, монахиня, сама себя расстригшая, Евдокия Федоровна, урожденная Лопухина, ненавистница всяких нововведений; другая - боковая, привенчанная, иноземка, простая мужичка темного происхождения, жена сомнительной законности в глазах многих, и, достанься ей власть, она, наверное, отдаст свою волю первому любимцу царя и первому казнокраду в государстве князю Меншикову. Можно представить себе душевное состояние Петра, когда, свалив с плеч шведскую войну, он на досуге стал заглядывать в будущее своей империи. Усталый, опускаясь со дня на день и от болезни, и от сознания своей небывалой славы и заслуженного величия, Петр видел вокруг себя пустыню, а свое дело на воздухе и не находил для престола надежного лица, для реформы надежной опоры ни в сотрудниках, которым знал цену, ни в основных законах, которых не существовало, ни в самом народе, у которого отнята была вековая форма выражения своей воли, земский собор, а вместе и самая воля. Петр остался с глазу на глаз со своей безграничной властью и по привычке в ней искал выхода, предоставив исключительно ей назначение преемника. Редко самовластие наказывало само себя так жестоко, как в лице Петра этим законом 5 февраля. Один указ Петра гласил, что всуе законы писать, если их не исполнять. И закон 5 февраля был всуе написан, потому что не был исполнен самим законодателем. Целые годы Петр колебался в выборе преемника и уже накануне смерти, лишившись языка, успел только написать Отдайте все..,
а кому - ослабевшая рука не дописала явственно. Лишив верховную власть правомерной постановки и бросив на ветер свои учреждения, Петр этим законом погасил и свою династию как учреждение: остались отдельные лица царской крови без определенного династического положения. Так престол был отдан на волю случая и стал его игрушкой. С тех пор в продолжение нескольких десятилетий ни одна смена на престоле не обходилась без замешательства, кроме разве одной: каждому воцарению предшествовала придворная смута, негласная интрига или открытый государственный удар. Вот почему время со смерти Петра I до воцарения Екатерины II можно назвать эпохой дворцовых переворотов
. Дворцовые перевороты у нас в XVIII в. имели очень важное политическое значение, которое выходило далеко за пределы дворцовой сферы, затрагивало самые основы государственного порядка. Одна черта, яркой нитью проходящая через весь ряд этих переворотов, сообщала им такое значение. Когда отсутствует или бездействует закон, политический вопрос обыкновенно решается господствующей силой. В XVIII в. у нас такой решающей силой является гвардия, привилегированная часть созданной Петром регулярной армии. В царствование Анны к петровским гвардейским полкам, Преображенскому и Семеновскому, прибавились два новых, Измайловский и Конногвардейский. Ни одна почти смена на русском престоле в означенный промежуток времени не обошлась без участия гвардии; можно сказать, что гвардия делала правительства, чередовавшиеся у нас в эти 37 лет, и уже при Екатерине I заслужила у иностранных послов кличку "янычар".
ГВАРДИЯ И ДВОРЯНСТВО. Таким образом, повторю, почти все правительства, сменявшиеся со смерти Петра I до воцарения Екатерины II, были делом гвардии; с ее участием в 37 лет при дворе произошло пять-шесть переворотов. Петербургская гвардейская казарма явилась соперницей Сената и Верховного тайного совета, преемницей московского земского собора. Это участие гвардейских полков в решении вопроса о престоле имело очень важные политические последствия; прежде всего оно оказало сильное действие на политическое настроение самой гвардии. Сначала послушное орудие в руках своих вожаков, Меншикова, Бутурлина, она потом хотела быть самостоятельной двигательницей событий, вмешивалась в политику по собственному почину; дворцовые перевороты стали для нее приготовительной политической школой. Но тогдашняя гвардия не была только привилегированной частью русского войска, оторванной от общества: она имела влиятельное общественное значение, была представительницей целого сословия, из среды которого почти исключительно комплектовалась. В гвардии служил цвет того сословия, слои которого, прежде разобщенные, при Петре I объединились под общим названием дворянства или шляхетства, и по законам Петра она была обязательной военной школой для этого сословия. Политические вкусы и притязания, усвоенные гвардией благодаря участию в дворцовых делах, не оставались в стенах петербургских казарм, но распространялись оттуда по всем дворянским углам, городским и деревенским. Эту политическую связь гвардии с сословием, стоявшим во главе русского общества, и опасные последствия, какие отсюда могли произойти, живо чувствовали властные петербургские дельцы того времени. Когда по смерти императрицы Анны регентом стал Бирон, в гвардии быстро распространился ропот против курляндского авантюриста, постыдным путем достигшего такой власти. Бирон жаловался на строптивость гвардии, обзывал ее янычарами и видел корень зла именно в ее сословном составе, с досадой говорил: "Зачем это в гвардии рядовые из дворян? Их можно перевести офицерами в армейские полки, а на их место набрать гвардию из простого народа". Это опасение быть раскассированными по армейским полкам всего более и подняло гвардейцев против Бирона, побудив их в 1740 г. идти за Минихом. Поэтому одновременно с дворцовыми переворотами и под их очевидным влиянием и в настроении дворянства обнаруживаются две важные перемены: 1) благодаря политической роли, какая ходом придворных дел была навязана гвардии и так охотно ею разучена, среди дворянства установился такой притязательный взгляд на свое значение в государстве, какого у него не было заметно прежде; 2) при содействии этого взгляда и обстоятельств, его установивших, изменялись и положение дворянства в государстве, и его отношения к другим классам общества.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ НАСТРОЕНИЕ ВЫСШЕГО КЛАССА. Деятельность Петра во всем русском обществе пробудила непривычную и усиленную работу политической мысли. Переживали столько неожиданных положений, встречали и воспринимали столько невиданных явлений, такие неиспытанные впечатления ложились на мысль, что и неотзывчивые умы стали задумываться над тем, что творилось в государстве. Излагая народные толки при Петре и про Петра, я указывал, как оживленно пересуживали самые простые люди текущие явления, далекие от их ежедневного кругозора. Но странные явления, которые так возбуждали общее внимание, не прекращались и после Петра. Древняя Русь никогда не видала женщин на престоле, а по смерти преобразователя на престол села женщина, да еще неведомо откуда взявшаяся иноземка. Эта новость вызвала в народе много недоразумений, печальных или забавных. Так, во время присяги императрице-вдове некоторые простачки в Москве отказались присягать, говоря: "Если женщина стала царем, так пусть женщины ей и крест целуют". Это возбуждение политической мысли прежде и сильнее всего должно было обнаружиться в высшем классе, в дворянстве, ближе других сословий стоявшем к государственным делам, как привычное орудие правительства. Но это оживление неодинаково проявилось в различных слоях сословия. Между тем как в рядовом дворянстве, беспощадно выгоняемом из захолустных усадеб в полки и школы, мысль изощрялась на изобретении способов, как бы отбыть от науки и службы, в верхних слоях, особенно в правительственной среде, умы усиленно работали над более возвышенными предметами. Здесь еще уцелели остатки старой боярской знати, образовавшие довольно тесный кружок немногих фамилий. Из общего политического возбуждения здесь выработалась своего рода политическая программа, сложился довольно определенный взгляд на порядок, какой должен быть установлен в государстве. Различные условия помогали более раннему и углубленному напряжению политической мысли в этом родовитом и вместе высокочиновном слое дворянства. Прежде всего здесь еще не успели погаснуть некоторые политические предания, шедшие из XVII в., а в XVII в. московское боярство сделало несколько попыток ограничить верховную власть, и одну из них, предпринятую при царе Федоре и едва не удавшуюся (лекция XLIV), помнили еще и по смерти Петра старики, входившие в состав этой знати. Да и сам Петр, как ни мало это на него похоже, своей областной децентрализацией, этими восьмью губернскими царствами 1708 г. с полномочными проконсулами во главе их, мог только освежить воспоминание о великородных наместниках, задуманных в боярском проекте 1681 г., а произвол Петра, его пренебрежение к породе подогревали эти воспоминания, с другой стороны. Мы уже знаем, что последние десятилетия XVII в., особенно время правления царицы Натальи, отмечены были современниками как начальная эпоха падения первых знатнейших фамилий и возвышения людей из "самого низкого и убогого шляхетства". При Петре эти люди стали первыми вельможами, "большими господами государства". В головах, заучивавших наизусть десятки поколений своих занумерованных родословных предков, антагонизм старой и новой знати преображал свежие предания прошедшего в светлые мечты будущего. Прожектеры Петра 1 не могли заметно повлиять на политическое сознание русского общества. Их проекты не оглашались, обсуждали преимущественно вопросы практического характера, финансовые, промышленные, полицейские, не касаясь основ государственного порядка, из европейских уставов выбирали только то, что "приличествует токмо самодержавию". Нельзя преувеличивать и действия на русские умы политической литературы, компилятивной и переводной, печатной и рукописной, накопившейся при Петре I. Одобряя чтение Пуффендорфа, Гуго Греция, Татищев сетует на распространение таких вредных писателей, как Гоббес, Локк, Боккалини, итальянский либерал и сатирик XVI - XVII вв., который в своем сочинении, изображая парнасский суд Аполлона и ученых мужей над властителями мира, представляет, как все государи, к великой досаде ученого судилища, присоединяются к принцу московскому, признавшемуся в своей ненависти к наукам и просвещению. Ходячие и безвредные для русского читателя идеи западноевропейской публицистики о происхождении государств, об образах правления, о власти государей изложены Ф. Прокоповичем в Правде воли монаршей,
но этой краткой энциклопедии государственного права при всем интересе вызвавшего ее вопроса в 4 года не раскупили и 600 экземпляров. Большую долю брожения, хотя и в ограниченной сфере действия, вносило в политическое настроение высшего класса ближайшее знакомство с политическими порядками и общественными нравами Западной Европы, какое приобреталось людьми этого класса путем учебных и дипломатических посылок за границу. Как ни тускло представлялись пониманию русского наблюдателя порядки заграничной жизни, все же он не мог на некоторых из них не остановить удивленного внимания. Он ехал за границу с воспитанной всем складом русского быта мыслью, что без уставно-церковной подтяжки и полицейского страха невозможны никакая благопристойность, никакой общественный порядок, - и вот петровский делец Толстой отмечает в своем дневнике, что "венециане" живут весело и ни в чем друг друга не зазирают, и ни от кого ни в чем никакого страха никто не имеет, всякий делает по своей воле, кто что хочет, но живут во всяком покое, без обиды и без тягостных податей. Вещи еще удивительнее заметил во Франции другой петровский делец, Матвеев, сын просвещенного воспитателя матери Петра: "Никто из вельмож ни малейшей причины, ни способа не имеет даже последнему в том королевстве учинить какого озлобления или нанесть обиду... Король, кроме общих податей, хотя самодержавный государь, никаких насилований не может, особливо ни с кого взять ничего, разве по самой вине, по истине рассужденной от парламента... Дети их (французской знати) никакой косности, ни ожесточения от своих родителей, ни от учителей не имеют, но в прямой воле и смелости воспитываются и без всякой трудности обучаются своим наукам". Люди, живущие по своей воле и не пожирающие друг друга, вельможи, не смеющие никого обидеть, самодержец, не могущий ничего взять со своих подданных без определения парламента, дети, успешно обучающиеся без побоев, - все это были невозможные нелепости для тогдашнего московского ума, способные вести только к полной анархии, и все эти нелепые невозможности русский наблюдатель видел воочию, как ежедневные обиходные факты или правила, нарушение которых считалось скандалом.
ЗНАЧЕНИЕ ЭПОХИ. При императрице Анне и ее колыбельном преемнике переломилось настроение русского дворянского общества. Известные нам влияния вызвали в нем политическое возбуждение, заправили его внимание на непривычные вопросы государственного порядка. Опомнившись от реформы Петра и оглядываясь вокруг себя, сколько-нибудь размышлявшие люди сделали важное открытие: они почувствовали при чересчур обильном законодательстве полное отсутствие закона. Искание законности и было интересом, объединявшим при разладе мнений боровшиеся в 1730 г. стороны. За неумелое увлечение высшего класса политикой весь народ был наказан бироновщиной; испытав при Меншикове и Долгоруких русское беззаконие, при Бироне и Левенвольдах испробовали беззаконие немецкое. Господство немцев много помогло нравственному объединению русского дворянского общества. Заговорил интерес менее сложный, но способный к более широкому обхвату, чем потребность в законности, заговорило чувство национальной чести, народной обиды. Притом гордые предками верхи, князья Голицыны, Долгорукие, были сорваны пришельцами; уцелевшие фамильные люди затаили в себе боярскую кичливость и теснее прижались к шляхетской массе, одворянились. Раз утром секретарь Екатерины II Храповицкий разговаривал с ней "о страхе от бояр во время Елизаветы Петровны". Екатерина отвечала, подстригая ногти: "У всех ножей притуплены концы и колоть не могут". Если речь шла о возможной вспышке угасавших боярских притязаний 1730 г., то при Елизавете они могли еще тревожить как беспокойное сновидение; но более полустолетия спустя о них шутливо вспоминали как об устраненной уже неприятности. Иноземное иго рассеяло еще один предрассудок, сдерживавший в чтителях преобразователя чувство национального негодования. Иноземцы были при Петре I деятельными агентами реформы; господство иноземцев смешивали с преобразовательным движением; национальное правительство отождествляли с реакцией, с поворотом к допетровской старине. Переезд двора в Москву при Петре II - возврат к московской тьме: так испуганно поняли его иностранцы и русские сторонники реформы. "Не хочу гулять по морю, как дедушка" - эти слова Петра II прозвучали целой программой: ну, маленький внук скоро обратит в ничто великие замыслы великого деда, думали иноземцы. Внешняя и внутренняя политика в царствование Анны и в правление ее племянницы выяснила, что немецкие мастера умеют расстраивать дело Петра I не хуже русских самоучек. Но едва ли не самым успокоительным средством от политических волнений служило для дворянства законодательное удовлетворение важнейших нужд и желаний, заявленных в шляхетских проектах 1730 г.: льготы по службе и землевладению, о которых скоро скажу, манили помещика из полка, из столицы в крепостную усадьбу, где на досуге он мог почувствовать всю приятность быть русским и разработать в себе национальное чувство. Так со смерти Петра I русское дворянское общество пережило ряд моментов или настроений. Дело началось замыслом ограничить верховную власть учреждением тесного совета из первостепенной знати; этот замысел вызвал попытку ввести в высшее управление конституционное участие более широкого дворянского круга. Когда не удались ни аристократический олигархизм, ни шляхетский конституционализм, от обеих неудач отложился сильно возбужденный дворянский патриотизм, приучавший сословие к трезвому взгляду на свое положение в государстве: лучше самим распоряжаться в отечестве, чем терпеть хозяйничанье чужаков. Поворотом от беспокойных и непривычных толков о европейских конституциях к реальным условиям родной страны и общепонятным интересам сословия завершилось политическое возбуждение, длившееся 17 лет. Оно не прошло бесследно для государственного устройства и общественного порядка: под его прямым или косвенным влиянием дворянство постепенно становилось в новое служебное и хозяйственное положение. Собственно, эти перемены и важны для истории Русского государства и общества XVIII в. Политические мечты людей 1730 г. были свеяны временем, но политическая роль, какую пришлось сыграть в тогдашних событиях дворянской гвардии, оставила по себе следы, не сглаживавшиеся до половины XIX в.
КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС. Дельцы, вдумывавшиеся в положение государства, останавливали тревожное внимание на крестьянстве. Тотчас по смерти Петра прежде других заговорил о бедственном положении крестьян нетерпеливый генерал-прокурор Сената Ягужинский; потом в Верховном тайном совете пошли оживленные толки о необходимости облегчить это положение. "Бедное крестьянство" стало ходячим правительственным выражением. Заботили, собственно, не сами крестьяне, а их побеги, отнимавшие у правительства рекрутов и податных плательщиков. Бежали не только отдельными дворами, но и целыми деревнями: из некоторых имений убегали все без остатка; с 1719 по 1727 г. числилось беглых почти 200 тысяч - официальная цифра, обычно отстававшая от действительности. Самая область бегства широко раздвигалась: прежде крепостные бегали от одного помещика к другому, а теперь повалили на Дон, на Урал и в дальние сибирские города, к башкирам, в раскол, даже за рубеж, в Польшу и Молдавию. В Верховном тайном совете при Екатерине I рассуждали, что если так пойдет дело, то до того дойдет, что взять будет не с кого ни податей, ни рекрутов, а в записке Меншикова и других сановников высказывалась непререкаемая истина, что если без армии государству стоять невозможно, то и о крестьянах надобно иметь попечение, потому что солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и если крестьянина не будет, то не будет и солдата. Для предупреждения побегов сбавляли подушную, слагали недоимки; беглых возвращали на старые места сначала просто, а потом с телесным наказанием. Но и тут беда: возвращенные беглецы бежали вновь с новыми товарищами, которых подговаривали рассказами о привольном житье в бегах, в степи или в Польше. К побегам присоединились мелкие крестьянские бунты, вызванные произволом владельцев и их управляющих. Царствование Елизаветы было полно местными бесшумными возмущениями крестьян, особенно монастырских. Посылались усмирительные команды, которые били мятежников или были ими биваемы, смотря по тому, чья брала. Это были пробные мелкие вспышки, лет через 20 - 30 слившиеся в пугачевский пожар. Бесплодность полицейских мер обнаруживала всегдашний прием плохих правительств - пресекая следствия зла, усиливать его причины. Более привычные к размышлению правители углублялись в корень зла. Тогда в сознании правящих сфер стала пробиваться мысль, что податной народ не просто живой инвентарь государственного хозяйства, но желает быть правомерным и правоспособным членом государственного союза, нуждающимся в справедливом определении своих прав и обязанностей перед государством. Еще Посошков считал крепостных государственными крестьянами, отданными помещикам только во временное владение, и настаивал на законодательной нормировке их отношений к владельцам. В народе помыслы о воле, о законном обеспечении прав бродили уже при Петре I, возбуждаемые общественной переборкой, какую производила реформа. От этого времени дошла челобитная "о свободстве", будто бы поданная Петру боярскими людьми на князей и бояр, у которых они, "яко в Содоме и Гоморре", мучатся, а в Верховном тайном совете на другой год по смерти Петра шли толки, не допустить ли вольную торговлю, так как "и купечество воли требует". Фискальными нуждами и новыми прокрадывавшимися наверх понятиями внушена была попытка дать новую постановку крестьянскому вопросу, точнее, вопросу о крепостном праве. Объясняя в своем проекте 1753 г. вред внутренних таможен для крестьянства и купечества, граф Шувалов прибавлял, что "главная государственная сила состоит в народе, положенном в подушный оклад". Это значило заявить, что неподатные классы, дворянство и духовенство, - не главная сила государства, и Сенат с похвалою принял, а верховная власть одобрила проект с таким заявлением. Значит, вверху и внизу крестьянский вопрос готов был стать на социально-политическую почву, становился задачей правомерного устроения общества.
АНИСИМ МАСЛОВ. Еще раньше Шувалова та же мысль о податном народе разрабатывалась в практические положения, в юридические нормы Анисимом Масловым, одним из тех государственных дельцов, какие появляются и в темные времена народной жизни, помогая своим появлением мириться не с этими временами, а со страной, которая их допускает в своей жизни. Как обер-прокурор Сената, Маслов в рапортах императрице Анне и Бирону неумолимо обличал недобросовестность и бездельничество сильных правителей и самих сенаторов, а получив тяжелое и противное поручение выбирать многомиллионные податные недоимки, немолчно твердил о бедственном положении крестьян. Нравственному действию его нелицеприятной и мужественной настойчивости подчинялись даже такие нравственные сухари, как императрица и ее фаворит, и Маслов провел в 1734 г. строгое предписание кабинет-министрам составить "учреждение" для помещиков, "в каком бы состоянии они деревни свои содержать могли и в нужный случай им всякое вспоможение чинили". Но не рассчитывая на поворотливость Кабинета, Маслов поспешил сам составить и подать Анне недавно найденный в архиве проект жестокого указа, который, ставя накопление подушной недоимки в вину "бессовестным" помещикам, отягощавшим своих крестьян излишними работами и оброками, предписывал Сенату прилежно обсудить способ бездоимочного и неотяготительного сбора подушной и установить меру крестьянских оброков и работ на господ, грозя Сенату строгим взысканием, если он не учинит вскоре "такого полезного учреждения". Бойко поставлен был жгучий вопрос о законодательной нормировке крепостного права, и для обсуждения дела Сенату велено было призвать из воинских и гражданских чинов сколько персон заблагорассудится: словно Маслов читал Посошкова, предлагавшего Петру нечто подобное (лекция LXIII). Шляхетские проекты 1730 г. предусмотрительно обходили этот вопрос, ограничиваясь пожеланием возможного облегчения крестьянских податей. Сенат превратился в конспиративную квартиру, совещался, высылал секретарей, как бы угомонить уже слегшего в постель по болезни, беспокойного обер-прокурора, и вздохнул свободно, когда в 1735 г. Маслова не стало. На проекте заготовленного им указа сохранилась помета секретаря императрицы "обождать". Дело кануло в воду на сто с лишком лет. Я задержал на Маслове ваше внимание, ибо он - родоначальник Сперанских, Милютиных и других государственных дельцов, мощной и человеколюбивой мыслью поработавших над разрешением крепостного вопроса.
ДВОРЯНСТВО И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО. Проект Маслова был брошен, потому что законодательство уже вступило на путь к другому решению крестьянского вопроса. Правительство искало не юридической установки крепостных отношений, а способа бездоимочного подушного сбора. Введенный при расквартировании полков варварский порядок этого сбора комиссарами от земли с полковыми командами способен был только разорить и разогнать крестьян и тем увеличить недоимку. При Екатерине I, видели мы, решено было отстранить от дела военные команды и положить сбор на воевод; при этом высказывалось мнение, что брать подушную следует не прямо с крестьян, а "платить самим помещикам". Но дело не пошло лучше: воеводы со своими хищными приказными стоили военных команд. При Анне в 1730 г. воротились было к петровскому военному порядку. Наконец, в новом регламенте Камер-коллегии (23 июня 1731 г.), выбрав из прежних неудачных опытов наиболее сподручное, установили упрощенный порядок сбора: выборных от уездного дворянства земских комиссаров положено было упразднить, подать собирать по полугодиям самим помещикам или их управляющим заранее до полугодового срока и в срок, не дожидаясь повестки, отвозить к воеводе. Кто не платил в срок, в его деревни назначалась экзекуционная команда от полка, в дистрикте которого находился неисправный плательщик, и она правила недоимку на самом помещике или его управляющем. Ответственный плательщик стал и обязательным сборщиком. Этот сбор лег на помещиков новым правительственным поручением в прибавку к прежним: к вотчинному суду, к полицейскому надзору за своими крепостными, к ответственности за их податную исправность и к ходатайству за них в судных делах с посторонними. В лице помещика теперь совмещались и становой пристав, и земский начальник, и, как бы сказать, крепостной стряпчий. Это поручение не увеличивало прав крепостного владения как гражданского института, а только осложняло распорядительную власть владельца, расширяло пространство его произвола как полицейского агента. За обязанностью податного сбора вскоре последовала другая, сама собою из нее вытекавшая. В те годы часты были неурожаи. Особенно злополучен был 1733 год: к концу его крестьяне толпами наводнили города, прося милостыни. В апреле 1734 г. издан был указ, обязывавший помещиков кормить своих крестьян в неурожайные годы, ссужать их семенами, чтобы земля впусте не лежала; дополнительный указ того же года грозил за нарушение апрельского закона жестоким истязанием и конечным разорением. Доверив помещикам эксплуатацию такого важного финансового источника, как подушная подать, необходимо было оградить его от истощения эксплуататорами.
СЛУЖЕБНЫЕ ЛЬГОТЫ ДВОРЯНСТВА. Так крестьянский вопрос, столь живо возбужденный, сворочен был с социально-политического пути, малодоступного разумению правительственной толпы, на путь фискально-полицейский, который привел к важным переменам в положении не крестьянства, а дворянства. Это случилось потому, что именно на этом вопросе нужды казны дружно встретились со стремлениями дворянства, Казна искала себе надежных местных орудий; полковники с военными командами и губернаторы с воеводами оказались никуда не годными пособниками казенного интереса. Мысль сделать помещика таким пособником и выразилась в возложении на него обязанностей собирать подушную подать со своих крепостных и ссужать их хлебом в неурожайные годы, т. е. быть их хозяйственным попечителем. Различные обстоятельства содействовали этому повороту сословия к сельскохозяйственным и полицейским занятиям. Для Петра важно было значение дворянства как орудия управления и еще более как военно-служилого класса, который давал офицерский запас, составлял обученные кадры и команду для регулярных полков. Хозяйственное положение дворянства занимало преобразователя только по связи его с военно-служебной годностью сословия. Военная служба дворянства стала менее нужна правительству благодаря затишью, наступившему в Западной Европе и в России после войн за испанское наследство и Северной. Зато в глазах правительства росло значение дворянства как землевладельческого класса, по мере того как недоимки и побеги, вскрывая податное изнеможение и беззащитность крестьянства, усиливали потребность в попечительном сельском управлении. Тогда еще господствовал взгляд на помещика как на естественного покровителя своих крепостных; но для этого надобно было сделать его полным хозяином в своей деревне и снять с него другие обязанности. Потому в законодательстве после Петра I идут вперемежку два ряда мер: одни укрепляют дворянское землевладение, другие облегчают обязательную службу дворянства. При непрерывном служебном отсутствии помещиков их крепостные оставались в полном распоряжении воевод и приказчиков. В 1727 г. разрешено было две трети офицеров и рядовых из дворян отпускать на побывку по домам без жалованья, чтобы они могли привести в порядок свои деревни и, разумеется, защитить их от разных "волков". Дворянство, как видно из его проектов 1730 г., весьма тяготилось своей бессрочной службой, притом соединенной с обязанностью начинать ее рядовыми, солдатами или матросами. В 1731 г. учрежден был Шляхетский кадетский корпус на 200, а потом на 360 интернов, откуда поступали на службу, смотря по успехам, прямо в офицерские или соответственные гражданские чины, а указ 31 декабря 1736 г. ограничил срок обязательной дворянской службы 25 годами, предоставив отцам из двоих или более сыновей одного удерживать дома для хозяйства, не отдавая в службу. Так в шляхетстве рядом с военными и гражданскими служаками возник третий, специальный класс - неслужащих дворян-хозяев; впрочем, и обязанные службой, начиная ее по закону с 20 лет, могли выходить в отставку еще вполне годными хозяевами. Тяга в деревню была так сильна, что по окончании турецкой войны (1739 г.) выслужившие срок дворяне бросились с просьбами об отставке во множестве, грозившем опустошить офицерский комплект полков: пришлось так истолковать закон 1736 г., чтобы толкование отменяло его.
УКРЕПЛЕНИЕ ДВОРЯНСКОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ. ОТМЕНА ЕДИНОНАСЛЕДИЯ. Вместе с досугом для сельскохозяйственных занятий, какой давали дворянству служебные льготы, помещик привозил в свои деревни и более твердый взгляд на свое юридическое к ним отношение. На указ о единонаследии, видели мы (лекция LXII), дворянство взглянуло как на пожалование поместий в наследственную собственность владельцев и только тяготилось навязанным ему стеснительным порядком наследования. Исполняя желание шляхетства 1730 г., императрица Анна отменила этот порядок и дала законное основание притязательному дворянскому толкованию указа 1714 г. Этот указ не принес добрых плодов, каких ожидал законодатель, но породил множество затруднений и внес в дворянские семейства страшные раздоры, доходившие до отцеубийств. Сословие старалось обходить его всякими способами, которые, впрочем, только расстраивали дворянские хозяйства. Скудные денежными капиталами и желая обеспечить обделяемых сыновей и дочерей, отцы при жизни продавали часть своих имений, писали на себя в завещаниях мнимые долги, падавшие на единонаследников, которые для уплаты их продавали в чужой род части отцовских имений. Или, тонко толкуя закон и принимая хлеб и скот за движимость, завещатель отказывал имение одному сыну, а инвентарь делил между остальными детьми; единонаследник не знал, что делать с землей без инвентаря, а его братья и сестры не знали, куда девать инвентарь без земли. По докладу Сената о неудобствах единонаследия указ 17 марта 1731 г. отменил этот порядок, повелевая как поместья, так и вотчины именовать одинаково недвижимое имение-вотчина
и делить такую недвижимость между детьми по Уложению "всем равно". Так огромный запас населенных государственных земель, какими были поместья, окончательно и безмездно отчуждался в частное владение, а помещик, прежде являвшийся в свое поместье редким гостем, теперь стал чувствовать себя там полным хозяином, получив значение вотчинника.
УКАЗ О БЕГЛЫХ. Страшно расстраивали помещичье, как и государственное, хозяйство крестьянские побеги: это был бич, которым правительство и землевладельцы наказывали самих себя за произвол и неразумие. Судебные места были завалены исками о беглых, их архивы - указами о побегах. Сенат не умел или не позаботился выработать удобного порядка судопроизводства по этим делам. Старое Уложение предписывало искать и выдавать беглых по писцовым и переписным книгам 1620 - 1640-х годов. В деревне Коломенского уезда писцовая книга 1627 г. записала беглеца Сидорова. Сто лет спустя сыщик владельца этой деревни излавливал где-то в воронежской степи крестьянина по фамилии Сидоров и приводил в суд, как потомка беглеца. Судья спрашивал приведенного, происходит ли он от Сидорова 1627 г. Тот из страха говорил, что происходит, и его отдавали истцу. Но у соседа в деревне по той же писцовой оказывался свой беглец Сидоров: он хватал только что выданного и приводил в суд, где этот крестьянин, не зная, кому он достанется, на такой же вопрос судьи отвечал, что он и от этого Сидорова происходит. За "переменные речи" - пытка: знай тверже свою восходящую линию. В 1754 г. по настоянию императрицы Сенат наконец постановил выдавать беглых по сказкам первой ревизии, не восходя дальше 1719 г. Разорению рядового дворянства от крестьянских побегов особенно помогала его старшая братия, знать, отнимавшая и укрывавшая в своих деревнях его крестьян. При Петре I она еще боялась указа, и в 1722 г., когда велено было под страхом тяжкого наказания и огромного штрафа (до 400 рублей на наши деньги за каждый год пользования беглой душой) возвратить присвоенных крестьян, она в испуге просила командиров выслать обобранных ею дворян из полков в столицу для частного с ними соглашения, чтобы не жаловались. После Петра вельможное пристанодержательство стало смелее.
РАСШИРЕНИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА. Упорядочивая и укрепляя дворянское землевладение и душевладение, законодательство расширяло и самое крепостное право. Впрочем, здесь закон только освящал практику, давая мало новых норм, а практику паутиной ткал помещик, как податной сборщик и опекун крестьянского хозяйства. Судебно-полицейская власть помещика обогатилась указом 6 мая 1736 г., предоставившим ему определять меру наказания крепостному за побег; указом 2 мая 1758 г., обязывавшим, точнее, уполномочивавшим помещика наблюдать за поведением своих крепостных; наконец, указом 13 декабря 1760 г. о праве помещиков ссылать крепостных в Сибирь на поселение с зачетом их за рекрутов, а потом (по указу 1765 г.) даже в каторжную работу "за предерзостное состояние". Вместе с тем закон все более обезличивал крепостного, стирая с него последние признаки правоспособного лица. Помещик торговал им, как живым товаром, не только продавая его без земли людям всякого звания в рекруты, но и отрывая от семьи; закрыт был единственный законный выход из неволи добровольной записью в солдаты; крестьянин не мог обязываться векселями и вступать в поручительства; наконец, в начале царствования Екатерины II крепостные потеряли право жаловаться на господ. Помещики вместе с таким строителем общества, каким был Сенат, могли считать все эти важные права и преимущества сословными дворянскими привилегиями и пользоваться ими в этом смысле. Но юридическая норма, поступая из законодательной мастерской в житейский оборот, получает от него особый жизненный смысл, часто независимый от мысли законодателя и им не предусмотренный. Такой непослушной толкованию переработкой закона жизнь обороняется от самоуверенной опеки недальновидной власти. На деле эти сословные привилегии были правительственными полномочиями, даже не связанными с правом земельной собственности, потому что они возлагались и на управителей дворцовых и казенных крестьян, и самое право дворянской собственности поглощалось этими полномочиями, претворяясь из института гражданского права в государственное учреждение. Это превращение сказывалось в том, что крепостным правом правительство подметало сорные классы общества: так, указами 1729 и 1752 гг. велено было беглых, бродяг и безместных церковников отдавать в крепостную зависимость помещикам, которые согласятся платить за них подушную подать. Расширяя крепостное право до полномочий полицейской власти, законодательство подошло к мысли, потом им покинутой, - о необходимости обеспечить правильное пользование столь широким правом; такого обеспечения оно искало в обязательном образовании. Отсюда настойчивость, с какою требовалось от дворянства обучение: в этой повинности не допускалось послаблений. Поступление в кадетский корпус не было обязательно, да он и не мог принять всех дворянских подростков. Для не попавших в него указ 1737 г. установил порядок отбывания учебной повинности. Недоросли от 7 лет являлись для записи к герольдмейстеру или губернаторам, причем их определяли в начальные школы, бедных с "жалованьем", какое получали школьники из солдатских детей. Взятым для домашнего обучения предстояли еще три учебные явки по достижении 12, 16 и 20 лет, когда их последовательно испытывали в чтении и письме, потом в законе божием, арифметике и геометрии, наконец, в фортификации, географии и истории. После того их определяли в службу с правом на более или менее быстрое производство в чины, смотря по успехам в науках; не выдержавших второго экзамена отдавали в матросы без выслуги. Двум первым испытаниям подвергались и недоросли, которых отцы оставляли дома для хозяйства. Указ говорит о необходимости для сельского хозяина знать арифметику и геометрию и не ждет никакой пользы в домашней экономии от того, кто никакого радения не показал в изучении таких нетрудных и полезных наук.
МОНОПОЛИЗАЦИЯ КРЕПОСТНОГО ПРАВА. В XVII в. право владеть землей и крепостными принадлежало всем служилым людям "по отечеству", без различия чинов. Роспись служилых фамилий, составленная по отмене местничества, так называемая Бархатная книга
, установила фамильный состав наследственно-служилого сословия, получившего при Петре звание дворянства и облеченного правом личного землевладения с крепостными людьми. Прекращение поместного верстания, выслуга потомственного дворянства обер-офицерским чином, смешение поместий с вотчинами, как и смешение холопства с крепостным крестьянством, появление фабричных и заводских крестьян и другие меры сословного законодательства Петра спутали установившиеся понятия как о составе дворянства, так и о пространстве права личного населенного землевладения. Между тем важные правительственные полномочия, принимаемые за сословные заманчивые привилегии, возбуждали потребность в точном определении этого состава и пространства. Но законодательство не выработало твердых норм по этому предмету - то хотело видеть в крепостном праве фискальное средство, то сословную привилегию: в 1739 г. оно запретило приобретать крепостных людям, у которых не было деревень, а в ревизской инструкции 1743 г. разрешило писать крепостных за солдатами и приказными из-за платежа подушной. Накоплялись разноречивые указы, а Сенат еще более запутывал дело произвольными их толкованиями и неумелыми применениями. Так, одни указы позволяли посадским владеть дворовыми, другие запрещали. Некоторые такие владельцы сами просили отобрать у них дворовых, затрудняясь платить за них подушную. Но Сенат, ссылаясь на дозволительные указы, отказал в просьбе, превратил дозволение в приказание, право в повинность. В шляхетских проектах 1730 г. заходила речь о необходимости составить новую роспись, своего рода канон "подлинного" шляхетства, установив точные признаки принадлежности к сословию и условия приобщения к его правам. Три разряда лиц недворянского звания в большей или меньшей мере и с неодинаковой законностью пользовались правами душевого и земельного владения: 1) несвободные боярские люди и архиерейские и монастырские слуги, 2) свободные люди, положенные в подушный оклад, купцы, посадские и казенные крестьяне, к которым причислены были и однодворцы, полудворяне и полукрестьяне, 3) служилые люди, не дослужившиеся до обер-офицерского чина и впоследствии получившие звание личных дворян. Целым рядом указов (1730, 1740, 1758 гг., также межевой инструкцией 1754 г.) все эти разряды один за другим лишены были права приобретать населенные земли и крепостных без земли, а земли, уже приобретенные, обязаны были продать в назначенный срок. Таким образом, потомственное дворянство было юридически отделено от классов, с ним соприкасавшихся или разделявших его преимущества, и монополизировало в своей среде крепостное душевое и земельное владение. С целью упрочить это обособление и эту монополию в 1761 г. велено было составить новую родословную книгу; при внесении в дворянские списки требовались доказательства права на дворянство. Так заботливо охраняло законодательство генеалогическую чистоту сословия; но эта забота не вносила в дворянство ни генеалогической, ни нравственной цельности. Дворянство старинное, родовое, свысока и косо смотрело на новое, жалованное и выслуженное. Закон поддерживал разлад сводных братьев, благоприятствуя старшему. Межевая инструкция 1754 г. указывает писать земли выслужившихся дворян за их детьми, родившимися в обер-офицерских рангах; но указ 1760 г. предписывает недворян, производимых в обер-офицерские чины по статской службе
, с действительно военнослужащими в дворянстве не считать и деревень им за собою не иметь. Этот указ объясняется последующим законодательством, которое повышало чин, дающий право на дворянство, по статской службе сравнительно с военной. Недворяне старались втереться в благородное сословие преимущественно путем статской службы, более легкой и доходной.
МАНИФЕСТ О ВОЛЬНОСТИ ДВОРЯНСТВА. Так на протяжении 30 лет (1730 - 1760 гг.) потомственное дворянство приобрело ряд выгод и преимуществ по душевому и земельному владению, именно: 1) укрепление недвижимых имуществ на вотчинном праве со свободным ими распоряжением, 2) сословную монополию крепостного права, 3) расширение судебно-полицейской власти помещика над крепостными до тягчайших уголовных наказаний, 4) право безземельной продажи крепостных, не исключая крестьян, 5) упрощенный порядок сыска беглых, 6) дешевый государственный кредит под залог недвижимых имуществ. Все эти преимущества сводились к резкому юридическому обособлению и нравственному отчуждению потомственного дворянства от прочих классов общества. В то же время постепенно облегчалась служебная повинность дворянства дарованием права поступать в военную службу прямо офицерами по образовательному цензу и установлением срока обязательной службы. Эти имущественные права и служебные льготы были увенчаны освобождением дворянства от обязательной службы. В патриотическое царствование Елизаветы около престола стояли русские люди потомственно-дворянского и казачьего происхождения, которые не разделяли боярских замыслов 1730 г., но ревниво оберегали интересы сословия, в котором родились или приютились как приемыши. В кругу этих людей росла зачавшаяся в испуганной дворянским холопством голове князя Д. М. Голицына мысль об окончательном освобождении дворянства от обязательной службы. Вращаясь в кругу этих людей, племянник Елизаветы, голштинский принц, назначенный ею в наследники престола, мог усвоить себе эту патриотическую идею еще при жизни тетки. По вступлении его на престол под именем Петра III люди этого кружка - Роман Воронцов, отец его фаворитки, и другие национал-либералы немолчно "вытверживали" ему, по выражению современника, об освобождении дворян от службы. Это желание было исполнено манифестом 18 февраля 1762 г. о пожаловании "всему российскому благородному дворянству вольности и свободы". Вот содержание этого семинарски-напыщенного и канцелярски-безграмотного акта. Все дворяне, состоящие на какой-либо службе, могут ее продолжать, сколь долго пожелают; только военные не могут просить об отставке во время кампании или за три месяца до нее. Неслужащий дворянин может отъехать в другие европейские государства, даже поступить на службу к другим европейским государям и по возвращении в отечество быть принят с выслуженным за границей чином; только "когда нужда востребует", всякий обязан по призыву правительства немедленно возвратиться из-за границы. Сохранялось право власти призывать дворян на службу, когда "особливая надобность востребует". Не была снята и учебная повинность: дворянам предоставлялось обучать своих детей в русских школах, или в других европейских державах, или же дома со строгим подтверждением, "чтоб никто не дерзал без учения пристойных благородному дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким нашим гневом". Манифест давал сословию косвенное, но суровое побуждение к службе: выражая надежду, что дворянство, не укрываясь от службы, будет честно ее продолжать, дворян, нигде не служивших и детей своих на пользу отечества ничему не обучивших, манифест повелевал всем истинным сынам отечества, "яко нерадивых о добре общем, презирать и уничижать, ко двору не принимать и в публичных собраниях не терпеть". Нетрудно понять основную мысль манифеста: повинность, требуемую законом, он хотел превратить в требование государственной благопристойности, общественной совести, неисполнение которого наказуется общественным мнением. Но по логическому развитию этой мысли в манифесте выходит, что он предоставлял дворянину право быть бесчестным человеком, только с некоторыми придворными и общественными лишениями. Снимая с сословия вековую повинность, спутавшуюся с целым миром разнообразных интересов, манифест не давал никаких обдуманных практических указаний о порядке его исполнения и о последствиях, из него вытекающих. Легко понять, как встретило сословие эту новую милость. Современник Болотов в своих любопытнейших записках замечает: "Не могу изобразить, какое неописанное удовольствие произвела сия бумажка в сердцах всех дворян нашего любезного отечества; все почти вспрыгались от радости и, благодаря государя, благословляли ту минуту, в которую ему угодно было подписать сей указ". Один из поэтов того времени, дворянин Ржевский, написал по этому случаю оду, в которой говорил про императора, что он России вольность дал и дал ей благоденство.
ТРЕТЬЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО. Манифест 18 февраля, снимая с дворянства обязательную службу, ни слова не говорит о дворянском крепостном праве, вытекшем из нее как из своего источника. По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет. Такой законодательной аномалией завершился юридически несообразный процесс в государственном положении дворянства: по мере облегчения служебных обязанностей сословия расширялись его владельческие права, на этих обязанностях основанные. Закон вводил крепостное право в третью фазу его развития, подготовлявшуюся с первой ревизии: личное договорное обязательство крестьянина по соглашению с землевладельцем до Уложения, в эпоху Уложения превращенное в потомственную государственную повинность крестьян на частновладельческой земле для поддержания служебной годности военно-служилого класса, крепостная неволя с отменой обязательной службы дворянства получила формацию, трудно поддающуюся правовому определению. Она утратила свое политическое оправдание, стала следствием, лишившимся своей причины, фактом, отработанным историей. В этой фазе права крепостная неволя получила довольно запутанный юридический и хозяйственный состав. Вместе с другими податными классами крепостные платили государству в виде подушной подати контрибуцию на содержание войска. Гораздо большая часть крепостного труда в виде денежного оброка, барщины и натуральных поборов шла в пользу владельцев. Эта часть слагалась из двух только мысленно различимых долей: 1) из арендной платы за земельный надел, которую крестьянин платил бы, если бы и не был крепостным, и за хозяйственную подмогу и 2) из контрибуционного специально крепостного налога на содержание владельца, обязанного службой, требовавшей особых расходов. Судебно-полицейские полномочия служили помещику вспомогательными средствами для исправного исполнения обязанностей, возложенных на него еще до отмены обязательной службы, именно сбора с крепостных подушной подати и хозяйственной им подмоги в случае неурожая. Даруя вольность дворянству, перенося дело с военно-политической на фискально-полицейскую почву, государство и дворянство поделили между собой крепостного: государство уступало сословию свои права на личность и труд крепостного за обязательство платить за него подушную подать и опекать его хозяйство, насколько это нужно было для поддержания производительности земли, как финансового источника, "дабы земля праздна не лежала", по выражению указа 1734 г. Такие же права и поручения даны были управляющим дворцовых и церковных крепостных крестьян. Таким образом, около 4 900 тысяч крепостных, составлявших не менее 73% всего податного населения по второй ревизии (1740-х годов), отдано было в хозяйственное и судебно-полицейское распоряжение частных лиц и учреждений из-за ежегодного платежа 3 425 тысяч рублей. Независимо от возможных юридических определений на практике такая фискальная операция очень походила на сословный наследственный откуп с превращением личности и труда крепостного человека в доходную регалию. Потому крепостное право этого третьего образования можно назвать откупным
или фискально-полицейским
, в отличие от двух предшествовавших, лично-договорного и наследственного военно-служилого.
Церковные земли с крестьянами вскоре были секуляризованы. Характер третьего крепостного права вполне и ярко обнаружился на помещичьих землях, на которых по второй ревизии числилось до 3 1/2 миллионов крепостных душ, что составляло более половины, именно 54%, сельского населения империи. В этом праве еще меньше правомерности, чем в прежних. Закон и практика, т. е. попустительство властей, стерли и те слабые обеспечения личности и труда крепостного, какие пощадило Уложение, и прибавили новые злоупотребления к прежним. Произвольные перемещения крестьян, пожалования населенных имений даже по выбору жалуемых, массовое закрепощение из подушного оклада непристроенных людей, бродяг, безместных церковников и т. п., смешение крестьянской пашни с барской в первую ревизию, переложившую налог с земли на души, чем была крайне затруднена нормировка земельного наделения крестьян и их повинностей, напротив, облегчено обезземеление крестьян посредством расширения барской запашки, наконец, допущение безземельной продажи крестьян в розницу - все это давало совершенно превратное направление крепостному вопросу. В XVII в. землевладельцы стремились сажать дворовых людей на пашню в крестьяне, мешая виды неволи. Первая ревизия закрепила это смешение, зачислив всех неподатных холопов в подушный оклад наравне с крестьянами. Пользуясь этим смешением, рассчитанным на усиление, а не на порабощение народного труда, после Петра правительство и дворянство стали превращать крепостное крестьянство в податное холопство. Образовался худший вид крепостной неволи, какой знала Европа, - прикрепление не к земле, как было на Западе, даже не к состоянию, как было у нас в эпоху Уложения, а к лицу владельца, т. е. к чистому произволу. Так, в то время, когда наше крепостное право лишилось исторического оправдания, - в это именно время у нас началось усиленное его укрепление. Оно шло с обеих сторон - правительственной и дворянской. Правительство, прежде взыскательное к дворянам, как обязанным своим слугам, теперь старалось щадить их, как своих вольных агентов, командированных в их же деревни для поддержания порядка. Одно сопоставление вскрывает перелом в дворянских понятиях, совершившийся на протяжении 70 - 80 лет. В правление царевны Софьи князь В. В. Голицын находил возможным освободить крестьян законным путем с уступкой им обрабатываемых ими земель. Родич его князь Д. А. Голицын, приятель Вольтера, задумал подать первый пример к освобождению крестьян с дарованием им собственности. Свободомыслящего князя поняли так, будто он настаивал на уступке крестьянам земель, которые они обрабатывали. В 1770 г. князь обидчиво писал в свое оправдание, что подобная нелепость никогда не приходила ему в голову: "Земли принадлежат нам; было бы вопиющей несправедливостью отнять их у нас". Под дарованием собственности крестьянам он разумел только личное их освобождение, т. е. "собственность их на свою личность", право на движимость и дозволение приобретать землю тем, кто может. Очевидно, указ 1731 г., пожаловавший бывшие поместья в вотчины, изменил взгляд помещиков на свои земли, а манифест 18 февраля 1762 г. укрепил этот измененный взгляд. Прежде из своего полкового или канцелярского далека помещик знал, что его земля - ограниченное, стесненное, условное владение. Обязательная служба, сходя с дворянских плеч, уносила с собой и память о происхождении и значении крепостного права. Гнездясь в своей усадьбе со своими судебно-полицейскими полномочиями, среди бесконтрольной практики власти, он привыкал видеть во владеемом поместье свою государственную территорию, а в его населении своих "подданных", как и учили его называть своих крепостных правительственные акты. Правительство могло рассчитывать, что собственный интерес заставит помещика заботиться о своих крестьянах, об их хозяйстве, чтобы поддержать их платежную способность, ослабление которой больно било бы самого помещика, как ответственного податного плательщика за своих крепостных. Подготовлен ли он службой к сельскому хозяйству - этот вопрос, по-видимому, мало тревожил правительство, хотя в 1730 г. среди самих дворян высказывалось опасение, что "подлое шляхетство", низшее дворянство, которого считалось больше 50 тысяч, распущенное из армии по домам, все равно трудами своими от земли питать себя не привыкнет, а в большинстве разбоями и грабежами промышлять станет да воровские пристани у себя в домах держать будет.
РАЗВИТИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА ПОСЛЕ ПЕТРА I. Широкое участие, открытое дворянству в местном управлении в царствование Екатерины, было следствием землевладельческого значения этого сословия. Дворянство руководило местным управлением, потому что почти половина местного населения - крепостное крестьянство, помимо правительственного значения дворянства, находилось в его руках, жило на его земле. Это землевладельческое значение сословия держалось на крепостном праве. Такая связь крепостного права с устройством местного управления заставляет нас остановиться на судьбе этого института.
Есть предание, что Екатерина, издав жалованные грамоты на права двух сословий, задумывала и третью, в которой думала определить права вольных сельских обывателей - государственных крестьян, но это намерение не было исполнено. Свободное сельское население при Екатерине составляло меньшинство всего сельского населения; решительное большинство сельского населения в Великороссии при Екатерине II состояло из крепостных крестьян.
ИЗМЕНЕНИЕ ПОЛОЖЕНИЯ КРЕПОСТНОГО КРЕСТЬЯНСТВА ПРИ ПЕТРЕ I. Мы знаем, какая перемена совершилась в положении крепостного населения в царствование Петра I: указы о первой ревизии юридически смешали два крепостных состояния, прежде различавшиеся по закону, крепостное холопство и крепостное крестьянство. Крепостной крестьянин был крепок лицу землевладельца, но при этом он был еще прикреплен и к своему состоянию, из которого не мог вывести его даже землевладелец: он был вечно обязанный государственный тяглец. Холоп, как и крепостной крестьянин, был лично крепок своему господину, но не нес государственного тягла, лежавшего на крепостном крестьянине. Законода
как вы знаете, прежде этим источником был личный договор холопа или крестьянина с господином; теперь таким источником стал государственный акт - ревизия
. Крепостным считался не тот, кто вступил в крепостное обязательство по договору, а тот, кто записан за известным лицом в ревизской сказке. Этот новый источник, которым заменился прежний договор, сообщил крепостному состоянию чрезвычайную растяжимость. С тех пор как не стало ни холопов, ни крепостных крестьян, а оба эти состояния заменились одним состоянием - крепостных людей
, или душ
, стало возможным по усмотрению сокращать или расширять и количество крепостного населения и границы крепостной зависимости. Прежде крестьянское состояние создавалось договором лица с лицом; теперь оно поставлено было на основании правительственного акта.
Со смерти Петра крепостное состояние расширялось и в количественном и в качественном отношении, т. е. одновременно все большее количество
лиц становилось в крепостную зависимость и все более
расширялись границы власти владельца над крепостными душами. Оба эти процесса мы и должны проследить.
УСИЛЕНИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА ПОСЛЕ ПЕТРА I. Крепостное состояние размножалось
двумя способами - припиской и пожалованием
. Приписка состояла в том, что люди, которые не успели примкнуть к основным классам общества, избрав себе постоянный род жизни, по указу Петра I обязаны были найти себе господина и положение, записаться в подушный оклад за каким-либо лицом либо обществом. В противном случае, когда они не находили такого лица или общества, их записывали простым полицейским распоряжением. Таким образом, по II и III ревизии (1742 и 1762 гг.) постепенно попали в крепостную зависимость разные мелкие разряды лиц, прежде свободных, - незаконнорожденные, вольноотпущенники, не помнящие родства и другие бродяги, дети солдат, заштатные церковнослужители, приемыши, пленные инородцы и т.п. В этом отношении обе ревизии продолжали ту очистку и упрощение общественного состава, какая началась еще в XVII столетии. Так как приписка иногда совершалась помимо воли приписываемых лиц, то здесь допускалось множество злоупотреблений. Впоследствии закон признал все эти злоупотребления, лишив насильно приписанных права жаловаться на незаконность их приписки. Дворянский Сенат, действуя в интересах господствующего сословия, смотрел сквозь пальцы на эти насилия, так что приписка, предпринятая с полицейской целью - с целью уничтожения бродяжничества, тогда получала характер расхищения общества высшим классом. Еще более умножалось количество крепостного населения путем пожалования, о котором сейчас скажу.
Пожалование развивалось из прежних поместных дач; но пожалование отличалось от поместной дачи и предметом владения и объемом владельческих прав. До Уложения поместная дача предоставляла служилому человеку лишь пользование казенной землей; с тех пор как утвердилась крепостная неволя на крестьян, следовательно, с половины XVII столетия, поместная дача предоставила помещикам пользование обязательным трудом поселенных в поместье крепостных крестьян. Помещик был временным владельцем поместья, порядившись за помещика, или записанный за ним в писцовой книге крепостной крестьянин укреплялся и за всеми его преемниками, потому что прикреплялся к тяглому крестьянскому союзу, или обществу, на помещичьей земле. Как прикрепленный к тяглому крестьянскому обществу, крепостной крестьянин обязан был работать на всякого помещика, которому земля отдавалась во владение. Так, повторяю, помещик приобретал по земле право на часть обязательной поземельной работы крепостного крестьянина. По мере того как поместья смешивались с вотчинами, во владение помещику поступал и этот обязательный труд крепостного крестьянина на одинаковом праве с землей - на праве полной наследственной собственности. Это смешение и повело к замене поместных дач пожалованиями - с Петра I. Совокупность повинностей, падавших по закону на крепостного человека, как по отношению к господину, так и по отношению к государству под ответственностью господина и составляла то, что с первой ревизии называлось крепостной душой.
Поместная дача предоставляла землевладельцу лишь временное пользование казенной землей и крестьянским трудом, а пожалование отдавало во владение казенную землю вместе со значившимися на ней крестьянскими душами. Точно так же отличается поместная дача от пожалования и по объему права
. В XVII столетии поместная дача отдавала казенную землю помещику во владение условное и временное, именно во владение, обусловливавшееся службой и продолжавшееся по смерть владельца с ограниченным правом распоряжения - ни отпускать, ни завещать, ни отказывать по душе. Но после закона 17 марта 1731 г., окончательно смешавшего поместья с вотчинами, пожалование предоставляло казенные земли с крепостными крестьянами в полную и наследственную собственность без таких ограничений. Пожалование и было в XVIII в. самым употребительным и деятельным средством размножения крепостного населения. Со времени Петра населенные казенные и дворцовые земли отдавались в частное владение по разным случаям. Сохраняя характер прежней поместной дачи, пожалование иногда имело значение награды либо пенсии за службу. Так, в 1737 г. офицерам-дворянам, служившим при казенных горных заводах, пожаловано было в прибавку к денежному жалованию по десяти дворов в дворцовых и казенных деревнях; офицерам из разночинцев - вдвое меньше. Тогда во дворе считалось средним числом четыре ревизские души; эти сорок или двадцать душ отдавались офицерам в наследственное владение, но с условием, чтобы не только они, но и их дети обязательно служили при казенных заводах. К половине XVIII в. прекратились и такие условные пожалования с поместным характером и продолжались только простые раздачи населенных земель в полную собственность по разным случаям: крестьяне с землей жаловались за победу, за удачное окончание кампании генералам или просто "для увеселения", на крест или зубок новорожденному. Каждое важное событие при дворе, дворцовый переворот, каждый подвиг русского оружия сопровождался превращением сотен и тысяч крестьян в частную собственность. Самые крупные землевладельческие состояния XVIII в. созданы были путем пожалования. Князь Меншиков, сын придворного дворцового конюха, по смерти Петра имел состояние, простиравшееся, по рассказам, до 100 тыс. душ. Точно так же сделались крупными землевладельцами и Разумовские в царствование Елизаветы; граф Кирилл Разумовский приобрел путем пожалования также до 100 тыс. душ.
Не только сами Разумовские, по происхождению простые казаки, но и мужья их сестер возводились в дворянское звание и получали богатые пожалования душами. Таковы были, например, закройщик Закревский, ткач Будлянский, казак Дараган. Сын Будлянского в 1783 г. имел более 3 тыс. душ крестьян Благодаря приписке и пожалованию значительное количество прежних вольных людей из сельского населения, как и дворцовых и казенных крестьян, попали в крепостное состояние, и к половине XVIII в. Россия, несомненно, стала гораздо более крепостной, чем какой была в начале этого столетия.
РАСШИРЕНИЕ ПОМЕЩИЧЬЕЙ ВЛАСТИ. Одновременно с этим расширялись
и пределы крепостной зависимости
. Юридическим содержанием крепостного права была власть землевладельца над личностью и трудом крепостной души в указанных законом границах. Но какие были эти границы власти? Что такое было крепостное право около половины XVIII столетия? Это составляет один из наиболее трудных вопросов в истории нашего права. До сих пор исследователи-юристы не пытались точно формулировать состав и объем крепостной зависимости. Существенной чертой крепостного права, как его понимали люди XVIII в., был взгляд на крепостного крестьянина, как на личную полную собственность владельца. Трудно проследить, как развивался этот взгляд, но несомненно, что он не вполне согласен с законодательством, установившим крепостную неволю крестьян. В XVII в., когда установилась эта неволя, крестьянин вступал по ссуде в подобную зависимость от владельца, в какую становились кабальные холопы. Но кабальный холоп был временной, зато полной собственностью владельца, такой же собственностью представлял владелец и крепостного крестьянина.
Этот взгляд находил себе границу лишь в государственном тягле, падавшем на крепостного крестьянина. Такой взгляд мог держаться, пока закон допускал безграничное распоряжение вольного человека своею личностью, свободой; по договору вольный человек мог отдаваться в холопство другому, но Уложение уничтожило такое право вольного человека распоряжаться своей личной свободой. По Уложению вольный человек обязан служить государству личной службой или тяглом и не мог отдаваться в частную собственность по личному договору. Это законодательство превратило крепостную неволю крестьянина из зависимости по договору
в зависимость по закону.
Крепостная неволя не освобождала крестьянина от государственных повинностей, как освобождала холопа. Первая ревизия окончательно сгладила это различие, наложив и на холопов одинаковые с крестьянскими государственные повинности. Те и другие по закону образовали одинаковые состояния крепостных
людей, или крепостных
душ. По закону власть владельца над крепостной душой слагалась из двух элементов, соответствовавших двоякому значению, какое имел для крепостного крестьянина владелец. Землевладелец был, во-первых, ближайший управитель крепостного, которому государство поручало надзор за хозяйством и поведением крепостного с ответственностью за исправное отбывание им государственных повинностей, во-вторых, землевладелец имел право на труд крестьянина как собственник земли, которой пользовался крестьянин, и как его кредитор, давший ему ссуду, с помощью которой работал крестьянин. Как правительственный агент помещик собирал казенные подати с своих крепостных крестьян и надзирал за их поведением и хозяйством, судил и наказывал их за проступки - это полицейская власть помещика над личностью крестьянина по поручению государства. Как землевладелец и кредитор помещик облагал крестьянина работой или оброком в свою пользу - это хозяйственная власть над трудом крестьянина по гражданским поземельным обязательствам. Так можно определить границы власти помещика по закону до конца царствования Петра.
ПРЕДЕЛЫ ПОМЕЩИЧЬЕЙ ВЛАСТИ. Но еще в древней Руси оба права, и полицейское и хозяйственное, т. е. и право надзора, и суда, и право облагать крепостных работой или оброком, поставлены были в известные границы. Так, например, юрисдикция помещика в XVII столетии ограничивалась лишь "крестьянскими делами", т. е. делами, возникавшими из поземельных отношений, гражданскими и другими мелкими тяжбами, какие теперь ведает мировой суд. Но помещик не имел права разбирать уголовные преступления своих крестьян. Котошихин прямо говорит, что в важных уголовных делах "сыскивати и указ чинити вотчинниками и помещиками не велено". В Уложении находится постановление, что помещик, который сам накажет своего крепостного за разбой, не представив его в губной суд, лишается поместья, а если владелец крепостного разбойника не имеет поместья, то за самовольную расправу с ним подвергается наказанию кнутом. Точно так же были обычаи или законы, ограждавшие и крестьянский труд от произвола землевладельца. У землевладельца, разорявшего своих крестьян поборами, землю с крестьянами отбирали в казну и отдавали его родственникам, если то была вотчинная купленная земля. Наконец, в XVII столетии за крестьянами признавалось право жаловаться правительству на своих владельцев. По смерти Петра эти границы крепостного права постепенно стирались благодаря неполноте и непоследовательности законодательства. Законодательство XVIII в. не старалось точнее обозначить пределы помещичьей власти, даже в иных отношениях расширяло их, усиливая власть помещика. Этот пробел и открыл широкий простор развитию в помещичьей среде такого же отношения к крепостным крестьянам, в каком стояли землевладельцы XVI и XVII вв. к холопам.
ЕКАТЕРИНА II И КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС. Теперь легко понять, какая задача предстояла законодательству Екатерины при устройстве отношений землевладельцев с крепостным крестьянством: задача эта состояла в восполнении пробелов, допущенных в законодательстве о поземельных отношениях обеих сторон. Екатерине предстояло провозгласить общие начала, которые должны были лечь в основание их поземельных отношений, и согласно с этими началами указать точные границы, до которых простирается власть землевладельца над крестьянами и с которых начинается власть государства. Определение этих границ, по-видимому, занимало императрицу в начале царствования. В комиссии 1767 г. послышались с некоторых сторон смелые притязания на крепостной крестьянский труд: требовали расширения крепостного права классы, его не имевшие, например купцы, казаки, даже духовные, к их стыду. Эти рабовладельческие притязания раздражали императрицу, и раздражение это выразилось в одной коротенькой записке, дошедшей до нас от того времени. Эта записка гласит: "Если крепостного нельзя персоной признать, следовательно, он не человек; так скотом извольте его признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет". Но это раздражение осталось мимолетной патологической вспышкой гуманной правительницы. Люди, близкие и влиятельные, знакомые с положением дел, также советовали ей вмешаться в отношения крестьян к помещикам. Можно предполагать, что освобождение, полная отмена крепостной неволи [была] тогда еще не под силу правительству, но можно было провести в умы и законодательство мысль о обоюдно безобидных нормах отношений и, не отменяя права, сдержать произвол.
Государственные дельцы советовали Екатерине законом определить размеры крестьянских платежей и работ, каких вправе требовать землевладельцы. Граф Петр Панин, один из лучших государственных людей времен Екатерины, в записке 1763 г. писал о необходимости ограничить беспредельную власть помещика над крестьянами и установить нормы работ и платежей крестьянина в пользу помещика. Такими нормами Панин признавал для барщины не более четырех дней в неделю, для оброка - не более 2 руб. с души, что составляет 14 - 16 руб. на наши деньги. Характерно, что Панин считал опасным обнародовать такой закон; он советовал сообщить его конфиденциально губернаторам, которые должны были секретно передать его помещикам к сведению и руководству. Другой делец, образцовый администратор времен Екатерины, новгородский губернатор Сиверс также находил помещичьи поборы с крестьян "превосходящими всякое вероятие". По его мнению, также нужно было определить размеры платежей и работ на помещика законом и предоставить крестьянам право за известную сумму выкупаться на волю.
Закон Петра III, изданный 18 февраля 1762 г., прибавил еще одно существенное, побуждение так или иначе разрешить вопрос. Крепостное право имело одной из своих опор обязательную службу дворянства; теперь, когда эта служба была снята с сословия и крепостное право в прежнем виде потеряло прежний смысл, свое главное политическое оправдание, [оно стало] средством без цели. Теперь, при такой разнице в побуждениях, любопытно видеть, как Екатерина отнеслась к тяжелому вопросу, доставшемуся ей от предшественников.
КРЕПОСТНЫЕ КАК ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ ПОМЕЩИКОВ.
Вот и все важные, заслуживающие внимания распоряжения Екатерины о крепостных людях. Неполнота этих распоряжений и закрепила тот взгляд на крепостных людей, который, помимо закона, даже вопреки ему, утвердился в дворянской среде в половине XVIII столетия. Этот взгляд состоял в признании крепостных людей частной собственностью землевладельцев. Законодательство Екатерины утвердило этот взгляд не столько тем, что оно прямо говорило, сколько тем, о чем умалчивало, т. е. что молчаливо признавало. Какие способы определения отношений крепостного населения возможны были в царствование Екатерины? Мы видели, что крепостные крестьяне были Прикрепленные к лицу землевладельца [как] вечно-обязанные государственные хлебопашцы. Закон определял их крепость к лицу, но не определил их отношений к земле, работой над которой и оплачивались государственные повинности крестьян. Можно было тремя способами разверстать отношения крепостных крестьян к землевладельцам: во-первых, их можно было открепить от лица землевладельца, но при этом не прикреплять к земле, следовательно, это было бы безземельным освобождением крестьян. О таком освобождении мечтали либеральные дворяне времен Екатерины, но такое освобождение едва ли было возможно, по крайней мере оно внесло бы совершенный хаос в народнохозяйственные отношения и, может быть, повело бы к страшной политической катастрофе. Можно было, с другой стороны, открепив крепостных от лица землевладельца, прикрепить их к земле, т. е., сделавши их независимыми от господ, привязать их к земле, выкупленной казной. Это поставило бы крестьян в положение, очень близкое к тому, какое на первое время создало для них 19 февраля 1861 г.: оно превратило бы крестьян в крепких земле государственных плательщиков. В XVIII в. едва ли возможно было совершить такое освобождение, соединенное со сложной финансовой операцией выкупа земли. Наконец, можно было, не открепляя крестьян от лица землевладельцев, прикрепить их к земле, т. е. сохранить известную власть землевладельца над крестьянами, поставленными в положение прикрепленных к земле государственных хлебопашцев. Это создало бы временнообязанные отношения крестьян к землевладельцам; законодательство в таком случае должно было определить точно поземельные и личные отношения обеих сторон. Такой способ разверстки отношений был всего удобнее, и на нем именно настаивали и Поленов и близкие к Екатерине практические люди, хорошо знавшие положение дел в селе, как, например, Петр Панин или Сиверс. Екатерина не избрала ни одного из этих способов, она просто закрепила господство владельцев над крестьянами в том виде, как оно сложилось в половине XVIII в., и в некоторых отношениях даже расширила ту власть. Благодаря этому крепостное право при Екатерине II вступило в третий фазис своего развития, приняло третью форму. Первой формой этого права была личная зависимость крепостных от землевладельцев по договору - до указа 1646 г.; такую форму имело крепостное право до половины XVII в. По Уложению и законодательству Петра это право превратилось в потомственную зависимость крепостных от землевладельцев по закону, обусловленную обязательной службой землевладельцев. При Екатерине крепостное право получило третью форму: оно превратилось в полную зависимость крепостных, ставших частной собственностью землевладельцев, не обусловливаемой и обязательной службой последних, которая была снята с дворянства. Вот почему Екатерину можно назвать виновницей крепостного права не в том смысле, что она создала его, а в том, что это право при ней из колеблющегося факта, оправдываемого временными нуждами государства, превратилось в признанное законом право, ничем не оправдываемое.
ПОСЛЕДСТВИЯ КРЕПОСТНОГО ПРАВА.
Теперь изучим последствия крепостного права в этой третьей и последней формации, им усвоенной. Эти последствия были чрезвычайно разнообразны. Крепостное право было скрытой пружиной, которая двигала и давала направление самым различным сферам народной жизни. Оно направляло не только политическую и хозяйственную жизнь страны, но положило резкую печать на жизнь общественную, умственную и на нравственную. Я изложу лишь некоторые, наиболее заметные последствия права в кратком перечне и прежде всего укажу, какое действие оказывало крепостное право на сельское помещичье хозяйство
. Целое столетие, с манифеста 18 февраля до манифеста 19 февраля, общественное, умственное и нравственное развитие [происходило] под гнетом крепостного права и пройдет, быть может, еще целое столетие, пока наша жизнь и мысль освободится от следов этого гнета.
Под покровом крепостного права в помещичьем селе сложились во второй половине XVIII в. своеобразные отношения и порядки. Я укажу сначала на способы помещичьей эксплуатации крепостного труда.
До XVIII в. в помещичьем хозяйстве господствовала смешанная, оброчно-барщинная система эксплуатации земли и крепостного труда. За участок земли, предоставленный им в пользование, крестьяне частью обрабатывали землю на помещика, частью платили ему оброк. В первой половине XVIII столетия эта смешанная система стала разделяться: обязательная служба дворянства не позволяла ему принимать деятельное непосредственное участие в сельскохозяйственных делах, поэтому некоторые помещики, предоставив почти всю свою землю крестьянам, облагали их за это оброком, другие, отделивши крестьянам часть своей земли, остальную обрабатывали посредством барщинного труда. Мы не можем сказать, в какой степени распространены были обе эти системы - барщинная и оброчная; можно только предположить, что барщинная была распространена не меньше оброчной.
Со времени освобождения от обязательной службы дворянство, по-видимому, должно было ближе заняться своим сельским хозяйством: теперь оно получило более досуга для этого; притом так как в руках этого сословия сосредоточивалось громадное количество земли, самой производительной силы в тогдашнем народном хозяйстве России, то дворянству вместе с тем предстояло стать руководителем всего народного хозяйства. Изучая сельскохозяйственную жизнь в начале царствования Екатерины, замечаем, что в селе происходило как раз наоборот тому, чего можно было ожидать. Оброчная система не только не исчезла в помещичьем хозяйстве, но все более распространялась; на это указывают как позднейшие статистические исследования, так и свидетельства современников. Екатерина в "Наказе" жаловалась, говоря: "Почти все деревни на оброке" и оброчные хозяйства признают "новозаведенным способом". В конце царствования Екатерины статистик Шторх и агроном Рычков в один голос жаловались на вредные последствия, какие выходят для сельского хозяйства из господства оброчной системы в помещичьих имениях. Некоторые современники объясняли это неожиданное явление тем, что большинство дворянства занималось службой в городе, а поручить барщинное хозяйство приказчикам не всегда можно. Но это показание не оправдывается данными, которые собранны были правительством в
1777 г.: на государственной службе состояло всего около 10 тыс. дворян, т. е. очень незначительная часть этого сословия, однако решительное большинство дворянства, не занимавшее правительственных должностей, не жило и в своих деревнях, сосредоточиваясь в губернских или уездных городах.
Объясняя это странное явление, находим две причины, его вызвавшие: одну политическую, другую хозяйственную. Царствование Екатерины началось многочисленными местными восстаниями крестьян, которые скоро слились в один громадный пугачевский мятеж. Напуганное этими мятежами, дворянство долго после все жалось по городам к своей властной братии - губернаторам и исправникам. Вот одна причина землевладельческого абсентеизма дворянства; другая была чисто хозяйственной. Она указана в "Наказе" Екатерины. Здесь мы читаем, что "хозяева (т. е. помещики), не быв вовсе или мало в деревнях своих, обложат каждую душу по рублю, по два и даже до пяти рублей, несмотря на то, каким способом их крестьяне достают сии деньги". Значит, оброчное хозяйство предпочиталось, как наиболее удобное, доходное: оно, во-первых, освобождало землевладельцев от мелочных хозяйственных забот; во-вторых, давало помещику при неограниченном праве возвышать оброк, возможность получать такой доход, которого он не получил бы никогда, сам хозяйничая в селе.
Таким образом, вопреки ожиданию, помещичье хозяйство в XVIII в., когда сословие стало более досужным, еще более стало оброчным, чем было прежде, землевладелец стал еще дальше от своей земли и "крепостных душ", чем стоял прежде. Благодаря этому в сельском помещичьем хозяйстве и установились своеобразные хозяйственные и юридические отношения, на которые я укажу сейчас.
РОСТ ОБРОКА
. Благодаря неопределенной постановке крепостного права по закону в продолжение царствования Екатерины расширялась требовательность землевладельцев по отношению к крепостному труду; эта требовательность выражалась в постепенном росте оброка. Оброки по различию местных условий были чрезвычайно разнообразны. Наиболее нормальными можно признать такие оброки: 2 р. (15 р. нынешних) - в 60-х годах, 3 р. - в 70-х, 4 р. - в 80-х и 5 р. (25 нынешних) - в 90-х годах с каждой ревизской души. По хлебным ценам можно определить рыночное значение этих сумм. Рубль в начале царствования Екатерины равнялся приблизительно нашим 7 - 8 руб.; рубль в конце царствования - приблизительно нашим 4 - 5 руб. Итак, нормальный оброк в начале царствования на наши деньги равнялся приблизительно 15 руб., в конце царствования - приблизительно 27 руб. Это оброк с каждой души; экономическое значение его можно было бы определить, перенесши его на землю. Наиболее обычный земельный надел в конце царствования Екатерины был 6 десятин пахотной земли в трех полях на тягло; тяглом назывался взрослый работник с женой и малолетними детьми, которые еще не могли жить отдельным хозяйством. Современники полагают на каждое тягло по 2 1/2 ревизской души.
Итак, на каждое тягло в конце царствования Екатерины падало помещичьего оброка приблизительно по 27 руб., умноженных на 2 1/2; значит, на каждую десятину земельного крестьянского надела приходилось около 11 руб. оброка. Таков оброк в центральных губерниях, на верхневолжском суглинке; в южных черноземных областях, где население было реже, на тягло приходилось вообще немного более земли. 11 руб. с десятины - это во много раз более нынешней арендной платы за землю в центральных великорусских губерниях.
БАРЩИННАЯ СИСТЕМА.
Далее, в некоторых имениях господствовала барщинная система. В начале царствования Екатерины из нескольких высокопоставленных лиц с князем Григорием Орловым во главе образовалось патриотическое общество с целым изучения и содействия развитию сельского хозяйства в России. В 1765 г. Екатерина утвердила это общество под именем "С.-Петербургского вольного экономического общества". Общество разослало по губернским начальствам вопросы касательно положения сельского хозяйства в губерниях. Присланные обществу ответы чрезвычайно любопытны.
По собранным в начале царствования Екатерины II справкам оказалось, что во многих губерниях крестьяне отдавали помещикам половину рабочего времени; впрочем, в хорошую погоду заставляли крестьян работать на помещика сплошь всю неделю, так что крестьяне получали возможность работать на себя только по окончании барской страды. Во многих местах помещики требовали с крестьян четырех и даже пяти дней работы. Наблюдатели находили вообще работу в крепостных русских селах на помещика более тяжелой сравнительно с крестьянской работой в соседних странах Западной Европы. Петр Панин, человек либеральный в очень умеренной степени, писал, что "господские поборы и барщинные работы в России не только превосходят примеры ближайших заграничных жителей, но частенько выступают и из сносности человеческой". Наконец, агроном Рычков оставил нам свидетельство, которое указывает на крайнее следствие неограниченного простора помещичьей власти в распоряжении крестьянским трудом. Он жалуется на тех помещиков, которые "повседневно наряжают крестьян своих на господские работы, а им дают на пропитание месячный хлеб". Значит, пользуясь отсутствием точного закона, который бы определял меру обязательного крестьянского труда на землевладельца, некоторые помещики совершенно обезземелили своих крестьян и превратили свои деревни в рабовладельческие плантации, которые трудно отличить от североамериканских плантаций до освобождения негров.
ПОМЕЩИЧЬЕ УПРАВЛЕНИЕ.
До нас дошли некоторые памятники господского управления и суда в XVIII в. Граф Петр Александрович Румянцев составил наказ своему управляющему в 1751 г., когда он еще был молодым офицером. Привыкнув к военной дисциплине, Румянцев установил строгие наказания за проступки и преступления крестьян. Такими наказаниями служили денежные штрафы от 2 коп. до 5 руб., цепь, палки и плеть. Румянцев не любил розог, предпочитая им палки, которые производят более сильное впечатление на наказуемого. За нехождение в церковь без уважительной причины виновный платил 10 коп. в пользу храма; за самую малую кражу крепостной крестьянин наказывался отнятием всего движимого имущества и по телесном наказании отдачей в солдаты без доклада барину. По "Русской правде" подобное наказание носило название "потока и разграбления", но оно полагалось за самые тяжкие уголовные преступления - разбой, поджог и конокрадство. Таким образом, помещик XVIII в. сумел быть строже "Русской правды" XV в. За оскорбление, нанесенное дворянину, крепостной наказывался батогами по желанию последнего, "пока тот доволен будет"; в пользу своего землевладельца он платил еще 2 руб. штрафу.
Но строгие наказания, назначенные Румянцевым, являются решительным баловством в сравнении с взысканиями, какие устанавливали другие землевладельцы. От 60-х годов сохранился "Журнал домового управления" - тетрадь, в которую заносились хозяйственные распоряжения одного помещика. Здесь на крепостных за каждую мелочь сыпались плети сотнями, розги - тысячами ударов; было строго дифференцировано отношение удара плетью к удару розгой: удар плетью равняется 170 розгам. Помещик жил в Москве, где проживало несколько его дворовых людей на оброке или в обучении мастерствам. Всякий праздник эти дворовые должны были являться в дом господина на поклон; за неявку назначена тысяча розог. Если крепостной говел, но не приобщался, он наказывался за то 5 тыс. розог. Наказанный тяжко мог ложиться в господский госпиталь; впрочем, было определено точно, сколько дней каждый наказанный мог лежать: срок зависел от количества ударов. Наказанный 100 плетьми или 17 тыс. розог мог лежать неделю; получивший не более чем 10 тыс. розог - полнедели. Кто лежал более, того лишали хлеба и вычитали соответствующую долю его месячного жалования.
Хорошо, если этот дикий памятник [дошел] от какого-нибудь русского донкихота помещичьего произвола, который распоряжался не живыми, а воображаемыми душами, как Собакевич торговал мертвыми душами.
Пользуясь тем же простором, землевладельцы развили широкую власть и в распоряжении личностью крепостного человека. Этому помог закон
1765 г. о помещичьем праве ссылки крепостных в Сибирь на каторгу с зачетом сосланных в рекруты; с помощью этого закона помещики старались ослабить невыгоды, соединенные для них с отбыванием рекрутской повинности их крестьянами. Перед каждым набором помещики ссылали в Сибирь неисправных или слабосильных крестьян, получая за них рекрутские квитанции. Таким образом они спасали от рекрутской повинности исправных и здоровых своих работников, разумеется, с большим ущербом для русской армии. Сиверс в письме к Екатерине говорит, что во время набора 1771 г. русская армия благодаря этому праву лишилась по крайней мере 8 тыс. хороших солдат. Сиверс высказывает сомнение, дошла ли хотя четвертая часть этого числа сосланных до места. Академик Паллас, путешествуя по Сибири, видел там этих сосланных; многие из них жили без жен и детей, хотя закон Елизаветы запрещал при ссылке разлучать жен с мужьями. Сосланные жаловались Палласу, говоря, что они очень тоскуют по покинутым детям и что если бы они были сосланы с семьями, то считали бы себя в ссылке более счастливыми, чем на родине под рукой землевладельцев. В 70-х годах в Тобольской и частью в Енисейской губерниях таких сосланных с 1765 г. считалось свыше 20 тыс.
ТОРГОВЛЯ КРЕПОСТНЫМИ.
При такой широте помещичьей власти в царствование Екатерины еще больше прежнего развилась торговля крепостными душами с землей и без земли; установились цены на них - указные,
или казенные, и вольные,
или дворянские. В начале царствования Екатерины при покупке целыми деревнями крестьянская душа с землей обыкновенно ценилась в 30 (225 нынешних) руб., с учреждением заемного банка в 1786 г. цена души возвысилась до 80 руб. (более 400 руб.), хотя банк принимал дворянские имения в залог только по 40 руб. за душу. В конце царствования Екатерины вообще трудно было купить имение дешевле 100 руб. за душу. При розничной продаже здоровый работник, покупавшийся в рекруты, ценился в 120 руб. (около 850 руб.) в начале царствования и в 400 руб. - в конце его (около 2 тыс. руб.).
ВЛИЯНИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА НА ПОМЕЩИЧЬЕ ХОЗЯЙСТВО.
Теперь легко видеть, какое действие оказало крепостное право на сельское помещичье хозяйство и на землевладельческое положение дворянства. Освободившись от обязательной службы, дворянство должно было стать классом сельских хозяев и руководителем русского народного хозяйства; благодаря крепостному праву оно не стало ни тем, ни другим. В селе оно должно было заниматься не столько сельскохозяйственными операциями, сколько распоряжениями по управлению крестьян. Заботы о земледельческой культуре, агрономии, о применении к обработке земли новых приемов и усовершенствованных орудий, постепенно отходя на второй план, уступали место заботам об эксплуатации крестьянского труда и об устройстве управления крестьянскими душами. Таким образом, помещики из землевладельцев постепенно превратились в душевладельцев и полицейских управителей своих крестьян. Так начали смотреть на себя некоторые благоразумные помещики уже во второй половине XVIII в. Один из них пишет, что он смотрит на помещиков, как "на наследственных чиновников, которым правительство, дав землю для населения, вверило через то попечение о людях, на оной жить имеющих, и за них во всех случаях ответственность".
Таково было влияние крепостного права на землевладельческое положение дворян: из дворянского землевладения оно превратилось в душевладение; сам [помещик] - из агронома в полицейского управителя крестьян. При таком влиянии на сельское хозяйство помещиков крепостное право дало неправильное направление сельскому хозяйству в дворянских имениях и воспитывало в них недобрые экономические привычки. Каждая новая хозяйственная потребность помещика удовлетворялась посредством установления нового налога на крепостные души. Даровой крестьянский труд отнимал у дворянина охоту копить оборотный капитал. В крепостном праве скрывался источник главных недостатков, которыми до последнего времени отмечалось дворянское хозяйство: им объясняют недостаток предусмотрительности, предприимчивости, бережливости, нерасположение к усовершенствованным приемам хозяйства, равнодушие к техническим изобретениям, которые прилагались в сельском хозяйстве других стран. Простор власти - возможность все получить даром, посредством простого приказа из конторы заменял оборотный капитал и сельскохозяйственные знания.
Наконец, крепостное право оставило и крестьян без господского руководства и достаточного инвентаря: крепостной крестьянин при установившихся отношениях к землевладельцам лишен был указаний технического знания, которого не имел сам помещик, как и достаточного инвентаря, которого не копил помещик. Он должен был обрабатывать землю, как умел, т. е. как привык. Притом, платя тяжелый оброк, он должен был прибегать к работам на стороне, к отхожим промыслам, которыми восполнялись недоборы его домашнего земледельческого хозяйства; это заставляло крестьян разлучаться с семьями. Отсюда крестьяне усвоили себе недостатки, подобные тем, которыми страдали владельцы, - неумение переходить от старых привычных способов обработки земли к новым, каких требовали изменявшиеся хозяйственные условия, наклонность пахать возможно больше земли и неумение пахать ее лучше, непонимание выгод интенсивного хозяйства.
Фаворитизм
Со времени окончательного укрепления абсолютизма русская аристократия все больше трансформировалась в дворянство «шпаги», стремясь быть приближенной к Высочайшему Двору и получать дары и синекуры от «матушек Государынь» и «батюшек Государей». «Быть в случае» считалось высшим достижением в дворянской карьере, которое влекло за собой личное обогащение и возвышение всей фамилии. Фаворитизм был свойственен всем абсолютистским монархиям Европы в ХVII – ХVIII веках» . Россия не избежала данного института. В этой лекции я постараюсь рассмотреть особенности русского фаворитизма, который, несомненно, оказал большое влияние на развитие России, особенно ХУ111 века. Конечно, трудно себе представить некое кодифицированное закрепление статуса фаворита в имперских законах и указах, да этого и не было, конечно. Статус фаворита обеспечивался именно монаршей милостью и подкреплялся подарками, в числе которых были и титулы и земли и крепостные и, просто, деньги. Поэтому, конечно же фаворитизм и являлся почти полностью прерогативой абсолютизма, то есть формой правления государства, когда все находится в рамках «высочайшей воли». Знание основ данного исторического явления, в том числе определенных понятием «правовой статус», на мой взгляд, позволит более четко и внятно понять историческую роль деятелей прошлого, понять их вклад в историю, не затуманенный лишними наслоениями домыслов и досужих рассуждении. 1. Исторические условия расцвета и упадка фаворитизма в России Фаворитизм появился в России с установлением абсолютизма и утвердился во время правления Петра 1, нам достаточно вспомнить при этом имя А.Д.Меншикова, который сыграл большую роль в исторических процессах становления Российской империи, а в последствии, после смерти своего монаршего покровителя, даже пытавшийся вступить в борьбу за престолонаследие. Но наибольшее развитие фаворитизм приобрел во времена правления женщин – императриц от Екатерины 1, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и конечно же Екатерины 11. В 18-м веке фаворитизм в связи с правлением женщин приобрел иные черты. Фавориты безмерно одаривались титулами и поместьями, имели огромное политическое влияние. Часто неспособны к государственной деятельности императрицы (за исключением Екатерины II, конечно), целиком и полностью полагались на волю своих любимцев. Иногда выходцы из низких сословий становились видными политическими деятелями, возвышаясь за счет императрицы, приближающих их ко двору. Иногда благодаря фаворитам богатели и продвигались по службе их родственники. Часто, пользуясь доверием цариц, фавориты выходили на передний план государственной деятельности, принимали решения огромной важности, определяли жизнь страны. Иногда действия любимцев не устраивали высших чиновников, которые были не довольны правлением фаворитов, когда сами метили на важнейшие государственные должности. «В России XVIII века женщины на престоле могли все. Могли управлять страной - как на благо, так и на разорение, могли менять фаворитов и министров, как перчатки, подписывать законы и указы, строить дворцы и завоевывать города. Однако родить и воспитать себе наследника им не удавалось вплоть до Екатерины (ну на то она, впрочем, и Великая)» . Елизавета, жившая в морганатическом браке с фаворитом Алексеем Разумовским, завещала трон племяннику, сыну своей сестры Анны, вышедшей замуж за гольштейн-готторпского герцога. В то же время можно отметить фаворитов, имена которых стали нарицательными, таковыми были Долгорукие при Петре II, Бирон и Остерман при Анне Ивановне, Зубовы при стареющей Екатерине Великой, Кутайсов и Аракчеев при Павле Петровиче. Вместе с тем фаворитами были люди, прославившие раннюю Российскую Империю в веках, - Меншиков, Разумовские, Бестужев-Рюмин, Воронцов и Шуваловы, Орловы и Светлейший князь Тавриды – Потёмкин. В ХIХ веке фаворитизм утратил свои позиции. У царствующего Императора был только «ближний круг», который, безусловно, влиял на политику, но в значительно меньшей степени, чем фавориты периода Ранней Империи. 2. Фаворитизм времен Екатерины 11. Для иллюстрации рассмотренных выше положении мы используем историческое время и исторический пример Екатерины 11 (Великой), поскольку именно это время считается наиболее показательным с точки зрения развития фаворитизма и отмечено рядом выдающихся фаворитов, среди, которых, конечно же выделяется Г.А.Потемкин. Так же не безынтересными представляются нам фавориты Ланской и Платон Зубов. Последний, кстати сыграл значительную роль уже после смерти своей монаршей покровительницы, когда активно участвовал в заговоре против Павла 1 и его убийстве. 2.1 Екатерина 11 о фаворитизме В царствование Екатерины фаворитизм имел весьма широкое развитие. В записках ее встречается следующее не лишенное значения для его характеристики место: «Я получила от природы великую чувствительность и наружность если не прекрасную, то, во всяком случае, привлека¬тельную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас. Душа моя от природы была до такой степени общительна, что всегда, стоило кому-нибудь пробыть со мною четверть часа, чтобы чувствовать себя совершенно свободным и вести со мною разговор, как будто мы с давних пор были знакомы. По природной снисходительности моей я внушала к себе доверие тем, кто имел со мною дело; потому что всем было известно, что для меня нет ничего приятнее, как действовать с доброжелательством и самой строгой честностью. Смею сказать (если только позволительно так выразиться о самой себе), что я походила на рыцаря свободы и законности; я имела скорее мужскую, чем женскую душу; но в том ничего не было отталкивающе¬го, потому что с умом и характером мужским соединялась во мне привлекательность весьма любезной женщины. Да простят мне эти слова и выражения моего самолюбия: я употребляю их, считая их истинными и не желая прикрываться ложной скромностью. Впрочем, самое сочинение это должно показать, правду ли я говорю о моем уме, сердце и характере. Я сказала о том, что я нравлюсь; стало быть, половина искушения заключалась уже в том самом; вторая половина в подобных случаях естественно следует из самого существа человеческой природы, потому что идти на искушение и подвергнуться ему очень близко одно от другого. Хотя в голове запечатлены самые лучшие правила нравственности, но как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь. Я, по крайней мере, не знаю до сих пор, как можно предотвратить это. Может быть, скажут, что есть одно средство избегать; но бывают случаи, положения, обстоятельства, где избегать невозможно; в самом деле, куда бежать, где найти убежище, как отворачиваться посреди двора, который перетолковывает малейший поступок. Итак, если не бежать, то, по-моему, нет ничего труднее, как уклониться от того, что вам существенно нравится. Поверьте, все, что вам будут го¬ворить против этого, есть лицемерие и основано на незнании человеческого сердца. Человек не властен в своем сердце; он не может по произволу сжимать его в кулак и потом опять давать свободу» . 2.2 Отношение окружающих к фаворитизму Екатерины 11 И современники и потомство не без основания резко осуждали фаворитизм при Екатерине. Односторонность и резкость отзывов в этом отношении, однако, лишали и современников, и ближайшее потомство возможности оценить беспристрастно личность императрицы вообще. Принимая во внимание необычайные способности Екатерины, обстоятельства, в которых она находилась, ее темперамент, нельзя не признать, что при обвинении ее не должно упускать из виду нравы того века вообще и нравы при дворе в особенности. Фаворитизм не был новым явлением при Екатерине. Чуть ли не то же самое происходило при императрице Елизавете Петровне. Особенно неблагоприятное впечатление производят частые перемены фаворитов. Один за другим были «в случае»: Григорий Орлов, Васильчиков, Потемкин, Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Мамонов и Зубов . И русские и иностранцы порицали Екатерину чрезвычайно резко за то, что эти перемены происходили быстро, неожиданно, иногда без видимых причин . С другой стороны, даже недоброжелатели Екатерины хвалили ее за то, что никто из удаленных от двора фаворитов не был преследуем или наказан, тогда как история представляет множество примеров жестокости и крайнего произвола в образе действий коронованных женщин в подобных случаях . Обыкновенно современники и позднейшие историки придавали чрезмерное значение политическому влиянию фаворитов на дела. Ни один из них не имел преобладающего влияния на Екатерину. Даже замечательнейшие и способнейшие, как, например, Орлов, Потемкин, Зубов, находились в полной от нее зависимости. Зато нельзя не признать, что фаворитизм, при неограниченном корыстолюбии любимцев Екатерины, их родственников, друзей, знакомых, очень дорого обходился казне и народу. 2.3 Граф Орлов. Более десятилетия Григорий Орлов занимал место фаворита. Мы можем вспомнить об участии его в государственном перевороте 1762 года, о слухах касательно намерения Екатерины вступить с ним в брак. Осуждая некоторые пороки этого фаворита, даже завзятый противник Екатерины, князь Щербатов, не без признательности говорит о разных добрых качествах его . Екатерина не находила слов, расхваливая красоту, ум, познания, доблесть своего любимца. Так, например, «в письме к г-же Бьельке она заметила об Орлове: «Природа избаловала его; ему всего труднее заставить себя учиться, и до тридцати лет ничто не могло принудить его к тому. При этом нельзя не удивляться, как много он знает; его природная проницательность так велика, что, слыша в первый раз о каком-нибудь предмете, он в минуту схватывает всю его суть и далеко оставляет за собой того, кто с ним говорит» Разные случаи свидетельствуют о способности Орлова содействовать исполнению предположений Екатерины, входит в подробности ее проектов, служить ей сотрудником. Заслуги Орлова при учреждении Вольного Экономического общества, участие его в прениях Большой Комиссии, готовность следовать примеру императрицы в привитии оспы, замечательная роль, которую он играл в истории восточного вопроса, его заслуги во время чумы в Москве все это дает нам некоторое понятие о значении Григория Орлова в течение первого десятилетия царствования Екатерины. Отношения Екатерины к Орлову изменились около того времени, когда он отправился в Фокшаны для переговоров о мире с турками. Частности этого кризиса ускользают от нашего внимания. Как бы ни было, Орлов очутился в не¬милости у императрицы. Она удалила его от двора, по край¬ней мере, на один год. «Сохранился собственноручный проект Екатерины о награждении Орлова при увольнении; в проекте заметна забота императрицы войти во все подробности материального благосостояния бывшего любимца и его родственников. В заключение сказано: «Я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана, и качеств тех, коими вы украшены, и колико оные отечеству полезны быть могут» . Когда в иностранных газетах появились разные толки о причинах размолвки между Орловым и Екатериной, она позаботилась об опровержении этих, отчасти чрезвычайно нелепых, слухов и о том, чтобы такие газеты не доходили до Орлова . В октябре 1772 года Орлов был возведен в княжеское достоинство. Несколько лет он прожил в Ревеле. В 1777 году он женился на одной из красивейших женщин, Е.Н. Зиновьевой. Около этого времени в письмах императрицы к барону Гримму встречаются благосклонные отзывы Екатерины об Орлове. Иногда он являлся при дворе, не имея, впрочем, более никакого влияния. В 1780 году он предпринял путешествие в Западную Европу, где скончалась его страстно им любимая супруга и откуда он возвратился на родину сильно расстроенный и нравственно и физически. С каким участием отнеслась Екатерина к болезни и кончине прежнего друга, свидетельствуют письма ее к разным лицам . Орлов умер 13 апреля 1783 года в Москве. «Получив от графа Алексея Орлова-Чесменского известие об этом событии, императрица отвечала: «Я имела в нем друга; вместе с вами оплакиваю его; чувствую в полной мере цену потери и никогда не позабуду его благодеяний». В письме к Гримму Екатерина распространялась о качествах Орлова и умершего около того же времени графа Н. Панина. Параллель оказалась весьма выгодной для Орлова, о котором в письме Екатерины сказано, между прочим: «В нем я теряю друга и общественного человека, которому я бесконечно обязана и который мне оказал существенные услуги. Меня утешают, и я сама говорю себе все, что можно сказать в подобных случаях, но ответом на эти доводы служат мои рыдания, и я страдаю жестоко с той минуты, как пришло это роковое известие... Гений князя Орлова был очень обширен; в отваге, по-моему, он не /имел себе равного. В минуту самую решительную ему приходило в голову именно то, что могло окончательно направить дело в ту сторону, куда он хотел его обратить, и в случае нужды он проявлял силу красноречия, которой никто не мог противостоять, потому что он умел колебать умы, а его ум не колебался никогда» . В письме Екатерины к Гримму от 1 июня 1783 года сказано: «Смерть князя Орлова свалила меня в постель» . 2.4 Потемкин – фаворит Екатерины 11 Фаворитизм Потемкина, в тесном смысле этого слова, относится к 1774—1779 годам, но искренние дружеские отношения между ним и императрицею продолжались до его кончины. Напрасно говорят о перевесе, который будто бы имел Потемкин над императрицей, о вредном влиянии, оказанном им на Екатерину. Из множества писем Потемкина и императрицы можно убедиться, что она и нравственно и умственно стояла гораздо выше светлейшего князя, оставшегося до гроба в безусловной зависимости от императрицы. Впрочем, она высоко ценила способности Потемкина, нуждалась в его советах и во многих случаях руководствовалась его соображениями. Во время второй турецкой войны она писала к нему по два раза в неделю и чаще, сообщая о состоянии дел, спрашивая об его здоровье, называя его «mon bijou», «mon coeur» и другими нежными именами. Весьма часто Екатерина называла Потемкина своим учеником, уверяла его в полном к нему доверии, жаловалась на его отсутствие, просила щадить себя, беречь свое здоровье, не подвергать себя опасностям. В этом же смысле Екатерина отзывалась о Потемкине в пись¬мах к другим лицам. В одном из писем Гримму она назвала Потемкина «одним из величайших и забавнейших оригиналов этого железного века». По случаю заключения Кучук-Кайнарджийского мира, она писала о Потемкине: «Что за голова у этого человека! Он имеет важнейшую долю в этом договоре» . Заказывая в 1778 году через посредство Гримма великолепный сервиз из севрского фарфора, она замечает, что так как этот подарок предназначен для Потемкина, то не надо щадить ни денег, ни труда, и с этой целью она делает вид, будто сервиз предназначен для нее самой. В другой раз она пишет: «Он умнее меня, и все, что он делает, обдумано всесторонне», а далее: «Я в нем имею чрезвычайно способного и достойного друга» . Мы имели случай видеть, какое деятельное участие Потемкин принимал в делах, какое значение он имел в истории восточного вопроса, какова была его деятельность при управлении южной Россией. Он во всякое время располагал громадными материальными средствами. Во вверенных его администрации провинциях он играл роль неограниченного монарха, произволом и деспотическими приемами напоминал персидского сатрапа, окружая себя баснословной пышностью и роскошью. На юге в его распоряжении находились войска и флот. Он мог более или менее самостоятельно заниматься политикой. При всем том, однако, он на каждом шагу зависел от степени расположения к нему Екатерины. Милость императрицы была главным условием его счастья и успехов. В Потемкине заметна странная смесь гениальности с цинизмом, образования с грубостью нравов, чрезмерной европейской утонченности с азиатским варварством, громадных предположений на пользу государства с мелочным самолюбием и корыстолюбием, человеколюбия с эгоизмом, рабочей силы с ленью и индифферентностью. Принц де Линь считал Потемкина человеком чрезвычайно богато одаренным природой. Не только Екатерина, но и другие лица, например Сегюр, Иосиф II, Геррис, высоко ценили ум и способности светлейшего князя . В то же время, однако, не без основания, как у современников, так и у позднейших писателей встречаются чрезвычайно неблагоприятные отзывы о Потемкине; порицали его честолюбие, доходившее до мелочности, его алчность, не знавшую пределов, невнимание к интересам других людей, его сибаритство и проч. Достойно внимания замечание, неоднократно высказываемое современниками о Потемкине: находили, что он казался ленивым, погруженным в дремоту, тогда как, в сущности, был постоянно занят делами. И правда: бесчисленное множество писем и записок Потемкина свидетельствует о его необычайной рабочей силе, неутомимой и многосторонней деятельности. При всем том, однако, Потемкин вообще производил впечатление скорее авантюриста, нежели настоящего государственного человека, героя или патриота. Мы видели выше, что административная деятельность Потемкина не была богата результатами, била на минутный эффект, оказалась непрочной и нецелесообразной. У него не было терпения, последовательности, выдержанности. Поэтому осуществление громадных проектов князя оказалось невозможным. В гораздо большей мере царедворец и чиновник, нежели настоящий государственный деятель, он на каждом шагу более думал об ответственности перед государыней, нежели о настоящих интересах народа и государства. Двор заменял ему Россию; собственные, личные интересы у него стояли выше пользы отечества. Впрочем, никто из фаворитов не имел такого значения, как Потемкин, никто не занимался столь деятельно, самостоятельно и отчасти успешно делами внешней политики. Пребывая в Петербурге, он постоянно находился в непосредственных сношениях с иностранными дипломатами. Иногда его виды расходились с воззрениями императрицы. В то время как Екатерина обнаруживала склонность к сближению с Францией, Потемкин был сторонником Англии; во время дружбы Екатерины с Иосифом II он придерживался того мнения, что не следует пренебрегать Пруссией. В турецких делах он играл самую важную роль, указал на необходимость занятия Крыма, обратил внимание на Кавказ, заботился об учреждении военных поселений на юге, занимался вопросом об экономическом значении расширения пределов России до берегов Черного моря. Не получив систематического и полного образования, Потемкин благодаря чрезвычайным способностям быстро усваивал технику дела, за которое должен был приниматься. Сделавшись адмиралом на Черном море, он при постройке судов, при управлении флотом обнаруживал специальные познания в области морского дела. Энциклопедическое образование его удивляло современников. Не отличаясь утонченным вкусом в области искусств, он любил окружать себя художниками; во время осады Очакова он занимался переводом французских сочинений. Даже во время турецкой войны, значит в последние годы своей жизни, Потемкин старался как можно чаще приезжать в столицу. Напрасно говорили о какой-то окончательной размолвке между императрицей и Потемкиным перед его кончи¬ной. Случались недоразумения, но о немилости не могло быть речи. Отзывы Екатерины о Потемкине в это время имеют гораздо большее значение, чем драгоценные подарки и ордена, которыми она награждала его. Особенно красноречивым свидетельством является горе императрицы по случаю болезни и кончины Потемкина. «Храповицкий пишет о слезах и отчаянии Екатерины: «Жаловались, что не успевают приготовить людей. Теперь не на кого опереться», - таким образом воспроизводит Храповицкий слова императрицы, и дальше: «Продолжение слез. Мне сказано: как можно мне Потемкина заменить? Все будет не то... он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его нельзя было купить» . В письмах Екатерины к Гримму сказано: «Мой выученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический умер в Молдавии... Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати! В эту войну он выказал поразительные военные дарования: везде была ему удача, и на суше, и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственный человек: умел дать хороший совет, умел его и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если, по его мнению, дело было сделано не так, как следовало; с летами благодаря опытности он исправился от многих своих недостатков. Когда он приезжал сюда три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена и что в нем не заметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастью, мои опасения оказались пророчеством. Но в нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими людьми: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать» . Затем, в другом письме, двумя месяцами позже: «Дела идут тем же порядком, несмотря на ужасную потерю, о которой я вам писала в ту же ночь, как пришло роковое известие. Я все еще продолжаю грустить. Заменить его невозможно, потому что нужно родиться таким человеком, как он, а конец нынешнего столетия не представляет гениальных людей» . 2.5 Ланский. Ни одного из своих фаворитов Екатерина, как кажется, не любила так страстно, как Ланского, находившегося «в случае» с конца семидесятых годов и умершего летом 1784 года от горячки, на двадцать седьмом году от рождения. В письмах Екатерины к Потемкину часто говорится о Ланском в тоне совершенной интимности. В одном из писем к Гримму сказано о Ланском: «Если бы вы видели, как генерал Ланской вскакивает и хвастает при получении ваших писем, как он смеется и радуется при чтении! Он всегда огонь и пламя, а тут весь становится душа, и она искрится у него из глаз. О, этот генерал существо превосходнейшее. У него много сходного с Александром. Этим людям всегда хочется до всего коснуться». Когда он опасно заболел, императрица не покидала комнаты больного, не принимала почти никакой пищи, не раздевалась и ухаживала за ним. Когда он умер, Екатерина предалась поры¬вам печали и горя и затем впала в меланхолию. В первое время после этого несчастья она не была в состоянии видеть кого-либо, не исключая детей и внуков; единственным утешением ей была сестра покойника, на него похожая Императрица даже заболела серьезно. Безбородко должен был просить Потемкина подействовать на государыню, ободряя и утешая ее. 7 июня императрица начала писать к Гримму; 25 июня умер Ланской; 2 июля Екатерина писала: «Когда я начала это письмо, я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь уже не то; я погружена в глубокую скорбь; моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям. Словом, я имею несчастье писать вам рыдая. Генерала Ланского нет более на свете. Злокачественная горячка в соединении с жабой свела его в могилу в пять суток, и моя комната, в которой мне прежде было так приятно, превратилась в пустыню. Накануне его смерти я схватила горловую болезнь и жестокую лихорадку; однако со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть; чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной; знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастна, как с тех пор, как мой лучший и дорогой друг покинул меня. Я открыла ящик письменного стола, нашла там этот печальный листок, написала эти строки, но теперь силы изменяют мне» . Не ранее как по истечении двух месяцев императрица была в состоянии возвратиться к письменной беседе с бароном Гриммом. 9 сентября 1784 года она писала: «Признаюсь, за все это время я была не в силах писать вам, потому что знала, что это заставит страдать нас обоих. Через неделю после того, как я написала вам мое июльское письмо, ко мне приехали граф Ф. Орлов и князь Потемкин. До этой минуты я не могла выносить человеческого лица. Оба они взялись за дело умеючи. Они начали с того, что принялись выть (hurler) заодно со мной; тогда я почувствовала, что мне с ними по себе, но до конца еще было далеко. От слишком сильно возбужденной чувствительности я сделалась бесчувственной ко всему, кроме горя; это горе росло каждую минуту и находило себе новую пищу на каждом шагу, по поводу каждого слова. Не подумайте, впрочем, чтобы, невзирая на весь ужас моего положения, я пренебрегала хотя бы последней малостью, для которой требовалось мое внимание: в самые тяжелые минуты ко мне обращались за приказаниями по всем делам, и я распоряжалась как должно и с пониманием дела, что особенно изумляло генерала Салтыкова. Более двух месяцев прошло без всякого облегчения, наконец, стали наступать промежутки, сперва только часы, более спокойные, потом и целые дни... Пятого сентября я приехала сюда, в город, вчера в первый раз выходила к обедне и в первый же раз, стало быть, опять видела всех, и меня все видели. Но, признаюсь, это стоило мне такого усилия, что, возвратясь к себе, я почувствовала упадок сил, и всякий другой непременно упал бы в обморок, чего со мной отродясь еще не бывало» . В феврале 1785 года Екатерина снова писала о печальной эпохе после кончины Ланского: «Как видите, несмотря на все газетные толки, я еще не умерла; у меня нет и признаков какой-нибудь болезни, но до сих пор я была существом бездушным, прозябающим, которого ничто не могло одушевить. За это время я увидела, сколько у меня истинных друзей, и их дружба часто мне была в тягость: между тем уже во многом они сумели произвести поворот к лучшему, и надо сказать правду, что это уже немало» . 2.6 Платон Зубов Платон Зубов, бывший в фаворе в течение последних лет жизни Екатерины, имел довольно сильное влияние на дела. Во время переговоров о Ясском мире он воспользовался отсутствием Безбородки для того, чтобы получить некоторый вес в области внешней политики. Современники резко осуждали недостатки фаворита, почти всегда находившегося во вражде с высокопоставленными лицами, например с Потемкиным, Безбородкой, Сиверсом и проч. Придворная история этого времени изобилует указаниями на интриги, приписываемые Зубову . Зато императрица в письмах к Гримму и Потемкину отзывалась чрезвычайно благоприятно о Зубове, восхваляя его безусловную преданность ей, его стремление к расширению познаний, его умение учиться, его любезный характер, искренность и проч. 3. Сущность фаворитизма и его «правовая база» 3.1 Понятие фаворитизма Итак мы выяснили, что организация системы государственного управления в условиях абсолютизма имела отличительную особенность, связанную с формой осуществления государственной деятельности в эпоху «просвещенного абсолютизма», когда в России отсутствовало четкое разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную. Главой государства являлся монарх, воплощавший в себе все три ветви власти. Императорская власть, вытесняя традиционные институты управления сословно-представительной монархии учреждениями, непосредственно подчиненными императору, создавав вместе с тем своего рода «дублирующую систему» фаворитов - людей, близких к императору и выполнявших его прямые указания как через руководство государственными учреждениями, так и непосредственно. 3.2 Механизм осуществления фаворитизма Фаворитизм это своего рода универсальная характеристика системы управления абсолютистского государства, которую в полной мере следует считать неформальным институтом власти. Фаворит, как правило, находился в тесных личных отношениях с государем и в связи с этим получал возможность распоряжаться частью его неограниченной власти. Фаворитизм являлся одним из существенных инструментов в системе государственного управления абсолютизма. Его следует определять как назначение на государственные посты и должности, исходя из личной заинтересованности монарха в деятельности того или иного человека. При этом фаворитизм всегда нарушение общего принципа назначения на государственные должности. Вместе с тем он сам являлся принципом функционирования абсолютистского государства. Фаворит мог ограничиться устройством своих личных дел, представляя собой тип «случайного человека». В то же время, обладая определенными личными качествами: умением рисковать, политической интуицией, предприимчивостью и, наконец, стремлением служить царю и Отечеству, фаворит мог осуществлять свою государственную деятельность, соотнося ее с объективными потребностями страны и внести значительный вклад в реализацию политического курса. Заключение Фаворитизм в России в 18-м веке перешёл из разряда личностных отношений в целую социально-политическую систему. Любовные связи императриц стали не просто достоянием общественности, а движущей государственной силой. Занимая важные должности фавориты обладали огромной властью, нередко играли огромную роль в принятии политических решений. Известно, что Анна Иоанновна не могла ни шагу сделать без своего самого известного любимца Бирона, который имел неизмеримое влияние на царицу, не имеющую собственных взглядов на дела империи. Конечно, не всегда фавориты преследовали меркантильные интересы, иногда они руководствовались искренними чувствами к монархини. Со стороны императрицы отношения всегда были искренними. Известен случай, когда Екатерина II, собиралась выйти замуж за графа Орлова, но из-за угрозы потери царской власти она не решилась на данный ответственный шаг. Неизмеримы и средства, потраченные на фаворитов, ведь бывали случаи, когда выходцы из бедных семей одаривались чинами и крупными суммами, причем и их родственники тоже не были обижены. Например, Малороссийское гетманство, специально созданное для брата фаворита Елизаветы Петровны, Разумовского. Огромный убыток был нанесен Российской Империи фаворитизмом. Английский посланник Гаррис и Костер, известный историк, даже вычислили, во что, обошлись России фавориты Екатерины Второй. Наличными деньгами они получили от неё более 100 миллионов рублей. При тогдашнем русском бюджете, не превышавшем 80 миллионов в год, это была огромная сумма . Стоимость принадлежащих фаворитам земель также была огромна. Кроме того, в подарки входили крестьяне, дворцы, много драгоценностей, посуды. Вообще фаворитизм в России считался стихийным бедствием, которое разоряло всю страну и тормозило её развитие. Деньги, которые должны были идти на образование народа, развития искусства, ремесел и промышленности, на открытие школ, уходили на личные удовольствия фаворитов и уплывали в их бездонные карманы. О средствах, потраченных другими монархинями, ничего не известно, но можно сказать, что и они не жалели денег на своих возлюбленных, которых у правителей было значительно меньше чем у Екатерины II. Фаворитизм был особенной системой управления свойственной абсолютизму, не только в России, но и во всем мире, абсолютизм обеспечивал статус этого института, в рамках своей «высочайшей воли» и не будучи каким то образом закреплен законодательно являлся исключительной принадлежностью абсолютной монархии и не мог пережить ее упадок и уход с исторической сцены.
МЕРКАНТИЛИЗМ - одна из наиболее ранних целостных экономических теорий, относящаяся к XV- XVII вв., то есть периоду раннего капитализма. Меркантилисты исходили из положения, что главенствующую роль в экономике, в создании прибыли играет сфера обращения, а богатство нации заключено в деньгах.
Протекционизм (франц. protectionnisme, от лат. ptotectio — защита, покровительство), экономическая политика государства, направленная на поддержку национальной экономики.