Юрий Сухарев
К 900-летию русского военного духовенства
Приближается 900-летие одного из наиболее выдающихся событий отечественной военной истории – Похода объединенных сил русских князей на половцев в 1111 году, переломившего ход войны Руси с кочевниками. Оно, как представляется, должно занять свое место среди утвержденных Законом Российской Федерации дней воинской славы России. Военная история нашего Отечества начинается не с Ледового побоища! Негоже дарить ее первые века соседям, даже при всем уважении к их "незалежности". Однако, при внимательном рассмотрении, выясняется, что в изучении этого похода еще рано ставить точку.
Это событие примечательно и тем, что в летописной повести о нем источники впервые фиксируют факт участия русского духовенства в боевых действиях наших войск. Таким образом, приближается 900-летний юбилей военного служения духовенства Русской Православной Церкви.
В наступающем году исполняется его 895-летие. Данная публикация имеет своими целями привлечение читателей к этим фактам. Автор надеется, что изложенная интерпретация известных событий послужит началом плодотворной дискуссии и позволит достойно подготовиться к приближающимся юбилеям.
Огромно количество научной и популярной литературы, в которой в той или иной связи упомянут или кратко описан поход Владимира Мономаха 1111 года на половцев, – одно из наиболее выдающихся и, казалось бы, хорошо известных событий русской средневековой военной истории.
С давних пор сложилась и трудами академика Б.А.Рыбакова утвердилась определенная интерпретация летописных сведений о направлении движения русских войск в этом походе, априори принимаемая практически всеми исследователями (Б.А.Рыбаков. Военное искусство // Очерки русской культуры IX – XII вв. Т.1. Материальная культура). Достаточно назвать, например, мнения таких крупных специалистов как Р.Г.Скрынников или С.А.Плетнева[1]. Суть ее сводится к тому, что вопреки ясному указанию источника о направлении похода – "к Донови", его следует понимать иначе: "к Донцу", поскольку там, недалеко от русской границы, в районе современных Харькова – Изюма – Змиева находится скопление средневековых городищ, а, главное, на карте "Большого чертежу" отмечена речка Сальница, упомянутая в летописной повести о событиях 1111 г.
За последние годы усилиями популяризаторов, главным образом авторов книг для детей школьного возраста, об этом походе стало известно действительно многим. Естественно, что описываются события этого похода также на основе господствующих в науке представлений о нем. Между тем, как нам представляется, ставить точку в изучении и оценке тех давних событий еще рано. Ведь как это ни удивительно, поход русских князей на половцев в 1111 году еще никогда, со времен В.Н.Татищева, специально не исследовался военными историками.
Нам неоднократно доводилось публиковать работы на эту тему и на себе испытать силу и тяжесть сложившейся традиции освещения событий данного похода заставившей, до времени, избегать острых углов. По этой же причине, в своей статье "Донской поход Мономаха", опубликованной в журнале "Родина" N3-4 за 1997 г. мы не сочли возможным начать полемику по столь "устоявшемуся" вопросу, т.к. это издание предназначено в основном для учащихся. Лишь в названии и на приложенной карте мы обозначили возможность иного варианта направления движения русского войска. Впрочем, реакции не последовало, вероятно, по причине отсутствия с нашей стороны обоснования своей версии. Однако прежде чем приступить к ее изложению и защите, необходимо ознакомить читателя с историческим фоном и непосредственной фактологией самого похода.
К началу XII века борьба Руси с половцами длилась уже без малого пятьдесят лет. Времени для того, чтобы осознать простую истину о том, что лучшей защитой является нападение было более, чем достаточно. Но только теперь русские князья смогли объединиться для того, чтобы совместными усилиями вырвать у противника стратегическую инициативу, перенести тяжесть войны на его территорию.
Новый этап войны предполагал и новые ее формы. Ими стали походы в степь, предпринимаемые в необычно ранние сроки, что оказалось поистине новым словом в отечественном военном искусстве. Мы никогда не узнаем, кому именно принадлежала идея проведения таких походов, однако инициативу их организации летописная традиция навсегда закрепила за Владимиром Мономахом.
Только авторитет самого доблестного воина среди внуков Ярослава Мудрого мог преодолеть инерцию мышления подавляющего большинства военной аристократии и среди них самого великого князя Святополка Изяславича. Для решения этого архиважного вопроса в обстановке максимальной секретности правители Киева и Переяславля в марте 1103 г. удалились в Долобск – княжескую охотничью ставку на левой, луговой стороне Днепра, отрезанную от столицы разливом.
Источники ярко, почти с протокольной точностью повествуют о том, как на совещании, проходившем в охотничьем шатре, Владимиру Всеволодовичу пришлось использовать все свое красноречие, чтобы убедить Святополка Киевского и его дружину в правильности избранного замысла[2]. Аргументация Мономаха оказалась безупречной, и вскоре войско семи сильнейших русских князей выступило в поход.
Помимо Святополка и Владимира, которые наверняка вели все наличные силы киевщины и переяславщины, упомянут Давыд Святославич, располагавший лишь половиной черниговских сил (его брат Олег отказался участвовать). Обращает на себя внимание участие полоцкого князя Давыда Всеславича. Кроме них участие в походе приняли племянник Святополка Вячеслав Ярополчич, княживший в это время в Турово-Пинской земле и внук Игоря Ярославича Мстислав, который, возможно, в это время правил в Смоленске или Владимире Волынском. Упомянут также Ярополк Владимирович, второй сын Мономаха, как, вероятно, уже имевший самостоятельную дружину.
В поход выступили как на конях, по берегу Днепра, так и в лодьях (пехота), спустившись ниже порогов, до Хортицы. Уже 4 апреля 1103 года на р.Сутине (Молочная), в четырех переходах от места высадки, русские нанесли половцам неслыханное поражение.
Исход битвы в значительной мере был предрешен успешными действиями русской "сторожи" – древнего аналога головной походной заставы. Ей удалось "устеречь" вражескую разведку во главе с самым храбрым и опытным из половецких вождей Алтунопой и истребить ее целиком. В результате "ослепления" противника гигантские массы половцев, двигавшиеся огромным фронтом, как казалось русским, подобно лесу ("акь борове"), к моменту столкновения оказались застигнуты врасплох, не перестроившись своевременно в боевой порядок, и побежали вспять еще до столкновения.
Кавалерия объединенного русского войска преследовала бегущих. В этом бегстве было убито двадцать одних только половецких "князей" (т.е. беков и султанов по тюркской титулатуре), включая и самого хана приднепровских половцев Урусобу. Белдюзя же, захватив живьем, казнили за то, что он многократно нарушал свои скрепленные клятвами обещания не воевать с Русью. В руки победителей вместе с пленными, огромными стадами и табунами, кибитками-"вежами", "челядью"-рабами, среди которых было множество русских, попали и зависимые от половцев группы торков и печенегов.
Одной из основных половецких группировок был нанесен сокрушительный удар[3]. К сожалению, он не был закреплен дальнейшими наступательными действиями, и в результате мирная передышка оказалась минимальной. Более того, война приняла более напряженный характер.
Уже через два года возобновились половецкие нападения на правом берегу Днепра. Их возглавил Боняк, хан правобережного половецкого объединения, чьи силы не пострадали на Сутине. Зимой 1105 г. хан появился у г. Заруба, разорив кочевья торков и берендеев, искавших защиты у киевской границы. На следующий год половцы грабили окрестности Заречска. Святополк посылал в погоню за ними своих воевод, которым удалось отбить полон.
Весной 1107 г. Боняк, переправившись через Днепр, напал на Переяславское княжество, угнав конские табуны. Летом половцы, по-видимому, решили взять реванш. Боняк, объединив свои силы с Шаруканом и войсками "иных многих" вождей помельче, осадил крепость Лубен на р. Суле.
Князья выступили в основном прежнем составе, но вместо Давыда черниговские войска возглавил Олег Святославич, до сих пор пытавшийся сохранить нейтралитет в этой общерусской борьбе. Упомянут Святослав, скорее всего сын Мономаха.
Утром 12 августа русское войско появилось перед половецким станом и, сходу форсировав Сулу, атаковало его. О перестроении из походного порядка в боевой, о каком-либо "исполчении", на которое неизбежно пришлось бы потратить время, не говорится. Вполне возможно, что развертывание было произведено загодя, еще на подходе к рубежу атаки (реке), под защитой пойменного леса.
В условиях почти полностью открытой местности русским военачальникам удалось обеспечить скрытность своих действий. Поскольку в этот раз не говорится об уничтожении сторожевого охранения противника, остается предположить, что половецкие "сторожа" просто проспали. В результате кочевники оказались застигнуты врасплох и не смогли организовать сопротивления: "Половци же оужасошася. От страха не возмогоша ни стяга поставити…"[4]. Некоторые в суматохе даже не могли поймать своих коней и убегали пешком! Почти до самого Хорола преследовали их дружины молодых князей, рубя и захватывая пленных. Был убит брат Боняка, Таз, и захвачены Сугр с братом – предводители Донского объединения. Сам Шарукан (Шарук-хан) едва ушел от погони.
Летописи практически ничего не говорят об организации отпора врагу. Удивляет быстрота, с которой русские оказались под Лубном. Степняки явно не ожидали нападения. Можно предположить, что, предвидя вторжение крупных сил половцев, или имея сведения о подготовке ими такового, князья загодя скрытно собрали войско под Переяславлем, откуда оно, по первому сигналу, как из выжидательного района, выдвинулось ночным форсированным маршем к осажденной крепости через открытое степное пространство между Трубежем и Сулой. В этой связи не приходится сомневаться, что русское войско было полностью конным.
Как бы то ни было, исход боевых действий вновь оказался предопределен просчетами противника в вопросах боевого обеспечения. Находясь на вражеской территории, хотя и на самом ее краю, ханы, по-видимому, не организовали поиск за Сулой в направлении Переяславля и не выявили там сосредоточение русских войск. Они даже не выделили отряд для прикрытия переяславской дороги, ограничившись непосредственным охранением своего расположения. В то же время замысел боя, каким он нам представляется, свидетельствует о том, что русские военачальники полностью владели обстановкой, а это было бы невозможно без искусной и результативной разведки. К сожалению, летописец не обращал внимания на такие подробности, хотя они могли быть исключены и при позднейшей переписке.
После поражения нанесенного сразу двум половецким группировкам сложились условия для перенесения боевых действий на территорию противника, но сначала русские князья постарались внести раскол в его ряды. Зимой следующего года Владимир Мономах и Олег Святославич отправились в ханские ставки "къ Аепе и (ко) другому Аепе, и створиша миръ… "[5] закрепив его женитьбой своих сыновей Юрия и Святослава на половчанках.
Прошел спокойно еще один год и 2 декабря 1109 г. воевода Дмитр Иворович, посланный Мономахом, захватил половецкие вежи "у Дона". Ипатьевская летопись дополняет, что захвачена была целая "1000 вежь"[6]. Здесь мы впервые в летописи встречаем упоминание р. Дон. Давно, со времен Святослава Игоревича не бывали здесь русские.
Налицо начало нового этапа войны – переход к качественно новой и тактике, и стратегии. Перед нами пример глубокого, несомненно, исключительно конного, рейда, совершенного не ради добычи, а, главным образом, в виде опыта, ради проверки расчетов передвижения конной колонны на дальнее расстояние; проверки реакции противника, его способности к ответным действиям. То, что позднее получило название разведки боем. О реакции половцев сведений нет.
Одновременно возникает вопрос. Действительно ли к Дону ходил Дмитр Иворович, или же к Донцу? Донец, конечно же, ближе, да и численность летучего отряда, посланного в набег переяславским князем, не могла превышать 2-3 тысячи сабель. Поэтому, учитывая мнение Б.А.Рыбакова, считавшего, что летописцы под Доном подразумевали Донец, оставим пока вопрос открытым.
Под 1110 годом встречаем сообщение о выдвижении войск Святополка Владимира и Давыда к Воиню – крепости у впадения Сулы в Днепр. Туда же, судя по дополнению Ипатьевской летописи, подходили и половцы. Противники разошлись без боя. В.Н.Татищев добавляет, что только до Воиня смогли дойти из-за стужи и падежа коней, так как было это ранней весной [7].
Быстрота реакции и поспешность выступления свидетельствуют о незначительности привлекавшихся сил. То, что об осаде не упоминается, говорит о том, что противник был обнаружен еще на подходе, и оповещение осуществлялось при помощи сигнализации (дымовой?). В свою очередь отход половцев без боя – это показатель того, что и они своевременно были предупреждены своей разведкой о подходе русских. Позднее степняки все же сумели переправиться через Сулу и прорваться к Переяславлю, где разорили много сел. Взяли они полон и возле городка Чучина. В таких условиях было очевидно, что только новый крупномасштабный поход с решительными целями мог переломить ситуацию, заставив хищных соседей держаться подальше от границы. Необходимо было заставить кочевников принять бой в невыгодных для них условиях и нанести им максимальные потери. Но как этого добиться?
Источники ничего не сообщают о мероприятиях, предшествовавших походу 1111 года, – второму большому походу вглубь половецкой территории. Известно лишь, что душой похода и его организатором вновь выступил Владимир Всеволодович, и что переговоры со Святополком Изяславичем проходили на этот раз зимой, в том же Долобске. Нам остается только реконструировать замысел его организаторов, исходя из описания самого похода, носившего демонстративно карательный характер. Лаврентьевская и Радзивилловская летописи, называя поименно участников, дают идентичное, притом предельно краткое, буквально схематичное описание этого предприятия. Поэтому обратимся к Ипатьевской летописи[8].
Стремясь выйти как можно раньше, Святополк Изяславич Киевский с сыном Ярославом, Владимир Всеволодович Переяславский с сыновьями Мстиславом, Ярополком и Святославом, которые, кроме своих дружин, вполне могли вести отряды из Новгорода и ростово-суздальского Залесья, Давыд Святославич Черниговский с сыном Ростиславом и Давыд Игоревич Волынский выступили еще по снегу, в самом конце зимы. Войска двинулись во второе воскресенье Великого поста – 26 февраля и, миновав Переяславль, в пятницу подошли к Суле. За следующий день совершили переход до Хорола. Здесь распутица заставила бросить сани, на которых, как до сих пор считали, ехала пехота, и в воскресенье крестопоклонной недели прибыли к р. Псел. Совершив следующий переход на р. Голтву, сделали дневку, проведя вторник в ожидании отставших (пехоты?) и в среду прибыли на р. Ворсклу, за которой начинались половецкие владения.
Здесь, на краю русской земли, по-видимому, был совершен молебен. Богослужение, помимо главной своей цели, – обращения к Создателю с просьбой о даровании победы, должно было укрепить дух участников небывалого похода. Скупыми красками со слов участников рисует автор повести психологическое состояние воинов: "…хрестъ целоваша и възложиша всю надежю на хресть со многими слезами"[9]. Это, безусловно, не первое в нашей истории богослужение с участием войск, но первое в боевой обстановке, о котором специально упоминает источник.
Отсюда, "преидоша многие реки", войско, на шестой неделе поста, во вторник, 21 марта, то есть на двенадцатый день по переходе Ворсклы, достигло "Донови". Здесь войска облачились в доспехи и построясь в боевой порядок ("полки изрядиша"), двинулись к Шаруканю – городу-зимовью, зимней ставке главы Нижнедонской половецкой группировки. Это сообщение интересно еще и тем, что, оказывается, войска, идя походным порядком в глубине вражеской территории, даже не надевали на себя доспехи, которые, как известно, летом возили на возах. В данном случае, поскольку сани были брошены, остается предположить, что их перевозили во вьюках.
То, что войска пересекали половецкую степь налегке, по нашему мнению свидетельствует не о беспечности военачальников, а, главным образом, о том, что, по крайней мере в пределах прямой видимости, движение колонны было со всех сторон прикрыто походными заставами, которые могли, в случае обнаружения серьезной угрозы, своевременно сообщить об этом главным силам.
Не доходя до городища Владимир Мономах (так как события описывает близкий ему летописец), "пристави" полки (в части списков вместо "полки" – "попы") и приказал петь тропари и кондаки Честному Кресту и канон Пресвятой Богородицы. Совершенно очевидно, что такое богослужение, как и в первом случае, могло быть проведено только с участием духовных лиц. Таким образом, в этом походе, который Б.А.Рыбаков даже называет "крестовым" мы, впервые в отечественной военной истории, видим присутствие духовенства, сопровождающего войска в дальнем походе. Это, безусловно, придавало ему особую значимость в глазах участников и всех современников, выделяя его как общенародное дело, придавая ему идеологическое обоснование. Это был новый аргумент в борьбе христианского народа не просто с иноплеменными грабителями, но язычниками ("погаными") – новый, еще не использовавшийся, по крайней мере осознанно, источник укрепления морального духа воинов, чья твердость подвергалась тяжелому испытанию за сотни верст от родной земли.
Когда, к вечеру войско подошло к Шаруканю, из города вышла делегация с изъявлением покорности. Исходя из того, что князьям были поднесены рыба и вино, некоторые авторы делают заключение, что оседлую часть населения города составляли христиане, скорее всего – аланы. В самом деле, самого Шарукана и прочих половцев здесь уже не могло быть. При приближении русского войска они должны были покинуть ставку и уйти в степь.
Об укреплениях Шаруканя ничего не говорится, но то, что войско не заняло его с вечера, остановившись на ночлег вне города, как будто свидетельствует в пользу существования какой-то, возможно примитивной ограды. О разграблении города или взятии какой-либо контрибуции не сообщается, но, наверняка, рабы-христиане, если они оставались в городе, были освобождены.
Меньше повезло соседней ставке-зимовью – Сугрову. Подойдя к нему на следующий день "въ среду", русские предали его огню, возможно, за попытку сопротивления. Характерно, что о добыче нет упоминаний и здесь. Похоже, что брать ее просто избегали, стараясь не обременять себя перед неминуемыми битвами. На следующий день, в четверг 23 марта, войско выступило в обратный путь ("поидоша с Дона").
Отойдя на один – полтора перехода в обратном направлении русские, наконец, встретили противника. "А в пятницю, завтра (заутра?) Месяца марта в 24 день, собрашася Половцы. Изрядиша Половци полки своя и поидоша к боеви… И бывшю же соступу и брани крепце. И тако побежени бывше иноплеменници, и падоша мнози врази наши супостати предъ Рускыми князи и вои на потоце Дегея"[10]. В.Н.Татищев, пользовавшийся недошедшими до нас источниками, приводит следующую диспозицию: в центре – Святополк, на правом фланге – Владимир с сыновьями, Давыд и прочие – на левом. Битва носила упорный характер и длилась до темноты. Русские, одолев, мало брали в плен[11].
Трудно определенно локализовать место этой битвы, особенно если принять за основу Донецкий вариант из-за множества тамошних городищ. Какие из них следует считать Шаруканем и Сугровым? Однако если же предположить, что русское войско не свернуло с торной дороги за Ворсклой налево к Донцу и тамошним городищам, а действительно, как это видится нам, прошло Залозным шляхом до самого настоящего Дона, к переправе через него в черте современного Ростова, где и находилась, в то время по крайней мере одна, хорошо известная половецкая ставка-зимовье, – "Кобяково городище" (в районе совр. "Нахичевани"), то на обратном пути (если предположить, что шлях проходил немного дальше от моря, чем это показано на схеме К.В.Кудряшова)[12], на расстоянии несколько более одного дневного перехода, оно должно было миновать дефиле (шириной всего 2 км) между долиной р. Тузлов и истоками текущей в Азовское море речки Самбек. Один из двух ее истоков и мог в то время называться Дегеем.
Наверняка в те времена воды в речке было больше, а весной она могла представлять собой серьезную преграду – временный "поток". Естественно, что половецкие военачальники выбрали позицию, которую нельзя было обойти, чтобы отомстить самонадеянным русским. Возможно, что именно здесь, недалеко от современной слободы Большекрепинской, на расстоянии примерно 50 км от прежнего Кобякова городища и разыгралась первая битва. Примечательно, что ни о пленниках, ни о трофеях не говорится.
Возможен и иной вариант. У Татищева нет упоминания о потоке Дегее, зато сказано, что после сожжения Сугрова в среду, в четверг снова подошли к Дону, где собралось множество половцев и князья перед битвой "увещевали" войска[13]. Здесь под "Доном" вполне может фигурировать крайний рукав его дельты – Мертвый Донец, к которому подходил Залозный шлях. В древности он являлся основным руслом. Может быть, такой рукав трудно назвать "потоком", зато такая привязка места битвы более соответствуют прохождению последнего отрезка Залозного шляха на схеме из книги К.В.Кудряшова.
Натиск противника был отбит, но до победы было еще далеко. Все новые и новые силы половцев подходили со всех сторон. Назревала решающая битва, но именно ее то и искали русские князья. Замысел похода заключался в том, чтобы, намеренно зайдя в самое средоточие половецких кочевий, уязвить противника в сердце, примерно разорить его защищенные одними степными просторами столицы, собрать на себя "всю половецкую землю", заставить ожесточенно и бескомпромиссно сражаться вечно ускользающих степняков и в гигантской битве на уничтожение перемолоть их людские ресурсы, тем самым убедив неприятеля в своем абсолютном превосходстве!
Торопиться выступать было просто неразумно, следовало дождаться, когда врагов соберется как можно больше. Поэтому, воздав Богу хвалу за одержанную победу, русские наутро праздновали на месте битвы Благовещение Пресвятой Богородицы, совпавшее в том году с Воскресением Лазаря (Лазаревой субботой). Проведя за богослужениями субботу, утром в Вербное воскресенье христолюбивое воинство двинулось далее. Когда же наступил понедельник Страстной недели, "паки иноплеменницы собраша полки своя многое множество". Их отряды зачернели по всему степному горизонту подобно лесу – "яко борове велиции и тмами тмы, и оступиша полкы Рускыи"[14], смыкаясь со всех сторон.
Неизвестно, в каком порядке русское войско совершало марш в таких условиях – "в предвидении встречного боя", – как бы мы сказали сейчас. Возникает соблазн представить его как глубокое, двух- трех-эшелонное построение. Однако описание начавшегося сражения позволяет предположить, что развертыванию в обычный боевой порядок предшествовало движение в предбоевом порядке трех параллельных колонн, когда "крылья" шли вправо и влево от шляха, по которому двигалось "чело". Массы половцев перед началом боя должны были неминуемо отодвинуть наши боковые походные заставы к крайним колоннам, где они превратились в заслоны из стрелковых цепей, ехавших в колонну по одному, но о таких подробностях источники, естественно, не сообщают.
"И
Куда более подробное и эмоциональное описание дает В.Н.Татищев. По приведенному им "конспекту" исчезнувшей Иоакимовской летописи, русские войска в понедельник выступили и дошли до реки Сальницы, где увидели половцев "как лес". Те стали обходить русские полки, но князья не дали им завершить окружение и атаковали в прежнем (как на Дегее) порядке, причем правый фланг под командованием Мономаха вступил в бой первым. В это время с запада встала грозовая туча, и Мономах развернул строй к неприятелю так, чтобы начинающийся ливень был "с тылу полкам", а половцам в лицо. Ободрив воинов, Владимир повел их в бой.
Отметим сразу, что могла означать такая перемена фронта. Получается, что Татищев как бы противоречит сам себе. Ведь русские, предположительно, двигались теперь в обратном направлении – на северо-запад, уходя из района половецких придонских зимовий к переправе через Миус в районе совр. Матвеева Кургана или (вариант) – ниже по течению – ближе к морскому побережью, если доверять карте Кудряшова). Развернуть фронт в противоположную сторону лишь из-за того, чтобы дождь не бил в лицо (что, конечно, тоже немаловажно), можно было только в условиях уже совершившегося окружения, когда сам по себе выбор направления прорыва не имеет принципиального значения, в случае конечного успеха. Из дальнейшего описания следует, что половцы вовремя отреагировали на этот маневр, парировав его выдвижением на данное направление своих отборных сил.
Очень долго опрокинуть противника не удавалось, поскольку к половцам все время подходили подкрепления, и "русские стали ослабевать". Появились признаки упадка духа – "был страх велик". Стараясь воодушевить бойцов, князья постоянно разъезжали по рядам. Ободряя своих людей словом и делом, они, что было в обычае того времени, во главе своих телохранителей, вклинивались в неприятельские ряды и "секуще половцы", но утомление было очень велико. Чтобы переломить ситуацию, требовалось поистине титаническое сверхусилие, и эту роль вновь взял на себя Переяславский князь.
Владимир, увидев Святополковы войска "уже мятусчеся, бояся, зане паче ослабеют, взяв сынов своих и неколико от своих войск, въехал в середину половцев перед полками Святополчими, возопя: "Кто Бог Велий, яко Бог наш?! Поруча прежде свои полки Ярополку, сам жестоко начал противных избивать, что видя протчие Святополковы и его полку все бросились за ним…" [16]. Одновременного натиска всех русских сил половцы не выдержали и побежали. По словам Татищева, кочевников убито было 10 тысяч, а несколько тысяч их было захвачено в плен и приведено на Русь.
Из этих описаний вырисовывается следующая картина. Когда русское войско, развернувшееся для битвы, достигло места, где половцы собирались дать ему бой, те атаковали с необычайной для них решимостью, без предварительной перестрелки. В дело сразу же были введены тяжелые копейщики. Обе стороны были настроены решительно, и в результате фронтального столкновения огромных плотных лавин (что, по словам старых кавалеристов, случай редкий во все века), закованных в броню всадников, треск сотен одновременно ломающихся копий был подобен удару громового разряда.
Чрезвычайно ожесточенная сеча длительное время шла без ощутимого перевеса той или иной стороны. Ряды сражающихся сходились и расходились для новых и новых "суимов" (термин позднейший – авт.), но напрасно. Тяжелая половецкая конница едва ли значительно уступала русской в качестве вооружения, а слабость своего конского состава, еще не восстановившего силы после зимовки на открытых пастбищах, кочевники компенсировали своим гигантским численным превосходством. Весы колебались, и тогда Владимир Всеволодович, улучив момент, когда половцы на какое то время отхлынули от русского строя, повел свои полки в решительную атаку, поддержанную остальными полками.
Это определило успех битвы. Половцы, по своему обыкновению, будучи раз опрокинуты, стремились теперь рассеяться по степи, и русские, перейдя на преследование, взяли много разнообразных трофеев, а также всякого скота и коней. Были захвачены и пленные, которые поведали о виденном ими чуде, повлиявшем на стойкость неприятеля. Они, по их словам, бежали от того, что поверх атакующих русских увидели помогающих им страшных всадников в блистающих доспехах.
Любопытно, что Лаврентьевская и Радзивилловская летописи сообщают только об одном сражении в пятницу 24 марта, помещая его "на Салне реце" и смешивая две битвы в одну [17]. Вопреки встречающимся в литературе восторженным и безапелляционным оценкам битвы на Сальнице как полного разгрома половцев, следует признать, что анализ текста летописной повести не дает оснований для подобных утверждений. О том, как действовали половецкие отряды с других направлений, в соответствии с половецкой традицией составлявшие крылья бронированного центра (смыкавшиеся в тылу противника), летопись не сообщает. Похоже, что огромные массы легковооруженных кочевников так и не приняли непосредственного участия в битве, рассеявшись после поражения отборной своей части [18]. То, что разбит был именно отборный половецкий отряд, косвенно подтверждается свидетельством участника битвы. Владимир Мономах в своем "Поучении" позже вспоминал, что после боя к нему подвели пятнадцать пленников. Все они были знатными юношами, и всех их он приказал тогда зарубить и бросить в реку Сальню [19].
О настоящем разгроме такого противника, каким были половцы, можно говорить, если захвачены их вожди, которые, обладая лучшими сменными скакунами, всегда имели максимальные шансы уйти от любого преследования, чтобы снова собрать своих рассеявшихся воинов. Половцы, как и прочие степные народы, всегда отступали, если только не побеждали в первом же столкновении, чтобы увлечь противника преследованием, и, расстроив его ряды, ударить вновь или ослабить перестрелкой на скаку. Здесь же лобовое столкновение, как и предусматривал замысел русских полководцев, было особо длительным и, вероятно, неоднократным в силу огромной численности степняков, но мы не встречаем имен убитых или плененных половецких "князей". Все они благополучно ретировались с поля боя, а, значит, разгрома половцев не произошло. Хотя они впервые потерпели поражение всех своих сил и, по-видимому, понесли небывалые потери. Это и позволило русскому войску с добычей благополучно уйти, продемонстрировав тьмочисленному врагу свою непобедимость.
Поражение половецких полчищ, несомненно, имело и небывалый психологический аспект. В многолетней войне со Степью наступил перелом, который требовалось еще закреплять. Сам же Мономах, в тексте своего "Поучения", никак особенно не выделяет этот поход в череде других[20].
Задача непомерной, фантастической тяжести и сложности была решена успешно, но лишь отчасти. Половцы понесли крупные потери, но, безусловно, сохранили свои огромные людские ресурсы. Добиться большего русские были не в состоянии чисто физически. Превратить поражение в разгром могло бы длительное преследование, но распылять свои силы по степи, покрытой толпами врагов, было бы верхом безрассудства. Скорее всего, захваченные стада, о которых сообщает летопись, просто оказались в тылу опрокинутого русскими половецкого центра.
Битва на Сальнице ("Сольне" или "Сальне" в разных списках) примечательна как крупнейшее столкновение русских с кочевниками, вероятно даже превосходящее по своим масштабам битву с печенегами под Киевом в 1036 г. Не даром гонцы с вестью об этой победе были отправлены к главам соседних государств, а также в Византию, с тем, чтобы слава о ней распространилась среди христианских народов: "…донде же и до Рима…"[21].
Несмотря на огромное, вероятно даже многократное численное превосходство противника русские не позволили ему навязать свою тактику, активными наступательными действиями не дав полностью окружить себя. Помимо проявленного личного мужества, инициативы и решительности, полководческий талант Владимира Всеволодовича проявился здесь в умелом управлении войсками, а также в выборе момента для перехода в контратаку.
Важно отметить также то, что до сих пор в литературе не подвергалось сомнению участие в этом походе русской пехоты. Нам, невольно отдавая дань традиции, неоднократно доводилось писать об этом[22]. Между тем, необходимо отметить, что, в отличие от походов 1060 и 1103 гг., когда пехота спускалась по Днепру в лодьях, а затем совершала короткий бросок навстречу противнику, здесь нет ни одного прямого указания на участие пехоты.
Говорится лишь о санях, в которых, якобы, (до Хорола) перевозили пехоту, но сани могли использоваться и для перевозки тяжестей: доспехов, запаса фуража и продовольствия. В тексте источника сказано об ожидании отставших, но ими могли быть и всадники, и целые конные отряды, не успевшие вовремя присоединиться. Действительно, всюду используется только глагол "идти" ("поидоша", "приидоша"), но не "ехать" ("ехаша"), однако автор этой части летописи использует его и при описании событий 1107 г., когда, несомненно, задействована была наверняка только конница. Описание же битвы на р.Сальнице носит отчетливые черты динамичного кавалерийского боя, в котором не заметно участия пехоты. Во всяком случае, опрокинуть конницу могла только конница, и только она могла преследовать бегущих половцев.
Исходя из сказанного, приходим к выводу, что если экспедиция 1103 г. еще относится к давней киевской традиции комбинированных походных движений (в которых пешие десантники речных боевых "насадов" напоследок, из главной силы превратились во вспомогательную), а по необычно ранним срокам выступления является переходным, то поход 1111 г. начинает собой действительно новую форму вооруженной борьбы на вражеской территории, где нет места пехоте.
Пехоту на поле битвы с половцами мы более не увидим, за исключением чрезвычайных обстоятельств 1185 и 1215 гг., заставивших конных спешиваться. Русская кавалерия, рост которой заметен уже при Ярославе Мудром, наконец-то, выросла не просто в самостоятельный род войск, а в господствующий, – каким она была в это время в остальной Европе, – способный на равных бороться со степным противником на его территории.
Важность этого вопроса, помимо соображений военного искусства, заключается еще и в том, что именно представление о данном походе, как об относительно медленном движении смешанной колонны, отразилось и на складывании представлений о его цели, а, следовательно, и направлении маршрута.
Традиция направлять маршрут этого похода к донецким городищам и, в этой связи, называть Донец Доном, пошла от В.Н.Татищева, который первым решил, что за двенадцать (или даже 13) дней от Ворсклы до Нижнего Дона не дойти: "Далеко!"[23]. Однако следует учитывать, что Василий Никитич жил в начале XVIII столетия, учитывал опыт крымских походов В.В.Голицына с их архи-медлительным "полкохождением", когда армия, со всех сторон, огородясь обозами и батареями, едва ползла по таврическим степям, изнемогая от жажды. Он был современником Б.К.Минниха и П.П.Ласси, которые совершали свои походы на Крым точно с такой же "скоростью воловьей запряжки". Их опыт и равнение на европейские авторитеты ничего не могли подсказать им иного, так как и в Западной Европе наемные армии передвигались столь же медленно. Ведь ходить быстро и помногу может солдат-патриот, а наемнику это ни к чему, и при больших переходах росло число отсталых. Поэтому, хотя и будучи офицером, но человеком своего времени, мыслившим категориями, во многом еще старомосковскими, Татищев не представлял себе, что пехота по причерноморским степям способна совершать марши с втрое большей скоростью. О том же, что этот поход мог быть полностью конным он, опять же по-старомосковски, не мог и помыслить.
Лишь на максимальном подъеме национального самосознания А.В.Суворов, поистине "легко, аки пардус ходяще", вернул нашей пехоте ее "святославлю" способность к большим переходам, которую мы утратили в московский период истории отечественного военного искусства. До этого же предки наверняка способны были совершать такие же переходы (если не большие), какие потомки признали обычными, "уставными" (см. БУСВ, 1969г., ч.II, "Батальон-рота"). К чести Н.М.Карамзина следует отметить, что "военный" авторитет Татищева не заставил его назвать белое черным. Человеку иной эпохи, современнику суворовских и последующих огромных переходов наших чудо-богатырей, не казалось невозможным прошагать от Полтавы до Азова за двенадцать дней[24].
Иначе, уже в советское время, отнеслись к высказыванию Татищева К.В.Кудряшов[25] и воспользовавшийся его изысканиями Б.А.Рыбаков[26], авторитет которого в вопросах военного искусства, как единственного, кто создал обобщающие работы в этой области отечественной исторической науки, признавался безоговорочно. Главным же пунктом их рассуждений, как и у В.Н.Татищева, стало наличие (в прошлом) речки с названием "Сальница" в районе г.Изюма, что, по их мнению, привязывает к этой точке походы и Мономаха и Игоря Новгород-Северского. Раз есть Сальница, то и Дон должен быть здесь (!), на месте Донца.
В этом вопросе противоположной, то есть аналогичной с нами, точки зрения придерживается И.П.Сырнев, убедительно доказавший, что Игорь Святославич вел свое войско также не на Донец, а действительно "к Дону Великому", но на юго-восток[27]. Впрочем, этот сюжет – из другого повествования, к которому мы отсылаем любознательных читателей[28].
Между тем, здесь уместно упомянуть и иное написание названия реки, на которой произошло побоище 1111 года – "Солница", которое встречается в Хлебниковском списке Ипатьевской летописи[29]. Подобное прочтение этого названия сразу переносит нас к соленым берегам Азовского моря. Есть даже мнение, что от Сугрова русские двинулись еще дальше на восток и достигли реки Сал, но принимать его во внимание не приходится, поскольку нет сведений о переходе Дона, а, кроме того, есть ясное указание: "поидоша с Дона", т.е. обратно. Впрочем, и на обратном пути русской рати, в направлении берегов Тузлова (что означает "Соленая"!), в его верхнем течении, к тому же, недалеко от Ростова и тоже к западу, есть населенный пункт Султан Салы…
Кстати, если вспомнить, что преследовали половцев русские (развернувшиеся от грозы) в восточном направлении, то получается, что они должны были прижать беглецов к берегам Тузлова – соленой реки! В пользу того, что последний отрезок Залозного шляха проходил именно по этому водоразделу (где, и сейчас проходит шоссе), по нашему мнению говорит отсутствие упоминания в тексте о выходе к морю, ведь на схеме Кудряшова от устья Миуса дорога уже идет вдоль берега, а о таком факте как выход войска к "лукоморью" наверняка бы не умолчали участники в своем пересказе летописцу подробностей похода.
В данном случае для нас не является целью определить конкретное место сражения. За Сальницу (Сольницу) можно принять Тузлов или, может быть, Миус, куда русские должны были прийти к вечеру воскресенья. Представляется, что куда важнее определить именно направление похода и район решающих событий. Сделать же это оказалось возможным благодаря исследованиям К.В.Кудряшова, реконструировавшего в упомянутой выше работе местоположение Залозного шляха и изобразившего его на карте. По мнению исследователя, как мы уже отмечали, войско русских князей дошло по нему только до Ворсклы, а далее свернуло на север к Донцу, в район современного Изюма.
До Дона оставалось менее двух третей пути, но, кажется, никто из исследователей не применил здесь чисто военных методов: не прокатил по оставшемуся отрезку колесика курвиметра, не приложил хотя бы масштабной линейки… Если же проделать эту нехитрую операцию и сопряженные с ней, не менее сложные расчеты, то выясняется, что до Дона оставалось прошагать приблизительно 470 км или немногим больше, с учетом извилин шляха. Разделив это расстояние на 12 дней движения, получаем как раз двенадцать нормальных сорокакилометровых пеших переходов!
На это могут возразить, что была распутица, а, кроме того, на этом пути действительно предстояло переправляться через "многие реки" (верховья Самары, Торца, Кальмиуса, Миус и их многочисленные притоки), следовательно, скорость колонны не достигала расчетной. Но, с другой стороны, как мы выяснили выше, пехоты-то и не было, колонна была чисто конной, со скоростью движения не 5, а 7-12 км в час (шагом и, изредка, рысью), при суточных переходах 50-55 км. Конница и реки преодолевала быстрее, правда распутица, по крайней мере, до Кальмиуса, неминуемо должна была замедлять темп… В общем, как представляется, русскому войску, тем более конному, не составляло особого труда за этот промежуток времени достигнуть Дона.
Почему столь очевидных выводов не сделали уважаемые предшественники? По-видимому, их, как, возможно, и В.Н.Татищева, смутило то, что до перехода через Ворсклу войско двигалось значительно медленнее, чем должно было идти, по нашим расчетам после, освободившись от обоза. В самом деле, если вернуться к описанию начала похода, то переходы первых дней ограничены расстояниями от одного днепровского притока, до другого, а они колеблются от 25 до 34 км. Для этого есть несколько веских оснований. Во-первых, как всегда, какие-то отряды опаздывали и еще были на подходе. Ждать их уже не представлялось возможным, но и отрываться от них было нельзя. Во-вторых, чисто физически, кони, после периода зимнего стойлового содержания, еще не способны были к длительным переходам. Скакунам, как и людям, требовался некоторый период адаптации к возрастающим маршевым нагрузкам. Наконец, выйти на максимальную расчетную скорость мешал санный обоз.
Но почему же именно на Дон? Ведь и на Донце кочевала (летом!) половецкая группировка, и жизнь на старых салтовских городищах там действительно не замирала, а были и другие половецкие объединения. Прежде всего потому, что на Донец можно дойти всего за три перехода (до Змиева), или четыре (до Изюма) более не пересекая никаких рек, идя от Ворсклы водоразделом Мжи и Орели. Однако о торной дороге в этом направлении данных нет, в том числе и у К.В.Кудряшова, который в этом случае противоречит сам себе. Прибавим к этому известное изречение Б.А.Рыбакова, о том, что войска на дальние расстояния могли передвигаться по степи только по дорогам. К тому же трудно представить, что в такой опасной близости от русской границы могли бы находиться зимние становья крупнейших половецких группировок. К этому следует еще добавить и ряд предполагаемых, но достаточно очевидных и конкретных исторических обстоятельств.
На наш взгляд выбор этого направления объяснялся рядом причин. Одни из половецких орд были уже обескровлены нанесенными ударами, другие условно замирены заключенными русскими князьями брачными союзами, но сердце Дикого Поля находилось на Нижнем Дону и побережье Азовского моря, в средоточии торговых путей, там, где археологами зафиксирована максимальная плотность половецких памятников, в том числе и святилищ, приурочиваемых специалистами к местам зимовок. К тому же, хорошо известно, что половцы уходили зимовать на юг, к теплым морским берегам, а весной совершали сезонные переходы к местам своих летних кочевий. Исходя из всего вышеизложенного, можно предположить, что именно здесь располагались ставки наиболее могущественных ханов, по-видимому, остававшихся и наиболее опасными противниками. Наконец, появление в этом регионе русского войска и разорение ханских ставок должно было безотказно сработать на осуществление главной задачи – собрать против себя всех половцев, сколько их есть от Днестра до Волги, заставить ожесточенно сражаться и нанести им здесь максимальный урон.
Как мы уже отмечали выше, полностью достичь этой цели не удалось, несмотря на то, что был совершен неслыханный доселе подвиг, проявлен массовый героизм. Понесенные потери оказались для половцев не столь уж значимы. То, что силы противника еще не были сломлены, а шок от пережитого прошел у степняков удивительно быстро, видно из их попытки в 1113 г., сразу же после смерти Святополка Изяславича, проверить на прочность русскую границу. Тогда Аепа и Боняк с крупными силами подошли к городку Вырь и попытались его штурмовать, но сразу же бежали, едва узнав о выступлении войск Владимира Всеволодовича и Олега Святославича с сыновьями.
Таким образом, значение рассмотренного похода для отечественного военного искусства заключается не столько в достигнутых результатах, которые более относились к области военной психологии, сколько в полученном опыте. Дальнейшее осмысление результатов походов 1109 и 1111 г. положило начало новой традиции. Привело поначалу к простому повторению подобных и еще более дальних походов (в 1116, 1120, 1129 и др. гг.), что, собственно, и заставило половцев бросить насиженные благодатные места кочевок и искать спасения за Кавказским хребтом, на Балканах, на Яике. Наконец, когда миновала полоса усобиц, практика, начало которой было положено при Мономахе, была усовершенствована последователями его полководческой школы, прочно войдя в копилку русского боевого опыта.
Подобные походы стали совершаться, главным образом, зимой. К концу 80-х годов было выявлено и на практике проверено, что в условиях снежной зимы половцы на зимовках абсолютно беспомощны. В конце концов, праправнук Владимира Мономаха, Роман Мстиславич, двумя победоносными зимними походами 1203 и 1205 гг., привел всю половецкую степь в абсолютную покорность, что способствовало, в самом скором времени, прекращению половецких набегов незадолго до появления в причерноморских степях монголов.
Список литературы
1.Скрынников Р.Г. История Российская. М.,1997.С.89; Плетнева С.А. Половцы. М., 1990. и др.
2. ПСРЛ. Т 1.Лаврентьевская летопись. Л., 1927. Стб. 277.
3. ПСРЛ.Т.1., Стб.279.
4. Там же. Стб.282.
5. ПСРЛ.Т.1.Стб.282.
6. ПСРЛ Т.2. Ипатьевская летопись. М.,1962.Стб. 260.
7. Татищев В.Н. История Российская. Т.2. М-Л., 1963. С.126.
8. ПСРЛ. Т. 2. М., 1962. Стб.266.
9. ПСРЛ Т.2.Стб. 266.
10. ПСРЛ. Т.2. Там же.
11. Татищев В.Н. История Российская. М.-Л., 1963. Т.2, С. 126.
12. Кудряшов К.В. Половецкая степь. Очерки исторической географии. М., 1948. С.
13. Татищев В.Н. История Российская. Там же.
14. ПСРЛ.Т.2. Стлб. 266.
15. ПСРЛ. Т.2. Там же.
16. Татищев В.Н. История Российская. Там же.
17. ПСРЛ. Л., 1927. Т.1. Стлб. 289; ПСРЛ. Т.38. Радзивилловская летопись. М., 1989. С.103.
18. Алланиязов Т.К. Военное дело кочевников Казахстана. Алматы, 1998. С.67.
19. ПСРЛ. Т.1. Стлб. 251.
20. Там же.
21. ПСРЛ.Т.2.Стб. 266.
22. Сухарев Ю.В. Князья и княгини Русской земли. М., 2002. С. 79; Его же. Донской поход Мономаха // Родина. N 1997. С. 29; Его же. Борьба Руси с половцами // Энциклопедия для детей. История России. М. "Аванта+". 1997. Т.5. С.158. и др.
23. Татищев В.Н. История Российская. Там же.
24. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 2-3. М.,1991. С.86.
25. Кудряшов К.В. Указ. Соч. С..
26. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. М., С.459 и др.
27. Сырнев И.П. Путь Игоревой рати. М.,1996..
28. Сухарев Ю.В. Князь Игорь // Московский журнал. 2000. N11. С.15; Его же. Князья и княгини Русской земли… С.171.
29. Староруськi киiвськi i галицько-волинськi лiтописи: Острозький список (Хлебнiковський) i список Четвертинського (Погодiнський). Украiнський Науковий Iнститут. Harward., 1990. С.124.